Изо всех сил

Как с парашютом садилась – не помню… В себя на земле пришла – и бегом к Катьке.

А она за лицо обоими руками держится и стонет:

– Господи, да кто же меня теперь замуж возьмет?!..

Оторвала я ее руки от лица. Смотрю – осколки поверху прошли, брови рассекли, лоб и только на одной щеке маленькая царапина.

Я говорю:

– Катенька, это ничего… До свадьбы заживет.

А Катька мне сквозь слезы шепчет:

– Да не будет никакой свадьбы!.. Господи, и что только Петька в тебе нашел-то?!

Обидно мне стало. Даже руки у меня от той обиды задрожали.

– Может, что и нашел – говорю, – тебе-то какое дело?

Катька кричит:

– А такое!.. Ты Петьку прогнала? Вот и не лезь теперь к нему!

Я кричу:

– А вот захочу и полезу!.. И ничего ты мне не сделаешь.

Мимо какая-то пехотная часть шла. Если бы не мы – потрепал бы их «мессер». Так что сбитого фашиста солдаты наши чуть ли не руки приняли.

Полковник подошел. Посмотрел он на нас, улыбнулся и спрашивает:

– Девочки, вы, что тут драться собрались, что ли?

Немца привели. Ух, и гад нам попался!.. Вся грудь – орденах и рожа как у пса-рыцаря из кино «Александр Невский».

Немец морду задрал и лопочет что-то полковнику через переводчика.

Полковник на нас пальцем показал и говорит:

– Ты не мне, ты им, сукин сын, докладывай.

Посмотрел на нас немец – поморщился… Но козырнул все-таки, потом говорит:

– Майор фон Отто Краух. Совершил триста боевых вылетов. Уничтожил девяносто восемь самолетов противника. В последнем бою своим первым тараном сбил… – еще раз осмотрел на нас немец, еще раз поморщился: – Сбил двух советских ассов.

Двух ассов!.. Хитрый счет у войны. Дотянул-таки до желанной цифры «100» фашист. Правда, «ассы» ему не очень бравые попались: полуослепшая от собственной крови девушка-летчица да стрелок-штурман, которая только и могла, что запустить в немца куском печенья.

Улыбнулся наш полковник: вроде как юбилей у «фона» случился. Сотня, все-таки. Наградить бы нужно его, только чем?.. Снял полковник свою фуражку, отцепил от нее звездочку и на грудь немца, рядом с крестами, приколол.

– Спасибо тебе, гад, – говорит, – за девочек, за твой таран и за то, что они живы остались. Носи свою последнюю награду на здоровье, сволочь.

Даже мы с Катькой и то засмеялись… Сквозь слезы, правда.

А с Петькой у нас так ничего и не получилось.

Уже в госпитале узнали мы с Катей, что три дня спустя 346-й истребительный полк, почти в полном составе, штурмовал железнодорожный узел Перелешино. Бой был страшный… Но кто-то из ребят все-таки успел увидеть, как из последних сил, почти над самой землей, тянул и тянул к жирной «гусенице» фашистского эшелона доверху залитого топливом для танков, объятый пламенем Петькин «Як»… Даже могилы и той от Петьки не осталось.

С тех пор прошло уже много лет, но каждую весну мне снится Петька. Как живой стоит он передо мной, улыбается чуть виновато своими огромными глазами и молчит.

Люди правильно говорят, у войны не женское лицо… Но никто не знает, какая у нее память.

Точка на карте

1.

Говорят, есть такая наука – «теория катастроф». Я не берусь судить, насколько продвинулись математики, пытаясь взять на короткий поводок парадоксальную непредсказуемость Его Величества Случая, впрочем, одно я знаю наверняка, иногда этот шутник в лихо сдвинутой набекрень короне кладет человеку на плечо свою тяжелую руку и, оглянувшись, ты вдруг видишь его доброе, улыбающееся лицо.

– Ты готов?

И в полете на малой высоте у тяжелой винтокрылой машины вдруг отказывает двигатель…

– Ты готов?

И на последних каплях горючего, сплевывая кровь с прокусанных губ, ты пытаешься посадить вертолет на крошечный «пятачок» между камней…

– Ты готов?..

…Вертолет Кости Виноградова разбился на шестьсот километровой трассе между Дудинкой и Гыданской губой. Так называемый «северный завоз» девяносто шестого года был одним из самых нелепо организованных. Мы трижды, почти на бреющем, прошли трассу, но Костин «Ми-8» попал в пургу. Заснеженная тундра цепко держала свою тайну.

