Вальс бывших любовников

Вскочив, Лена бросила в сумку телефон и фотографию и выбежала из кабинета, забыв, что должен вернуться Левченко.

Ее машина была припаркована на загороженной стоянке для транспорта сотрудников, второй день стояла там, и Лена возблагодарила себя за лень – теперь ей не придется рассказывать обо всем Шмелеву, теряя драгоценное время.

Сев за руль, она выехала на улицу, свернула в ближайший переулок, а оттуда выбралась на проспект, с которого затем можно будет съехать на загородную трассу.

«Как я сразу об этом не подумала, когда Фил начал меня буквально носом тыкать в Нинкин размер ноги! И руки… Ну конечно – она с детства греблей занималась на этом самом канале, у нее хватка была мужицкая, она же как-то в походе на спор с парнями дрова рубила и выиграла… С одного удара раскалывала чурку, никто не мог… И пальцы… она узлы из веревки так вязала, что потом распутать не могли, поэтому ей и не давали палатки крепить. Господи, Нинка… Но почему? Зачем? В голове не укладывается… И Филипп сказал, что она больше в городе не прописана – как такое могло быть? Вернулась, чтобы… чтобы – что? Убить трех девчонок и нарядить их в дурацкие платья? Для чего? Опять одни вопросы…»

Проезжая пост ГИБДД, Лена вдруг подумала, что надо позвонить Андрею, потому что она никому не сказала, куда и зачем уехала, а мало ли что может случиться. И еще не факт, что она права…

Но телефон все-таки вытащила и, укрепив на магнитном держателе, набрала номер Паровозникова и нажала кнопку громкой связи:

– Андрей! – затараторила она, едва голос Паровозникова зазвучал в машинных динамиках. – Андрей, я, кажется, знаю, где Юлька! Не перебивай, выслушай! В общем, Горский, похоже, прав, это Нина Колодина, моя одногруппница. Моя, не Юлькина! И Юлька могла пойти на контакт с ней, потому что никому в голову бы не пришло подозревать Нинку в чем-то… А та просто увезла ее на старую гребную станцию. Канал имени Ленинского комсомола знаешь? Ну вот там.

– Погоди… – вклинился все-таки в ее словесную реку Андрей. – Станция на канале Ленинского комсомола? Да она уже на молекулы разложилась, ее как закрыли в конце девяностых, так и все!

– Так в том и дело! Я фотографию разглядывала и увидела у Юльки за спиной весло! Понимаешь?! А полки эти – для байдарок же! И Нинка на этом канале греблей занималась с самого детства!

– Я ни фига не понял, но еду туда, – решительно заявил Андрей.

– Погоди! Сперва туда должна зайти я! Андрей, послушай… У Нинки какой-то зуб на меня, похоже, и ей нужна я, уж не знаю, зачем. Я должна оказаться там раньше всех, иначе… Ну не тебе рассказывать, да?

– И не тебе рассказывать, что с тобой сделает Шмелев, когда узнает, что ты поперлась на задержание одна! – рявкнул Паровозников. – Одна, черт тебя дери! Не вздумай соваться без меня, слышишь, Ленка?!

– Ага, сейчас, – спокойно сказала она и сбросила звонок, убрала громкость, понимая, что теперь Паровозников оборвет телефон. – Я все равно раньше тебя успею, мне и надо-то – поговорить, понять.

О том, что надо бы позвонить и мужу, Лена почему-то даже не вспомнила. Ее мысли были заняты только тем, что и как она будет говорить Колодиной. Ее не покидала мысль о том, что она никак не может понять причину.

До станции было довольно далеко – сперва по трассе, затем через поселок и еще несколько километров по лесной дороге, а затем пешком. Раньше спортсменов возил специализированный автобус, теперь же, конечно, его не было, но Лену это не интересовало. Больше занимал вопрос о дороге – сохранилась ли она, раз станцию давно забросили.

«Не хотелось бы застрять на полпути, обидно будет», – думала она, сворачивая в последний переулок поселка.

Асфальта хватило еще примерно на километр, а когда он кончился, Лена поняла, что дороги почти нет – кочки, выбоины.

«Хорошо еще, что дождя нет, тут бы вообще, – думала Крошина, напряженно всматриваясь в дорогу. – А до меня туда кто-то ехал… вон следы протектора… Неужели я не ошиблась? Хотя – что это значит «неужели»? Я не ошиблась, Юлька должна быть там! Потому что иначе я потратила драгоценное время, а его у меня совсем нет».

