Мертвые хризантемы

С этого момента, вернув коробку с документами на место, я задалась целью увидеть человека, который отказался от меня, даже не увидев. Я повторяла про себя его имя и надеялась, что, когда он встретит меня, то все изменится. У меня будут сестра и отец. О том, что есть еще две мамы – моя мама и той, второй девочки, я, конечно, не думала. В моих детских мечтах все складывалось по щелчку пальцев, как в сказке – папа видит меня и решает, что ошибся тогда, десять лет назад, а теперь должен восстановить справедливость.

Однажды зимой я совершила совсем уж дурацкий поступок. Стянув из маминой сумки деньги, я купила билет на междугородный автобус, соврав в кассе, что еду в детскую больницу, и отправилась в Осинск. Я уже знала, что следует сделать, чтобы получить адрес, а потому на автовокзале сразу направилась в адресное бюро. Сидевшая в застекленном «стакане» пожилая женщина, похожая на Старуху Шапокляк, долго и подробно расспрашивала меня, зачем я ищу адрес Александра Комарца. Я не знала, что говорить, оказалась не готова к такому допросу и уже хотела сдаться и убежать, но тут за меня вступился какой-то огромный дядька в распахнутой куртке и сдвинутой на затылок волчьей шапке-ушанке:

– Мать, да выдай ты уже девчонке адрес, она вон замерзла вся, аж нос синий. Может, это батя ейный… Только очередь создаешь своими расспросами!

И Шапокляк сдалась, протянула мне бумажку с синей надписью «Справка» и адресом, по которому проживал в Осинске Александр Комарец.

Я немного погрелась на автовокзале и отправилась искать улицу и дом. Осинск вовсю готовился к Новому году, люди метались по магазинам, надеясь урвать к столу что-то, кроме пресловутых «ножек Буша». Мне попались несколько человек, несущих елки, женщина с целым пакетом мишуры… У нас за покупку елки всегда отвечала тетя Люда, но она попала в больницу, а мама, разрывавшаяся между двумя работами, конечно, о такой ерунде, как новогодняя атрибутика, просто не думала.

Дом отца я нашла, когда уже начало смеркаться. Стояла во дворе пятиэтажки и, высчитав по номеру квартиры подъезд и этаж, таращилась на два окна на третьем этаже. Там, за этими окнами, жил он. Наверняка сейчас его не было дома, но зато его дочь, моя сестра, уже вернулась из школы. Возможно, именно сейчас она делает уроки или смотрит телевизор… и у них, конечно, тоже будет елка на Новый год, и подарки, и празднично накрытый стол… Моя мама из кожи вон лезла, чтобы у меня было все, потому я не испытывала зависти к возможным подаркам или каким-то вкусностям, что будут у моей сестры. Меня грызло другое – она встретит Новый год с папой, а я, возможно, проведу праздник у мамы на работе, если тетю Люду не выпишут.

Я простояла под окнами часов до восьми, не чувствуя, что совершенно замерзла, но даже приблизиться к подъезду, а не то чтобы войти внутрь и позвонить в квартиру, так и не решилась. Я была как будто во сне и боялась проснуться, но тут, словно в сказке о Золушке, в моей голове начали тикать невидимые часы, и я очнулась, поняв, что должна немедленно бежать на автовокзал, иначе пропущу последний рейс.

На автобус я успела, плюхнулась на свое место, тяжело дыша, и только теперь почувствовала, как колет кончики пальцев ног и горят щеки. Я терла их тыльной стороной варежки, делая только хуже. В полупустом автобусе мои манипуляции заметила молодая женщина, пересела ко мне, отняла варежку:

– Не делай так! Потерпи, сейчас отогреешься. Ноги тоже замерзли? – я кивнула. – Снимай сапожки, – она сама нагнулась и стянула с меня войлочные сапожки, принялась растирать пальцы, которые уже ничего не чувствовали. – Терпи-терпи, сейчас будет лучше. Ты почему одна так поздно?

