Теплыми руками

Я с трудом встал. У меня отчаянно болели все синяки и шишки, которые я получил за последнее время. По-стариковски шаркая ногами, я направился к двери.

В коридоре стояла Светлана и ела мороженное.

– Как поговорили? – поинтересовалась она, аккуратно облизывая протекающее донышко стаканчика. – Надеюсь, все нормально?

– Еще бы!..

– Вы сильно кричали. Но я так и не поняла о чем.

– Мы спорили о принципах семейной демократии. Оказывается у нас разные взгляды.

– Сочувствую.

– Эх, да чего уж там!.. – я махнул рукой и привалился спиной к стене. – Коля уже вышел на волю?

– Пока нет. Ваш друг потерял ботинок в камере и Настя никак не может его найти.

– По-моему Настя идеальная жена.

– Твоя тоже ничего…

Я вздохнул:

– Смотря для кого.

Светлана немного смущенно кашлянула и состроила на лице гримаску, которая говорила: "Извини, но, в конце концов, каждый из нас старается сам для себя".

Неожиданно в конце коридора появилась стройная фигура Надежды Шарковской. Твердо постукивая каблучками, адвокат направилась прямо к нам.

Светлана насторожилась и выбросила остатки мороженного в урну. Я воспрянул духом. Надежда всегда вызывает у меня прилив сил, не говоря уже о том случае, когда одна несет тебе другую.

Не знаю, поправляют ли прыгуны в воду перед прыжком с вышки съехавший на бок галстук; застегивают ли они на все пуговицы пиджак, но после того, как я сделал такой же, как и они, глубокий вдох, я ринулся в пространство коридора со скоростью, которую эти отчаянные ребята могут развить разве что только через час свободного падения, да и то с камнем на шее. Сзади вспыхнул и увял протестующий возглас Светланы. Сметенная воздушной волной казенная урна упала на бок. Описав плавную дугу, она несколько раз, словно ища спасения, стукнулась железной головой в запертую дверь кабинета. Нет, я не бежал, я действительно падал в бездну. Думаю, что такого же мнения до сих пор придерживается молоденький сержант вышедший покурить в коридор. Сержант вовремя заметил, что у него расшнуровался один ботинок и нагнулся. Не исключено, что именно это спасло ему жизнь, но вместе с тем сократило срок существования подвешенного к потолку стеклянного плафона – он со звоном разлетелся на тысячу кусков. Кроме стеклянных осколков мое падение подарило экспертам и еще одну загадку – четкий отпечаток итальянского демисезонного сапога на спине сержанта. Впрочем, последний наверняка не стал достоянием печати, так как в противном случае это дало бы повод депутатам Государственной Думы еще раз поднять вопрос о том, как долго зарубежные капиталисты будут топтать наш российский закон.

Надежда испуганно пискнула и сжалась в комок. Я втолкнул адвоката в ближайший кабинет. К счастью кабинет оказался пустым. Я захлопнул дверь, навалился на нее спиной и подтащил к себе слабо отбивающуюся Надежду.

– А теперь слушай меня внимательно, – быстро заговорил я, глядя в широко распахнутые от ужаса глаза адвоката. – После того, как ты выйдешь отсюда, ты соберешь всех, кого только можешь найти…

В дверь забарабанили. Я не обратил на это никакого внимания и продолжал быстро говорить. Постепенно ужас в глазах адвоката уступил место более осмысленному выражению. Надежда выслушала меня очень внимательно и не задала ни одного вопроса.

Когда я закончил свою короткую лекцию, в дверь ударили уже чем-то более тяжелым, чем среднее по массе мужское тело.

Не раздумывая, я надорвал рукав плаща Надежды и, после некоторого колебания, горловину ее платья. Надя даже не поморщилась. Она смотрела на меня примерно так же, как смотрит на отца маленькая девочка во время таинства надевания зимней шубки. Я внимательно осмотрел свою "жертву" со всех сторон. Ее вид оставлял желать лучшего. Я вдвое сократил количество сережек и придал женской прическе абстрактно-художественный беспорядок.

– Ты все запомнила? – строго спросил я.

Надя кивнула. Я нагнулся, снял с женской ножки невесомый сапожок и забросил его в угол кабинета.

– А теперь кричи, пожалуйста, – шепотом попросил я.

– Зачем? – удивилась Надежда.

