Хирургия мести

– Захар, ну ты ведь понимаешь, что дело не в вязании. Она просто потеряла себя и никак не может вновь найти. И несоответствие между тем образом, что у нее в голове, и тем, что есть на самом деле, ее с ума и сводит. Может, ей к специалисту?

– К какому? – вздохнул Захар. – К психологу? Мы пробовали. Сказал, что у нее нет проблем в том понимании, что обычно приводит людей за специализированной помощью.

– Но что-то же надо делать.

– Ну подскажи, что, – почти с вызовом отозвался он.

– А рукописи твои редактировать, например?

– Что?! Да ты с ума сошла! Я ей как-то отрывок показал – знаешь, что она сделала? Переписала по-своему и обиделась, когда я отказался вставить это в книгу. Ты ведь знаешь Настю – она разбирается во всем, если ее послушать. А если вдруг не разбирается – то непременно сядет и разберется. Только она не оценивает себя критично, вот в чем проблема. Ей только кажется, что она такая умная, способная, талантливая. На самом деле она обычная трудяга, которая может выполнять хорошо поставленную задачу – не более. Но у Насти самооценка очень завышена.

– Не сказала бы, – возразила я. – Как по мне, так наоборот, скорее. Она себя не принимает, потому и пытается создать новый образ. Подает себя такой, какой хотела бы видеть – именно что умной, способной, талантливой и все на лету схватывающей, просто очень несчастной и непонятой. Нет, она умная, тут никто не спорит – но перегибать-то зачем? Мне вообще кажется, что Настя таким образом привлекает к себе внимание – и все. Ей на самом деле вполне удобно, но хочется еще, чтобы вокруг все под ее дудку плясали. И обвинять близких в черствости и бездействии – лучший способ внушить им чувство вины и заставить их оставаться рядом.

– Я тебе, Стася, честно скажу – не знаю, что делать, не знаю, как дальше жить. Нам стало вместе совершенно невозможно, я ее раздражаю, она – меня. Мы ведь даже за стол вместе не садимся теперь, ни на завтрак, ни в обед, ни вечером. Вчера это ради тебя все было, показуха такая…

Захар вдруг закрыл лицо руками, и плечи его затряслись. Это удивило меня до немоты – он плакал. Лавров был мягким человеком, но никогда прежде я не видела его в таком состоянии.

– Захар… это пройдет. Просто такой момент… – попыталась я, но он помотал головой:

– Нет, Стася, это не момент. Момент не длится десять лет. Я не могу больше, у меня тоже нет жизни рядом с ней. Она не живет сама и не дает мне. Я постоянно в чем-то виноват, сколько же можно…

Я не нашлась, что ему ответить.

Развод одинаково больно ударит и по нему, и по ней, что бы оба при этом ни говорили. Но и продолжать жить в состоянии вечного раздражения друг от друга тоже невозможно. Тупик…

Всю оставшуюся дорогу мы молчали.

Захар отвернулся к окну, ему было ощутимо стыдно за такое внезапное проявление эмоций, хотя мне бы даже в голову не пришло осудить его.

Я же пыталась отвлечься от мыслей о том, что в родном городе меня, возможно, уже ищут, треплют нервы маме и бабуле… Но я сейчас ничем не могу помочь, ничем. Мне нужно сперва оказаться в безопасности, и вот тогда я смогу вытащить родных и устроить им лучшую жизнь.

Такси остановилось у шлагбаума, и Захар вышел, прихватив с собой мой паспорт. На территорию мы вошли уже пешком, долго шли по аллее ухоженного парка по направлению к трехэтажному белому зданию. Дорогу нам внезапно перебежала белка, и я вздрогнула, инстинктивно уцепившись за рукав Захара:

– Как ты думаешь, белка – это к чему?

– Ни к чему, – пожал плечами Лавров. – Не кошка же. И потом – ты давно такая суеверная стала?

– Станешь тут… – пробормотала я.

Нас встретил пожилой мужчина в зеленом хирургическом костюме и ослепительно-белом халате, накинутом сверху:

– Здравствуйте, Захар Николаевич, – он пожал руку Лаврову и перевел взгляд на меня: – А вы, я так понимаю, Станислава?

– Да. Спасибо, что согласились проконсультировать.

– А что это у нас с голосом? – удивился доктор, услышав мое сипение.

– Не знаю… несколько дней уже так, видимо, нервное что-то.

– Хорошо, посмотрим. У нас и фониатр консультирует, пригласим.