– Я… в больницу… в глазную… – пробормотала я сквозь слезы.

– А родители чего же?

– Мама… работает… а папа в командировке, – зачем-то выпалила я и почувствовала, как покраснела, хотя вряд ли мои щеки могли стать еще более яркими.

– Ты, выходит, самостоятельная совсем? Это хорошо. Но так поздно одной все равно не нужно ездить. Ты от автовокзала далеко живешь?

– Две остановки на автобусе в сторону рынка.

– Я тебя провожу, нам по пути. Тебя как зовут?

– Люся…

– А я Мария Семеновна. Тебе лет десять, Люся? Ты никогда танцами не занималась?

– Нет.

– А хотела бы? У тебя ножки очень хорошо гнутся. В балет, конечно, поздно, а вот в эстрадные танцы – вполне.

– У нас нет такого кружка…

– Я знаю, – улыбнулась Мария Семеновна, и я, перестав стесняться, начала рассматривать свою попутчицу.

У нее была очень короткая стрижка, а волосы выкрашены в пепельно-белый цвет. Одета Мария Семеновна была очень модно и ярко, в красную короткую шубку и темно-синие джинсы, на ногах – красные же дутые сапожки, в таких ходила у нас в школе дочка директора универмага. От женщины пахло какими-то удивительными духами – нежными, цветочными.

– Я живу в Осинске и веду кружок современного танца во Дворце культуры, – продолжала она. – Может быть, твои родители смогли бы привозить тебя на занятия?

– Нет, – сразу сказала я, представив, как моя и без того замученная мама везет меня на автобусе в другой город на занятия.

– А если я договорюсь с ними и буду возить тебя на своей машине?

– У вас есть машина? Тогда почему вы едете на автобусе? – удивилась я.

– Потому что я еду в гости к своей маме, а машина нужна сегодня и завтра моему мужу, – улыбнулась Мария Семеновна. – В общем, если ты не против, я бы поговорила с твоими родителями. Мне кажется, ты будешь хорошей танцовщицей.

Внутри меня разлилось что-то теплое – посторонние люди никогда не говорили мне таких слов, и я очень захотела, чтобы эта красивая и яркая женщина пришла к нам домой и уговорила маму разрешить мне танцевать.

Дома меня ждала такая трепка, о которой я даже подумать не могла. Мама, придя с работы и не обнаружив меня, пошла по всем подружкам – никто меня не видел, а школу я, разумеется, прогуляла. Бедная мама носилась по всему городу, с ужасом оттягивая момент, когда придется идти в милицию и обзванивать больницы и морги. Мы столкнулись с ней у подъезда, и мама, схватив меня за воротник искусственной шубы, так встряхнула, что я клацнула зубами:

– Ты где была, дрянь такая?! Я же весь город, весь город!.. Что думать – не знаю! Я с тебя сейчас всю шкуру спущу!

Мария Семеновна наблюдала за происходящим с легким изумлением, но решила все-таки вмешаться:

– Простите, пожалуйста… меня зовут Мария Захарцева, я руководитель танцевальной студии «Юность»… мне бы хотелось поговорить с вами относительно будущего вашей дочери.

Не знаю, что так подействовало – то ли мягкая, интеллигентная речь Марии Семеновны, то ли ее фамилия, но мама отпустила меня, выпрямилась и заправила под шаль выбившиеся пряди волос:

– Захарцева? Вы не Евдокии Алексеевны дочь? Маша?

– Да, – улыбнулась Мария Семеновна. – А вы знаете мою маму?

– А кто в нашем городе не знает вашу маму? Половину детишек она принимала. Вы извините, что я так расшумелась… Люся с утра в школу ушла, а учительница говорит – не было ее, и весь день где-то шастала, я весь город на уши поставила…

Я умоляюще посмотрела на Марию Семеновну, и та еле заметно кивнула – мол, я тебя не выдам.

