Хирургия мести

– Хорошо.

Убрав в сумку телефон, я вышла из машины и направилась к административному корпусу.

Впереди меня по аллее бежала женщина в сером спортивном костюме с накинутым на голову капюшоном.

«Надо же, кто-то из клиентов не ленится и продолжает тренировки даже здесь», – удивленно подумала я.

Женщина свернула с основной дорожки в боковую аллею, и я потеряла ее из вида.

– Аделина Эдуардовна, можно вас на пару минут?

Психолог переминался с ноги на ногу, поджидая меня у выхода из последней палаты после обхода.

– Что-то случилось?

Не знаю почему, но мне все активнее не нравилась манера поведения Иващенко.

Я постоянно сравнивала его с предшественником, и сравнение это оказывалось всегда не в пользу нового психолога.

Что-то в нем было неуверенное, как будто он постоянно сомневался в себе и в том, что говорит и что делает.

Для психолога это странновато.

Но мои доктора в один голос твердили, что клиенты хвалят Иващенко, а заключения он всегда выдает грамотные и обоснованные.

Словом, я никак пока не могла понять, что он собой представляет – у нас было слишком мало времени для общения.

– Я с вами хотел поговорить о Казаковой.

– Уже? – удивилась я. – Насколько я знаю, у вас состоялся только один сеанс. Не маловато для выводов?

– Я пока не делаю выводов, хочу поделиться размышлениями, если вы не возражаете.

– Не возражаю. Пройдем ко мне в кабинет.

Иващенко снова как-то смешался, неловко повернулся, ударился плечом в дверной косяк и поморщился.

– Иван Владимирович, с вами все в порядке? – взяв его за локоть и развернув лицом к свету, спросила я.

Он смущенно отвел взгляд и покраснел:

– Д-да, все нормально… не выспался, наверное…

– Плохо, Иван Владимирович, высыпаться необходимо, не мне вам об этом рассказывать.

– Ничего, в выходные наверстаю, – пообещал он.

Пока шли по переходу из лечебного корпуса в административный, я все старалась вытянуть из психолога что-то о его личной жизни, но он отвечал уклончиво, рассказав лишь о матери, которая сейчас, по его словам, нуждалась в его помощи.

У меня почему-то промелькнула мысль о том, что женщина чем-то больна, отсюда и недосып психолога.

– Если нужна какая-то помощь, обращайтесь, я сделаю все, что будет в моих силах, – предложила я, но Иващенко, грустно улыбнувшись, покачал головой:

– Спасибо, Аделина Эдуардовна, но в нашей ситуации никто уже не поможет. Необратимый процесс… У мамы болезнь Альцгеймера.

Меня словно током ударило – я прекрасно понимала, о чем он говорит, моя мама тоже страдала этим заболеванием, и все, через что сейчас приходится проходить ему, я уже прошла когда-то.

– Кроме вас, есть кто-то еще?

– Нет. Я нанял сиделку, она с мамой в то время, когда я здесь. Пока вроде справляется.

– Моя мама часто оставалась одна в этом состоянии, – произнесла я раньше, чем вообще поняла, что говорю это. – И в какой-то момент, когда, видимо, к ней ненадолго вернулась способность рассуждать здраво, она поняла, что не может так жить. Она закрылась в кухне, заткнула все щели полотенцами и включила газ.

Иващенко даже слегка приостановился:

– Извините… я не знал…

– Ну, откуда вы должны были знать об этом? – пожав плечами, отозвалась я. – Это мое личное, я не обсуждаю его с коллегами. Просто узнала себя в вашей истории. Надеюсь, ее конец будет не таким трагичным.

– В этой ситуации даже непонятно, какой конец трагичнее – быстрый или медленный.

– Пациенту, мне кажется, все равно, а вот близким…

– Вы часто возвращаетесь в тот день, Аделина Эдуардовна? – вдруг спросил Иващенко совершенно другим тоном, перестав в одно мгновение быть расстроенным сыном и став профессионалом психологом.