– Твоя сестричка должна быть уверена, что мы по-прежнему в ссоре. Кричи так, словно тебя режут на части.

Я наступил на босую женскую ножку и слегка надавил.

Надежда взвизгнула нечеловеческим голосом:

– Помогите!

– Громче, – одними губами подсказал я. – Представь, что ты выступаешь на бракоразводном процессе.

– Он меня убьет!.. Зверь!

– Отпусти меня, – суфлировал я.

– Отпусти меня, негодяй!

– Ты сломаешь мне руку.

– Ты сломаешь мне ноги, подлец!

В дверь ударили с такой силой, что и меня и Надежду отшвырнуло в центр кабинета. Я упал, но успел вовремя придержать пролетающего мимо адвоката.

Первой в кабинет ворвалась Светлана Шарковская. Повелительным жестом она остановила напирающую сзади толпу и внимательно, словно прибывший на место убийства прокурор, осмотрела кабинет. Очевидно, в искренности моей драки с адвокатом Светлану убедил женский сапожок в углу.

Надежда рыдала так, как только может рыдать женщина на похоронах своего мужа, ясно сознавая, что ее больше никогда не возьмут замуж. Адвокату помогли встать. Заботливо придерживая за подрагивающие плечи, молодую женщину вывели из кабинета. Светлана проводила сестру долгим, внимательным взглядом.

– Вообще-то, на женщину нельзя поднимать руку, – сказала мне Светлана. – Даже в том случае, если она этого заслужила.

– Мне надоели женщины, – я встал с пола и попытался привести в порядок одежду. – Я никого больше не хочу видеть и особенно женщин. Пожалуйста, одолжи мне тихую обитель в виде камеры.

Светлана пожала плечами.

– А кто тебе возражает?

Я вышел из кабинета и устало поплелся по коридору. Не задавая никаких вопросов, передо мной распахнули пару решетчатых дверей. Такое предупредительное отношение к заключенному возможно только в том случае, если он уже приговорен к смертной казни. Это открытие совсем не улучшило моего настроения.

Свернув за угол, я нос к носу столкнулся с толстомордым прапорщиком. Это был тот самый любитель сладкого, который пообещал мне вчера нелегкий допрос. Я нехорошо улыбнулся и грубо толкнул его плечом. Прапорщик извинился и, отступив в сторону, исчез за дверью туалета. Мое настроение испортилось окончательно.

Я нашел уже знакомую камеру номер тринадцать и с силой захлопнул за собой дверь. Потом упал на нары и замер.

Минут через час в дверь вежливо постучали. Я буркнул, что дверь не заперта и отвернулся к стене. В камеру кто-то вошел.

– Привет, – сказал незнакомец. – Опять у нас гостишь?

Я промолчал. Рядом со мной на нары упала подушка.

– Одеяло нужно?

Я оглянулся. Это был тот самый вежливый милиционер, который провожал меня к выходу после появления газетной статьи. Не сказав ни слова, я снова отвернулся к стене.

– Как хочешь, – спокойно сказал милиционер. – Кстати, если чего нужно будет – я в коридоре.

Дверь захлопнулась.

Я попытался уснуть, но вскоре понял, что при моем теперешнем душевном состоянии мне будет значительно легче совершить побег, нежели увидеть простой и умиротворяющий сон. Я вздохнул, перевернулся на спину и открыл глаза. Я так и пролежал на нарах до глубокой ночи, тупо разглядывая потолок и комкая в груди обиду на Раю.

Раньше я никогда не пытался понять женщин и всегда принимал их такими, какие они есть или хотели бы казаться. Им льстило такое отношение, а мне создавало имидж сильного человека.