– Я приехала маму навестить, а заодно присматриваю девочек в коллектив, у нас после Нового года всегда добор. Вот познакомилась с вашей Люсей, хочу у вас разрешения попросить трижды в неделю возить ее в Осинск на занятия.

– В Осинск? – По маминому лицу промелькнула тень недовольства. – Да как же я ее буду возить, когда у меня две работы?

– Этого не потребуется. Я буду возить ее сама. У вашей девочки отличные данные, ей необходимо заниматься.

Теперь мой умоляющий взгляд устремился уже на маму – мне безумно хотелось, чтобы она разрешила. Я буду ездить в Осинск, и кто знает, может, в один прекрасный день столкнусь там с отцом. Или он увидит меня на каком-нибудь концерте и узнает…

– Мамочка… – Я сложила руки в варежках под подбородком. – Мамочка, пожалуйста… я буду все-все делать дома! Я полугодие без троек заканчиваю!

– Но я же не могу вот так… – пробормотала обескураженная мама. – Незнакомому человеку… это ведь другой город. Да и беспокойство такое, и бензин…

– Это все не имеет значения, – сказала Мария Семеновна. – Давайте сделаем так. Если можно, я бы зашла к вам завтра вечером, и мы бы обсудили все более детально.

Я вцепилась в мамину руку и даже ногами затопала от нетерпения:

– Мамочка! Ну пожалуйста!

И мама сдалась.

Свой первый день в студии «Юность» я до сих пор помню в мельчайших подробностях, потому что именно тогда я впервые столкнулась лицом к лицу с Кику. Так вышло, что мы были одного роста, и меня поставили с ней в пару на танец, где мы изображали орешки от большой кедровой шишки. Мария Семеновна подвела меня к светловолосой девочке в синей юбке и белой футболке и сказала:

– Дина, это Люся, она будет танцевать с тобой. Люся, пока посмотри, какие движения выполняют девочки, а когда запомнишь, становись в пару к Дине Комарец.

Комарец! Услышав эту фамилию, я застыла на месте и не сразу сообразила, что мне нужно отойти к стене и посмотреть начало танца.

– Отойди! – зашипела Дина, потому что я мешала ей, и я отшатнулась, прилипла спиной к холодной стене.

Я не сводила глаз с тонкой фигурки Дины, кружившейся в общем хороводе, мне казалось, что она здесь лучше всех – а как же могло быть иначе, ведь она моя сестра…

Мы подружились не сразу – своенравная, взбалмошная Дина не стремилась общаться со мной, я была моложе на два года. Но постепенно, стоя в паре на «Орешках», мы стали общаться. Дина с удивлением выслушала историю о том, что Мария Семеновна возит меня на своей машине в соседний город, что мы познакомились в автобусе – о том, почему оказалась в нем, я, конечно же, умолчала. Дина не сразу поверила в эту историю, но постепенно убедилась, что я не вру. Она стала помогать мне учить те связки и танцы, которых я не знала, и я очень быстро догнала группу. Способности у меня действительно были, и Мария Семеновна вскоре решила поставить танец, где я буду солировать. Это, к моему удивлению, очень разозлило Дину – оказывается, до моего появления местной «звездой» была она. Мне стоило больших трудов убедить ее в том, что я ни о чем не просила Марию Семеновну, я даже пробовала отказаться от сольного номера – настолько важны были для меня отношения с Диной, только-только начавшие налаживаться.

На первый концерт мама приехать не смогла, зато Динкины родители сидели в первом ряду. От волнения я едва не забыла все движения – с первого ряда на меня смотрел мой отец. Я узнала его сразу, Динка была очень на него похожа…

Когда в самом конце мы все вышли на общий поклон, я не могла заставить себя не глазеть на того, кто даже не подозревал о моем существовании. Отец был выше среднего роста, темноволосый, с густыми бровями, сходившимися к переносице, когда он хмурился. В руке он постоянно крутил небольшой браслет из бусин, украшенный красной кисточкой. Мать Динки я не рассматривала – она меня совершенно не интересовала, как будто была каким-то побочным продуктом.