Через три дня охрипший от спирта и мата командир отряда Мишка Егоров вдруг сник и, казалось, постарел на несколько лет.

– Кто-то должен ехать к ней… – сказал он, стараясь не смотреть на наши лица.

Все знали, к кому и куда нужно было ехать. Костя Виноградов всегда носил в нагрудном кармане фотографию красивой женщины с огромными и веселыми голубыми глазами.

2.

Люба поняла все и сразу. У нее вдруг задрожало лицо и молодая женщина без сил опустилась на диван. В крохотной комнате громко стучали часы, а на стене висела большая фотография улыбающегося Кости.

Может быть, нам нужно было сказать что-то еще, но мы с Сережкой топтались на пороге и рассматривали свои унты. Потом мы ушли…

В гостиничном номере Сережка сорвался. Он кричал про проклятую Гыданскую губу, про дураков-начальников и в кровь разбил кулак о стену.

Когда мы пили спирт, Сережка вдруг стал иронизировать над моей бородой. Он делал это всякий раз, когда злился на самого себя. Но я молчал… У Сережки были мокрые глаза и толстые, потерявшие привычную форму, губы.

– Суки, ах, какие же суки!.. – он ударил покрытыми ссадинами кулаком по столу. – Я не хочу и не буду больше камикадзе!

В последнем полете у нас с Сережкой полностью вышли из строя навигационные приборы и связь. Старенький «Ми-8» был слишком немощен, чтобы бросать вызов вечной тундре. Мы шли почти вслепую, пробиваясь через две бури: начинавшуюся снежную и магнитную, которая легко сводила с ума простенький компас.

3.

Люба пришла к нам утром. У нее было бледное лицо и удивительно спокойные, но ставшие вдруг еще более огромными и светлыми глаза.

Сережка едва успел натянуть на себя одеяло, чтобы скрыть голые ноги.

– Я поеду с вами, – сказала Люба. – Я знаю, где Костя.

Она даже не посчитала нужным сказать, что Костя жив.

– Мы уже искали его, – сказал я.

– Значит, плохо искали. И вы не знаете, где он.

Я смотрел в глаза женщины и пытался найти в них признаки надвигающегося безумия. Но их не было…

Люба улыбнулась и сказала, что у меня очень красивая борода.

– Оборвать ему надо бороду эту… – проворчал Сережка. – Он с ней на святого похож. Во время слепой посадки неизвестно кому молиться, то ли Богу, то ли ему.

Люба улыбнулась Сережке и посмотрела на меня.

Я не знаю, как назвать то чувство, которое овладело мной в ту минуту: это была и растерянность, и надежда, и просто страх. Да, мы искали Костю с воздуха. Мы предположительно знали его маршрут, но пурга могла отбросить обессилевшую машину далеко в сторону. В поисках на земле нам могли бы помочь ненцы, но они уже ухолили с оленьими стадами на юг и не оглядываться назад. Их шаманы говорили, что смотреть на надвигающийся черный Север – дурная примета…

4.

В кассе аэропорта сказали, что билетов до Норильска нет. Люба заплатила за билеты втрое. Она всегда оказывалась впереди нас и даже в Норильске спокойная и энергичная Люба, а не мы, договаривалась с местными вертолетчиками о полете в Дудинку.

Дома, в отряде, остался только Мишка Егоров. Он сидел за столом в огромной холодной комнате и бездумно смотрел в угол…

Люба сказала, что знает, где Костя.

Мишка усмехнулся и сказал:

– Вы говорите так уверенно, словно у вас есть карта, а на этой карте, в нужном месте стоит галочка.

Люба промолчала.

– Топлива только на один вылет, – сказал Мишка, стараясь не смотреть на Любу. Он, как и я, боялся столкнуться с безумием, а не с надеждой. – И у вас все-таки нет карты. Я уже сказал, что не могу на своей «восьмерке» шарить над тундрой. Но если вы найдете Костю, я вас вытащу хоть с того света. С ненцами можно договориться насчет оленей и проводников. Кстати, не оставляйте батарейки в рации… Они замерзнут.

Старик-ненец мотал головой, отказываясь идти навстречу полярной ночи. Сережка предложил ему целую ванну спирта. Но старик давно бросил пить и строго-настрого запрещал своим пятерым сыновьям прикасаться к спиртному.