Она едва успела нажать на педаль тормоза, потому что сразу за поворотом дорогу перегородило огромное старое дерево, разлегшееся поперек.

– Замечательно! Приехали! – пробормотала Лена, выходя из машины. – Вот чует мое сердце – это неспроста… Может, Андрея подождать? – Она бросила взгляд на часы. – Нет… в городе пробки, пока он выберется, уже стемнеет. Я потом вообще побоюсь идти одна по лесу, и так-то страшно, аж не могу…

На всякий случай она прихватила из бардачка фонарик, еще раз посмотрела карту и убедилась, что идти до станции осталось еще довольно прилично, но хотя бы по прямой и никуда не сворачивая, закрыла машину и, перебравшись через упавшее дерево, пошла по дороге вперед.

Ощущение было неприятное – как будто кто-то невидимый преследует ее, но, обернувшись по инерции несколько раз, никого, конечно, Лена за спиной не обнаружила.

«Почему такое чувство возникает, даже когда идешь с кем-то, пусть и в городе? И даже днем, между прочим. А самое странное, что появилось оно у меня где-то в студенчестве, в школе так не было. А потом – идешь-идешь, а сзади словно кто-то в затылок тебе дышит… И оглядываться иногда так страшно… Ой, нельзя произносить слово «страшно» даже мысленно, а то и в самом деле… Надо отвлечься как-то…»

Однако никаких веселых мыслей в голову не приходило, Лена ускорила шаг, чтобы быстрее выйти хотя бы из леса, где нависавшие над дорогой деревья усиливали неприятное ощущение. Она то и дело смотрела под ноги, убеждаясь, что не так давно здесь шла машина и не возвращалась, потому что след от протектора был только в одну сторону.

«Если это действительно Нинка, то она, конечно, там. Физически я с ней не справлюсь, это даже не обсуждается, выход один – обхитрить. Надо быстренько вспомнить, что я о ней знаю такого, на чем ее можно подловить…»

В памяти возник образ, который ночью она видела на экране телевизора – невысокая, кургузая широкоплечая фигурка с длинными руками и огромными ступнями.

Лена пыталась вспомнить лицо, но оно словно скрывалось за дымовой завесой – вроде бы вот нос, рот, глаза, а целостной картины не получается, все размыто, нечетко. Тонкие белесые волосы, висевшие всегда какими-то жалкими сосульками, что бы Нина ни делала с ними… И походка – действительно мужская, но бедра из стороны в сторону…

– Странно, что я вообще не могу ее целиком представить, надо же… А ведь видела сегодня на записях… – бормотала Лена. – И еще ведь у нее какой-то диагноз, кажется, был, что-то связанное с алкоголем… Точно! Фетальный алкогольный синдром! На психологии разбирали, так она из кабинета выскочила, потому что преподаватель в нее указкой ткнул – мол, вот Колодина подошла бы для фото в учебнике. Мы еще тогда всей группой на него пожаловались в деканат, потому что Нинка два дня на занятия не ходила. У нее действительно был диагноз, она потому и не могла связно мысли выражать перед комиссией. Знала все, а рассказать нормально не могла.

Лена вспомнила, как ходил слух, будто Нинку взяли в университет как сироту, по квоте, даже не особо разбираясь, сможет ли она там учиться. У нее был приличный школьный аттестат, и каким-то образом она ухитрилась недобрать на вступительных всего два балла, потому и смогла воспользоваться квотой. Жила Нина с теткой, сестрой отца, та чем-то тяжело болела, и Нинке приходилось не только зубрить круглыми сутками, но еще и ухаживать за теткой. Она никогда не приглашала никого к себе в гости, но ребята и не настаивали – по Нинкиной одежде всем было понятно, что живут они не очень хорошо и она просто стесняется. Но тем не менее относились к ней все нормально, всегда приглашали в компании, в походы – там Колодина была вообще незаменима, так как умела многое из того, что не давалось даже парням. Греблю она бросила на втором курсе, не смогла совмещать тренировки и учебу, но умения, приобретенные там, не растеряла.

– Вот и оно, – вздохнула Крошина, обходя валявшийся на пути камень. – И этими руками, похоже, она девчонок и душила. Что с ней могло случиться? На пустом месте людям такие идеи в голову не приходят… Она ведь психически была нормальная, не то что Юлькина одногруппница, которая в психушку угодила… Ну там понятно было, что с головой беда, хотя первое время все принимали это за недюжинный актерский талант… Но Нинка?