Когда концерт закончился, Дина потянула меня за руку:

– Идем, я тебя с родителями познакомлю, – но я, поняв, что не смогу произнести ни слова и буду выглядеть дурочкой в глазах отца, замотала головой, вырвала руку и убежала в туалет, где, запершись в кабинке, рыдала до тех пор, пока меня там не обнаружила уборщица.

Домой меня отвезла Мария Семеновна. Она уже знала, что никакого отца у меня нет, что я все выдумала про его командировку в тот день, когда мы познакомились. Знала, что мама так устает на работе, что крайне редко заглядывает в мой дневник, но при этом учусь я хорошо, почти на одни пятерки. Познакомилась я и с ее матерью, которая оказалась врачом и работала в родильном отделении нашей небольшой больницы. Я стала часто бывать в ее квартирке, помогать по хозяйству, ходить за хлебом и молоком, а взамен получила доступ к библиотеке, где, помимо медицинской литературы, оказалось еще множество прекрасных интересных книг.

Отношения с Диной становились все более дружескими, но я наотрез отказывалась от всех ее предложений зайти в гости – это казалось мне чем-то немыслимым, я почему-то была уверена, что отец непременно меня узнает, и неизвестно, чем это закончится. Мне даже в голову не приходило, что он понятия не имеет о том, что я существую.

В их квартире я оказалась в тот день, когда отравилась Динкина мать. К этому времени моя мама устроилась на цементный завод, и мы, обменяв свою квартиру на меньшую, перебрались в Осинск, что, конечно же, облегчило мою жизнь. Мы с Диной стали практически неразлучны, я пошла в ту же школу, где училась она, и на переменах мы непременно секретничали в уголке, вызывая недоуменные взгляды моих и Динкиных одноклассников. Два изгоя сошлись и вцепились друг в друга, чтобы как-то выжить среди сверстников, не прощавших мне то, что я новенькая и пришла в середине года, а Динке – ее характер и странность. Но нам никто и не был нужен.

В тот мартовский день со мной случился неприятный казус – в школьном дворе меня толкнул в растаявшую снежную кашу одноклассник, здоровенный второгодник Гавриков. Я растянулась во весь рост, намочила и пальто, и колготки, и даже шапку. Пока дойду до дома – простыну, и Динка, жившая через дорогу, предложила зайти к ней и все быстренько почистить и высушить.

– Моих все равно дома до вечера не будет, – объяснила она, когда я в очередной раз заупрямилась. – Мама на работе, а папа куда-то с утра уехал, сказал, что будет поздно. А ты в таком виде еще и насморк подхватишь, а то и похуже чего, а у нас концерт через две недели.

Словом, выбора у меня не осталось, пришлось идти…

Впустив меня в квартиру, Динка небрежно сбросила прямо на пол у вешалки дорогую белую дубленку – страшную редкость в нашем городке – и пошла куда-то вглубь квартиры, велев мне раздеваться и проходить. Я замешкалась, пытаясь расстегнуть верхнюю пуговицу на пальто, но петля-резинка закрутилась намертво и не поддавалась. Я крутила ее во все стороны и вдруг услышала истошный визг Динки. Мгновенно сбросив сапоги, я побежала на голос и замерла на пороге спальни, пораженная увиденным. Динка стояла на коленях перед кроватью и, закрыв ладонями лицо, раскачивалась из стороны в сторону и выла, а на кровати, аккуратно заправленной красивым красно-коричневым покрывалом с кистями, лежала ее мать, одетая в странную одежду, и, казалось, спала. Рядом на тумбочке лежало несколько пустых упаковок от таблеток. Мне было всего двенадцать, но я в ту же минуту поняла, что мать Динки мертва и причиной наверняка стали таблетки.

