Реанимация судьбы

– Честно? Я забыл, – признался Авдеев. – Извините, Иван Владимирович, закрутился и забыл, каюсь. Готов прийти в любое свободное время.

– Мое или ваше? – иронично проговорил психолог, глядя на Игоря с легкой усмешкой.

– Послушайте, Иван Владимирович, – Авдеев двинулся к психологу, и тот инстинктивно сделал шаг назад, – я понимаю, что не нравлюсь вам по какой-то причине. Но разговаривать со мной в подобном тоне не стоит. Я – хороший хирург, и визиты к психологу мне не нужны. Но я подчиняюсь правилам, установленным в этой клинике, а потому приду, когда вы скажете – вчера действительно закрутился. И вот еще что. Постарайтесь держать свое личное негативное отношение ко мне при себе, хорошо? Потому что вы мне тоже не очень нравитесь, если уж откровенно говорить.

Психолог смотрел по-прежнему насмешливо, успев, похоже, вполне овладеть собой. Габаритами Игорь намного превосходил худого, тщедушного Иващенко, и со стороны могло показаться, что Авдеев пытается воспользоваться своим преимуществом, чтобы запугать оппонента. Но морально психолог был намного сильнее, это Игорь прочитал в его глазах за чуть коричневатыми стеклами очков и отступил – не хотелось выглядеть питекантропом и получить моральную оплеуху, а от острого на язык Ивана этого вполне можно было ожидать.

– Извините, – буркнул Авдеев, опомнившись и признавая неправоту.

– Ничего. Впредь постараюсь себя контролировать. Чего и вам желаю.

Иващенко забрал с подоконника свою кружку и вышел из ординаторской, а Игорь обрадованно подумал, что этот разговор произошел в очень удачное время – ординаторская была еще пуста, и никто из коллег этих разборок не видел. «Нашел же я, перед кем бицепсы демонстрировать». Злясь на свою несдержанность, Авдеев переоделся в хирургический костюм и накинул белый халат. Через сорок минут начнется обход, нужно было просмотреть истории тех больных, что он вел после операции.

К его удивлению, первой, кого он встретил, выйдя из ординаторской, оказалась Аделина. Она шла по коридору уверенной хозяйской походкой, всем своим видом демонстрируя – это ее территория, здесь она в своей тарелке, и ничто не сможет этого изменить. Лицо ее было бледным, под глазами – темные круги, но совсем больной она не выглядела.

– Доброе утро, Игорь Александрович, – поздоровалась она, поравнявшись с Игорем.

– Доброе. Вы зачем приехали?

– Странный вопрос. Я здесь работаю, у меня пациенты.

– Аделина Эдуардовна, вы ведь хорошо поняли, о чем я спросил, зачем язвите? Вы нездоровы, я это имел в виду.

– Игорь Александрович, я ценю вашу заботу, но не увлекайтесь. Я сама врач и отдаю себе отчет в собственных действиях. Если я здесь – значит, чувствую, что это в моих силах. Но чтобы вы совсем успокоились, скажу – в операционную сегодня не пойду, поэтому пересадка кожи клиенту из двенадцатой палаты достается вам. Справитесь?

Авдеев почувствовал, как лицо вспыхнуло до корней волос – она что, сомневается в его квалификации? Сделать пересадку кожи на небольшой участок он вполне в состоянии. Но, с другой стороны, Драгун отдавала ему своего пациента – значит, доверяла, иначе попросила бы того же Филиппа, например.

– Можете присутствовать, если сомневаетесь, – коротко ответил он.

– Думаю, это лишнее, – улыбнулась Драгун и вдруг спросила: – Вы не устаете так напрягаться все время?

– То есть? – опешил Игорь, не совсем уяснив суть вопроса.

– Вы словно играете роль, а она явно не ваша. И вы напряженно стараетесь держать лицо, а то маска сползает. Может, будет лучше, если вы перестанете примерять на себя чужой костюм? – Она смотрела на него своими прозрачными глазами, и по спине Игоря вдруг пробежал холодок – а что, если оназнает? Нет, этого не может быть…

Авдеев почувствовал, как его охватывает паника. Он постарался незаметно для Драгун ущипнуть себя сзади за бедро, но это не помогло – сердце начало колотиться так бешено, что стало трудно дышать.

– Я… вы…

– Игорь Александрович, да успокойтесь вы, я же пошутила, – холодно сказала Аделина, по-прежнему не сводя с него взгляда. – Чего ж вы так нервничаете? Могли просто отшутиться в ответ.