Она наконец вышла из леса и оказалась на открытом пространстве – видимо, раньше здесь было поле, но сейчас просто росла трава, уже начавшая желтеть. Канал был впереди, Лена уже видела воду, оставалось понять, как преодолеть это разнотравье, где некоторые растительные особи превосходили Лену ростом. Присмотревшись, она увидела след протектора и двинулась по нему, стараясь на всякий случай наступать на примятую траву.

«Интересно, змеи тут водятся? – думала она, напряженно вслушиваясь в звуки вокруг. – Или они осенью в спячку впадают? Наверное, рано еще… Только змеи мне не хватало… Правда тогда я от страха доберусь до места раза в три быстрее».

Поле закончилось на горе, это было довольно неожиданно, но Лена увидела машину – белый старый джип, что-то вроде древних моделей «Мицубиси», которые наводнили их город в конце девяностых. Стараясь ступать как можно аккуратнее, она приблизилась к машине и присела на корточки, осматривая колеса. Кузов джипа проржавел, пороги сгнили – вообще удивительно, как эта колымага преодолела такое расстояние и довольно непростую дорогу по непримятой траве.

Попытавшись открыть дверку, Лена бросила взгляд в салон – там лежала черная ветровка с капюшоном. Ничего интересного она больше не обнаружила, а машина оказалась заперта, и Лена двинулась по склону вниз, отметив, что тут довольно высоко, а значит, где-то раньше наверняка имелась лестница.

Здание гребной станции было разрушено почти до основания, уцелела только часть, где, видимо, раньше хранились байдарки и прочий инвентарь.

«Похоже, мне туда», – подумала Лена и пошла к зданию, пытаясь сообразить, где находится вход.

Осторожно двигаясь вдоль стены, она пыталась заглянуть в окна, но они были расположены высоковато, а лезть по кирпичам не совсем спортивная Крошина все-таки опасалась.

Дверь нашлась в торце – калитка в огромных воротах, явно заржавевших намертво.

«Заскрипит сейчас», – зажмурившись, подумала Лена, берясь за ручку, и в этот момент что-то обожгло ей шею сзади, и сразу пропало все вокруг – запахи, звуки, даже закрытая дверь.

Очнулась Крошина от резкого запаха и боли в руках, которые почему-то были вывернуты назад. Она затрясла головой, чихнула пару раз так, что из глаз выкатились слезы, и попыталась освободить руки, но тщетно.

– Ты не дергайся, а то еще сильнее затянешь, – посоветовал спокойный женский голос, и Лена открыла глаза.

Перед ней на корточках сидела женщина лет сорока с забранными в жидкий хвостик белесыми волосами. Огромный лоб, чуть нависшие надбровные дуги, короткий, словно обрезанный нос с широкими ноздрями, тонкие губы, стесанный подбородок…

– Так вот ты… какая стала… Нинка Колодина… – с трудом выдохнула Лена, пытаясь перевернуться на бок.

– Да и ты, Ленка, изменилась, – так же спокойно произнесла Нина. – Вроде как похудела, да?

– Где… где Юлька? – спросила Лена, пытаясь вытянуть шею и рассмотреть то, что находится за спиной у Нинки.

– Да не бойся, тут она, где ж ей быть-то. Погоди-ка…

Нина поднялась и пошла куда-то в глубь ангара, где Лена, присмотревшись, действительно увидела тот самый стул и привязанную к нему Юльку, которая по-прежнему, как на фото, выглядела недвижимой и безучастной. Колодина что-то вынула из валявшейся рядом со стулом большой спортивной сумки, подошла к Юльке и на несколько минут перекрыла Лене обзор, а когда отошла, Крошина заметила в ее руке использованный шприц.

– Вот так… а то проснется еще, орать начнет, поговорить не даст, – по-прежнему спокойно, вообще без всяких эмоций произнесла Колодина, убирая шприц в целлофановый пакет, где Лена заметила еще несколько таких же. – Ну что, Крошина, ты пока на правильном пути, – усаживаясь в раскладное походное кресло, сказала она. – Вычислила, значит… Ну не все так плохо, да. Скажи честно – удивилась, когда поняла, кто я?

– Удивилась, – подтвердила Лена. – Только… может, ты меня хотя бы посадишь? Невозможно разговаривать, лежа на спине.

– Если надеешься освободиться, то зря.

– Интересно, каким образом? Ты же мне руки замотала до локтей.

