Хирургия мести

– Деля, как так выходит, что ты, которую никогда особенно мужики не интересовали, выходишь замуж за потрясающего человека, а я, которой в жизни только и нужно, что найти мужчину, который будет меня любить и заботиться обо мне, вечно остаюсь у разбитого корыта? – спросила Оксана, глядя на носки своих тапочек.

– Может, просто перестать вести эту бесконечную охоту? И тогда все само собой образуется?

– Это глупая позиция. Можно всю жизнь так просидеть, а время-то уходит. Почему мне постоянно попадаются какие-то уроды, а? Вот сейчас… вроде как нормальный мужик, кажется, разведен, детей нет… Но никаких шагов, понимаешь? Вообще никаких! Если я не позвоню – он не позвонит, если я его куда-то не позову – ему и в голову не придет. Он меня даже в постель не тащит, представляешь? – пожаловалась подруга совершенно серьезно.

– Ну, последнее особенно ужасно, конечно, – усмехнулась я. – Но ты опять пытаешься задушить мужика своим постоянным присутствием в его жизни.

– Да мне по-другому не нужно, как ты не понимаешь? Зачем мне человек, который не хочет быть со мной постоянно?

– Ну, вот я же не об этом тебе говорю, но ты не слышишь, как обычно.

– Я это все сто раз слышала, так что не напрягайся. Я не изменюсь.

– Тогда не надейся на иной результат, если снова делаешь то же, что и обычно. Кстати, Васильков тебя к психологу направил, сегодня в четыре часа у тебя первая беседа. Попробуй ему рассказать – вдруг что-то посоветует.

И тут у Оксаны в кармане завибрировал мобильный – в правилах клиники было прописано, что клиенты в обязательном порядке переводят телефоны в виброрежим, чтобы не нарушать резкими звуками покой соседей.

Оксана вынула телефон, посмотрела, кто звонит, и вдруг залилась краской. По красноречивому взгляду, брошенному в мою сторону, я поняла, что мне пора уйти – явно звонил очередной Ромео.

Я похлопала ее по колену, пообещав зайти еще раз перед уходом домой, но, кажется, этого подруга уже не услышала, сосредоточившись на звонке.

Мне предстояло навестить еще новую клиентку и обсудить с ней план будущего лечения, который я успела набросать в ежедневнике во время обхода.

Анастасия

Я сидела в пустом зале японского ресторана, пила зеленый чай и с нетерпением смотрела на двери.

Ничего не происходило, Стаська не появлялась. Время тянулось медленно, я понимала, что сама виновата и приехала слишком рано, но сидеть в пустой квартире было вообще невозможно.

Ко мне уже пару раз подходила официантка в черном кимоно с оранжевым поясом, завязанным на спине большим бантом, предлагала меню и долить кипятка в чайник.

Мысль о еде сегодня вызывала отвращение, хотя обычно в стрессовом состоянии я ела все, до чего могла дотянуться.

Наконец я, бросив взгляд в окно, увидела приближавшуюся к ресторану Стаську.

Не заметить или пропустить ее было совершенно невозможно – рыжая волна волос по плечам привлекала внимание, а в такой дождливый серый день, как сегодня, особенно.

Волосы, пожалуй, были тем единственным ярким пятном, которое позволяла себе моя подруга, выбиравшая в одежде серые и пастельные оттенки.

Стаська вошла в ресторан и огляделась по сторонам.

Я привстала и замахала рукой, привлекая ее внимание. Она подошла, бросила в кресло сумку, покрутила головой и попросила:

– Мы можем местами поменяться? Не могу спиной к выходу сидеть.

Это снова показалось мне странным – прежде ей было совершенно все равно, как и где сидеть, но я встала и уступила ей свое место.

Устроившись на диване, Стаська вынула из сумки флакончик с антибактериальной жидкостью, побрызгала на руки, распространив при этом вокруг острый запах спирта и мяты.

– Ну, рассказывай, – с нетерпением попросила я, однако Стаська никак не отреагировала, взяла карту меню и принялась изучать. – Стась… – примирительно пробормотала я. – Я понимаю, ты обиделась… но нельзя же мучить человека, когда от тебя его судьба зависит…

– Ты где слов-то таких нахваталась? – прищурившись, посмотрела на меня поверх карты Стаська. – Судьба… никакая судьба от меня не зависит, уж твоя-то – точно, так что пафоса поубавь. Если помнишь, на меня давить невозможно, я этого никому не позволяю, в том числе и тебе.