– Спасибо, – как заведенная, повторила я.

– Тогда мы сейчас вот как поступим, – доктор указал Захару на диван в просторном холле. – Вы, Захар Николаевич, тут подождите, хорошо? А мы со Станиславой… как ваше отчество, простите?

– Юрьевна.

– А мы со Станиславой Юрьевной пойдем в приемное отделение, там поговорим, посмотрим и решим, что дальше делать.

– Прекрасно, я как раз смогу кое-что по работе сделать – Захар устроился на диване и вынул из сумки ноутбук.

– Сейчас вам кофе принесут, я распоряжусь. Курить можно на улице, там справа от выхода скамейки и урны.

– Да-да, спасибо, – пробормотал Захар, уже погрузившись в строчки на экране.

Мы же с доктором куда-то пошли, спустились в подземный переход. Светодиодные лампы по обеим сторонам выложенного розовато-бежевой плиткой тоннеля постепенно загорались по мере нашего приближения и гасли за спиной.

– У вас не один корпус? – спросила я, чтобы хоть как-то разбавить ужасный гулкий звук шагов в пустом длинном помещении – как будто идешь на казнь.

– Да, три. Административный, лечебный и реабилитация.

– И что же – вот так постоянно ходите?

– Конечно. Зимой даже удобно – не нужно одеваться. У нас и клиенты так перемещаются – на процедуры, например, или в зимний сад, туда родственники приходят, – объяснил доктор. – Кстати, я не представился, – спохватился он, смешно хлопнув себя по лбу. – Вячеслав Андреевич Васильков. Я заместитель главного врача этой клиники, хирург.

– Вы будете меня оперировать?

– Мы решим это после того, как обговорим все детали. Я бы хотел, чтобы вас сперва сама главный врач осмотрела, обычно в подобных ситуациях решение принимает она.

– В каких ситуациях?

– Станислава Юрьевна, я не очень приветствую разговоры на ходу, возраст не тот уже. Давайте до кабинета потерпим.

Прекрасно. У меня сложилось впечатление, что в этой клинике мне могут и отказать, и что делать в этом случае, совершенно непонятно. Других знакомых врачей найти вряд ли удастся – и с этим-то мне Захар помог. Не ехать же в Москву… да и смысл какой, там тоже никого нет, а заявиться в первую попавшуюся клинику и рассказать, что мне нужно, я не могу.

Настроение слегка испортилось. Ненавижу зависеть от кого-то, а сейчас мое в прямом смысле дальнейшее будущее зависело от неизвестной женщины, с которыми у меня всегда не особенно складывалось.

Аделина

Когда мужчина, помимо медицины, увлекается еще и готовкой, в этом, бесспорно, есть что-то притягательное.

Утром меня разбудил не будильник, а запах, доносившийся из кухни.

Я села, сонно моргая глазами, и втянула аромат – показалось, что это блины. О господи, невозможно завтракать выпечкой без риска для фигуры…

Накинув халат, я поплелась в кухню, на ходу пытаясь окончательно проснуться.

Матвей в спортивных брюках и фартуке действительно жарил блины сразу на двух сковородках. На тарелке рядом с плитой уже высилась приличная стопка.

– Ну и куда столько? – поинтересовалась я, чмокая мужа в плечо.

– Часть сейчас съедим, а из оставшегося пирог сделаю.

– Пирог?

– Ну да – блинный. Три начинки, сверху тесто слоеное, – ловко наливая очередную порцию на сковороду, отозвался Матвей.

– Ты заставляешь меня испытывать угрызения совести.

– С чего вдруг? Ты пока единственный кормилец в семье, – улыбнулся Матвей, возвращая сковородку на плиту. – А я пока в роли домохозяйки, все честно.

– Фу, ну не говори ты этих пошлостей, а? – поморщилась я, садясь за стол. – Какая разница, кто зарабатывает?

– Да никакой, конечно. Я просто люблю готовить и умею это лучше тебя, что тут ужасного? Мне вообще не сложно, а заняться все равно сегодня нечем. Думал, что на кафедру поеду, а там что-то изменилось, перенесли собеседование.

– Перенесли? – насторожилась я.

– Да, говорю же – там какое-то мероприятие сегодня, назначили на завтра, в два часа дня.

– Матвей, ты на самом деле считаешь, что это хорошая идея – уйти в преподавание? – осторожно спросила я, помня, как болезненно Матвей реагирует на любые вопросы, касающиеся его дальнейшего будущего.