Женщина!.. Как часто мы все-таки даже не пытаемся понять то, что до поры не тревожит нас, и какими жалкими мы становимся потом, когда стараемся не столько взяться за ум, сколько ухватить за хвост ускользающее счастье. Лично для меня представление о женщине навсегда будет связано с образом одной маленькой девочки, которую я как-то раз увидел на пляже. Был жаркий август. Я нежился на песке и лениво оглядывался по сторонам. В конце концов, мое внимание привлекла довольно занимательная парочка: папа и его трехлетняя дочурка. Папа, крупный мужчина средних лет, блаженно улыбаясь, лежал, уткнувшись носом в песок. Суетившаяся рядом с ним девочка проделывала с отцом разные фокусы: она посыпала его песком, скатывалась с его могучей спины как с горки, пыталась взнуздать папу с помощью носового платка или расчесывала ему лохматые ноги массажной щеткой. Наконец папа встал. Он несколько раз прогнулся, разминая затекшую спину, и протянул к девочке большие, сильные руки. Черт возьми, стоило было увидеть глаза малышки в тот момент. Какая гамма, какой диапазон чувств!.. В глазах девочки был целый мир, и этот мир начинался с настороженного вопроса: "Папа, а ты не будешь меня наказывать?" и заканчивался радостным восклицанием: "Папка, ну пошли купаться!" Пусть это звучит смешно, но мне кажется, что любой мужчина представляется женщине, вне зависимости от возраста, эдаким лежащим на песке папой с которым, с одной стороны можно делать все, что вздумается, а с другой стороны реакцию на происходящее которого просто невозможно предугадать.

"Ох уж эти мне мужские, огромные руки!– думает девочка-женщина, настороженно рассматривая тянущиеся к ней две огромные ручищи. – Они могут приласкать, оттолкнуть, сделать больно, достать из воздуха конфетку и, вообще, совершить тысячу чудес как добрых, так и злых. Все мужчины – одна большая загадка!.."

Отвлеченные воспоминания и размышления, наконец, как всегда успокоили меня, и я уснул.

Глава десятая

в которой рассказывается о том, что маленькие радости можно найти и в, казалось бы, безвыходном положении, а также о том, что в схватке всегда побеждает более предусмотрительный.

В течение следующего дня меня никто не беспокоил. Я отказался от тюремной баланды, а когда мне предложили пообедать в служебном буфете, послал подальше коридорного вертухая. Он ушел, сердито стуча сапогами, но быстро вернулся и бросил в дверной глазок записку.

"В конце концов, мне плевать, – прочитал я. – Можешь делать все что угодно. Светлана".

Листок был маленьким, и мне пришлось приложить немало усилий, что бы мое ответное послание получилось как можно более оптимистичным и вместе с тем довольно ядовитым.

Я постучал в дверь и когда язычок приоткрылся, щелчком пропихнул туда записку. Вертухай воспринял мое ответное послание довольно бурно. Судя по всему, свернутая в рулончик записка попала ему прямо в глаз.

Только поздно вечером в мою камеру вошел человек, который принес мне нечто более приятное, чем хриплые матюги за дверью. Это был вежливый милиционер.

– Все бунтуешь? – он присел на соседние нары и поставил на стол сразу три связки новых, сверкающих никелем кухонных наборов "первое-второе-третье". – От твоей жены, – пояснил он. – Но наши на тебя обиделись и не стали передавать.

– Обиделись на что? – безразлично спросил я.

– Не знаю. Я только пришел. Мне сегодня в ночь дежурить.

Милиционер был почти по-домашнему спокоен, благодушен и мне захотелось с ним немного поговорить.

– Как погода? – я провел пальцем по сияющей поверхности одной из кастрюлек. Таких туристических штук у нас дома не было и, наверное, Рая купила их ради меня. – Дождь идет?

– Даже не заметил, – милиционер снял фуражку и положил ее на стол. На козырьке головного убора желтым, электрическим светом поблескивали крупные дождевые капли.

Милиционер улыбнулся.

– Кстати, а у меня сегодня сын родился.

Мне оставалось только улыбнуться в ответ:

– Поздравляю.

– До этого моя жена только девчонок рожала, – пояснил милиционер. – А поскольку она у меня женщина упрямая, то я думал и четвертая девкой будет…

Я понимающе кивнул и приоткрыл крышку одной из кастрюлек. Там лежало пять котлет величиной с ладонь. Я сглотнул слюну, – последствия дневной голодовки давали себя знать.

Рая трижды бегала в КПЗ под дождем, подумал я. Но почему она не попросила свидания? Светка неплохо к ней относится, и Рая легко могла уговорить ее.

– … Вот такие, значит, дела, – мой надзиратель покашлял в кулак. – Слушай, может быть, выпьем по такому случаю?

– А тебе со мной можно? – я откусил от котлеты небольшой кусочек и внимательно, если так можно выразиться, пожевал его. – Ты же на работе.

Удивительно, но котлета была вкусной.

Милиционер отмахнулся.