Я растерялась.

Впервые за все наше многолетнее общение Стаська говорила со мной таким тоном, не выбирая слов и не деликатничая. Обычно она относилась ко мне иначе, словно бы чувствовала свою вину в том, что у меня не заладилось в профессии.

Надо признать, что я часто в порыве отчаяния упрекала ее в этом – мол, ты со своей известностью просто не хочешь ничего для меня сделать.

Стаська предлагала переехать к ней и устроиться на работу там, в Сибири, но, разумеется, я делать этого не собиралась, думая, что Захар на такой шаг не согласится.

Правда, его я об этом никогда не спрашивала, а возможно, стоило бы.

Мы со Стаськой учились в одной группе, пять лет снимали вместе квартиру в Москве, знали друг о друге, кажется, все…

Но такую Стаську, как сегодня, оказывается, я никогда не знала.

Мне и в голову не приходило списать ее поведение на то, что она потеряла любимого человека – что-что, а любить Станислава Казакова совершенно не умела, не испытывала особой привязанности к людям, а тем более – к мужчинам.

Единственный человек, которого любила Стаська, была сама Стаська.

Я всегда так думала и даже говорила ей об этом, и подруга ни разу не опровергла моих предположений, хотя и не подтвердила, но это как раз понятно.

Пока я боролась с досадой и раздражением, к нашему столу подошла официантка, приняла у Стаськи заказ и забрала пустой чайник.

Подруга уставилась в одну точку где-то в районе двери и молчала.

Я вдруг заметила, что на лице Стаськи нет косметики, только тонкий слой светлой пудры, даже ресницы не тронуты тушью. И это опять было странно.

– Стася, ты точно не хочешь мне ничего рассказать? Нет, не о паспорте, – поспешно добавила я, заметив, как на ее губах появляется саркастическая усмешка. – Что с тобой происходит? Ты сама не своя.

– Я тебе уже сказала – Алексея больше нет, – коротко бросила Стаська. – По-моему, этого достаточно, чтобы не скакать до потолка.

– Я понимаю. Но ведь дело не только в этом, я ж тебя знаю.

– Да? Ну, тогда тебе, конечно, виднее.

Она снова замолчала, затеребила в пальцах вынутые из стойки палочки, и я опять заметила, как дрожат ее руки, как она прикусывает губу, щурит глаза.

Нет, есть что-то, чем она никак не желает со мной делиться, только пока не совсем понятно, почему. Прежде у нас никогда не было секретов друг от друга.

Мне вдруг стало до слез обидно, так, что я не смогла сдержаться, выскочила из-за стола и кинулась в туалет.

У меня было ощущение, что все вокруг от меня отвернулись, и теперь вот даже Стаська, моя единственная подруга, которую я любила, тоже выталкивает меня из своей жизни.

Я никому не нужна, у меня никого нет. И ничего – ни работы, ни самостоятельности, ни будущего. Совсем ничего.

Я склонилась над раковиной, роняя слезы, а когда подняла голову, то в зеркале увидела Стаську.

– Все, порыдала? – будничным тоном поинтересовалась она и потрепала меня по затылку. – Хватит, Настя, ничего ведь не случилось.

Я обхватила ее руками, прижалась и зарыдала в голос.

Стаська, которая была ниже меня на две головы, поглаживала меня по спине и тихо приговаривала:

– Настюша, ну что ты, в самом деле… все наладится, вот увидишь. И с паспортом твоим мы все решим. Там, скорее всего, просто сбой какой-то в системе. И работа найдется рано или поздно. Ты ведь не одна, у тебя есть мама, есть Захар, есть я, в конце концов. Успокойся, пожалуйста, у меня мало времени, мы поговорим, и я поеду.

– Куда? – прорыдала я ей в макушку.

– Я не могу сказать тебе, – голос Стаськи звучал уже не надменно, а виновато, и я поняла, что она бы поделилась со мной, но по какой-то причине не может. И причина эта явно не во мне и не в Стаськином отношении.

Наверное, она права – я слишком зациклилась на собственной персоне и считаю, что все окружающие должны поступать так же.

– Тебе поесть надо, – проскулила я, отрываясь от подруги.

