Изо всех сил

Время прошло – тронулись дальше. А дальше – лог… Старые ивы на взгорье накренились, словно дорогу рассматривают: кто там, мол, едет? Было солнышко – и нет его. Тень вокруг, сырость… Старыми грибами пахнет.

А лог все ниже, все темнее… Сучок треснет – поневоле вздрогнешь, ветерком сзади потянет – оглянешься. Ивы наверху с солнцем играют: упадет на землю лучик, а там, за ним, опять темнота прячется. На пенек какой-нибудь взглянешь и уже, кажется, словно чьи-то глаза на тебя таращатся.

Пассажирка смеется:

– Как в сказке, дедушка!

А что ж?.. Может и в самом деле как в сказке. Лог, поди, большой, а человек в нем маленький. Только сказочный страх – он легкий, сердца не ранит… Когда человек сам себе маленьким кажется, сказка его и хранит своими добрыми чудесами.

Через лог перебрались, – на шоссе опять машина стоит. Мужик колесо меняет. Оглянулся он, на пассажирку деда Тимофея глазами зыркнул. Ни слова не сказал – опять в работу уткнулся.

А дед Тимофей на всякий случай ход сбавил. Мало ли, мол, что?.. Вдруг людям ссорится надоело?

Когда рядом проезжали, мужик ворчит себе под нос:

– Все бабы такие! Что в лоб, что по лбу…

Женщина покраснела и кричит:

– А ты!.. Осел ты, вот ты кто!

Мужик кричит:

– К чертовой матери, развод!.. Завтра же.

Женщина кричит:

– Испугал!.. Катись отсюда!

Дед думает: нет, нужно снова ходу прибавить. А то подерутся еще. Отъехали подальше.

Женщина себе под нос ворчит:

– Вот не прощу и все!.. Никогда не прощу.

Дед думает: вот народ, а?.. И чего им только не хватает? Все бегут куда-то, торопятся. Куда и зачем?.. А затем, что по прямой линии норовят они по жизни проскользнуть. Мол, кратчайшее расстояние между двумя точками есть расстояние, которое на глазок прикинуть можно. А, значит, и рассчитать не сложно: от точки до точки. Для себя рассчитать, не для других…

Минут через двадцать вильнула старая дорога в сторону, потом в другую… По крохотному мостку через речушку перебрались. Дед Тимофей этот мосток любит. Скрипит он забавно: кгыр-р-р, а ударит колесо по дереву, мосток сразу в ответ – да. И снова – кгрыр-р-р, да!.. Со всем соглашается старый мосток, видно не мало на своем веку перетерпел, немало повидал.

Дальше – поле… Трава по пояс, хоть купайся в ней. Спрыгнула с телеги женщина, за ромашками потянулась. Венок сплела, но сразу видно, слишком нервные у нее пальцы, слишком торопливые. Одна ромашка под колесо телеги упала, потом другая. А она словно их и не видит, о своем думает. Что ж, ромашек в поле много, больше, чем мыслей у человека в голове.

Снова свернула старая дорога… А на шоссе опять машина стоит.

Мужик издалека кричит:

– Последний раз говорю, садись в машину!

Женщина венок на голову одела и кричит:

– Ни за что!..

И главное так громко, что у деда Тимофея в ухе зачесалось.

Мужик свое:

– Да пойми же ты, в конце концов!..

Женщина своим обрывает:

– Надоело понимать, на-до-ело!

Березовая рощица началась. Дождь недавно прошел и вот загадка: в логу все ж таки суховато было, а в роще – лужа за лужей. Самая худшая и разбитая часть дороги – как раз в конце рощицы. Так телегу качает, только успевай за бидонами да пассажиркой присматривать.

Но кончилась рощица. Солнышко в глаза брызнуло… Возле одинокой старой березы остановились лошади. Оглянулась обе и на деда смотрят: мол, что делать будем, хозяин?

А дед Тимофей мужика под березкой сначала и не заметил: тот сидит, скорчился и за руку держится. Слез дед с телеги. Сзади женщина шею тянет, высматривает, что там?.. Почему стоим?