Динка выла все громче, я зажала уши, совершенно не понимая, что делать, и в этот момент в дверь позвонили. Я вышла в коридор и, подойдя к глазку, спросила:

– Кто там?

– Это соседка. Что там у тебя происходит, чего ты орешь, как дурная?

– Это не я…

Я с трудом отперла замок и впустила женщину в теплом длинном халате. Она удивленно оглядела меня с ног до головы и спросила:

– Ты кто?

– Я Люся…

– А Динка где?

– Она там… в спальне… мне кажется, что ее мама умерла…

Тетка секунду смотрела на меня, приоткрыв рот, а потом ринулась в комнату, откуда заорала не хуже Динки. Мне стало так страшно, что я забыла о своем мокром насквозь и грязном пальто, о захлестнувшейся петле, о промокших колготках… Сунув ноги в сапоги и подхватив портфель, я кинулась вон из квартиры, даже забыв закрыть за собой дверь. Я бежала, не разбирая дороги, не понимая, куда вообще мчу, и абсолютно потом не помнила, как попала домой, открыла квартиру… Меня долго рвало в туалете, потом я, как могла, застирывала пальто, пришивала разорванную петлю и все время чувствовала себя предательницей. Я убежала и бросила Динку в тот момент, когда, наверное, была ей нужна…

На следующий день Динка не пришла в школу, а мы с мамой сразу после уроков поехали в наш родной городок навестить тетю Люду. Пока взрослые суетились в кухне, накрывая стол, меня послали в булочную за хлебом. Завернув за угол дома, я вдруг увидела знакомую мужскую фигуру и даже приостановилась от удивления. Но глаза меня не подвели – это действительно был отец. Он быстрыми шагами приближался к подъезду, держа в руках букет тюльпанов, а у двери его ждала невысокая темноволосая женщина в накинутой на плечи светлой дубленке. Отец поцеловал ее, отдал ей цветы и, обняв за плечи, повел в подъезд. Меня опять затошнило, в глазах потемнело, но нужно было идти в булочную… Я еще не до конца понимала то, свидетелем чего стала только что, но в том, что отец ведет себя чудовищно, была уверена. Его жена умерла, Дина там, наверное, с бабушкой, они готовятся к похоронам – а он в соседнем городе целует другую женщину и идет к ней в гости с букетом… И тут меня осенило – да ведь и к моей маме он приезжал, наверное, так же, говоря, что едет в командировку. Дарил цветы, целовал ее – а дома его ждали жена и маленькая Динка… Пришлось спешно свернуть к ближайшему дереву, где меня основательно вывернуло наизнанку.

Весь день до самого отъезда домой я тихо просидела в комнате тетиной крошечной квартирки, листала журнал с моделями вязаных свитеров и все пыталась избавиться от стоявшей перед глазами картины. Отец врал. Он врал всем и всегда – своей жене, Дине, моей маме, этой женщине, к которой приехал… Может, даже хорошо, что в моей жизни он никакого участия не принимал, мне хотя бы не будет так больно, как Динке, если она узнает.

С похорон матери Динка изменилась. Выйдя из больницы, куда попала с нервным срывом, она, во-первых, запретила всем, в том числе и мне, звать себя по имени, и стала Кику – так кликал ее отец. Во-вторых, перекрасила волосы в черный цвет и стала собирать их в высокий пучок и закалывать странными заколками в виде тонких палочек, украшенных то цветами, то камнями, то какими-то красивыми свисающими по волосам нитками. Когда я спросила, что это, она небрежно, с оттенком легкого превосходства объяснила:

– Хана-канзаши. Это заколки, которые придумали гейши.

– А кто такие гейши?

– Гейша – это женщина-праздник. Она украшает жизнь мужчины, может развлечь разговором или танцем. – Кику сделала изящный жест рукой. – Ради гейши мужчина может решиться на что угодно.

Это было слишком сложно для моего понимания, да и из уст четырнадцатилетней Кику звучало странно и даже как-то неприлично.