– Да, не мешало бы. Давай, приводи лицо в порядок, и идем. У меня действительно мало времени.

За едой Стаська выложила мне все, что смогла выяснить через какого-то своего приятеля, предупредив, что подкрепить свои слова ничем не может, хотя и видела доказательства собственными глазами:

– Я обещала, что удалю снимки, они сделаны, как ты понимаешь, не совсем законным образом. Но поверь, эти сведения есть.

Получалось, что существует кто-то с такими же данными, как у меня, хотя поверить в подобное было совершенно невозможно. И женщина с моими данными попала в поле зрения полиции.

Кто знает, чем теперь это обернется для меня.

– Мне кажется, тебе проще подать заявление об утере паспорта, получить новый, а старый просто уничтожить, – сказала Стаська, доедая тонкие ломтики жареного угря. – Получишь чистый документ с новым номером, вот и все.

– Черт, это же потом столько всего поменять придется… – вздохнула я. – И документы на машину, и банковские карты, и данные в интернет-магазинах, а их штук сорок у меня… куча времени, потраченного на ерунду…

– Ну, с картами просто – там только в банк заявить о смене документа, это десять минут. А магазины – да, проблема, – насмешливо протянула Стаська, откладывая палочки. – У тебя вся жизнь, смотрю, в интернет переместилась, скоро от людей шарахаться начнешь, социофобка.

– Тебе смешно… – вспыхнула я, но тут же спохватилась: – Да, это ерунда, конечно.

– Хуже будет, когда тебя задержат по обвинению в перевозке наркотиков, например. Не до магазинов будет. Так что не тяни, иди прямо сегодня в полицию и пиши заявление, они тебе бумажку дадут, и с ней топай в паспортный стол. Три дня – и ты с новыми документами.

Похоже, в словах подруги был резон, и мне бы стоило поступить так, как она советует, надо это обдумать и с Захаром посоветоваться.

Ах да, Захар…

– Стася, – начала я осторожно. – А ты случайно с Захаром не общалась сегодня?

– Общалась, и совершенно не случайно, – огорошила меня подруга. – Все утро вместе провели.

Если бы передо мной сидела не Стаська, я бы кинулась в панику, решив, что Захар провел ночь у нее. Но я прекрасно знала, что между ней и моим мужем никогда ничего не может быть, и не потому, что Захару, например, не нравилась моя подруга, а потому, что между ними существовала совсем другая связь, духовная, и они ни за что не перевели бы ее во что-то низменное вроде случайного секса.

– Он тебе не сказал, где ночевал?

– Я не спрашивала.

– Мне кажется, он от меня ушел, – еле выговорила я, пряча глаза.

– Глупости, – спокойно отозвалась Стаська. – Никуда он не ушел, просто выдохнуть захотел, сегодня вернется. Да и мне обещал помочь, мы рано встретились, потом ездили… ну, это неважно. Он собирался по работе куда-то, кажется, а потом домой поедет, куда ему еще-то. Ты на себя посмотри, Настя, я серьезно. Доведешь мужика, он сбежит, терпение не безграничное.

– Я ему ничего плохого не сделала.

– Как и он тебе. Но нервы трепать друг другу – тенденция нехорошая. Все, Настюша, мне пора, – бросив взгляд на часы, сказала Стаська. – Я тебе, возможно, позвоню с другого номера, ты не пугайся, так нужно.

Она поцеловала меня в щеку, коснувшись волосами моего лица, поправила сползший с плеча ремень сумки и решительно направилась к выходу из ресторана, снова оставив меня в неведении и загадках.

Вздохнув, я полезла в кошелек, и только потом заметила, что на столике лежат купюры, неизвестно когда брошенные туда Стаськой.

Станислава

Как же, оказывается, трудно носить все в себе – и боль, и тайны, и переживания. Это распирает тебя, словно гангрена пораженную конечность, заставляет скрипеть натянутую до предела кожу, рискуя прорвать ее и выплеснуться наружу, заливая все мутной, отвратительно пахнущей жидкостью.

Не знаю, откуда взялось это сравнение, наверное, вычитала где-то, но оно как нельзя точнее отражало то, что происходило со мной сейчас.

Я схожу с ума от мыслей, от воспоминаний и от неизвестности.

Может, не надо было связываться?

Ведь даже сейчас еще не поздно повернуть назад и снова стать собой, пусть не прежней, но хотя бы не пытаться быть той, кем, возможно, быть не привыкну. Нет… ничего не выйдет, уже не выйдет.

