Заочница

Володя осторожно потрогал пальцами лицо и голову и понял, что нуждается в срочной медицинской помощи. Кровь заливала всё лицо, стекала за воротник рубашки, капала на траву. Вспомнив про народную дезинфекцию, Крот помочился на руки, затем руками протёр лицо и обильно полными пригоршнями смочил мочой голову.

Когда Крот вошёл в амбулаторию, бабушки, что занимали очередь с утра, в ужасе расступились. Главный росинский врач Мирза Агаширинович, взглянув на лицо пациента, спросил:

– С котом подрался?

– Ну, да… так получилось…

– Кто победил, я спрашивать не буду. И так понятно. – Мирза принюхался и добавил, еле сдерживая смех, – а он что тебя ещё и обоссал?

– Не. Это я сам. Для дезинфекции.

– А… ну это правильно. Молодец, догадался.

Мирза достал из сейфа бутыль со спиртом, налил полстакана, затем долил до края воды из графина и разлил получившуюся смесь в два стакана поровну. Один из них протянул Кроту.

– Пей. Это для наркоза. Сейчас будем скобки накладывать. – Чокнувшись с Володей, Мирза выпил содержимое второго стакана и закусил таблеткой глюкозы. Крот замялся:

– Мне вечером на работу…

– О работе, дорогой, забудь недельки на три как минимум, больничный я выпишу.

Владимир глубоко вздохнул, махнул рукой и выпил.

Две телеграммы.

Роман был очень талантливым рассказчиком. Рассказывая про кота и Крота, он сумел в лицах передать не только Володины страдания, но даже возмущение кота и характерный кавказский акцент главврача.

Серёга держался за живот и задыхался от смеха. В конце рассказа одновременно со стуком дверь распахнулась, и в кабинет впорхнула цензор – тётя Фая. Быстро окинув любопытным взглядом комнату, она немного растерянно произнесла:

– Мне показалось, что у вас тут Мирза Агаширинович разговаривает, – чем вызвала очередной приступ смеха у парней.

– Сергей Андреевич, тут вам начальник колонии отписал телеграммы. – Она положила на стол два листка и, скользнув внимательным взглядом по всем углам кабинета, вышла за дверь.

Обе телеграммы были с оплаченным ответом. С таким явлением Тарасов сталкивался впервые, точнее он даже и не знал, что так можно общаться. Обе были отправлены из небольшого городка Зея Амурской области и практически дублировали друг друга. Смысл телеграмм заключался в том, что около месяца назад на свидание к осуждённому Олегу Баранникову, содержавшемуся в ИТК- 14 выехала гражданка Арсентьева Ирина и пропала. Просили выяснить, где она, что случилось и срочно сообщить. Одна телеграмма была от матери Ирины, другая от органов МВД города Зея.

– Баранников Олег,… почему не знаю? – рассеянно глядя на Борткевича, размышлял вслух Тарасов.

– Значит не блатной и не голодный, – машинально продолжил его мысль Роман, – по-моему, на строгом режиме слышал такую фамилию, Кравцов должен знать.

– А где он кстати? Здесь? – Тарасов махнул рукой в сторону стены, за которой находился второй кабинет оперчасти. Там базировались оперуполномоченные Кравцов и Махневич.

– Должен быть здесь, если в зоне не застрял, – пожал плечами Роман.

Опера что-то сосредоточенно писали. Когда открылась дверь, они среагировали одинаково. Сначала мгновенно накрыли писанину другим листом и только потом посмотрели на дверь. Увидев входящего Тарасова, Кравцов засмеялся:

– Вот, Андреич, как рефлекс срабатывает. Документ несекретный рожаю, а по привычке закрываюсь…

– И что за документ?

– Ты же сам вчера сказал написать фабулу постановления о возбуждении уголовного дела по побегу Захарова, между словами «Установил» и «Постановил».

– Ну да, что б потренировался, тебе полезно для практики. Дайка оценю твоё творчество.

На протянутом Кравцовым листке было написано неровным почерком: «Установил в начале лета на рабочий объект ёлмас была выведена бригада расконвоированных осуждённых №33 в количестве 22 человека для заготовки леса в составе этой бригады был выведен осуждённый захаров который работал в ней сучкорубом во время очередной проверки 14 августа было обнаружено отсутствие захарова принятыми мерами розыска разыскать розыскиваемого не представилось возможным на основании вышеизложенного руководствуясь ст. ст. УК РСФСР постановил

– Серёга! Это же серьёзный документ – постановление о возбуждении уголовного дела! А у тебя тут ни точек, ни запятых. Его же прокурор читать будет!