– У меня плохое чувство юмора, – буркнул Авдеев, отводя глаза. – Но ваше куда хуже.

– Да, мне так говорили. Ну что ж… идем в ординаторскую, я вам историю болезни доложу, и обсудим план операции. – Она изящно обогнула Игоря и пошла по направлению к ординаторской.

Авдеев перевел дыхание, вытер пот со лба и двинулся следом.

Докладывала историю она тем же холодным тоном, даже не заглядывая в записи – шпарила по памяти, не сбиваясь ни в цифрах показателей, ни в дозах назначений. Игорь старался сосредоточиться, чтобы не упустить ни единой мелочи, и ему это удалось. Вдвоем они набросали план операции, Драгун удовлетворенно кивнула и отдала историю болезни:

– Протокол операции, пожалуйста, предоставьте мне к концу смены, хорошо? Мне не нравится ваша привычка откладывать их на завтра, у нас так не принято.

– Понял.

Он не стал уточнять, что задержал протокол только однажды, не хотел снова выслушивать ее наставления, даваемые чуть снисходительным тоном. Авдеев понимал – она имеет право так с ним разговаривать, талантливый хирург, автор собственной методики, признанной даже за границей. Но ведь и он, если бы начал раньше или вообще не сменил бы вид деятельности, мог достичь не меньшего. Никто не виноват, что так сложилось. Или – виноват? На этот вопрос у Игоря никогда не было ответа, хотя он очень старался его найти.

Операцию Авдеев провел блестяще, это признали и ассистент, и вся бригада. Игорь тоже остался собой доволен – сумел взять себя в руки, оставить все проблемы и сомнения за дверью оперблока и отработать так, как умел – четко, быстро, аккуратно.

Он отошел от стола и уже собирался выйти в предоперационную, когда почувствовал, что за ним наблюдают. Подняв голову, он увидел, что со скамьи у стеклянного купола операционной встает Аделина. «Проконтролировала все-таки, – с досадой подумал Авдеев, покидая операционную. – Но я все сделал правильно, пусть убедится, что я хороший хирург».

Он так и не смог до конца понять, кого хотел убедить в этом – Аделину или себя.

Аделина

Сентябрь

Ненавижу отдавать пациентов. Но сегодня это была вынужденная мера – утром я почувствовала себя относительно здоровой, но не настолько, чтобы встать к столу и взять в руки скальпель. Идея отдать пациента Авдееву возникла, когда я увидела его в коридоре – так рано в клинике оказывалась обычно только я, и появление Авдеева меня приятно удивило. Но что-то в его реакциях, в поведении меня все равно настораживало. Насколько я смогла выяснить, никаких серьезных врачебных ошибок за ним не водилось, об этом мне совершенно четко сказал по телефону его бывший руководитель. Тогда – что? Я видела, как напряженно Авдеев всматривается в женские лица, всегда только в женские, и никогда – в мужские, это мне показалось довольно странным. Женщин Авдеев боялся. Все попытки наших незамужних медсестер обратить на себя его внимание не заканчивались ничем – Авдеев даже на шутки не реагировал, держался отстраненно. Когда я попыталась осторожно расспросить Филиппа Басалаева, он только плечами пожал:

– Нормальный парень. Мы не близко дружили, так – приятельствовали, а сейчас совсем мало общаемся. У него вообще, мне кажется, близких друзей никогда не было. В компаниях он перестал бывать, когда от него девушка ушла. Да, в общем-то, он и до того, как ее встретил, особенно никуда не ходил, это она скорее его начала вытаскивать куда-то. Мне кажется, он просто такой сам по себе – одиночка. Книги любит, у него дома библиотека огромнейшая. Помню, со стипендии всегда в букинистический ходил, выискивал редкие издания, нашел даже самое первое издание «Анналов хирургической клиники» Пирогова, представляете?

Я даже рот открыла от удивления:

– Да это ж сколько стипендий бы понадобилось?! Оно ж бесценное почти!

У меня эта книга была, маме кто-то подарил, но издание было, конечно, далеко не первое.

– Не знаю, где он деньги взял, но купил, это я вам точно говорю – хвастался потом в институте, мы от зависти аж дышать забыли.

– Могу себе представить…

– А больше… – Филипп пожал плечами. – Даже не знаю, Аделина Эдуардовна. Он неплохой парень, просто очень закрытый.