– Деля, у меня нет выбора, к сожалению. Встать к столу я не могу, просто права не имею, сил в себе не чувствую. А просиживать диван дома, сама понимаешь, я не собираюсь. Чем плоха преподавательская деятельность?

– Да ничем. Но я просто не понимаю, почему ты не хочешь повторить курс реабилитации и заниматься тем, что ты умеешь лучше всего? Ведь последствий ранения объективно никаких. Рука твоя в порядке, это тебе и на медкомиссии сказали, – настаивала я. – Проблема, мне кажется, скорее надуманная – нет? Может быть, тебе с психологом поработать? Это ведь посттравматический синдром.

– Чувствую, нового специалиста на место Евгения Михайловича ты нашла, а теперь мечтаешь проверить его в деле, да? – выставляя на стол масло, сметану и варенье, засмеялся Матвей.

– Ну, и это тоже, – не стала отпираться я, придвигая к себе чашку для кофе. – Но согласись, Матвей, что моя идея не так уж плоха? Что ты потеряешь, если встретишься с ним?

Он сел напротив меня, молча плюхнул себе в тарелку пару ложек сметаны, свернул блин и долго смотрел на него, словно вспоминая, зачем вообще взял его в руку.

Я тоже молчала, зная, что уже достигла той черты, перешагивать которую не стоит. Мажаров никогда не выносил давления, а в вопросах, касавшихся его выбора, особенно, поэтому теперь, сказав все, что хотела, я могу только ждать, какое решение он примет.

– Давай сделаем так, – произнес наконец Матвей, положив блин в тарелку. – Я схожу к твоему психологу, но решения своего не изменю, что бы он мне ни сказал. Я отдаю себе отчет в том, что собираюсь сделать, и вряд ли советы человека, совершенно меня не знающего, могут это как-то изменить. Но ты права – мне нужно проговорить свое решение вслух еще раз.

Я еле заметно перевела дыхание – мне на долю секунды показалось, что Матвей рассердился на меня за попытку подтолкнуть его к чему-то.

На самом деле я подобного даже в мыслях не держала, просто хотела лишний раз удостовериться, что муж понимает, на что идет и от чего отказывается.

Я помнила собственное растерянное состояние, когда после ранения в шею не могла войти в операционную и занималась исключительно административной работой и консультациями.

Да мне ночами снился стол, ощущение скальпеля, ложащегося в руку, я почти физически ощущала во сне, как накладываю швы и проверяю степень натяжения нити.

Это очень тяжело – будучи оперирующим хирургом, вдруг оказаться за письменным столом вместо операционного. И только потому, что я сама прошла через это, теперь меня так беспокоило состояние Матвея.

– Хорошо, я поговорю с психологом и спрошу, когда бы он смог тебя принять. Кстати, у меня сегодня консультация, Васильков попросил, а я вот сейчас подумала – а ты не поможешь?

Матвей внимательно посмотрел мне в глаза:

– Деля, мы с тобой обсуждали тему благотворительности?

– С ума сошел? – возмутилась я. – Мне на самом деле не помешает еще одно мнение. Там какая-то странная ситуация, потому дядя Слава меня и привлек, это какие-то его знакомые, что ли. И речь там идет чуть ли не о кардинальных переменах во внешности, которые произойдут после ряда вмешательств. И потому заключение третьего хирурга будет весьма кстати – так почему я не могу просить тебя об этом? Чтобы ты, не дай бог, не решил, что я пытаюсь тебе как-то помочь против твоей воли?

Рука Матвея легла на мою и сжала.

Я же почему-то испытала такое раздражение, что удивилась – как можно чувствовать подобное по отношению к человеку, с которым живешь?

– Деля, прости, я действительно перегнул, – примирительно проговорил Матвей, сжимая мою руку. – Конечно, если тебе нужно мое мнение, я поеду с тобой в клинику.

– То есть я теперь не должна расценивать это как благотворительность? Ты заботишься только о своем достоинстве и гордости? – ну вот что я несу, зачем? Но, как известно, слово – не воробей.

– Ты хочешь об этом сейчас поговорить? – бросив взгляд на настенные часы, уточнил Матвей. – Или можем продолжить ссору после того, как осмотрим клиентку?

Чтобы не наговорить еще чего-то ненужного, я молча высвободила руку из пальцев мужа и ушла в ванную.

Прохладная вода, ударившая тугой струей по плечам и спине, вернула меня в чувство.