Мужик поморщился и говорит:

– Слышь, Наташка.

Женщина испуганно:

– Что?!

Мужик от боли зубами скрипнул и говорит:

– Разбил я машину… Там на шоссе разбил.

Вскрикнула женщина, к мужу бросилась… Осмотрела его. А у самой слезы по щекам – в два ручья.

– Коленька, милый, – шепчет, – как же ты так, а?!

Мужик говорит:

– А я что?.. Я ничего. Рука вот только…

Женщина сквозь слезы шепчет:

– Болит, да?

Мужик стонет:

– Да не рука у меня болит, а… Господи, что же я с такой дурой связался?!

Женщина говорит:

– А сам?!..

Ну-у-у, думает дед Тимофей, тут уж не до разговоров.

Кашлянул он в кулак и говорит женщине:

– На телегу усадить вашего мужа нужно. Райцентр уже близко.

Засуетилась женщина. Кое-как усадили мужика на телегу.

Женщина просит:

– Дедушка, побыстрее, пожалуйста!

Дед думает: теперь по шоссе нужно ехать, теперь время дорого. Разогнал дед Тимофей свою пару вороных, только ветер в ушах засвистел. Домчались быстро, прямо к поликлинике дед своих пассажиров подвез.

Спрыгнул мужик с телеги – охнул, присел от боли… Но на жену оперся – справился с болью, устоял-таки. Медсестра выбежала. Вот так вдвоем и повели они мужика вверх по порожкам к докторам…

Только к полудню сдал дед Тимофей свой товар на молокозавод. Ух, и бюрократия там у них, честное слово!

На обратном пути, смотрит дед Тимофей, на автобусной остановке знакомая парочка сидит: мужик с перевязанной рукой и пассажирка-красавица рядышком. Оба уставшие, даже испуганные какие-то и не ругаются больше. Только друг на дружку посматривают, молчат и вроде как улыбаются. Почти незаметно, одними глазами улыбаются, но, главное, что не злятся уже… Не кричат.

Дед Тимофей тоже улыбнулся и думает про себя: а вот если бы не я, тогда чтобы у этих двух получилось, а?.. Ничего путного, наверное. Потому что жизнь это вам, граждане, не кратчайшее расстояние между «А» и «Б».

«Хотя с другой стороны, я-то что?.. – рассуждает дальше дед Тимофей. – Пожалуй, даже и ничего. Просто я молоко в райцентр вез вот и все».

Снова улыбнулся дед, затылок почесал… Нет-нет, не простая все-таки эта штука – человеческая жизнь. Вот попробуй, разбери, есть у нее судьба или нет? Ни одна наука этого не знает. Но если есть, то хорошо быть для кого-то судьбой в этой жизни, пусть случайной, пусть мимолетной, пусть почти незаметной… Но, главное, – терпимой и по-божески доброй.

Чистое сердце

1.

Вероника была готова расплакаться.

– Доктор, пожалуйста, поверьте, если бы я могла сама разобраться во всем, то не пришла к вам! – молодая женщина по-девчоночьи всхлипнула носом. – Я запуталась, мне больно и я не знаю, как мне жить дальше. Господи, да за что же мне такое наказание?!..

Скрывая улыбку, психотерапевт Николай Петрович потер лицо ладонью.

– Доктор, вы опять смеетесь!.. – по щекам Вероники побежали слезы. – Меня никто не понимает и я скоро с ума сойду!

– Хорошо, давайте разберемся во всем по порядку, – Николай Петрович пытался стать серьезным, но, тем не менее, в его глазах продолжали светиться веселые искорки. – Итак, вы замужем. Как вы относитесь к своему мужу?

– Миша очень хороший, но я люблю его совсем чуть-чуть. Понимаете, доктор…

– Понимаю, – перебил Николай Петрович. – Недавно вы встретили своего школьного друга и вдруг поняли, что по-настоящему любили только его всю свою жизнь. Но, кроме того, вы уже давно и безнадежно влюблены в начальника по работе Вениамина Сергеевича. Он старше вас на пятнадцать лет, женат и похож на симпатичного шпиона Штирлица. Знаете, не удивительно, что вы плачете… Вы любите трех мужчин сразу.