– Ладно, разберемся, – вздохнула я, поняв, что информации получила куда меньше, чем рассчитывала.

– Вы не хотите с ним контракт подписывать?

– Почему же? Он отличный хирург, с чего бы мне не хотеть его взять? Оперирует он прекрасно, есть собственный почерк.

– А-а, – слегка успокоился Филипп. – Я уж переживать начал – вот, думаю, посоветовал вам хирурга…

– Вы тут ни при чем, Филипп Аркадьевич, и однокурсник ваш как хирург меня устраивает, – протянула я, задумчиво глядя в стенку поверх головы Басалаева. – Не могу пока понять, что у него внутри… Наверное, просто нужно время. Все открывается рано или поздно.

Филипп вдруг покачал головой:

– Не уверен, Аделина Эдуардовна. Мы проучились вместе с первого курса, потом в интернатуре вместе были, а я даже не знаю, кто у него родители. Он неплохой, – в который уже раз повторил он, – неплохой, но закрытый, как банковская ячейка – у кого-то, конечно, есть ключ, но вот у кого – непонятно.

– В общем, посмотрим, – снова вздохнула я. – Вы идите, Филипп Аркадьевич. Спасибо за разговор.

Басалаев ушел, а я снова задумалась. В сущности, ну что я прицепилась к этому Авдееву? Зачем мне его внутреннее устройство? Оперирует отлично, всем требованиям соответствует, со временем можно и в науку его подтолкнуть, наверняка сможет что-то дельное предложить. Какая разница, ест он овсянку утром или яичницу? И то, что я опасаюсь всего, что не понимаю, это только моя личная заморочка, не имеющая отношения к Авдееву вообще. Не бывает такого, чтобы работать только с теми, кто тебе приятен, и даже собственная клиника – не гарантия. Нужно оценивать прежде всего профессиональные навыки, а с этим у Авдеева все даже лучше, чем у некоторых давно работающих со мной врачей. В общем, нужно просто перестать искать подвох, вот и всё.

Протокол операции Авдеев с подчеркнутой пунктуальностью прислал мне по электронной почте за тридцать минут до конца смены – времени как раз должно было хватить на чтение и «разбор полетов», если понадобится. Я фыркнула, надела очки, пробежала текст без единой орфографической или пунктуационной ошибки и отправила в ответ смеющийся смайлик, призванный дать понять Авдееву, что я поняла его действия. Выключив компьютер, я переобулась, надела плащ и уже собралась выйти из кабинета, как в сумке зазвонил мобильный.

– Ну, вот какого… – пробурчала я недовольно, роясь в поисках телефона. – Алло!

Это оказалась Оксана. Хриплым, простуженным голосом она прогнусила в трубку:

– Деля, ты не можешь ко мне заехать, а?

– Ты дома?

– Нет… – Она запнулась.

– Та-ак… ну, и где на этот раз?

– Деля, давай без нотаций. Мне очень плохо, я совсем разболелась, температура, насморк, горло болит… ни одной таблетки нет.

– А где же твой Ромео?

– Он на съемках, приедет ночью только, я умру до этого времени… Деля, ну, пожалуйста! – взмолилась подруга. – Я тебе адрес продиктую, тебе даже по дороге от клиники будет…

Внутри начало нарастать раздражение. Матвей оказался прав – как только ей снова стало плохо, она тут же набрала мой номер телефона. И теперь я вместо поездки домой вынуждена буду блуждать где-то на окраине, отыскивая дом этого злосчастного Колпакова. Я что – выездная аптека? Наверное, нужно все-таки хоть раз твердо сказать Оксанке «нет» и не позволять ей давить на жалость.

– Деля… – канючила Владыкина, непрестанно кашляя. – Ну, серьезно, мне на самом деле очень плохо… Арсик только ночью вернется, да он и так испугается до смерти… знаешь, как он боится всяких болезней?

– Избавь меня от разговоров о твоем Колпакове! – рявкнула я, окончательно разозлившись. – Раз уж мне придется нарушить собственные планы и везти тебе таблетки, то я не хочу еще и выслушивать о душевных драмах твоего любовника! Диктуй адрес. – Я взяла со стола референта карандаш, оторвала листок от толстой пачки и записала адрес. Это оказалось действительно по дороге, даже не придется особенно кружить. – Все, часа через полтора буду.