– Зачем тебе это?

– Затем! – сузив глаза, прошипела она. – Затем, что я никогда не буду такой, как мама! Я не буду сидеть и ждать, я буду получать все, что захочу.

И мне вдруг показалось, что она знает все о своем – ну и моем тоже – отце.

Анита Геннадьевна появилась в их квартирке ровно через сорок дней после похорон, и Кику вообще понесло. Она стала ярко и странно краситься, научилась курить и почти все свободное время пропадала в танцевальном кружке. Я то и дело заставала ее с какой-нибудь книгой о Японии, Кику просто бредила факультетом восточных языков и учила японский и китайский, совсем запустив школу. Мне казалось, что она сошла с ума… Аните она наедине грубила, а в присутствии отца называла «матушкой» и строила из себя смиренную овцу, однако стоило тому закрыть дверь, как Кику превращалась в фурию и изводила Аниту. Та терпела и даже не жаловалась, но, мне кажется, с облегчением вздохнула, когда Кику поступила учиться и уехала в Москву.

Мы с ней переписывались, на каникулы она приезжала домой, тогда мы много времени проводили вместе, и я видела, как она изменилась внутри. Мужчин Кику ненавидела, но причину этой ненависти не объясняла даже мне. У отца к этому времени появилась очередная любовница в соседнем городке, потом еще одна. Не знаю, подозревала ли его Анита – скорее всего, у нее не было на это времени, они переехали в новый дом, она стала депутатом местного городского совета, словом, двигалась в политику. Отец же в какой-то момент начал стремительно стареть, однако кобелиного инстинкта не утратил. Когда Кику уехала в Японию, случилось самое отвратительное, что я вообще могла себе представить. Отец решил приударить за мной. До сих пор не понимаю, как ему не приходило в голову присмотреться ко мне повнимательнее – я ведь была даже похожа на них с Кику…

Я училась в медицинском институте, домой приезжала на выходные и каникулы – всего два часа электричкой, а маме требовалась помощь, она уже болела и с цементного завода ушла, устроилась киоскером и торговала газетами и журналами в ларьке на вокзале. Мы еле сводили концы с концами, я работала сперва санитаркой, потом после практики устроилась на «Скорую» фельдшером – в то время это было можно. И вот в одну из таких поездок домой я и наткнулась в магазине на отца. Поздоровалась, поинтересовалась, как дела у Кику, а он вдруг пригласил меня в ресторан. Я сперва не заподозрила ничего – ну как же, он же отец моей подруги, мой отец, в конце концов, хоть и не знает этого… Но в ресторан он явился с букетом, поцеловал мне руку, а за столом завел разговор о том, как давно присматривается ко мне, какая я красивая и умная, как мне необходима другая жизнь, как он может мне в этом помочь… Я никак не могла взять в толк, чего именно он от меня хочет, в свои двадцать я еще не имела никакого опыта в отношениях с мужчинами – так, редкие свидания с однокурсником, а тут взрослый человек, отец подруги… И когда он, провожая до дома, вдруг прижал к стене и полез целоваться, от омерзения меня вывернуло прямо на него, я оттолкнула его обеими руками, бросила букет и убежала, захлебываясь слезами. Мерзость, какая мерзость… как он вообще мог…

Я уехала на следующий день и старалась теперь обходить все места, где могла столкнуться с ним случайно. Этот человек для меня умер. Но оставалась еще одна проблема – Кику. Я не знала, как мне поступить, рассказать ли ей об этом или лучше молчать, чтобы не портить отношений. Я понимала, что Кику знает об отце все, но выдержит ли еще и такую правду?