Николай Петрович закрыл лицо руками, выдавил тихое «Ой, мамочка родная!..» и захохотал.

Вероника заревела навзрыд.

– Действительно, с ума сойти можно! – сквозь смех простонал врач.

– И сойду!.. – захлебываясь слезами, пообещала Вероника.

В кабинет заглянула медсестра. Она округлила глаза от удивления, едва взглянув на парочку за столом, и тихо закрыла дверь.

Николай Петрович не без труда справился со смехом.

– Знаете, Вероника, ко мне обращаются разные люди, в том числе и те, которые действительно нуждаются в помощи. Но ваша проблема настолько элементарна, что, простите, похожа на простую детскую занозу. Эту занозу можно вытащить всего за пару минут. Хотите, вы сделаете это сами и без моего участия?

– Хочу! Любой ценой хочу, – Вероника вытерла слезы и с надеждой посмотрела на врача. – А как?

– Очень просто. Вам будет немножко больно, но вы справитесь. А теперь слушайте меня внимательно…

Николай Петрович понизил голос до шепота. Вероника слушала молча, и уже через пару минут в ее глазах было куда больше удивления и светлого ужаса, чем в глазах случайно заглянувшей в кабинет медсестры.

2.

…Вероника пряталась в телефонной будке. Ее бывший школьный друг Коля появился возле кафе «Регина» ровно в час дня. Вероника набрала в грудь побольше воздуха и шагнула ему навстречу.

– Коля, я люблю тебя! – громко сказала она.

Коля замер, словно по мановению волшебной палочки превратившись в статую.

Вероника отвернулась и быстро пошла прочь.

– Вероника, подожди! – окликнул ее сзади хриплый от волнения голос.

Но молодая женщина ускорила шаги и быстро свернула за угол…

3.

Начальник Вероники Вениамин Сергеевич собирался посетить налоговое управление. Его шофер позвякивал гаечным ключом под капотом «Вольво» и тихо ругался. Импозантный начальник нетерпеливо переминался с ноги на ногу рядом с машиной.

Вероника появилась совершенно неожиданно. Взволнованное лицо молодой женщины горело румянцем отчаяния.

– Вениамин Сергеевич! – окликнула она.

Вениамин Сергеевич оглянулся.

– А-а-а, это вы, Вероника? – он улыбнулся. – Ну, как ваши проблемы? Надеюсь, решили все?..

– Вениамин Сергеевич, я люблю вас! – выпалила Вероника.

– Что-что?!..

– Люблю! – Вероника резко остановилась и сделала шаг назад.

– Подождите, как же так?.. – Вениамин Сергеевич растерянно заморгал глазами. – Вероника, но я замужем… То есть женат! Подождите, куда же вы?!

Вероника уходила быстро и, даже споткнувшись, не замедлила шаги…

4.

– Боже мой, я действительно сошла с ума!.. – слезы отчаяния и стыда застилали Веронике глаза, и она почти не видела дорогу. – Господи, это же невозможно и так пошло, что меня сейчас стошнит!

Вероника без сил опустилась на краешек детской песочницы – идти дальше уже не было сил. Женщина прикоснулась холодными пальцами к горячему лицу и едва ли не обожглась об него.

– И если бы ты только знал, Господи, как мне больно и стыдно!..

В шаге от Вероники стоял донельзя тощий, крохотный котенок. Он грозно выгибал спинку и шипел на такого же тощего и бездомного щенка. Перепалка в виде шипения и тявканья была похожа на тоненькую, случайную паутинку готовую вот-вот разорваться.

Вероника протянула руку, взяла котенка и прижала его к груди. Щенок подбежал поближе и сел, не спуская с молодой женщины полного надежды взгляда.