Это мне понравилось – такое умение переключаться с личных проблем на работу дано далеко не каждому.

– Нет. Могу сказать совершенно откровенно – с момента смерти мамы я сделала это впервые.

– И вас это никак не беспокоит?

– Меня беспокоит сеанс психоанализа в подземном переходе, Иван Владимирович.

– Извините, – снова смутился психолог.

До моего кабинета мы добрались молча, и по лицу Иващенко я видела, что он переживает свое случайное вторжение в мою жизнь и попытку покопаться в моих чувствах.

– Располагайтесь, – пропустив Ивана вперед, предложила я. – Кофе?

– Нет, спасибо, я уже успел с утра…

Я тоже решила повременить до встречи с Оксаной, уселась в свое кресло и машинально включила компьютер.

– Так я слушаю вас, Иван Владимирович.

– Дело в том… понимаете, у меня сложилось впечатление, что Станислава Казакова собирается сделать все эти операции вовсе не потому, что ей так уж мешает ее нынешняя внешность, – проговорил психолог, сложив руки на столе в замок и глядя на них, а не на меня. – Понимаете, она совершенно четко отдает себе отчет в том, что после восстановления будет выглядеть иначе. И осознает, какие последствия это повлечет за собой. Она совершенно собой довольна, если честно. У нее нет внутренних комплексов, которые неизбежно возникают у человека, нашедшего в своей внешности изъяны. Наоборот, Казакова не придает им значения. И я даже не знаю, как мне поступить в этой ситуации.

– В каком смысле?

– Ну, имею ли я право подписать ей разрешение на операцию. Будет ли это профессионально.

– Ну, если она кажется вам адекватной, то на каком основании вы ей откажете? Потому что она довольна собой? И потом – не маловато ли времени прошло? Один сеанс? Может, она просто бравирует, а позже раскроется, и вы обнаружите, что там проблем куда больше, чем вы могли предположить.

– Возможно. Но мой опыт подсказывает, что уже на первом сеансе человек, имеющий проблемы, непременно говорит о них. А Казакова – нет.

– И все-таки я вам советую провести еще пару сеансов прежде, чем что-то решать окончательно.

Иващенко как-то странно посмотрел на меня, я даже ощутила легкий холодок, пробежавший по спине, и поднялся:

– Я, пожалуй, пойду. Кстати, Аделина Эдуардовна, пациентка Владыкина, если я правильно понял, ваша подруга?

– Да.

– Тогда я не должен обсуждать с вами ее состояние.

– А что с ней не так? – сразу насторожилась я.

– Формально все в порядке, но… словом, внутренних проблем у нее куда больше, чем она позволяет всем увидеть.

– Ну, ее состояние никак не связано с пребыванием в нашей клинике, ей не предстоят оперативные вмешательства, а к вам Васильков ее направил по моей просьбе – хочу, чтобы кто-то попробовал помочь ей разобраться в себе. И лучше, чтобы это сделал профессионал.

– Мне, конечно, лестно, что вы доверили мне свою подругу, но… Ей на самом деле нужна психологическая помощь. Я не могу обсуждать это с вами, но поверьте – ей просто необходимо выговаривать то, что сидит внутри, иначе она станет пациенткой совершенно другого стационара. Оксана никогда не говорила вам о суицидальных мыслях? – огорошил меня психолог.

– Что?! Да вы смеетесь! – не поверила я. – Мы сто лет знакомы, я ее хорошо знаю и вижу насквозь. Никаких суицидальных мыслей у нее не бывает. Оксана – самое прагматичное существо, она ни за что не причинит себе вреда, даже обсуждать это нелепо. Она может, конечно, инсценировать нечто подобное в целях привлечения угасающего мужского внимания, но это не будет всерьез.

– Как знать… – загадочно проговорил Иващенко и взялся за дверную ручку: – Я все-таки пойду.