С этого дня со мной начали твориться странные вещи. Я плохо спала по ночам, мне постоянно снились мужские руки, прижимающие меня к стене и лезущие под юбку. Руки всякий раз были разными, а вот лицо всегда было его – моего отца. Я вскакивала с кровати, падала на пол и отжималась до тех пор, пока не валилась на коврик в полнейшем изнеможении. Я пыталась отвлечь себя фильмами, книгами – ничего не помогало. Я пристрастилась к снотворным, но в какой-то момент поняла, что такая зависимость вот-вот превратится в патологическую, а это значит, что я не смогу работать. Нет, терять профессию не хотелось, и я прошла двухнедельный курс детоксикации. Помогло – но только от лекарственной зависимости. Очистить память не мог никакой детокс. Один из институтских приятелей, с кем я общалась в интернете, предложил курс гипноза, но от этой идеи я отказалась сразу же, поняв, что наговорю в процессе такого, о чем потом буду жалеть. Нет, я должна была справиться сама.

Тем временем отец серьезно заболел – об этом рассказала Кику. Она страшно злилась на Аниту, которая отмахивалась от ее предложений заставить отца уехать лечиться в Москву или хотя бы пройти полный курс обследования. Сама же Кику уговорить его не смогла – как многие мужчины, напуганный до смерти перспективой мучительного угасания, отец решил все по-своему и покончил с собой. Утром Кику нашла его в гараже висящим в ременной петле. Не могу себе представить, что она испытала, пройдя через подобное второй раз. Сперва мне было очень жаль ее, но потом это чувство сменилось каким-то отвратительным по сути, но верным по содержанию чувством – справедливость восстановилась, теперь отца нет и у нее.

Я не пришла на его похороны, не могла заставить себя сделать это. Кику, ставшая вдруг богатой наследницей, по-прежнему приходила ко мне и даже одолжила денег, когда я решила открыть свой частный кабинет. Говорят, что в психологи и психотерапевты идут люди, неспособные самостоятельно разобраться с собственными тараканами в голове – ну это точно про меня. Я так самозабвенно копалась в себе, подводя под это научную базу, что совершенно отрешилась от окружающего мира. Мама к этому времени уже умерла. Меня же не интересовали ни отношения, ни встречи, ни что-то еще. Правда, я тоже в какой-то момент унаследовала кое-что от тети Люды и, выгодно продав старинную икону и восемь золотых монет царской чеканки, а также ее квартирку и нашу с мамой, смогла купить себе неплохую двушку в новом доме и даже съездить в Испанию. А потом дела в частном кабинете пошли в гору, и финансово я стала чувствовать себя неплохо, да и запросов особых у меня не было. Мои «тараканы» бодро маршировали в голове, заставляя придерживаться идеального порядка, педантично вести дела и поддерживать всюду идеальную чистоту. Для мужчины в моей жизни места просто не оставалось.

Кику жила как канарейка, которую никогда не запирают в клетку – летает где хочет, щебечет песенки и ни о чем вообще не беспокоится. Она завела огромную оранжерею, покупала редкие сорта цветов, наняла садовника. Выглядеть она стала еще более странно, чем в подростковом возрасте, – наносила этот ужасный макияж «под гейшу», одевалась в старинные кимоно, в своей половине дома переделала все на манер японских жилищ, завела раздвижные ширмы, футоны на полу вместо кроватей, низкие столики, возле которых можно сидеть только на коленях… Я почти перестала бывать в их доме, но Кику появлялась сама – в офисе, в моей квартире, совершенно не заботясь о том, рада ли я ее видеть. А мне она с каждым разом все больше напоминала отца – и внешне, и манерой говорить, и все чаще во мне поднималась обида за то, что у нее папа был – пусть даже такой, как наш, а у меня – нет. И она для него была дочерью, которую он любил и баловал, оставил ей кучу денег, дорогущую коллекцию и половину прекрасного дома, а меня он отверг еще до того, как я вообще родилась. И единственное, что он попытался сделать, так это залезть ко мне под юбку… мерзость. Воспоминания о том вечере становились острее всякий раз, когда я видела Кику, и мне больших трудов стоило потом вытеснить их из головы.