– Ой, мамочка!.. – Вероника глотала слезы. – Ой, родненькая, да что же со мной происходит?!

5.

Звонок в дверь был непрерывным и оглушающим. У Мишки екнуло под сердцем, и он бегом поспешил в прихожую. За дверью стояла рыдающая Вероника.

– Милый мой, родной мой Мишенька, прости меня, пожалуйста! – сразу же выпалила она. – Я же вас всех люблю, понимаешь?!..

Вероника вытащила из-за пазухи щенка. Тот жалобно тявкнул.

– Я его люблю.

Следом за щенком последовал котенок. Но он только беззвучно открывал рот.

– И его я люблю!.. Ну, ошалела я от этой бездны любви, понимаешь, Мишенька?!.. Ошалела!

Потрясенный Мишка обнял жену за плечи и провел ее в спальню. Вероника захлебывалась слезами.

– Господи, я же не могу без любви!.. Ой, мама, что я говорю? Мишенька, родненький, что со мной?!.. Я же действительно сошла с ума!

Сильные и заботливые руки осторожно сняли с Вероники легкую куртку, туфли и уложили ее на диван. Теплые губы коснулись ее щеки и широкая ладонь погладила по голове.

– Успокойся, пожалуйста, все будет хорошо… – улыбчивый Мишкин шепот был успокаивающим и нежным. – Поспи немного и все пройдет.

– Не пройдет, не пройдет!.. – Вероника легла и уткнулась носом в подушку. – Это не может вдруг взять и пройти!.. Мишенька, если я вдруг умру от любви, ты можешь жениться еще раз, и я совсем не буду тебя ревновать… Потому что теперь я все понимаю. Без любви нельзя жить, Мишенька. И когда ее так много, то можно просто умереть… И я совсем ошалела, Мишенька!.. Совсем-совсем!

Вероника говорила долго, пока вдруг не почувствовала приятную слабость во всем теле. Жар таял и превращался в обволакивающую, мягкую теплоту.

– Боже мой, да как же я вас всех люблю и особенно тебя, Мишенька!..

6.

Вероника проснулась только утром. Солнечный зайчик из распахнутого окна сделал слепую темноту розовой и Вероника открыла глаза. Она улыбнулась и потянулась сильным, гибким телом.

«Хорошо-то как!..» – подумала она и тихо засмеялась.

На сердце было так легко и свободно, что хотелось петь.

– Тарам-там-тара!.. Тарам-там-тара!

Вероника легко встала. Сладко потянувшись еще раз, уже перед окном, она выглянула в зал.

Мишка сидел на корточках и кормил из одной чашки котенка и щенка. Оба найденыша были чисто вымыты и даже, как показалось Веронике, причесанны. Они жадно ели иногда торопливо порыкивая и пофыркивая друг на друга.

– Щенок породистый, – Мишка посмотрел на жену и улыбнулся. – Вырастет, здоровым будет, как слон. Придется отдать его в деревню дядь Вите. Он давно себе стоящую собаку присматривает…

Счастливая Вероника села на диван и громко сказала:

– Тарам-там-тара!.. Турум-тум-туру!.. Миш, а Миш, ты меня любишь?

– Ну, люблю… А что?

– Что значит, «а что»?! – притворно обиделась Вероника. – Говори правду!

– Да ну тебя, – отмахнулся Мишка. – Ты мне лучше скажи, что вчера с тобой приключилось?

– Ни за что!.. – Вероника показала язык. – Лучше ты скажи, если ты меня действительно любишь, мог бы ты совершить ради меня какой-нибудь дурацкий и невообразимый поступок?.. А еще лучше два поступка.

– А два-то зачем? – удивился Мишка.

– Два всегда лучше! – горячо заговорила Вероника. – Если человек совершает что-то дважды, значит, первый раз он сделал это совсем не случайно. Понимаешь?.. Теперь говори, смог бы?

– Не знаю… – Мишка пожал плечами. – По-моему, дурацкий поступок это все-таки глупость.