Не став выслушивать Оксанкины благодарности, я сунула телефон в карман плаща, карандаш вернула в стакан и вышла, направляясь к стоянке. Машина осталась там со вчерашнего дня, на лобовое стекло нападали листья, несколько целым букетом зацепились за щетки «дворников», пришлось доставать их оттуда и протирать стекло. На шлагбауме пришлось открыть окно и высунуть руку с пропуском – дежурил новый охранник, не знавший мою машину. Правда, я требовала от всех, чтобы любую машину останавливали – мою, Василькова – неважно. Должен быть порядок, а чтобы он был, глава клиники в первую очередь должна его соблюдать, только тогда можно требовать и от подчиненных. Этому я научилась у мамы – сперва требовать с себя, а потом уж с остальных.

Из расположенной неподалеку от дома Колпакова аптеки я вышла с объемным пакетом. Ясно же, что Оксанка не собирается домой, значит, ей пригодится запас хотя бы на неделю – судя, по ее словам, Ромео не склонен восседать у постели приболевшей Дездемоны из боязни заразиться, а в аптеку сбегать ему, понятное дело, не позволяет собственный высокий статус малоизвестного режиссера. Я видела этого Арсения полтора раза, но испытывала к нему глубокое омерзение – ненавижу мужиков, которые врут женам, изворачиваются, заводят любовниц и потом трясутся, как бы их интрижка не вылезла на свет божий. Или не делай, или не бойся, по-моему, это просто и честно. Кроме того, этот плешивый недогений пудрил мозги моей подруге, чего я особенно не любила, потому что всегда вынуждена была разгребать последствия. Лишь бы не приехал сегодня раньше…

Оказавшись перед ободранной дверью квартиры на первом этаже «хрущевки», я даже сверилась с записанным на бумажке адресом – в голове не укладывалось, что в наше время человек может жить с дверью, обитой дерматином, из-под которого вылезает клочьями не то поролон, не то ватин. Но нет, на моем листке был написан номер именно этой квартиры. Нажав кнопку звонка, я попыталась представить, что же ждет меня за дверью. Все самые смелые ожидания оказались детской сказкой… Когда Оксанка в каком-то замызганном махровом халате впустила меня в прихожую, в нос сразу ударил неистребимый запах кошатины. Я не люблю кошек, это у меня с детства – как-то соседский кот здорово расцарапал мне руки и коленки, пришлось делать уколы от бешенства, с тех пор я обхожу котов по очень большому радиусу.

– Ты не разувайся, – прохрипела Оксанка. – Я еще полы не помыла, тут такой бардак… Ты только ничего не говори, ладно?

Ну, еще бы… Она совершенно справедливо опасалась моих едких замечаний по поводу «дворца» ее принца, которые так и рвались у меня с языка. Обои кое-где висели клочьями, старый паркет скрипел так, что мороз продирал, кое-где не хватало плашек. В кухне по стене над раковиной бегали тараканы – господи, тараканы! Я не видела такого уже лет десять… Стол, застеленный клеенкой, был завален немытой посудой и пустыми пивными бутылками, тут же стояла пепельница – большая салатница, полная окурков.

– Мама дорогая… – только и смогла вымолвить я.

– Не надо, Деля… ну, он такой…

– Да хрен с ним! Но у него ведь вроде жена имеется, если я правильно помню?

– Она уехала на четыре месяца.

– А, понятно. Теперь ты, значит, тут вместо домработницы?

– Нет. Он просто пил неделю, сейчас нормально все… Ты присаживайся.

Оксана выдвинула из-под стола табуретку, но я покачала головой:

– Сейчас та ситуация, когда в ногах есть правда. Боюсь прилипнуть намертво, как муха на бумажку-ловушку. Тебе самой-то не противно в этом логове, а?

Квартира Оксанки всегда сияла стерильной чистотой, она маниакально убиралась каждый день, мыла окна раз в две недели и совершенно не терпела пыли. Как она могла добровольно оказаться в этом свинарнике, я даже думать не хотела.

– Ничего… как-нибудь уберу тут все…

– Вот скажи – оно тебе зачем?

– Я его люблю.

– А-а… ну, это понятно, – кивнула я. – И готова возить за ним грязь, только чтобы рядом был? Он же тебя опять кинет.

– Не кинет. Он пообещал на мне жениться.

– В который раз?