Почему я никак не могу отвыкнуть состязаться с Матвеем во всем, даже в мелочах? Почему мне так важно оставить за собой последнее слово? Разве это не самый верный путь к краху?

Когда та же Оксанка рассказывала мне о проблемах в семейной жизни, я легко раздавала советы вроде «умей вовремя закрыть рот», «не старайся стать выше мужа», «не унижай его» и тому подобное. Оказывается, советовать куда легче, чем следовать советам самой…

К тому моменту, когда я, уже накрашенная и уложившая волосы, вышла из ванной, Матвей успел собраться и теперь просматривал какие-то записи в ежедневнике.

Я подошла вплотную, уткнулась лбом в его плечо и пробормотала:

– Прости, а? Не с той ноги, что ли, встала…

– Сочувствую бывшим коллегам, – улыбнулся Матвей, захлопывая коричневую кожаную книжку. – Ты готова?

– Да. На моей машине поедем?

– Нет, на двух. Мне потом нужно на чем-то в город вернуться, не буду же я тебя до вечера в клинике ждать.

Я об этом совсем забыла.

Раньше, до ранения, когда мы уже жили вместе, но еще не поженились, мы часто ездили в клинику на одной машине, считая, что гонять две нет смысла – даже если один из нас дежурил, второй мог свободно уехать домой, а на следующий день мы уже возвращались вместе. Теперь все будет иначе, и мне нужно как-то к этому привыкнуть.

В клинике Матвея встретили очень радушно.

За то время, что он здесь проработал, Мажаров успел стать частью нашего коллектива, его уважали, к нему обращались за советом, и не только я жалела, что он наотрез отказался вернуться.

Пока муж общался с бывшими коллегами, я успела переодеться, сменить туфли и вернуться в ординаторскую.

– Во сколько приедет ваш знакомый? – спросила я у Василькова, сосредоточенно изучавшего что-то на экране монитора.

– Должен к десяти. Посмотрите фото, пожалуйста, не могу понять – есть асимметрия надбровных дуг или нет? – он развернул монитор ко мне, и я, нацепив на нос очки, тоже стала пристально вглядываться в снимок молодой женщины.

– Да, справа определенно выше.

– Ну слава богу, значит, я не совсем еще ослеп. Кстати, подруга ваша приехала, ждет в приемном.

– Да? – удивилась я. – Кажется, мы договаривались на завтра?

– Она мне вчера поздно вечером перезвонила, спросила, нельзя ли перенести, у меня как раз завтра есть окно между операциями, так чего тянуть? – пожав плечами, ответил Васильков.

– Странно, но пусть так. Вы ее, надеюсь, без моего участия оформите?

– Ну разумеется. Счета, как я понял, на вашу почту отправить?

– Верно.

Васильков покачал головой, но больше ничего не сказал.

У него в кармане завибрировал телефон, и, ответив, дядя Слава вышел в коридор.

– Матвей Иванович, вы бы халат надели, – сказала я, обращаясь к оживленно обсуждавшему что-то с анестезиологом мужу.

– Что, уже пора?

– Судя по тому, что Вячеслав Андреевич ушел, думаю, нам тоже пора.

– Ну ты же потом не сразу уедешь? – спросил анестезиолог, и Матвей кивнул:

– Да, мне же заключение дать нужно будет. Тогда и договорим. Или ты на операциях?

– У меня после обеда.

– Тогда увидимся. Пойду халат попрошу.

Мажаров ушел к сестре-хозяйке, анестезиолог уткнулся в телевизор, я же прошлась по ординаторской туда-сюда и тоже направилась в коридор.

Матвей шел мне навстречу, полы его белого халата развевались за спиной от быстрого шага:

– Идем, Васильков уже в приемном, подъехала его протеже.

Мы спустились в переход, и Матвей как-то машинально взял меня за руку и пошел чуть впереди.

Внутри разлилось что-то теплое – я никак не могла привыкнуть к тому, что обо мне ежесекундно теперь заботятся, стараются оберегать, защищать – все равно, от чего.

Оказывается, быть замужем – это действительно быть за мужем, за спиной человека, готового закрыть тебя грудью от всего мира.

Кто бы сказал мне пару лет назад, что я буду вот так думать о мужчине, я не поверила бы.

В приемном я увидела Оксану – та сидела в кресле, у ног стояла большая сумка, а на коленях она держала свою дамскую и нервно теребила ремешок.

Матвей приветливо кивнул ей и вопросительно обернулся ко мне:

– А чего же здесь? Надо было позвонить.