– А вот и нет! И вообще, Мишенька, я тебя люблю, а вот ты меня ни капельки. Ты эгоист! – Вероника засмеялась. – Поэтому сейчас мы пойдем гулять с тобой босиком по лужам, а потом пить сухое вино в баре.

– Во-первых, гулять в сентябре по лужам глупо, – запротестовал Мишка. – А, во-вторых, если мы будем гулять босиком, нас не пустят в бар.

– Ты ни ничего не понимаешь! Счастливых пускают везде и всюду, – Вероника спрыгнула с дивана, – А теперь собирайся, лодырь!..

7.

Мишка стоял в прихожей и рылся в карманах в поисках ключей. В зале зазвонил телефон.

– Ой, я сама отвечу! – быстро сказала Вероника. Она прошмыгнула в комнату и сняла трубку. – Да, я вас слушаю…

Мишка, наконец, нашел ключи. Он ждал жену и смотрел на дверь.

– Нет, я не могу, Вениамин Сергеевич, – твердо и громко сказала Вероника в телефонную трубку. – К сожалению, это невозможно… Нет!.. Я думаю, что вы меня поймете. Да, это все!..

Вероника вернулась в прихожую. Она посмотрела на Мишку и улыбнулась:

– Ну, вот видишь, как все просто?

– Что просто? – удивился Миша.

– Все!.. Понимаешь?

– Нет, – честно признался Мишка.

– Эх, ты, простачок мой, – Вероника прильнула к мужу и поцеловала его в щеку. – Ну, ошалела я немного, подумаешь, беда какая! Лучше уж так, чем совсем никак… Кстати, я дано хотела тебе сказать, что хочу сменить работу.

– Меняй, – Мишка пожал плечами. – Мне-то что?.. Кстати, мы идем гулять по лужам или нет?

– Конечно, идем, солнышко ты мое ласковое!

Вероника проскользнула из прихожей за дверь. Когда Мишка закрыл дверь, из-за нее снова послышался настойчивый телефонный звонок. Вероника слегка покраснела и снова быстро поцеловала Мишку в щеку.

– А ну их всех!.. – шепнула она в теплое ухо.

– Кого? – в очередной раз удивился Мишка.

– Всех! Мишенька, кажется, мне уже рожать пора. Ты как, а?..

– Я – за.

– Тогда в чем проблема?

– Сделаем, – Мишка кивнул. – Сегодня же.

Уже спускаясь по порожкам вниз, Вероника крепко держала Мишку под руку, но, тем не менее, весело, по-детски пританцовывала.

– Ошалела!.. – напевала она и громко смеялась. – Мишенька, прости меня пожалуйста, но я и в самом деле о-ша-ле-ла-а-а!..

Ассы

…Весной сорок третьего перегоняли мы с подружкой «У-2» из ремонтной бригады на наш фронтовой аэродром. Оружия у нас не было… А впрочем, зачем нам наганы, если внизу глубокий тыл? Катька мне песни по внутренней связи поет, а я – штурман-стрелок без пулемета – американское печенье грызу.

Катьке тогда двадцать два года было, мне – девятнадцать. Девчонки совсем!.. Но дружили мы крепко. Катька красивая была как королева, бойкая, такая спуску никому не давала. Служил у нас на аэродроме один майор-связист. Грешок за ним водился – любил свое неравнодушие к женскому полу руками доказывать. Но после «разговора» с Катькой он не то, что ее, меня за три версты обегать стал. Издалека предпочитал здороваться, при чем крайне вежливо.

На фронте к женщинам особое отношение было. Не в бою, конечно, на земле. Чуть «зазевалась» девчонка – уже и женишок рядом вертится. Люблю, мол, и жить без вас не могу!.. Тили-тили, трали-вали, короче говоря.

Катька все посмеивалась. Мол, эти мужики, как «мессеры», всегда с тыла заходят. Может быть, уже завтра гореть девчонке среди обломков фанерного самолетика, уткнувшись разбитым лицом в приборную доску, а тут любовь, понимаешь!.. Но человек к жизни тысячами нитей привязан. Чего греха таить, жаден он к ней, даже ненасытен. А любовь-то, она и есть самая главная ниточка. Чуть тронь ее – уже стучит глупое сердечко, волнуется… И жизнь огромной кажется, как небо.