– И то верно, – кивнула Нина, вставая и рывком усаживая Лену так, чтобы она спиной оперлась о стеллажи для байдарок. – Ну, нормально?

– Да… спасибо. Ты обещала, что отпустишь Юльку, если я тебя найду.

– А не многовато просьб для одного раза? Я не обещала ее отпустить, я обещала, что с ней ничего не случится, – ну так она в порядке.

– И что будет в твоей пьесе дальше? Или ты предпочитаешь называть это сценарием? Ведь почему-то ты представлялась этим девочкам ассистентом режиссера и кастинг-директором?

Колодина посмотрела на нее без всяких эмоций, равнодушно, как будто речь шла не о ней:

– Ну ты не знаешь, что ли, что это самый рабочий способ заманить любую девицу куда угодно, не вызывая у нее подозрений? Сладкое слово «кино».

– Не понимаю… При чем тут кино и я? Загадки эти, платья, музыка? Не вижу связи.

– Выходит, я права, и ты не такой уж блестящий следователь, если не смогла увидеть очевидное и слегка заглянуть в свое прошлое.

– Всю ночь его рассматривала, прошлое это, – сказала Лена, пытаясь понять, что делать дальше.

– И что – никаких мыслей?

Этот равнодушный вид и безразличный тон оказались самым действенным средством для запугивания, Крошина вдруг четко это осознала. Она не понимает, что движет этой женщиной, а та не показывает ничего вообще, и ждать от нее можно чего угодно.

«А ведь это могут быть и наркотики», – почему-то подумала Лена, но вспомнила глаза Колодиной, которые видела довольно близко всего несколько минут назад, и они были совершенно обычными.

– Да-а… А ведь я всегда знала, что совершенно зря тебя преподаватели так превозносили, Крошина. Хотя… папа-мама, конечно. Династия, не то что у некоторых. У некоторых только больная тетка была, куда им…

– Мои родители не имели отношения к моей учебе.

– Давай, расскажи мне, а я послушаю, – кивнула Нина, перекидывая ногу за ногу. – Давно не слышала баек про то, как дети известных адвокатов «все сами-сами».

– Будь это так, я бы тоже в адвокатуру пошла, а не моталась бы в поисках убийц, например, – чуть с вызовом ответила Лена.

– Ты мне еще про процент раскрываемости расскажи, – все так же без эмоций отозвалась Колодина. – Ты же элементарную логическую цепочку выстроить не смогла. А все было так просто…

– Ты наверняка расскажешь, да? Просто паузу выдержишь – как в кино.

– Да что ты к кино-то прицепилась, оно там вообще ни при чем, – отмахнулась Колодина.

– А что – бассейнов не хватило?

– Каких бассейнов? – не поняла Нина, и Лена объяснила:

– Тех, возле которых находили трупы в книге Голицына.

– Ах, это… нет, бассейны мне не были нужны, а Голицын только символ твоей глупости, вот и все. Они все – символы твоей глупости, Крошина. Кольцов этот, напыщенный себялюбивый придурок, Голицын, настолько повернутый на своих книгах, что сует туда все, что вокруг видит. Как ты могла быть с такими мужиками, Ленка? После Максима…

И вот тут у Крошиной все сложилось, вернее, она поняла, за какую нитку дергать, чтобы вывести Колодину на эмоции.

– Так все дело в Дягилеве? – как можно небрежнее произнесла она, и глаза Нины вспыхнули, а голос чуть дрогнул:

– Не произноси его имя вообще!

– Что – больно? – глядя на нее в упор, спросила Лена, не совсем отдавая себе отчет, что может запросто получить опять удар чем-нибудь по голове и все закончится.

Но соблазн узнать всю правду был велик, а имя Максима Дягилева так очевидно выводило Нинку на эмоции, что отказать себе в этом Крошина не смогла.

– Он же тебе нравился, правда? С первого дня… Согласись, он красавец был? На курсе никто рядом не стоял…

– Замолчи! – предупредила Колодина, сжав пальцами подлокотники кресла. – Я не хочу, чтобы ты его упоминала.

– Но ты ведь посвятила эту постановку ему – так почему мне нельзя о нем говорить?

– Потому что я имею на это право. А ты – нет.

– И как же мы будем разговаривать, не вспоминая о Максе?

– И не называй его Макс, он не кот и не собака, у него есть красивое человеческое имя – Максим.

Лена видела, что всякий раз, произнося это имя, Колодина теряет душевное равновесие, голос дрожит.

«Что же случилось у нее с Максимом, что она его так боготворит, аж дышать не может?»