– Ни чё, разберётся! Смысл же понятен. Я же не сочинение пишу на вступительных экзаменах!

– А фамилия осуждённого, почему с маленькой буквы?

– Потому что он козёл! Нас из-за его побега будут наказывать, а мы должны его козлячью фамилию с большой буквы писать?!

– Какая разница, козёл он или нет? Существуют правила орфографии в русском языке. Все фамилии пишутся с большой буквы независимо от того, кому они принадлежат. Так же как и имена собственные, – название вахтового участка Ёлмас. А это что за выражение: «принятыми мерами розыска разыскать разыскиваемого? Ты одно слово три раза подряд поставил в предложении.

Кравцов на секунду задумался:

– Так тут по-другому и не напишешь, а смысл и так понятен.

– Почему не напишешь? Например: «принятыми мерами разыскать Захарова не удалось» или «в результате принятых мер розыска обнаружить Захарова не представилось возможным». Короче, – переписывай!

– Не буду, там всё понятно. Ага, сейчас, буду весь день одну бумажку писать!?

«Господи! – подумал про себя Тарасов, – с какими людьми приходится работать! Мало того, что неграмотный, но ещё и упрямый, как осёл! И что удивительно, – именно у таких сотрудников больше шансов стать большими начальниками. Интересно, это только в МВД или везде так?» Но вслух сказал:

– Хорошо. Я сам исправлю ошибки красной пастой, как это в школе учителя делают, и отдам тебе переписать. Тренируйся, что-нибудь да запомнится. Собственно, у меня к тебе другой вопрос. На строгом режиме есть осуждённый Баранников Олег. Что ты о нём знаешь?

– Есть такой. У них там своя компашка. Держатся втроём: Баранников Катранов, Смазнов, Все на равных, главного нет. В конце секции занимают угол.

– Блатные что ли?

– Нет. В блатные не лезут. Все работают на Новой бирже простыми работягами. Причём, на самом деле работают, а не числятся. Но довольно авторитетные, серьёзные парни. С ними считаются.

– Баранииков был на свидании недавно? Приезжал к нему кто-нибудь? Не знаешь?

– Не слышал. Можно в спецчасти узнать.

– Ладно. Как раз туда и иду.

Начальник спецчасти майор Фомин на вопрос о возможном свидании Бараниикова ответил сразу, не задумываясь:

– Так у нас за последний месяц только к Воейкову приезжали на свидание. Жена – трое суток на длительном были. А больше ни к кому, даже краткосрочных не было.

– От Баранникова было заявление с просьбой вписать в личное дело невесту – заочницу, – добавила инспектор спецчасти худенькая блондинка Валя, – я не помню, подшила его в дело или ещё нет, сейчас посмотрю.

Она порылась в куче личных дел на соседнем столе и выдернула одно из них:

– Вот… так… не подшито ещё, начальник разрешил, вот его виза.

– Дай-ка, я его дело к себе возьму, – и пока Валя записывала в журнал учёта на вынос, Тарасов начал листать личное дело осуждённого Баранникова. Потом расписался в журнале, вернулся в свой кабинет и углубился в чтение.

Большую часть своей работы в органах МВД Тарасову приходилось общаться с особо-опасными рецидивистами, для которых пятая – седьмая судимость были нормальным явлением. Держать в руках дело осуждённого отбывающего «всего» третий срок было редкостью.

Первую судимость Баранииков получил в несовершеннолетнем возрасте за хулиганство, – два года воспитательно-трудовой колонии. Потом раскрутка в зоне по сто восьмой УК – тяжкие телесные повреждения. Трасов быстро прикинул возраст и время второй судимости. Получалось, где-то сразу после перевода с «малолетки» во «взрослую» колонию. Видимо, пришлось самоутверждаться, доказывать всем, что роль пидора не для него. И через полгода после освобождения снова осуждение по ст. 108 УК РСФСР, опять тяжкие телесные. В коротком приговоре более-менее детально была описана обычная пьянка группы молодых полузнакомых парней. Кто-то кого-то оскорбил. Возникла драка, в ходе которой Баранников ножом, взятым со стола с закуской, пропорол живот оппоненту. В результате – четыре года строгого режима, три из которых уже отбыто.