Рядом с нами 346-й истребительный полк базировался. Сама не знаю как, но привязался ко мне паренек один. Ладно бы герой, а то так себе – младший лейтенантик ускоренного выпуска… Худой, как мальчишка и застенчивый еще больше чем я. Из всех достоинств у Петьки только глаза и были. Никогда, ни до ни после, я таких глаз не видела: огромные, голубые, может быть чуть грустные, но едва улыбнешься ему, глядь, и в Петькиных «озерах» живая и лукавая искорка светится. «Озерами» Петькины глаза Катька называла. В насмешку, конечно. А еще она терпеть не могла, когда я ей про Петькины «ухаживания» рассказывала. Злилась даже. Хотя, какой из Петьки, спрашивается, ухажер?! Всей смелости у него только на то и хватало, чтобы рядом со мной присесть да робко за руку тронуть…

Месяц прошел – Петька мне предложение сделал. Смешно!.. Не целовались даже ни разу, а тут – замуж.

Рассказала я Катьке… А она глазами сверкнула, отвернулась и молчит. А я дальше рассказываю и от смеха уже чуть ли не задыхаюсь. Петька – и вдруг муж!.. В ту пору мне больше рослые ребята нравились, с орденами и снисходительными улыбочками. Герои!.. А тут вдруг какой-то красный от смущения Петька.

Катька спрашивает:

– Прогнала его?

Я смеюсь:

– Конечно!

На том и закончился наш разговор.

А уже на следующий день я Катьку рядом с Петькой увидела. Стоит наша гордая полковая красавица и такими влюбленными глазами на Петьку смотрит, что даже у «вечного грешника» майора-связиста челюсть на грудь упала. Мол, чего это она, а?!.. Да что там майор! Сам командир полка и тот головой покачал. А потом влепил он Катьке сутки «губы» чтобы охолонула она от своего неуемного чувства, поскольку зенитчики вместо того, чтобы за небом присматривать, на сияющую от счастья красавицу глаза пялят.

Шевельнулось у меня под сердцем что-то… Что-то не доброе к Катьке. Мол, зачем она к Петьке подошла? Во-первых, мы же подруги, а во-вторых, если я Петьку прогнала, то ей-то он зачем?!

А весной в мае ночи светлые, соловьиные… Сирень пахнет так, словно войны и в помине нет. Если бы мы на ночные бомбежки летали, может быть, я и не думала ни о чем… Но перед этим потрепали нашу старенькую «восьмерку» немецкие зенитки. Сдали ее в ремонт, в тыл… Короче говоря, не один час, по ночам, я потолок нашей землянки рассматривала и никак от мысли, – где и с кем сейчас моя подруга Катька пропадает, – избавиться не могла.

Потом срок пришел за нашей «восьмеркой» в тыл ехать. Я остаться могла, но Катьку не проведешь: мало ли, мол, что в ее отсутствие на моем личном фронте случиться может?.. Ведь у девятнадцатилетней девчонки вчерашнее «нет» очень легко в «да» превращается.

Ох, и ласкова же со мной Катька была!.. Когда мы на «полуторке» ехали, она меня два часа шоколадом кормила. Целый месяц она его копила, что ли?.. А болтала Катька так, словно на всю войну наговориться решила: и о доме своем под Иркутском, и об учебе в техникуме, и о матери… Короче говоря, обо всем кроме Петьки.

Но сколько бы я шоколада не ела, все равно под сердцем горько было. Неуютно как-то и горько…

А еще через сутки поднялись мы с Катькой на своей «восьмерке» с пыльного аэродрома к веселеньким облачкам еще не зная, что идем в самый страшный и отчаянный бой в своей жизни.

Погода была лучше и не придумать: солнышко яркое-яркое и вокруг пышные облака, как огромные корабли.