– Тоже мне работа!.. Мне велели только за тобой одним присматривать. Ты же и с охраной можешь подраться, – пояснил он. – Светлана Петровна мне так и сказала, глаз, мол, с него не спускай. А мы что, так и будем друг на друга всю ночь пялиться? Кроме того, ты хоть малый шибутной, но не гад. Я же вижу.

Определение "не гад" немного позабавило меня. Не сомневаюсь, что у Светки оно не вызвало ничего, кроме самого отчаянного протеста.

– А в магазин кто побежит? – спросил я. – Мне, наверное, нельзя.

– А зачем в магазин? – удивился милиционер. – Закуска у нас с тобой есть, – он кивнул на стол. – А что касается пойла, то у нас и конфискованного навалом. Недавно мы один киоск пощупали, так веришь-нет, десять ящиков поддельного коньяка хапнули.

– Хапнули?

– Ну, конфисковали, какая разница?

Милиционер сунул руку за борт кителя и извлек оттуда бутылку конька.

– А пить-то его можно? – усомнился я.

– Ребята уже пробовали. Никто не умер.

Через полчаса сержант Вениамин Скворцов (так звали моего нового приятеля) был вынужден совершить еще одного ограбление вино-водочных складов следственного отдела возглавляемого Светланой Шарковской. Во-первых, мы ощутили с Веней некое сродство душ, а во-вторых, коньяк был действительно дрянь и не столько по качеству, сколько по количеству градусов.

Вернувшись из "экспедиции" Веня еще на пороге камеры с криком "ура!" извлек из оттопыренных карманов две бутылки. Забыв закрыть за собой дверь, он направился к столу.

После того, как мы прикончили вторую бутылку, Веня, давясь от хохота, поведал мне о странной реакции Светланы Петровны на какую-то записку, которую принес ей в кабинет сержант Миша Заболотный.

– Она догнала его в коридоре и ударила кулаком по спине, – смеялся Веня. – А потом собрала весь личный состав отдела и предупредила, что если еще кто-нибудь будет таскать ей записки от подследственных, она уволит его по собственному, то есть ее личному желанию.

– По-моему, это чересчур строго, – заметил я.

– Это еще что! – Веня отмахнулся. – Ты у нее в кабинете хрустальную пепельницу видел?

– Да, а что?

– Больше не увидишь. Говорят, разбила ее о голову какого-то типа. Потом этот тип признался в трех убийствах.

– Крутая баба.

– И не говори, – Веня кивнул. – У нас ее даже полковники побаиваются.

– Посадить человека ни за что может?

– Такая все может и особенно если захочет… А ты, случаем, не себя имеешь в виду?

– Угу.

– Это Светлана Петровна зря, конечно, – Веня потрепал меня по плечу. – Ты малый ничего.

Мне стало интересно и я спросил:

– А почему ты так считаешь?

– Черт его знает, – Веня простодушно улыбнулся и пожал плечами.

– Ты раньше, где служил?

– В ОМОНе. Ну, а как задело меня немножко автоматной очередью, так я сюда, в следственный отдел перебрался. Вроде как временно и на легкий труд. Я ведь даже не в охране КПЗ работаю, а так – куда пошлют. Вот только скучно здесь!.. Ей-богу, как в санатории живу.

Мы пропьянствовали с Веней едва ли не до самого утра и за это время успели переговорить обо всем: начиная от женщин и их коварства и кончая политикой. Совпадение наших взглядов было практически полным. На заключительном этапе пьянки мы, кажется, обнимались и клялись друг другу в вечной дружбе. Как я уснул, я уже не помню…

Утром я проснулся от громкого и многозначительного "м-да-а-а уж". Голова раскалывалась от боли. Я попытался открыть глаза, но приоткрылся только один, да и то с большим трудом.

Посреди камеры стояла Светлана Шарковская. Она грозно сверкала глазами и постукивала авторучкой по ладошке. Едва сдерживая стон, я посмотрел направо. Веня сидел на нарах в расстегнутом кителе и безуспешно пытался натянуть правый сапог на левую ногу.

– Я сейчас, товарищ капитан, – пообещал он.

Следователь брезгливо поморщилась.

– У меня вчера сын родился, – глупо улыбаясь, пояснил Веня. – И я это самое… Отметили мы тут немного, в общем.

– Немного, значит?

– Да, совсем по чуть-чуть…

Шарковская промолчала и отошла к окну. Я с трудом сел. Через минуту Веня пулей вылетел из камеры, забыв под нарами казенные портянки.

Светлана повернулась ко мне.