Тем не менее, на следующее утро из стойбища вышли четыре оленьи упряжки. Трудно сказать, что помогло убедить упрямого старика, то ли немыслимые деньги, которые предложила ему Люба, то ли ее огромные и светлые глаза еще более немыслимые на нашей грешной земле…

5.

Только тот, кто пережил Полярную Ночь, знает, что по-настоящему обжигает не огонь, а холод. Жар обжигает только кожу, холод мертвит, проникая внутрь и рождает первобытный ужас перед неизбежным. От солнца можно спрятаться в тени, но холод приходит ниоткуда и царит везде.

Мы шли вперед и не видели ничего кроме дороги, которой, в сущности, не было. Дорога была там, уже сзади нас, а впереди лежала белая, нетронутая пустыня.

На третий день пути у Сережки стала сползать кожа с обмороженного лица, и он поклялся отпустить себе бороду. Когда нас застигала пурга, мы ложились рядом с оленями, а когда она кончалась, не было видно рогов ближайшей упряжки.

На четвертый день пути старик-ненец отказался идти вперед. Инстинкт подсказывал ему, что мы подошли к точке возврата, после которой уже не будет пути назад. Старик верил не в нашу рацию, не в Мишкин вертолет на далеком аэродроме, а в солнце, которое появлялось из-за горизонта уже меньше, чем на час.

Я не стал с ним спорить. Даже словоохотливый Сережка молча сидел на нарах, очищая лыжи от налипшего снега. А в глазах Любочки не было ничего кроме отчаянной и немой мольбы…

На следующее утро, две оленьи упряжки повернули на юг, две пошли дальше на Север. Наши олени оглядывались и с тоской смотрели на своих товарищей…

6.

За семидесятой параллелью есть чуть ли не единственное на весь Гыданский полуостров плоскогорье. Его восточную сторону наши ребята в шутку называли Вороньими Камнями: похожий сверху на длинный птичий клюв мыс из огромных валунов далеко врезался в тундру. Кончик «клюва» лежал примерно в двадцати километрах от нашего пути.

У нас оставалась уже только одна оленья упряжка, да и от той было мало проку. Голодные олени с каждым разом все труднее поднимались на ноги и смотрели на нас влажными, обреченными глазами.

Сережка обморозил левую ногу и сильно хромал. Мне все чаще приходилось подставлять ему свое плечо. Одна Любочка, казалась, не знала усталости.

– Двужильная она, что ли?!.. – удивлялся Сережка.

Потом была пурга и она продолжалась сутки… Мы, прижимаясь к теплому оленьему боку и слушали, как бьется его сердце.

Любочка начала кашлять. У Сергея поднялась температура, и иногда он бредил: ему казалось, что он весело болтает с девушками на берегу теплого моря.

После пурги встать смог только один олень из четырех оставшихся. Оленя завали Тыгыр и он был вожаком уже не существующего стада.

Я уложил Сережку на нарты. Он тихо позвал меня.

– Смотри! – Сережка протянул мне листок, вырванный из ученической тетради – Это я нашел у Любы…

На листке была нарисована твердой мужской рукой карта с проложенным на ней маршрутом Кости из Дудинки на Гыданскую губу. Рядом с «клювом» Вороньих Камней стояла точка с росчерком, делавшим ее похожей на падающую звезду.

– Мы идем туда… – Сергей жалко улыбнулся, и его обмороженное лицо стало похоже на вырезанную из дерева маску. – У Любы все-таки есть карта… Ты не заметил, а Люба повернула к Вороньим Камням еще до пурги.

– Зачем?

– Глупый вопрос… Неужели ты не понял? Мы шли к этой точке с самого начала.

У меня вдруг ослабли ноги, и я почувствовал, как мне больно дышать вымороженным до синевы воздухом тундры.

– Полгода назад Костя был в отпуске. Наверное, они болтали о его работе, и Костя нарисовал карту, – сказал Сергей. – Но я уверен, что точку на этой карте Люба поставила сама.

Сережка был прав… Он был прав потому что еще никто не получал писем с того света с координатами могилы отправителя.

Сергей вытащил из-за пояса кухлянки батарейки для рации. Нам оставалось только вызвать Мишку Егорова и уже через семь часов мы были бы дома.

Я не знаю, слышала ли наш разговор Люба. Если нет, то она все поняла по нашим глазам. Люба молча стала на лыжи и пошла вперед. Она не оглядывалась, и поземка быстро заносила ее следы.