Я шла по аллее к корпусу, не обращая внимание на то, что ноги в балетках промокли, а с волос капает вода. Зонта у меня с собой не было, а дождь начался неожиданно, и теперь я насквозь промокла и хотела только одного – быстрее попасть в палату и переодеться в сухое.

В корпусе меня встретила приветливая медсестра, отрекомендовавшаяся Любой, и сразу провела в приготовленную для меня светлую комнату с большим окном.

– Располагайтесь, – сказала девушка, пропуская меня вперед. – Вещи ваши принесли, чемодан в шкафу. Аделина Эдуардовна зайдет через полчаса. Если что-то нужно, вот кнопка вызова, позвоните, я приду. Ужин в шесть, если хотите, закажите в палату, меню в тумбочке, там же номер официантки, просто позвоните по внутреннему телефону, – она указала на укрепленную возле тумбочки трубку. – В общем, устраивайтесь.

Люба ушла, а я, скинув промокшие балетки, босиком прошлепала к шкафу и вытащила чемодан. Пока искала спортивный костюм, наткнулась пальцами на папку и вздрогнула.

Интересно, нет ли тут места, куда можно убрать ее так, чтобы никто не нашел?

Не придумав ничего умнее, я сунула папку под матрас, попробовала, не будет ли мешать, если лечь.

Нет, ничего, вполне терпимо. Правда, ощущение такое, словно мне предстоит спать на мине, рискующей взорваться в любую секунду и разнести меня на куски. Собственно, это практически так и есть.

После прогулки под дождем меня немного знобило, я забралась под одеяло прямо в костюме и никак не могла согреться.

Когда вошла главный врач, я сделала движение, чтобы выбраться из теплого кокона, но она покачала головой:

– Не вставайте. Промокли?

– Да, никак не согреюсь.

– Я скажу, чтобы вам чаю горячего принесли. Ну что, Станислава Юрьевна, поговорим? – сказала она, устраиваясь на стуле у кровати.

– Вы хотите операции обсудить?

– И это тоже. Но сперва все-таки хочу понять, осознаете ли вы последствия. Вы понимаете, что после такого объема вмешательства ваша внешность претерпит настолько существенные изменения, что у вас возникнет множество проблем с теми же документами, например? Вам придется привыкать к тому, что вас не будут узнавать друзья и знакомые, но даже не это главное. Вам придется привыкать к себе. Только представьте, каково это – видеть по утрам в зеркале совершенно другого человека.

Драгун смотрела мне прямо в глаза, и от ее взгляда мне сделалось не по себе, как будто прозрачные глаза врача могли рассмотреть то, что я так тщательно старалась скрыть даже от самой себя. Мой страх.

– Да, я понимаю, – как можно более легкомысленным тоном произнесла я.

– И вас это не останавливает?

– Нет. Я приняла решение.

– А я пока нет.

– И от чего оно зависит?

– От заключения психолога.

– Вы всех клиентов отправляете к психологу или только тех, которые вам не нравятся?

Драгун спокойно ответила, словно не услышав сарказма в моих словах:

– Я не делю клиентов на приятных и неприятных, это непрофессионально. В моей клинике существует строгое правило – если речь идет о косметике, а не о восстановительной хирургии, то любой клиент сперва общается с психологом, причем в том объеме, какой определит специалист. И только после того, как психолог подпишет разрешение, я назначаю операцию.

– И исключений не бывает?

– Нет.

– Понятно. Тогда буду общаться с вашим психологом, надеюсь, он не сочтет меня душевнобольной.

– Это не в его компетенции.

– Какое счастье, – я попыталась выдавить беспечный смешок, но даже сама почувствовала фальшь, с которой сделала это, и смутилась. – Извините, это нервное.

– А есть повод?

– Похоже, что нет. Как я поняла, в вашей клинике подход серьезный, а это дает надежду на хороший результат. В конце концов, только это ведь и важно, правда?

Драгун ничего не ответила, только снова внимательно на меня посмотрела и вдруг спросила:

– А кем вы работаете, Станислава Юрьевна?

– Я журналист.

– Телевизионный?

– Нет, – брякнула я и поняла, что совершила ошибку.

Можно было сослаться на то, что плохо выгляжу в кадре, это бы объяснило стремление поправить внешность. Но уже поздно.