Обычная биография начинающего рецидивиста. Все три годовые характеристики, написанные как под копирку, стандартными фразами характеризовали осуждённого с положительной стороны. Постановление о предоставлении права передвижения без конвоя, – тоже с положительной характеристикой. Одно единственное взыскание – выговор за попытку нелегального отправления письма. А вот и само письмо. Конверт без обратного адреса, – явно шло мимо цензуры. Адресовано Арсентьевой Ирине, город Зея Амурской области.

Читая письмо Олега Баранникова, Тарасов как-то сразу засомневался, что зек, который отбывает уже третий срок, сможет так грамотно и детально описывать свои любовные чувства. Наверняка письмо сочинял какой-нибудь профессиональный «писатель», что подрабатывает за пачку сигарет всем желающим. Вспомнился Яшка Артиллерист: «Да я всей батарее писал любовные письма… Ваши трёхдюймовые глазки путём прямого попадания в моё сердце…» и т. д. Хотя, всё может быть. А вдруг у Олега у самого талант такого писателя?

– Схожу я, пожалуй, на строгий режим прогуляюсь. Рома, если кто спросит, – я в зоне, – Роман кивнул, не отрываясь от бумаг.

Дневальный в секции, где проживают бесконвойники с «новой биржи» на вопрос, где койка Баранникова, уверенно показал в дальний от входа угол:

– Там они, гражданин начальник, втроём живут. А Баранников вот тут на верхнем ярусе, под ним Смазнов, а рядом – Катранов.

Рядом с крайней двухярусной стояла кровать в один ярус. Тарасов оглянулся, все остальные кровати в секции были двухярусные. Видимо, специально убрали «второй этаж», чтобы никого постороннего не подселили. Между кроватями стояла широкая нестандартная тумбочка, явно изготовленная по спецзаказу.

Тарасов присел на кровать и заглянул в тумбочку. В правом углу на верхней полке лежала стопка писем на имя Олега Баранникова с одним и тем же обратным адресом: город Зея Арсентьевой Ирине. Просмотрев почтовые штемпели на конвертах, Сергей понял, что они лежат по порядку и верхнее письмо – последнее.

Развернув письмо, под зорким взглядом дневального, Тарасов внимательно вчитывался в аккуратный женский почерк. Если отбросить эмоции, смысл письма сводился к одной фразе: «С нетерпением считаю дни до нашей встречи!»

Положив письма на место, Тарасов машинально перебрал вещи в тумбочке, осмотрел саму тумбочку на возможное наличие тайников, двойных стен и т. п. Ничего подозрительного не заметил.

– Они что тут, самые крутые в секции? – Спросил он у дневального, поднимаясь.

– Так оно, начальник, – дневальный оглянулся – в секции кроме них никого не было, – хотя они блатных из себя не строят.

– А кто из троих самый главный?

Дневальный задумался:

– Да никто не выделяется. Все на равных. Они по свободе друг друга знают. Общаются только между собой. С остальными только по необходимости. Ни с кем не задираются. Но их уважают и даже побаиваются – парни то все крепкие.

Тарасов задумался. В его личном оперативном обслуживании были осуждённые, работающие в десяти разделочных бригадах на «старой» лесобирже. Этот участок работы был самым ответственным, так как бригады делали главный показатель в производственной жизни колонии. Комплектовались они из особо-опасных рецидивистов. Здесь был самый высокий уровень зарплаты. Здесь же по традиции концентрировалась большая часть криминальных авторитетов, отбывающих срок в колонии.

Тарасов занимался осуждёнными разделки ещё с лейтенантских времён. Все бригады были у него плотно перекрыты агентурой, и всё, что там творилось нехорошего, он знал. Или почти всё. Так же знал в лицо всех авторитетов, картёжников, разрабатываемых, – в общем, всех, кто выделялся из общей массы.

После объединения двух колоний, добавилось ещё несколько рабочих объектов, в том числе ещё одна лесобиржа – «новая». Рабочие бригады на ней комплектовались из бесконвойников.

Тарасов физически был не в состоянии лично обеспечивать агентурное прикрытие всех рабочих объёктов разросшейся колонии, где трудилось в общей сложности около тысячи человек. Объекты были распределены между сотрудниками оперотдела. На Тарасове оставалось общее руководство как начальника отдела. За бесконвойников отвечал Кравцов. Поэтому о жизни осуждённых из бригад с «новой» лесобиржи у Тарасова были очень поверхностные знания.