Я уронил батарейки в снег… Когда я поднял их, в них уже не было ни капли тепла.

7.

Я тащил нарты вместе с Тыгыром. Иногда олень косился на меня и испуганно всхрапывал.

– Мы же сдохнем здесь! – Сережка был готов кричать, но у него уже не было сил. – Пойми, просто сдохнем!

Я закрывал глаза, и земля падала мне навстречу. Тундра поднималась на дыбы и казалась мне вязкой, как болото, стеной. До точки на карте оставалось меньше километра, когда я натолкнулся на упавшую Любочку. Она улыбалась…

– Там… Смотри! – она попыталась повернуть голову. – Видишь?!..

Я смотрел на едва заметный над снегом оранжевый край палатки и был готов заплакать от бессилия. Я попытался уложить Любочку на нарты, но не смог. Она встала сама, и я видел, каких усилий ей это стоило. Последние метры мы тащили нарты втроем: двое умирающих от усталости людей и олень.

– Тыгырчик!.. Тыгырчик!.. Ну, еще чуть-чуть! – вместе со стоном выдавливала из себя Любочка. У нее пошла из носа кровь…

Если бы мы не натягивали лямки нарт, мы просто упали на снег. Чтобы облегчить наш груз, Сергей сполз с нарт и мне пришлось возвращаться за ним. Он часто терял сознание и в бреду снова болтал с девушками на берегу теплого моря.

– Там… Смотрите! – шептал он. – Ну, видите?!..

8.

Костя был жив… У него была сломана ключица. Воспаление легких убивало его сильное тело медленно, с большим трудом и у Кости еще оставался шанс.

До того как стать врачом, Любочка работала медсестрой, но делать уколы обмороженными руками мы смогли только вдвоем с ней.

Потом я вызвал по рации Мишку Егорова и пошел готовить площадку для посадки. Я плохо помню, как мне удалось расставить банки с сухим горючим по ее углам, как Любочка плакала, пытаясь найти непослушной иглой вену на моей руке, и как Мишка Егоров отталкивал меня от чуть живого Тыгыра, которого я пытался привязать на длинных лонжах к вертолету.

Самого полета я не помню вообще. Я пришел в себя, когда мне помогали выйти из вертолета и я натолкнулся на уже успевшего встать на колени Тыгыра…

9.

Как шутил Сережка, меня спасло от того, что пришлось пережить в больнице Косте, Любочке и самому Сережке, моя борода.

– Нет, вы смотрите, это же меховой шарфик! – доказывал Сережка смешливым медсестрам. – Или даже коврик. Если спать на снегу, борода может с успехом заменить спальный мешок.

Улыбался даже Костя, хотя ему было трудно не то, что улыбаться, а просто говорить.

Любочка выздоравливала медленнее всех. Про точку на карте я решился спросить ее только после того, как врачи заверили меня, что все самое худшее уже позади.

– Я знала, что рано или поздно ты спросишь, – огромные глаза Любочки чуть заметно улыбнулись. – Ладно… Когда пятнадцать лет назад Костю забирали в армию, мы были еще, в сущности, детьми. Дети не оригинальны в своих выдумках, но они вкладывают в них кусочек своего сердца. Костя уже тогда бредил полярной авиацией, и я сама предложила ему каждый вечер, ровно в одиннадцать смотреть на Полярную звезду. Смешно!.. Это было местом нашей встречи.

Прошло только полгода и я пропустила наше очередное «звездное свидание». Как раз в это время целовалась с другим парнем. Не думаю, что меня мучила совесть, когда я вспомнила о Косте… Перед тем, как лечь спать, я долго стояла перед зеркалом и думала о том, какая я красивая.

А ночью мне приснился страшный сон: Полярная звезда упала с неба на мои ладони и превратилась в «похоронку» на Костю. Я закричала от ужаса и проснулась… Афганистан был несоизмеримо ближе любой звезды, но там стреляли.

Писем от Кости не было три месяца, а потом он написал мне что «немножко ранен» и лежит в госпитале в Москве. Я полетела к нему сломя голову, еще даже не понимая, что делаю свой главный выбор в жизни. Когда я, наконец, поняла это, я рассказала Косте не только свой страшный сон, но и его причину. Наверное, я представляла в эту минуту довольно жалкое зрелище. Костя просто рассмеялся… Он погладил меня ладонью по щеке и сказал, если я еще хоть раз поцелуюсь с кем-нибудь, он обязательно оборвет мне уши.