Вдруг смотрим, ниже нас – «Мессер»!.. Один. Нас он не заметил – мы как раз в облако нырнули. Такие самолеты-одиночки «охотниками» называли. Летали на них ассы. Правда, такому ассу, что полевой госпиталь атаковать, что штаб во время передислокации – все едино.

Война – это азарт. Азарт страшный – до безумия. Отличные у нас были шансы на голову фашиста свалиться и пропеллером его рубануть, но скорости не хватило. У «Мессера» скорость – втрое. К тому же опытный нам фашист попался, успел в сторону шарахнуться.

Кое-как увернулись мы от его очереди и снова – в облако. А фрица видно обида взяла: мол, какие-то русские «фрау», меня, асса, сбить захотели. Знали немцы, что на «У-2» частенько женщины летали. Короче говоря, решил немец на нас поохотится. Их брату-ассу за «рус фанер» с «рус фрау», железный крест давали.

Крутимся мы с Катькой в облаках… А фрицу то ли его же собственная скорость за тихоходным самолетиком охотиться мешает, то ли он специально выманивает нас из облака: крутится ниже, словно на вторую атаку напрашивается. Буквально жмется к облакам, гадина!..

Высмотрели мы вдвоем фашиста еще раз. Катька ручку от себя и – в пике прямо на желтые кресты. А «мессер» чуть ли на «пятачке» развернулся и как полоснет очередью! Меня в руку задело, Катьке осколками триплекса лицо посекло. Спасло только то, что Катька успела под брюхом «мессера» прошмыгнуть.

Стал немец еще ближе от облаков кружить. Ждет, сволочь!.. Нате, берите, мол, меня, фрау. А у нас бензин – почти на нуле. С парашютом прыгать бесполезно: для «мессера» двух «фрау»-парашютисток расстрелять – одно удовольствие.

Катька мне кричит:

– Не вижу ничего!.. Кровь глаза заливает. Наводи меня!..

Только я что могла?.. Хоть и не сильно меня фриц задел, но мимо артерии пуля все-таки не прошла. Кровь хлещет так – ладошкой рану не зажмешь. Мутится все перед глазами… А фашист хоть и рядом – попробуй, достань его. Это тебе не бомбы на окопы сыпать.

Вот в ту секундочку и вспомнила я Петькины глаза. Словно в самую душу плеснули мне его «озера». Казалось бы, вот она, смерть, а меня жалость какая-то за сердце берет.

«Ах, Петька ты, Петька!.. – думаю про себя. – Что же ты таким робким оказался? Был бы наглым, как этот фашист проклятый, может быть, и добился своего?..»

Катька мне кричит:

– Бензин кончается!.. Не вижу. Наводи!

А у меня в голове: «Прощай, Петьенька!.. Видно не судьба, потому что фашист этот не как ты… От него не уйдешь».

Я смотрю, тень чуть ниже нас скользит. Кажется, руку протяни и достанешь. Не летел даже фашистский асс – словно парил в воздухе как воздушный шарик.

Я кричу:

– Катька, левее на десять часов!

Ближе тень… Еще ближе! Крепкие нервы у немца оказались. Один за одним виражи он закладывал: что, мол, дамочки, слабо вам, да?

Словно по ниточке на ту последнюю атаку мы выходили… Цена ниточки той – жизнь. Когда «мессер» стал высоту на очередном развороте набирать, упала у него скорость… Как акула перед атакой он брюхом к нам развернулся.

Я кричу:

– Катенька, вправо на четыре!.. Угол семьдесят. Милая, прощай!!

Уже не о простом таране речь шла, а о таком, после которого комок железа вперемешку с человеческой кровью остается.

Только ошиблась я… Просто не могла не ошибиться: перед самым носом фашиста наш самолетик из облака вынырнул. Так что не мы его, а он нас таранил: осколки хвоста нашей «ушки» в одну сторону брызнули, пропеллер от «мессера» – в другую. В грудь ударило так – только искры перед глазами сверкнули, а потом погасли искры… Как в бездне погасли.