– А где живёт сторож аэропорта Куницкий? – спросил он у дневального, решив, что не мешало бы опросить и его по поводу пропавшей девушки.

– В нашей секции такого нет, по моему, в соседней.

Распахнув дверь в соседнюю секцию, Тарасов отметил, как резко дёрнулись двое осуждённых. Они сидели на койке в середине секции. Больше в помещении никого не было. Быстро подойдя к ним, Тарасов отметил рассыпанные по койке спички. Обычно спичками отмечали счёт при игре в карты.

– Карты сюда, быстро! – Он требовательно протянул руку к растерявшимся осуждённым.

– Какие карты, начальник… – начал было один, но второй, вздохнув, потянулся и вытащил из-под подушки колоду самодельных карт и протянул Тарасову:

– Виноваты, гражданин майор, больше не будем.

– Фамилии, какая бригада, почему не на работе? – Задавая стандартные вопросы, Тарасов машинально перетасовывал в руках колоду карт, приглядываясь к нарушителям режима. Лица незнакомые, с виду – работяги.

– На выходном сегодня, бригада двадцать пять, «новая» лесобиржа.

Записав фамилии, буркнув «вас вызовут», Тарасов направился к выходу, Потом, вспомнив, обернулся:

– Куницкий здесь живёт?

– Числится здесь. Но практически всё время на выходе, только пожрать приходит в столовую, да отметиться, – с готовностью пояснили игроки.

«Этих деятелей отдам на усмотрение Кравцову. Можно убрать с бесконвойки за нарушение, можно наказать, можно вербануть, – пусть Серёга решает», – думал Тарасов, направляясь к выходу из жилой зоны, машинально тасуя колоду конфискованных карт.

– Гражданин начальник! – окликнул его пожилой осуждённый, что подметал территорию метлой, – хотите фокус покажу? – он смотрел на мелькавшие в руках майора карты.

– Ну, покажи, – Тарасов оглянулся по сторонам и протянул ему колоду. Взгляд скользнул по бирке на груди старичка. «Воробьёв», – машинально прочитал он, – «почему не знаю?»

Ловко перетасовав колоду, зек положил её себе на левую ладонь «рубашками» кверху.

– Какую карту достать? – Он, улыбаясь, смотрел на Тарасова.

– Семёрку… бубей.

– Пожалуйста! – Правой рукой Воробьёв извлёк из колоды карту и, не глядя, показал её Тарасову. Это была бубновая семёрка.

– Ещё?

– Туз крестовый, – Тарасову стало интересно.

– Пожалуйста! – опять быстрое движение пальцами, и перед глазами майора появился крестовый туз.

Назвав ещё три карты с тем же результатом, Тарасов отобрал колоду.

– И как с тобой можно играть, если ты любую карту сдашь и мне и себе?

– Так со мной никто и не играет!

– Научишь фокусу?

– Научить то можно. Без проблем. Только тут ещё нужно пальцы разрабатывать…

– Ни чё, нам с тобой ещё долго вместе сидеть.

Тарасов поднялся в дежурную комнату и поинтересовался у Воронина, когда отмечается сторож аэропорта Куницкий.

– Обычно утром после развода и вечером после съёма. Он там, в аэропорту, круглосуточно. Раз в три-четыре дня продукты получает в столовой. Кстати, он в зоне сейчас, за продуктами пошёл, пока не выходил.

– Будешь выпускать, скажи ему, чтобы ко мне в кабинет зашёл за зоной.

– Да, Андреич, чуть не забыл, тут тебе каптёр свёрток какой-то просил предать. – Воронин достал из стола газетный свёрток, перетянутый верёвками.

– Ага! Молодец Михеев, быстро обернулся, – Тарасов прихватил свёрток и пошёл на КПП.

Оперативные будни.

Рабочий день у большинства сотрудников колонии, носивших погоны, состоял из двух частей. Утром, с развода, то есть с семи – восьми часов, до обеда: 12—13 часов (в зависимости от объёма работ и обстановки в колонии). И вечером с 17—18 часов до отбоя, т.е. до 22 часов.