– Иди, пожалуйста, в первую смотровую, я сейчас, – развернув мужа в противоположном направлении, сказала я и подошла к подруге: – Посиди еще минут двадцать, хорошо? Мы сейчас консилиум проведем, и Вячеслав Андреевич тобой займется. Я же не знала, что ты на сегодня перенесешь.

– Да, решила не тянуть, – и по голосу я поняла, что назначенное на сегодня рандеву с потенциальным женихом сорвалось.

– Ну, отлично. Палату подготовили, располагайся, я зайду после обхода.

– Не беспокойся, все в порядке.

Определенно, с моей подругой творилось что-то странное – такой покладистой я ее в последнее время вообще не помню. Обычно она довольно капризна, любое ожидание выводит ее из равновесия, вызывает раздражение, а тут… Сидит себе тихонечко, ремешок теребит.

Ладно, зайду потом в палату, спрошу.

В смотровом кабинете меня уже ждали.

Когда я вошла, то увидела на стуле под лампой худощавую рыжеволосую женщину лет тридцати пяти.

Я давно уже не встречала рыжих от природы – таких, что распущенные по плечам волнистые волосы казались огненной рекой.

Самое странное заключалось в том, что при таких волосах кожу женщины не усеивали веснушки, как это бывает обычно. Сливочно-белая, словно подсвеченная изнутри, совершенно гладкая и упругая даже на взгляд кожа. И ресницы не белесые, не рыжие, а довольно темные, и брови тоже не бесцветные.

Сперва я решила, что это просто умелое применение косметики, но, подойдя ближе, поняла, что ошиблась.

У женщины был тонкий нос, который немного портила легкая кривизна и горбинка, наверняка заметная только профессионалам, хорошей формы, хоть и слегка тонковатые губы, миндалевидный разрез глаз.

Ну может, только ушные раковины были чуть великоваты – но распущенные волосы это прекрасно маскировали.

– Доброе утро, – поздоровалась я, автоматическим жестом придвигая стул и садясь напротив клиентки. – Меня зовут Аделина Эдуардовна Драгун, я ведущий хирург этой клиники. Что привело вас к нам, Станислава Юрьевна? – бросив взгляд на лежащий на столике рядом формуляр, спросила я, прежде чем потянуться к щелевой лампе.

– Форма носа, торчащие уши, тонкие губы и отсутствие скул, – неожиданно сиплым голосом ответила клиентка.

– То есть проблемы с голосовыми связками вас не волнуют?

– Гораздо меньше.

– Странно. На вашем месте я бы сперва занялась этим.

– Не стремитесь на мое место, Аделина Эдуардовна, – насмешливо бросила она. – Думаю, на вашем куда комфортнее.

Такая отповедь мне не понравилась, но я сдержалась – в конце концов, пошлую фразу «на вашем месте» произнесла именно я.

– Хорошо, думаю, мы сперва проконсультируемся со специалистом, дальше посмотрим.

– А можно подробнее, что вас все-таки не устраивает в лице? – вмешался Матвей, и я вдруг услышала в его голосе волнение.

Обернувшись, увидела, что он слегка побледнел, и поняла причину. Он получил ранение в грудь как раз после того, как несколько раз прооперировал известную писательницу Аглаю Волошину, пытавшуюся изменить не только внешность, но и имя.

Она скрывалась в нашей клинике, предъявив чужой паспорт, и нашедший ее здесь агент вместе со своим подручным и ранили Матвея.

Сердце мое заколотилось.

По моему мнению, муж еще не совсем оправился от психологической травмы, и лишнее напоминание ему сейчас вообще ни к чему. Не надо было его сюда звать, вот черт…

Я даже не слышала, что ответила клиентка, машинально опустила лампу-рефлектор на лоб, развернула лицо женщины к свету, осмотрела носовые ходы:

– Перегородка у вас искривлена, наверное, с дыханием есть проблемы?

– Да, я несколько лет назад упала, катаясь на горных лыжах, сломала нос, и уже второй год на каплях.

– Тогда первое, что нам нужно, это консультация отоларинголога. И связки заодно тоже покажем специалисту.

– Мне кажется, это у меня стрессовое – голос такой, – просипела клиентка. – Я вообще-то нормально разговаривала.

– Кричали где-то сильно?

– Да.

Сказав это, она резко задрала подбородок вверх, и я заметила выкатившуюся из угла правого глаза слезинку.