Сережа был не прав думая, что я поставила точку на карте сама. Тогда… В тот последний вечер, мы действительно болтали с Костей о его работе. Он нарисовал мне карту. Когда он хотел положить ручку в карман рубашки, ручка вдруг упала и оставила на карте точку крохотную, похожую на падающую звезду.

Костя долго рассматривал эту случайную «звездочку», потом улыбнулся и вдруг припомнил мне мой давнишний «грех» – наше не состоявшееся звездное свидание. Конечно же, это был не упрек, а только веселая и добрая насмешка, но я почему-то вдруг страшно разозлилась. Я накричала на Костю, скомкала листок и бросила его в угол… Костя поднял листок, и я увидела его глаза. Они были… – Любочка замолчала. – Я не знаю почему, но мне вдруг стало страшно. Костя сказал: «Знаешь, а ведь все-таки ты не пришла тогда… К нашей звездочке».

Листок так и осталась лежать на столе, пока не пришли вы с Сережкой. Уже ночью я вспомнила о карте и долго смотрела на падающую «звездочку»… И я понимала только одно, об этой «звездочке» знаем только мы двое – я и Костя. Поэтому я не сказала вам о «карте». Вы просто не поверили бы мне…

– Да я и сейчас не верю! – невольно вырвалось у меня. – Что дальше?..

– Пожалуй, это все, – молодая женщина пожала плечами. – Правда, я не знала, что нам придется идти пешком. Обо всем остальном ты сможешь догадаться сам, это не трудно…

Любочка устало улыбнулась и замолчала. Я потер лоб, собираясь с мыслями.

Костя летел один и разбился почти на середине трассы. О том, чтобы добраться пешком до Дудинки или стоянки геологов-буровиков на Гыданской губе ему не стоило было и думать. Но ждать он тоже не мог – пурга погребла место аварии и пожара под толстым слоем снега и увидеть его сверху было практически невозможно. Костя дважды замечал наши «Ми-8», но мы взяли место аварии в «вилку» обойдя его справа и слева.

О чем тогда подумал Костя?.. О «звездочке» на карте и о том, что ему придется пережить собственную смерть. В эту смерть должны были поверить мы, его друзья, но не женщина с огромными глазами в далеком городе.

Костя взял с собой все, что могло спасти его от холода и голодной смерти. Он хорошо помнил примерные координаты «звездочки» и прошел двадцать три километра до «Вороньего клюва»… Это был его крохотный шанс спасти жизнь, пережив собственную смерть.

– Но ведь это же все случайность! – я смотрел на Любочку и, все-таки понимая всю ее довольно простую логику, еще не мог поверить в нее. – Костя мог разбиться далеко от «Вороньего Клюва», ты могла выбросить листок с картой, забыть о нем… Да мало ли еще что могло произойти?!

– Ты знаешь, – Любочка виновато улыбнулась. – Однажды я поняла, что в мире нет ничего случайного… Ничего! Понимаешь?

10.

Я рассказал эту историю Сережке и Мишке Егорову. Они выслушали ее молча и предложили выпить за второе рождение Кости.

Поздней весной, Сережка попытался вытащить из тундры неподготовленную группу геологов и пропал в районе большого Гыданского плоскогорья. Я и Мишка Егоров искали его неделю и четыре раза сажали вертолеты у «Вороньего клюва». Там, у «звездочки»… Но Сережки не было. Он выбрался сам к енисейскому заливу худой, оборванный, голодный и украшенный давно обещанной бородой.

Забирая его от рыбаков, злой как черт Мишка не выдержал и дал ему подзатыльник. Сережка чуть не подавился рыбой и удивленно посмотрел на командира. Мишка сказал ему, что мы ждали его у «Вороньего клюва» возле той самой «звездочки». Сережка виновато улыбнулся: такая простая мысль не приходила ему в голову.

Любочка оказалась права: ничего случайного в этом мире просто не существует…

Белая мышь

1.

Наташа ходила по комнате и терла щеку… Мысли молодой женщины были ужасно гордыми и мучительными. Мысли властно обнимали и грели, как гриппозный жар и, собственно говоря, если бы саму Наташу вдруг попросили сказать, о чем она думает, она вряд ли смогла ответить. Но молодая женщина наверняка припомнила как-то раз промелькнувший в телевизоре заносчивый заголовок: «Ее все предали, а она всем отомстила!..»