Но оперсостав редко когда укладывался в установленные рамки. Особенно вечером. Поработав после съёма с осуждёнными, получив информацию о спрятанной на рабочем объекте браге и других запрещённых предметах, опера вынуждены были бежать на лесобиржу или другой рабочий объект, проводить обыски или устраивать засады, руководствуясь полученной информацией. Обычно всё это делалось после того, как начальник колонии вместе с замами ушли домой, мало ли зачем можно понадобиться начальству.

В редких случаях, с разрешения начальства – после съёма осуждённых с рабочего объекта.

Тарасов с Борткевичем частенько устраивали вечерние рейды на рабочие объекты для проверки полученной информации. Иногда просто устраивали тщательный обыск в очередной бригаде. Открыв дверь найденным ключом, они включали свет и, заткнув все окна и щели, чтобы снаружи не было видно, планомерно, буквально по сантиметру проверяли всё подряд. Двигаясь вдоль стен параллельно друг другу, тщательно проверяли рабочую одежду, обувь, стол, скамейки, все подозрительные доски в стенах и полу, щели. При этом все вещи оставляли на своих местах.

Бывали случаи, когда обнаруженный тайник оставался нетронутым. Если из запрещённых предметов там лежала, например, колода самодельных карт или другая мелочь. Этот тайник периодически аккуратно проверялся, пока в нём не оказывалось что-нибудь серьёзное (нож или что-то приготовленное к сбыту – пачка писем для нелегальной отправки, какие-то самодельные сувениры, дрожжи и т.п.) Однажды во время такого обыска парни услышали характерное тарахтение мотоцикла поблизости. Ночью на мотоцикле на рабочий объект мог приехать только кто-то из жителей посёлка, с целью что-то спрятать или забрать спрятанное.

Быстро погасив свет и выйдя из будки, опера притаились в темноте поблизости. В мотоциклистах они по голосам опознали вольнонаёмного сотрудника отделения Петрова и одного из бесконвойников с ночной разгрузки. Причём Петров бывший поселенец, жил в Росинке уже лет десять. Он был убеждённым холостяком, подозревался в гомосексуальных связях с «петухами» из числа поселенцев и бесконвойных. А прикативший с ним бесконвойник невысокого роста Пятаков как раз и относился к категории «петухов».

– Я такую начку забубенил, никакая б… дь не найдёт! – послышался хвастливый голос «петушка». Петров что-то неразборчиво пробурчал глухим басом.

Наблюдая из-за угла домика, как Пятаков осторожно разбирает и откладывает в сторону поленья из кучи дров, Роман, едва сдерживаясь от смеха, спросил шёпотом:

– Будем задерживать?

Тарасов отрицательно покачал головой:

– Зачем? Глянем сначала, что они притараканили.

После отъезда мотоциклистов, парни, подсвечивая фонариками, проверили тайник. В солдатском вещмешке были плотно упакованы две бутылки водки, кусок копчёного сала килограмма на полтора, две банки тушёнки, около килограмма высушенных дрожжей, тридцать пачек сигарет «прима» и несколько плиток чая. Неплохой улов! Ещё бы: есть и выпить и закусить, дрожжи придётся уничтожить, а чай и сигареты пойдут на вознаграждение агентам. Что в свою очередь позволит съэкономить деньги, получаемые для этих целей по секретной статье.

При этом одновременно «убивали несколько зайцев». Не найдя обещанного «грева» «полосатики» (9) естественно предъявят претензии тем, кто должен был спрятать его в обусловленном месте, и получили от них деньги на эти цели. (Примечание 9. Осуждённые особого режима носили форменную одежду с широкими тёмными и светло-серыми полосами).

Те, в свою очередь, будучи уверенными, что «полосатые» всё получили и в наглую «кидают предъяву» по беспределу, будут, мягко говоря, возмущены. Как они разойдутся, уже не важно, главное – в эту «дружбу» будет вбит хороший клин. И канал незаконных поставок перестанет существовать. Такой результат Тарасов считал более эффективным, чем оформление Петрова за связь с осуждёнными. Оставалось только выйти с рабочего объекта никем не замеченными, чтобы не подумали на них. Это особой проблемы не составило.

Похожий результат Сергей с Романом хотели получить и от той операции, которую они планировали провести сегодня вечером в посёлке. Они как раз разглядывали переданную каптёром одежду, когда в кабинет, постучав, вошёл бесконвойник.

– Осуждённый Куницкий, – доложил он, – вызывали?