– Слушай, ты, – многозначительно начала она. – Когда я разрешила тебе делать все что угодно, я совсем не имела в виду твою вчерашнюю вечеринку. Ты не имеешь права спаивать охрану.

Я пожал плечами.

– Значит, я не правильно тебя понял.

В руках следователя тихо хрустнула ручка, но эмоционального взрыва не последовало. Светлана долго подыскивала нужные слова. Так и не найдя их, она присела рядом со мной на нары.

Мы посмотрели друг на друга.

– Мне кажется, что я способна понять много, – тихо сказала Светлана. – Но я не могу понять одного, почему к тебе тянутся люди?

– А почему они не должны этого делать?

– Потому что ты негодяй.

– Я веселый негодяй, – пояснил я. – Что касается интриг, то их последствия обрушиваются только на мою голову. Например, сейчас я сижу в одиночной камере и тихо страдаю…

– С похмелья? – съязвила Светлана. – Кстати, тебя не забывают. У тебя прекрасная жена, у тебя есть друг, который готов пойти ради тебя на любую глупость…

– Если бы ты только знала, как меня это расстраивает!

– … В твоей банде есть великолепная Настя, моя сестра, Гриша, а теперь и мой подчиненный. Ты знаешь, иногда я тебе завидую. Вам весело жить.

– Особенно весело мне становится тогда, когда мои друзья начинают проявлять свои индивидуализм. Кстати я очень тебя прошу не выгоняй со службы Веню. Во всем виноват я.

– О Боже!.. – Светлана встала и принялась расхаживать по камере. – Да если бы даже ты и попытался убедить меня в обратном, я бы тебе все равно не поверила. Всегда и во всем виноват только ты.

– Спасибо. Значит, я могу быть спокоен за Веню?

– Да шут с ним, с твоим Веней! У него два боевых ордена и совсем не за пьянку. Но я пришла сюда не затем, что бы успокаивать тебя относительно светлого будущего твоих собутыльников. Послезавтра у тебя очная ставка с пострадавшими. Я хочу спросить тебя, ты еще не передумал?

– А что, у меня появилась какая-то возможность тюрьмы?

– Ты не ответил на вопрос.

– Конечно, не передумал.

Светлана резко повернулась и направилась к двери. Прежде чем захлопнуть ее за собой, следователь оглянулась и нерешительно спросила:

– Может быть… Ну, это самое?

– Что, это самое? – не понял я.

– Господи, ну какой же ты тупой. Короче, опохмелиться не хочешь?

Я осторожно ощупал гудящую голову и спросил:

– А что, разве вчера мы не до конца опорожнили склады?

Шарковская резко захлопнула дверь.

Я со стоном рухнул на нары. Перед глазами все плыло и двоилось. Мне стало легче только после того, как некая таинственная личность просунула мне в дверной глазок ленточку аспирина. Я подобрал с пола таблетки и увидел на упаковке несколько строчек написанных либо человеком пытающимся изменить свой почерк, либо попросту сильно дрожащей рукой.

"Потерпи, – прочитал я. – Твоя жена уже здесь и я послал ее за квасом".

Автор послания предпочел остаться анонимом. Я почесал затылок и улыбнулся. Вычислить автора не составляло большого труда. Правда, Веня сильно рисковал. Повторная встреча со следователем грозила ему нечто большим, чем удар кулаком промеж лопаток.

Через день меня вызвали в кабинет следователя на опознание. Я вошел и осмотрелся. Кроме безликих понятых и самой Светланы там присутствовало еще несколько людей – так называемых подставных. Они сидели на скамейке у стены и с уважением смотрели на что-то записывающего в деле следователя Шарковскую. Вопреки положению об опознании, подставные были похожи на меня примерно так же, как младенец на старого бомжа.

Светлана хмуро взглянула на меня и кивнула головой на свободный стул у стены. Я скромно поздоровался и сел. Светлана снова склонилась над делом. За последнее время она довольно сильно осунулась и побледнела. До прихода потерпевших еще оставалось какое-то время, и я попытался завести непринужденный разговор.

– Ты слегка похудела, – как бы между прочим, заметил я, обращаясь к Светлане.

Следователь фыркнула.

– А тебе какое дело?

– Села на диету?

– Допустим, а теперь заткнись, пожалуйста

– А ты перестань злиться. Тебе не идет.

– А пошел ты, добренький!.. – не поднимая головы, буркнула следователь.