Оксанка схватила тряпку и принялась елозить ею по столу, оставляя жирные разводы на клеенке:

– Черт… масло, что ли, пролил? Ты не понимаешь. Мы решили начать все сначала. Как будто ничего раньше не было. Вернется жена – он с ней разведется и женится на мне, мы уже все решили. Я хочу попытаться склеить…

Я отобрала у нее тряпку, швырнула в раковину, распугав тараканов, и вынула из сумки антибактериальные салфетки:

– Когда ты разбила любимую чашку, не идешь ведь за клеем, идешь за веником и совком, правда? – вытирая пальцы, спросила я. – Потому что понимаешь – идеально склеить не получится и в оставшиеся трещинки будет просачиваться вода. Вот и в отношениях примерно то же – как ни пытайся, а в трещины все равно потом будет просачиваться боль и обида. Так в чем смысл?

Оксанка выдернула из пачки салфетку и тоже принялась протирать руки:

– В том, что чашку я новую куплю и полюблю, а мужчину нового – нет.

– Глупости. Тебе точно столько лет, сколько в паспорте написано?

– Какая разница… вопрос же в другом. Смогу ли я мириться с трещинами, да? Ты ведь потому про чашку пример привела. Так вот – смогу. Смогу, потому что без него не получится. И он мне сказал, что лучше меня нет.

– И ты не понимаешь, что он просто не нашел лучше? Потому и вернулся? А если бы нашел – ты бы и голоса его в телефонной трубке не услышала. То есть – третий сорт не брак, так, выходит? Неужели тебе никогда не бывает обидно за себя, Оксанка?

– Нет, не бывает. Такие, как я, не могут позволить себе роскошь обижаться. Мы вынуждены довольствоваться тем, что есть. А начнешь обижаться – потеряешь и это. А ты, раз такая умная, могла бы помочь. Я тебя столько раз об этом просила!

– И я тебе ни разу не помогла? Не стыдно?

Оксана с остервенением швырнула салфетку прямо на пол:

– Ты всегда хочешь выглядеть благороднее других!

– Ерунды не говори. А ты не помощи просишь, ты пытаешься найти того, кто скажет тебе, что ты должна делать – вроде как даст инструкцию. А знаешь почему? Ты не хочешь сама принимать решения, иначе пришлось бы в случае неудачи обвинять себя, а ты этого не любишь. Зато другого человека с легкостью обвинишь во всех своих проблемах и почувствуешь себя снова в своей тарелке – маленькой, несчастной, бедной и всеми покинутой. Тебе просто удобно так жить, не неся ни за что ответственности. И ни за кого кстати, тоже, даже за себя. Тебе скоро сорок лет, Оксанка, ну, неужели ты не понимаешь, что давно пора повзрослеть?

– Зачем? Чтобы взвалить на себя то, что я не хочу? А жить когда? Когда наконец я что-то получу от этой жизни, а? Я тоже хочу, чтобы мне что-то дали, ну, хоть что-то!

– Чтобы получить, нужно сперва отдать.

– Да? А если я так не хочу? Почему у кого-то есть, а у меня нет? Почему так несправедливо? Вот ты… – Оксана развернулась всем корпусом, оперлась о стол и наклонилась ко мне, жарко дыша в лицо: – У тебя все есть. Клиника, работа любимая, муж-красавец, деньги, положение. А у меня ничего нет, даже мужика нормального.

– Я это все заработала.

– Да? Заработала? И Матвея тоже?

– А что – Матвей?

– А то, что Матвей, может, и клюнул-то на твою клинику.

Я закрыла лицо рукой:

– Господи, что ты несешь, а? Хотя… вот твои лекарства, как принимать – сама разберешься, а я ухожу. Мне тут дышать нечем, что бы это ни значило.

Поставив пакет на стол, я развернулась и, едва не запнувшись об огромного дымчато-серого кота, пошла к входной двери.

– Севке только не говори, где я, – раздалось мне вслед.

Не поворачиваясь, я махнула рукой:

– Он у меня больше не спросит, – и вышла из квартиры, только на улице позволив себе вздохнуть полной грудью.

К счастью, Оксанка следом не рванулась, видимо, осознав, что сболтнула лишнее. В том, что она никогда не упускает возможности уколоть меня, не было ничего нового. Сравнивая собственную жизнь с моей, Оксана, очевидно, приходила к выводу, что у меня все в полном порядке, и пыталась понять, почему у нее-то иначе, но упускала такой простой момент, как моя одержимость во всем, что касалось работы. Я никогда не металась, не искала себя – сразу знала, кем буду и чего хочу, и ни разу не свернула с выбранного пути, пока не получила наконец главный приз – мою клинику. Но ведь даже тогда я не остановилась, не успокоилась, а пошла дальше, занявшись научными разработками. Я не умею сидеть на месте, не умею ничего не делать, я даже отдыхать толком не умею. А Матвей… Было очень обидно услышать, что подруга считает меня недостойной любви такого мужчины, как Мажаров. Как будто меня не за что любить – только за клинику…

Захотелось заплакать. Я вообще не из плаксивых, хирург все-таки, но сейчас к горлу подкатил огромный ком и мешал дышать. Снова пошел дождь.