В высокомерном деспотизме странных мыслей – таком же неистребимом как потливость в простудной горячке, – определенно было что-то нехорошее и болезненное. Но Наташа ничего не могла с собой поделать: молодой женщине было приятно страдать и ей хотелось именно страдать, а не, допустим, мыть на кухне посуду. Наташка терла и терла щеку, щека стала совсем горячей, а от ногтей вдруг запахло свежим лаком.

Все началось вчера с утверждения подружки Ольки: «Если у мужа есть заначка, значит, он уже тебя не любит!» Наташка не стала возражать подруге и позже, весь вечер, сердилась на Мишку. Она молча смотрела, как ее муж ест ужин, затем как он смотрит телевизор, кормит рыбок в аквариуме, а в завершении всех дел возится со старым компьютером.

«Типичный одомашненный деспот!» – вынесла свое пренебрежительное заключение Наташка.

– Ты что дуешься, как мышка-норушка на крупу? – поинтересовался муж.

– Ничего! – отрезала Наташка. – И, кстати говоря, я не мышка!

– Правильно, – согласился муж и улыбнулся. – Ты – не норушка, ты – белая, домашняя мышка.

Короче говоря, вчерашний вечер получился молчаливо-мучительными. Наташка решительно прерывала все дальнейшие попытки мужа заговорить с ней.

«Нет, Олька все-таки не дура, – продолжала рассуждать про себя Наташка. – Она уже два раза разводилась, а я?!..»

Оля была одинокой и гордой женщиной. И Наташе то же вдруг захотелось стать такой.

«Если у Мишки есть заначка, я уйду к маме!» – наконец решилась она.

На секунду Наташка представила себе, как она – бледная, ужасно гордая и неприступная – стоит на пороге квартиры с чемоданом. Где-то там, на заднем плане, мелькнуло Мишкино лицо – не менее бледное, чужое и потеряно жалкое…

2.

От письменного стола Мишки пахло сигаретами и еще чем-то неопределенно мужским.

«Дешевым одеколоном, наверное…» – недобро усмехнулась Наташка.

За пару минут молодая женщина обшарила все ящики стола, заглянула под крышку и даже попыталась поднять ее. Но тайного клада не было. Наташка довольно бегло осмотрела два подоконника и тумбочку с телевизором. Заначки не было и там…

Однокомнатная квартира вдруг показалась молодой женщине ужасно маленькой. Наташка подошла к шкафу. Бабушкин шкаф был еще более старым, чем письменный стол. Под его единственной, широкой дверцей располагались два выдвижных ящика.

«Нет, шкаф это место скорее для женской заначки, – подумала Наташка. – Я же каждый день в нем что-нибудь перекладываю…»

Она заглянула за шкаф. У нее тут же радостно и зло екнуло сердце – там, на полу, между стеной и шкафом лежал небольшой, зеленый рулончик, туго и густо перемотанный леской. Иногда Мишка ездил на рыбалку, и леска говорила о том, что это именно он, Мишка, обмотал загадочный рулончик.

Наташка просунула руку в щель между шкафом и стеной. Ей мешал изогнутый угол трубы отопления – гладкий и холодный металл сильно давил на локоть.

«Все равно достану!..» – уже не на шутку рассердилась Наташка.

Конечно, можно было сходить за шваброй и попытаться достать предполагаемую Мишкину заначку снизу, но добыча казалась уж очень близкой. Наташка прикусила губу и втиснула руку дальше. Ее пальцы слегка коснулись рулончика…

«Еще чуть-чуть!.. Ух, и устрою же я Мишке «Исповедь непокоренной»!..»

Очередной рывок руки вперед заставил Наташку вскрикнуть от боли. Она инстинктивно попробовала вытащить руку, но вдруг с ужасом поняла, что рука застряла. Шкаф и труба парового отопления держали как клещами. Любые попытки не просто пошевелить рукой, а даже сесть удобнее, вызывали невыносимую боль в локте.

Наташка испугалась и с силой рванула руку. Боль стала просто чудовищной. Перед глазами вспыхнули огненные круги, а на лбу выступила холодная испарина…

3.

… Два часа изнурительной, крайне болезненной борьбы почти лишили сил молодую женщину. Отдыхая, она сидела, неудобно привалившись боком к стене. Страшно ломило не только зажатую в щели руку, но и затекшую поясницу.