– Я бы, конечно, пошел, но боюсь, что ты меня не отпустишь.

– Ага, жди.

– Вот именно. От тебя не дождешься.

– Аферист.

Собравшиеся в кабинете удивленно переглянулись. Очевидно, такой не совсем обычный диалог между следователем и подозреваемым они слышали впервые. Что касается нас со Светланой, то наши словесные баталии уже давно перестали нас удивлять.

Я не прекратил своей болтовни даже тогда, когда в кабинет вошли братья Яковчуки. Они сняли шапки и тихо поздоровались.

Я хотел было встать и пожать им руки, но следователь остановила меня грозным окриком. Я немедленно возмутился и высказал следствию все, что подумал о нем в ту недобрую для него минуту. В кабинете сразу же возникла базарная неразбериха, причем многие из присутствующих опустили свои головы, что бы скрыть улыбки.

В конце концов, все расселись по своим местам. Светлана быстро прочитала формальные правила опознания, изредка бросая суровые взгляды на деланно-деревянные и готовые в любую минуту расплыться в улыбке лица присутствующих. Серьезными оставались только братья-разбойники. На их физиономиях отчетливо проступало затравленное выражение, которое можно увидеть разве что на лицах людей пришедших на чужой праздник по казенной нужде и ежесекундно ожидающих веселого подвоха.

– А теперь приступим, – Светлана строго посмотрела на братьев и кивнула на меня. – Итак, вы узнаете человека, который избил вас 20 октября на улице Туполева?

Кто-то из подставных весело гыгыкнул. Старший Яковчук побледнел и опустил голову. Его брат безучастно смотрел в окно. Оба родственника с силой массировали свои кроличьи треухи, словно надеялись с помощью этих манипуляций вернуть жизнь хотя бы одному кролику.

– Ну?.. – в глазах следователя мелькнуло недоумение. – Чего вы ждете?

– Тут его нет, – наконец нехотя выдавил старший.

– Что-что? – быстро переспросила Светлана.

Старший разбойник поднял глаза и быстро скользнул взглядом по моему лицу. Я дружески ему подмигнул. Яковчук-старший опустил голову.

– Точно нет, – уже куда более твердым голосом сказал он.

– Нет, – поддержал брата младший разбойник.

На лице Светланы появились нездоровые пятна.

– Вы уверены? – тихо спросила она.

– Ага.

– И все-таки я попрошу вас еще раз…

Я встал.

– Достаточно, – я поднял руки. – Признаюсь, братьев избил я. Кончай притворяться, ребята. Нам осталось только выяснить причину драки.

У Яковчука-старшего задрожал подбородок. История с мелким воровством чужой собственности – я уверен, что не единственной – вот-вот могла по-петушиному захлопать крыльями и заорать во всю глотку.

– Мы это… Мы пойдем, – старший брат взял за руку младшего и потянул его к двери. – До свидания.

Мы встретились взглядами со следователем. Я улыбнулся и развел руками. Светлана сама подсказала мне идею – ее взаимозаменяемость с сестрой была просто феноменальной. Я уверен, что Надежда отлично справилась с ролью следователя, посетив накануне на дому братьев-разбойников и поговорив с ними. Мама сестер Шарковских была права, когда утверждала, что ее дочки побеждают по очереди.

Вместо казенного "Все свободны, кроме задержанного", Света закончила опознание нервно-неформальным "Пошли все к черту!" Потом она долго стояла у окна и рассматривала проезжающие машины. Когда она, наконец, вернулась к столу, я уже успел выкурить сигарету. Мы снова посмотрели друг на друга. Красивое лицо следователя можно было бы назвать идеальным, но его немного портили устало опущенные уголки губ.

Первым глаза отвел я. Светлана усмехнулась.

– Интересно, – спросила она, – Когда ты успел запугать этих типов?

– Ты забыла, что все это время я сидел в КПЗ, – напомнил я. – А, во-вторых, я просто не мог знать их раньше.

– Действительно странно, – Светлана потерла лоб. – Вчера утром я беседовала с ними и не заметила ничего необычного.

Значит, Надежда Шарковская посетила Яковчуков вечером. Что ж, братьям не повезло. Надежда слишком долго проигрывала и вчера попыталась взять реванш. На месте братьев-разбойников не пожелал бы оказаться даже потенциальный самоубийца или фанатичный камикадзе.