– Отдыхайте, Станислава Юрьевна, – проговорила Драгун, вставая. – Сейчас вам чаю принесут. С утра сдадите анализы, а на беседу к психологу вас медсестра пригласит. Всего доброго.

Она вышла, а я снова свернулась калачиком под одеялом и закрыла глаза, а буквально через пару минут уже спала крепким сном.

Аделина

Казакову разместили в одноместной палате, как она и просила.

Я заметила, что в нашей клинике подобное уединение вообще пользуется спросом – мало кто хочет иметь соседа, когда лицо в бинтах, хотя мне это было не очень понятно.

В окружении таких же, как ты, странно стесняться собственных изъянов. Но я взяла за правило уважать желания пациентов клиники, какими бы, на мой взгляд, странными они ни были.

Переговорив с Казаковой, я покинула ее палату со странным чувством.

Похоже, Матвей прав, и у этой женщины есть причина хотеть изменений, и причина эта вовсе не в надуманных дефектах внешности. Там что-то другое.

Внутри зашевелилось сомнение – а может, не стоит связываться, я ведь могу еще отказаться и даже не объяснять причин.

Может, хватит сложностей?

Но, прокрутив мысленно разговор со Станиславой, я поняла, что она не остановится, а это чревато тем, что женщина кинется в любую клинику, где врачи будут менее щепетильны, чем я, и кто знает, к каким последствиям это приведет. А я потом буду изводить себя за то, что не помогла, когда человек просил у меня помощи.

Я не зашла к Оксане, решив, что на сегодня с меня достаточно обвинений и колкостей.

Завтра утром я в первую очередь зайду к ней и потом поприсутствую в операционной во время процедуры, хотя необходимости в этом никакой нет – манипуляция несложная, а Васильков – прекрасный хирург.

Но я хотела дать подруге поддержку, показать, что она не одна, что я не брошу ее даже во время такой пустяковой процедуры, как бы ни осуждала и как бы ни сердилась.

В конце концов, она моя единственная подруга, и, случись со мной что-то, тоже не бросила бы.

Дома ждал Матвей.

Я застала его в кабинете перебирающим старые тетради моей матери – только ему я позволяла делать это, даже Василькову отказала, когда тот просил записи по общей хирургии.

Мама оставила приличное количество научных разработок, и мы с Матвеем решили, что необходимо это систематизировать и опубликовать, так как эти материалы могли помочь в обучении будущим хирургам.

– Майя Михайловна, конечно, от бога хирург была, – вместо приветствия сообщил Матвей, откладывая потрепанную тетрадь на стол. – И учитель тоже. Я помню, как на последнем курсе из кожи вон лез, чтобы к ней на операцию ассистентом попасть.

– Тебе повезло, – я обошла стол и обняла сидящего в кресле мужа за шею, положила голову на плечо. – Меня она никогда не брала, хотя в группе я была лучшей. Всегда считала, что у меня нет таланта, что я могу достичь чего-то только зубрежкой. И всегда подчеркнуто игнорировала мои успехи.

– Ты обижалась? – поглаживая меня по руке, спросил Матвей.

– Ты знаешь – нет. Злилась, учила в три раза больше, но не обижалась. Я ее понимала, если честно. Она не хотела, чтобы я продвигалась с помощью ее имени, чтобы кто-то мог ткнуть ей тем, что она свою дочь проталкивает. И, похоже, это было правильно. Я бы не достигла того, что имею, если бы мама меня не игнорировала.

– Словом, ты состоялась вопреки, а не благодаря, – рассмеялся Матвей, разворачиваясь в кресле и усаживая меня на колени. – Как прошло с новой клиенткой? Все никак не могу отделаться от неприятных ассоциаций.

Я вздохнула.

Матвей произнес вслух то, о чем я думала всю дорогу до дома. Дежавю. Аглая Волошина – Станислава Казакова. Предчувствие неприятностей.

– Ты не думала отказать?

– Думала, – снова вздохнула я. – Но потом поняла, что не могу. Она настроена решительно, откажу я – пойдет к каким-нибудь коновалам, но своего добьется. Не хочу постоянно думать об этом и представлять, во что превратили ее лицо. Совесть замучает.

– Деля, совесть – понятие довольно абстрактное. Подумай о том, во что может вылиться твое согласие, если окажется, что эта дамочка что-то скрывает.