Сев в машину, я включила радио погромче и долго, с каким-то даже наслаждением плакала, уткнувшись лбом в руль. Немного сбросив напряжение, вставила ключ в замок зажигания и только сейчас поняла, что на сиденье рядом чего-то не хватает. Я забыла в кабинете сумку с ноутбуком, а он был мне непременно нужен вечером. Придется возвращаться. Вздохнув, я завела машину и выехала из двора, направляясь не в город, а обратно.

Надежда

Август

Находка так поразила меня, что минут десять я с трудом дышала и боялась опустить руку, на которой лежала брошь. Откуда в нашей семье могла появиться такая дорогая вещь? Неужели мама не знала о ее существовании? Наверняка не знала, как и о деньгах, иначе продала бы. Но тогда откуда она взялась, почему лежит среди книг? И этот тайник явно продуман, раз шкатулка выполнена как книга, с первого взгляда и не отличишь, если в руки не брать.

Я столько раз вытирала пыль в шкафу и никогда ничего не заподозрила, не заметила. Осторожно перекатывая жука на ладони пальцем, я зачарованно смотрела, как камень отбрасывает блики на стены – прямо на него попал луч солнца, каким-то чудом пробившегося сквозь затянутое облаками небо. Что же мне делать с этой находкой? Если бы точно знать, что она принадлежит кому-то из моей семьи… Я не могла вспомнить, чтобы когда-то видела эту вещь у бабушки или мамы, они вообще украшений не носили. Но тогда откуда взялась эта брошь и почему была спрятана? Не хватало мне еще таких тайн на голову…

Не придумав ничего лучше, я позвонила Светке и виноватым голосом попросила зайти вечером. Подруга не умела долго обижаться и пообещала прийти сразу, как закончит работу.

– Купить что-то? – задала она уже привычный вопрос.

– Нет, не нужно, все есть. Только не задерживайся, ладно? Это важно.

Я положила трубку, представляя, как остаток дня Светка будет сгорать от любопытства в своей конторе – она работала бухгалтером в поликлинике, обслуживавшей наш участок.

Брошь я аккуратно упаковала назад в шкатулку, для надежности сунула под подушку в спальне и продолжила уборку – не бросать же на половине.

Не знаю почему, но мне вдруг стало легче дышать – как будто странная находка могла сделать мое будущее чуть более определенным. Интересно, на какую сумму могут потянуть эти камни, если их попробовать оценить? Ясно же, что брошь у меня никто не купит, а вот камни… Такой крупный изумруд… Я никогда особенно не интересовалась ни драгоценностями, ни украшениями вообще – как-то не принято было это в нашей семье. Первые и единственные сережки – маленькие квадратики из белого и розового золота – мне подарил папа на восемнадцать лет, я тогда очень захотела проколоть дырки в ушах, и мы со Светкой, отчаянно боясь боли, все-таки натерли друг другу мочки солью и просадили их огромной сапожной иглой. Визгу было… Мама, конечно, ругалась, а папа на следующий день принес эти сережки:

– Раз уж проколола, надо что-то вставить, не зря ведь терпела.

Мне кажется, я никогда с тех пор их и не снимала.

Закончив с уборкой в шкафу и вымыв полы, я сбегала в душ и прикинула, чем бы таким угостить подругу, которая придет с работы. В распоряжении была только пачка творога и банка сметаны, и я решила сделать сырники, которые Светка могла есть, пока не отберут. Когда процесс жарки был в самом разгаре, вдруг позвонил Максим. Я, честно сказать, обрадовалась – хотела услышать его голос, поговорить хоть пару минут.

– Ты сегодня какая-то подозрительно веселая, – отметил он сразу.

– С чего ты решил?

– Голос изменился.

– Да так… настроение хорошее, уборку вот закончила, подругу жду.

– А вы, смотрю, часто видитесь?

– Как время бывает. Она каждый день на работу ходит, не как я. Удаленка – вещь хорошая.