Куницкого в своё время порекомендовал оперативникам замполит колонии майор Светлов. Куницкий периодически делился с замполитом абсолютно ненужной тому информацией об отношениях между осуждёнными, и Светлов посоветовал Тарасову обратить внимание на такие способности зека. Отвечавший за строгий режим Кравцов, после беседы с Куницким, дал «добро» на его работу в аэропорту. Оформил его доверенным лицом. По информации полученной от нового негласного сотрудника уже дважды производилось изъятие спирта для нелегальной продажи, что регулярно завозился в посёлок местными бутлегерами. Причём одна партия была уничтожена в прямом смысле, сожжена возле аэропорта на глазах у свидетелей – пассажиров лично Тарасовым. По-другому в той ситуации нельзя было.

Тарасов, который по должности заведовал регистрацией всего негласного аппарата колонии, знал, что Куницкий является негласным сотрудником, поэтому сразу «взял быка за рога».

– Присаживайся, – кивнул он на свободный стул. (На предложение «садись», зеки обычно отвечают «Спасибо, я уже сижу»).

– Расскажи-ка нам, что ты знаешь о невесте Баранникова, которая должна была прилететь к нему на свиданку?

Внимательно следя за хитрым лисьим лицом Куницкого, Тарасов отметил лёгкое замешательство в его глазах.

– Не смущайся, здесь все свои, – добавил, не отрывая взгляда от бумаг, Борткевич.

– Так это… гражданин начальник, – Куницкий справился с замешательством, демонстративно покосился на дверь и доверительным тоном продолжил, – Олег… в смысле Баранников, попросил меня встретить заочницу, которая должна была прилететь к нему, и проводить её до спецчасти. Но она не прилетела. Потому я вам и не докладывал. А чё докладывать, раз никто не приехал?

– Когда это было?

– Так… сейчас соображу, – Куницкий наморщил лоб, изображая глубокую задумчивость, – где-то в конце июля, числа двадцать пятого – двадцать седьмого. Я несколько дней караулил, но прилетали всё местные, знакомые.

– Можно подумать, что ты тут всех знаешь, – буркнул Роман, роясь в ящике стола.

– Всех не всех… но, как-то примелькались. По фамилиям, конечно, нет, а в лицо… летают то в основном одни и те же.

– Ладно, свободен.

Цензор, тётя Фая, на вопрос о переписке Баранникова сразу сказала, что пишет он только заочнице. Уже год они активно переписываются, дело, судя по всему, идёт к свадьбе. Порывшись в картотеке, она назвала известную уже Тарасову фамилию Арсентьева.

Выйдя от цензора, Тарасов задумался. Кого ещё можно опросить? Остался один Баранников. Вечером придёт с работы, побеседуем…

* * *

– Я сам ничего не понимаю, гражданин майор, – Баранников выглядел несколько растерянным, но смотрел прямо в глаза, не юлил, отвечал спокойно, уверенно. – Ирина должна была приехать месяц назад. Передумать вроде не должна. Я уж тут переживаю, может, где в аварию попала или ещё что…

– А может, по дороге влюбилась в попутчика и уехала к нему? Решила, например, не связываться с зеком, если появился другой кандидат? – Тарасов внимательно следил за мимикой собеседника.

На какую-то долю секунды взгляд Баранникова стал злым, колючим, но он быстро взял себя в руки и покачал головой:

– Исключено, начальник, она не такая.

– Откуда ты знаешь? Ты же её ни разу не видел.

– Знаю. Я с ней больше года переписывался. У неё характер не такой. Она сообщила бы, если бы что-то помешало. Телеграмму прислала бы… ну, не знаю, дала бы как-нибудь знать…

– Тоже мне психолог. По письмам он определил! Ты лично встречать её не пытался?

– Не. Я обратился к зам. по БОРу, чтобы разрешил её встретить, мол, расписываться ко мне едет, почти жена, можно сказать… А он наорал на меня, сказал идти на работу, и не дай Бог, он узнает, что меня не было на бирже – посадит за побег. Ещё добавил, что если все будут тут всяких бл… встречать, то кто будет работать!

– И ты побоялся? Или всё-таки сбегал с биржи потихоньку?

– Побоялся. У него в натуре ума хватит. Побег не побег, а с бесконвойки закрыл бы. А мне сейчас это совсем ни к чему. Я попросил шныря аэропортовского её встретить и проводить до зоны. Потом, когда вертолёт сел, я звонил с биржи в аэропорт. Этот шнырь – Куницкий сказал, что её не было.