– Начнете плакать – усилите отек слизистой носа, станет тяжело дышать, – сказал Матвей.

– Да, я понимаю… ну что, вы согласны?

– Я не дам вам четкого ответа, пока не получу заключение психолога, а если почувствую необходимость, то и психиатра, – безапелляционным тоном заявила я, чтобы сразу отбить у клиентки охоту торговаться и настаивать. – На это уйдет около двух недель.

– Хорошо, – как-то слишком поспешно согласилась клиентка. – Но когда вы получите все необходимые подтверждения, то возьметесь исправить мое лицо и уши?

Видит бог – я не понимала, зачем ей менять что-то в лице, кроме, может быть, носовой перегородки и горбинки. Но если у нее не выявится никаких отклонений со стороны психики, я не буду иметь формальных поводов для отказа.

Нет, отказать-то я могу, конечно, клиника частная, но где гарантия, что решительно настроенная женщина не обратится к каким-нибудь кустарям вроде тех, чьими услугами пользуется моя дражайшая подруга? А это ведь не инъекции под кожу, а серьезное хирургической вмешательство.

Ладно, разберемся по мере поступления информации.

– Мы вас госпитализируем, – сказала я, снимая лампу. – Стоимость услуг вам озвучит Вячеслав Андреевич, и если вас все устроит, можете вернуться сегодня с необходимыми вещами. Режим в клинике пропускной, список своих посетителей отдадите доктору Василькову, им выпишут пропуска.

– У меня не будет много посетителей. Вещи у меня с собой, но мне нужно отлучиться часа на три-четыре, это можно?

– Конечно. Тогда мы вас оставим с Вячеславом Андреевичем, оформляйте документы, медсестра отведет вас в корпус, потом сможете уехать, только пропуск попросите, а я зайду около пяти обсудить план, постарайтесь вернуться к этому времени.

Матвей попрощался и вышел первым, я – за ним, и, догнав мужа в коридоре, взяла его за рукав халата:

– Ну, что ты думаешь?

– Она что-то скрывает. И мне это напоминает… – я перебила:

– Да, я это поняла. Но не всегда обстоятельства одинаковы. Тут что-то другое – ты заметил, как она напряглась и еле сдержала слезы, когда я спросила про стресс и потерю голоса?

– Заметил. Ты психологу скажи, чтобы в эту сторону поработал.

– Сам пусть разбирается. Ты, кстати, к нему не зайдешь сегодня?

Матвей захохотал, оглашая громкими звуками переход, куда мы успели спуститься:

– Ну ты и штучка! Зайду, если ты настаиваешь. Как его зовут?

– Иван Владимирович.

– Понял. Сейчас кофе выпью и навещу твоего психолога, если он не занят.

– Ну, тогда ты иди, а я в лечебный, на обход.

Мы подошли к тому месту, где переходы между корпусами сходились в одной точке, образуя своеобразный перекресток, я поцеловала Матвея в щеку и повернула в сторону лечебного корпуса:

– Только не уезжай домой сразу, меня дождись, хорошо?

– Работай уже, – засмеялся Матвей мне вслед.

Обход закончился, и я направилась на пост, чтобы отдать новые назначения дежурной смене. К своему удивлению, на диванчике у стены обнаружила Оксану.

Моя подруга сидела, забившись в угол, и сосредоточенно набирала что-то в ноутбуке.

– Привет, – я села рядом, и Оксана сразу захлопнула крышку:

– Ты уже закончила? Можем поговорить?

– Не закончила, но поговорить можем. Что с тобой происходит?

Оксана дернула плечом:

– Все нормально. Просто не могу в палате находиться, потолки низкие, стены давят.

– Интересно, как могут давить потолки высотой в три двадцать, а? Мне не нравится, как ты выглядишь. И как говоришь, кстати, тоже.

Оксана забарабанила ногтями по крышке ноутбука и прикусила губу.

– Прекрати, – заметила я. – Тебе завтра на процедуру, а ты кожу и слизистую травмируешь.

– Делька, ты от себя не устаешь? Не надоедает тебе вечно морали кому-то читать?

– Что я не так сказала? Запретила губу кусать? Если не хочешь разговаривать, то так и скажи, я пойду дальше работать.

Она опустила голову и молчала, но я чувствовала, что внутри у нее происходит что-то, чего Оксана не может принять, и от чего ей очень больно. Но расспрашивать ее об этом бессмысленно – она замкнется, а вот если выждать пару минут, то сама все выложит.