В голове зашевелилось что-то такое… какие-то воспоминания, а потом вдруг совершенно четко Лена увидела взгляд с экрана в кабинете Шмелева. Нинка смотрела с ненавистью на них с Максимом, хотя в кадре их не было. И ненависть эта была направлена на нее, Лену, а вовсе не на Максима, потому и шутка про «долбани веслом» так взбесила ее тогда. Кому-кому, а Дягилеву она не причинила бы никакого вреда.

И внезапно, как будто в клубке спутанных, казалось, намертво ниток нашелся кончик, потянув за который, можно будет их размотать. Лена стала вспоминать мелкие эпизоды из студенчества.

Вот они группой сидят в столовке, все за одним столом, и Нинка обязательно оказывается напротив Макса. Субботник, все с метлами, носилками и лопатами вычищают выделенную их группе территорию, и Нинка опять рядом с Дягилевым.

«Давай я понесу с тобой носилки, – словно услышала Лена ее голос и за ним – легкий смешок Максима и его фразу: – Мне же придется идти вприсядку».

На картошку в ближайшее хозяйство их всегда возили автобусами на несколько дней, и Нинка всеми правдами и неправдами сидела если не на одном сиденье с Максимом, то непременно через проход, вызывалась подкапывать те кусты, которые не выдернул картофелеуборочник, чтобы идти по борозде рядом с Дягилевым – опять.

«Как странно… а раньше я об этом не думала. Надо же. Казалось, что все это в порядке вещей – вот Макс, рядом Нинка, так повелось с первого дня. И никому в голову не приходило, что она влюблена в него. Нинка – влюблена в Макса, первого красавца курса, Нинка, дочь алкоголиков, еле-еле тянущая на «тройки», Нинка, которую за глаза звали Квазимодо…»

– Ты, Крошина, всегда была высокомерная дура, – сказала Колодина снова равнодушно. – Что он в тебе нашел, я до сих пор не понимаю. Как меня бесило, что ты все время рядом с ним, вернее – что он с тобой… Вы же вообще не расставались почти. И он, наивный, думал, что ты его интересы разделяешь…

– Что? Какие интересы?

– Ты даже этого не знаешь? Пустая, эгоистичная дура… Ничего никогда вокруг не видела… А я же таскалась за вами на каждый чертов киносеанс, потому что Максим любил кино! Сидела в темном зале, грызла кулак, чтобы не плакать, и понимала – где-то тут, в этой душной темноте, он обнимает тебя за талию, ты кладешь ему голову на плечо… А ведь он тебе совсем не был нужен! Совсем! А я могла бы дать ему все, чего он заслуживал, я бы его так любила, что он бы даже не замечал, какая я уродливая! У меня душа зато была красивая! – выкрикнула вдруг Нина, свободной рукой размазывая слезы по щекам. – А Максим этого не видел, ему ты почему-то нужна была… И я ходила за вами следом, как хвост, но вы этого никогда не замечали! Максим был занят тобой, а ты своими мыслями о красном дипломе! Ну как – помог он тебе? Нет, не помог – потому что ты бездарность! Я знала в сотни раз больше тебя, в тысячи! Я все время учила, читала, зубрила! Но в том, что моя мать была алкоголичкой, моей вины не было – как ее не было в том, что я родилась с такими пороками! Я не могла связно выражать мысли, которые в голове роились! Вот там я произносила длинные, аргументированные речи – с упоминанием всех статей, всех обоснований! И никогда, ни разу не смогла сделать этого на экзамене! Все сдавала только с третьего раза, и то потому, что преподаватели смотрели листы для подготовки к ответу и видели, что я все знаю, все! И ставили эти проклятые «тройки»! Все понимали, что я никогда не стану блестящим адвокатом или прокурором, мой потолок был – должность юриста в какой-нибудь конторе, где особо не надо в суде выступать! А я не этого хотела, не этого! Ты все у меня отняла, Крошина! Даже мою мечту!

– Нина… – осторожно вклинилась Лена, когда та умолкла, переводя дыхание и пытаясь остановить поток слез. – Ты ведь умная, я это знаю… я всегда это знала, правда. Давай найдем способ, как помочь тебе сейчас. Я знаю, у тебя нервный срыв, это ведь практически аффект…

– Кто, ну кто, какой идиот дал тебе красный диплом, Крошина?! – снова выкрикнула Нина, и лицо ее пошло бурыми пятнами. – Ты что – серьезно это говоришь? Какой аффект, я троих девчонок задушила совершенно осознанно, я готовилась, понимаешь? Готовилась! Предумышленное убийство одного и более лиц! Назвать номер статьи?