– Слушай, вообще-то это все не более чем наши догадки, продиктованные неудачным опытом. В конце концов, мы тоже можем ошибаться, и ничего особенного в прошлом этой Казаковой нет. А мы, однажды ухитрившись обжечься молоком, теперь пытаемся дуть на воду, – я взъерошила короткостриженые волосы Матвея и заглянула ему в глаза. – С чего мы вообще взяли, что ей есть, что скрывать? Только потому, что понимаем, как сильно изменится ее внешность после операций? А она, между прочим, этого может и не осознавать. Захотела поправить нос, тем более что вот к этому есть все показания, уши и скулы с губами – с кем не бывает сейчас? Вокруг полно женщин, которых не устраивает их внешность. Кто-то фотографии свои до неузнаваемости обрабатывает, а кто-то более решительно действует, вот и все.

Я видела, что Матвея мои слова не убеждают, и что он против того, чтобы я бралась за операции Казаковой. Не хватало теперь из-за этого поссориться.

– Матвей, давай не будем приносить работу домой, а? – попросила я. – Так хочется хотя бы где-то не обсуждать все это.

– Мы все равно работаем над статьями и над сборником работ Майи Михайловны.

– Это другое… кстати, мне нужно пересмотреть одну мамину операцию, мы с Васильковым поспорили.

– После ужина вместе посмотрим, – сказал Матвей и вдруг захохотал: – Вот это и называется «не тащить работу на дом» – давай-ка после ужина полостную операцию посмотрим вместо какой-нибудь остросюжетки! Мы нашли друг друга…

Но я видела, что за слегка натянутой улыбкой Матвей старается спрятать свое недовольство моим решением и желание услышать, что я все-таки откажусь оперировать Казакову.

– Нет, ты мне скажи – ты тут начальница или нет? – возмущенный голос подруги заполнял весь салон машины и терзал мои барабанные перепонки не хуже соседской дрели.

– Ну, в чем дело опять?

– А в том, что твой Васильков перенес мою процедуру на неопределенный срок!

– А причины?

– Сказал, что у меня с кровью что-то.

– Ну, раз он так сказал, значит, все так и есть, спорить абсолютно бессмысленно.

– Деля, это же не операция на мозге, в конце концов! – почти взвизгнула Оксана, и я поморщилась, убирая громкость динамика:

– Это совершенно неважно. Ты что, куда-то торопишься? Мне кажется, у тебя полно свободного времени, и есть возможность сейчас пройти заодно обследование, раз уж ты лежишь в клинике. У нас современная лаборатория, если будет нужно, я к тебе любых специалистов приглашу.

– У меня денег нет, чтобы в твоей клинике обследоваться! – рявкнула она.

– А я что, о деньгах сейчас что-то говорила? Если нужно обследование – значит, мы его проведем, только и всего.

– Я не хочу становиться жертвой твоей благотворительности, неужели ты этого совершенно не понимаешь?!

Так, а вот это уже интересно.

Второй раз за эту неделю я слышу обвинения в принудительной благотворительности, о которой меня никто, видите ли, не просил.

Наверное, пора задуматься.

– Хорошо, можешь собираться и ехать домой, – устало произнесла я, проезжая под поднятый шлагбаум и направляясь к парковке для врачей. – Выписка тебе не нужна, я так полагаю.

Оксана растерянно помолчала пару минут.

– Деля, я, наверное, как-то неправильно выразилась, – извиняющимся тоном проговорила она. – Мне, конечно, и спешить некуда, и выписка не нужна, ты права… просто так унизительно знать, что у меня нет ни копейки своих денег, понимаешь?

– Я не просила тебя об этом говорить. Если я что-то делаю для тебя, то от души и не ради благодарности, и не потому, что собираюсь подчеркнуть какое-то свое превосходство. И мне, кстати, обидно, когда ты отвергаешь мою помощь вот такими хамскими репликами, – сказала я, паркуя машину на своем привычном месте.

– Деля… ну, прости меня, пожалуйста, я действительно… – я услышала, как Оксана всхлипнула. – Мне так сейчас тяжело, если бы ты знала…

– Приходи через два часа ко мне в кабинет, поговорим, – сдалась я, поняв, что подруге необходимо выговориться. – Я обход проведу и буду свободна некоторое время, попьем кофе.