– Не надо, я знаю этот номер. Нина…

– О да! – с сарказмом отозвалась она, уже совершенно овладев собой и вытерев непрошеные слезы. – Теперь ты повторяешь мое имя – а в универе не называла никак! Вы все меня никак не называли, лишь изредка – Нинкой, и все!

– Это неправда, – вдруг вспомнила Лена. – Максим звал тебя Нинулей – ты забыла?

Колодина вздрогнула, как от удара:

– Что?!

– Ты вспомни, – настаивала Лена, как будто от этого что-то могло измениться. – Он всегда так к тебе обращался – Нинуля.

– Я все равно ему не нравилась! Ты не представляешь, Крошина, какое унижение я пережила после выпускного, – вдруг сказала Нина совершенно другим голосом. – Я же слышала, как ты ему во время танца отказала… вы как раз мимо меня двигались, и ты произнесла так небрежно, будто нехотя – «Нет, Макс, у нас ничего не получится. И в Заполярье я с тобой не поеду, извини. Давай останемся друзьями». Ох, как у меня чесались руки тогда врезать тебе, чтобы ты очухалась и поняла, что растаптываешь человека, который тебя любил! У него же лицо мертвое сделалось, а ты даже не заметила! Друзьями она предложила остаться, как же… И, главное, сама в это поверила! А нельзя дружить с тем, кого ты любил и кто отверг тебя, так не бывает!

«Вот и Паровозников так говорил, – пронеслось у Лены в голове. – Но как я действительно не заметила этого всего?»

– Ты, Крошина, тогда домой ушла – Максим проводил тебя, а я за вами по привычке кустами кралась. Ну за тобой подъездная дверь захлопнулась, и я увидела, как он сел на лавку и лицо руками закрыл. И вот тогда я решилась – сейчас или… и вышла к нему, села рядом. Он покосился, но ничего не сказал, даже не спросил, откуда я там взялась… А я взяла его за руку и чуть от счастья не умерла… Пойдем, сказала, ко мне. И он встал и пошел, представляешь? Пошел так, словно только этого и ждал! – Колодина чуть задохнулась, перевела дыхание и, помолчав минуту, продолжила: – А ведь хоть в чем-то я тебя уделала, Крошина. У тебя с Максимом ничего не было, а у меня вот – было… И это, наверное, самое лучшее, что со мной случилось за всю жизнь. И я всегда об этом помню. – Ее лицо в этот момент стало совсем иным – мягким, светлым, даже миловидным, но буквально через минуту это выражение исчезло, сменившись прежним – злобным и пугающим. – Утром я ему завтрак готовила и была так счастлива… Он проснулся, не сразу понял, где находится… Я так не хотела, чтобы он уходил, мне казалось, что теперь мы всегда должны быть вместе. Но он ушел. Я уже на пороге предложила вечером в кино пойти, он кивнул и ушел, убежал по ступенькам, а я еще долго на пороге квартиры стояла, как идиотка, прислушивалась и улыбалась. Это было такое счастье… А вечером я пошла на свое первое в жизни настоящее свидание с человеком, которого любила больше жизни. Надела выпускное платье – вот такое, как сейчас на Воронковой, – кивнув в сторону неподвижно сидящей на стуле Юльки, сказала Нина. – У меня другого-то и не было, вечно в брюках… К вечеру собрался дождь, я плащ прихватила. Туфли у меня были одни-единственные, на заказ тетка помогла сшить, где на мой-то размер женскую обувь в то время было брать… Я эти лодочки берегла пуще глаза, только по особым случаям доставала. Ну а куда уж было ждать случая более особого, чем этот… И вот я сидела на лавке у кинотеатра, а Максима все не было… уже сеанс начался, все в кинотеатр зашли, а его все не было, не было… Я досидела до утра, вымокла насквозь и, когда поняла, что все, он точно не придет, почувствовала, как задыхаюсь и вот-вот умру. Умру – потому что он меня предал. Обнадежил, воспользовался – и бросил, не пришел. Потому что я ни в какое сравнение не шла с тобой. Мне никогда было не стать такой, как ты. И Максим со мной поэтому и не остался. И я сидела на этой лавке – мертвая внутри, задохнувшаяся от этой боли. А на моем месте должна была быть ты. Вернее, тебя больше не должно было быть – за то, что ты со мной сделала.