Санг Лаякта: в объятьях проклятого

Я не успела отдышаться. Его лапа, быстрая, как кнут, обвила мою ногу и потянула. Я сдавленно закричала. Попыталась уползти, вцепиться в корни, но все тщетно. Одна за другой, его лапы хватали меня – за руки, за бедра, за шею.

Он оттащил меня к ледяной, влажной стене и швырнул с размаху. Удар пришелся на затылок и спину. В глазах потемнело, в ушах раздался пронзительный звон, будто в голове заиграли колокола.

Я не успела прийти в себя, как вновь ощутила на коже липкие и холодные нити, от которых по всему телу побежали мелкие мурашки. Они были как канаты, жестко стягивались вокруг запястий и лодыжек, причиняя мне пронизывающую, резкую боль. Он оплетал меня. Опять.

Я снова была связана. Не как муха. Как пленница.

Зрение наконец прояснилось. Все вокруг было заполнено паутиной – вязкой, бесконечной, словно сама пещера была соткана из этого кошмара. Меня едва не вывернуло от отвращения. Существо обвело меня взглядом с ног до головы, будто оценивая проделанную работу, кивнуло себе и бесшумно исчезло во мраке.

Он не обернулся. Просто пошел прочь, растворяясь в зарослях лиан и мха.

Я осталась лежать. Дрожащая, окутанная липкой мерзостью, в одиночестве. Пространство вокруг словно затаилось, но запах его – влажный, кислый, гнилой – все еще оставался. Он не убил меня.

Но я поняла: это не спасение. Это – начало.

Глава 3. Добро пожаловать в Ад

Я осталась одна.

Паутина шевелилась на коже. Воздух был слишком плотным, влажным, пропитанным затхлостью и чужим запахом. Я тяжело дышала – коротко, рвано, пытаясь унять дрожь, гуляющую от шеи до пяток. Сердце билось громко, в ушах гудело, как в пустом колоколе.

Приподняв голову насколько позволяли тугие путы, я всмотрелась в темноту, куда скрылся он. Но взгляда хватало лишь на несколько шагов, дальше все тонуло в вязком мраке. Лианы сплетали пространство в подобие стен, а густые тени сливались в одно черное нутро. Лишь редкие полоски тусклого света пробивались сквозь трещины потолка, дрожа на паутине умирающими искрами.

Тело ныло повсюду: плечи, спина, запястья, бедра. Сильнее всего щиколотки – именно туда врезались нити туже всего. Они натягивались, как струны, вгрызаясь в плоть. Кожа уже была прорезана. Крови не было, но жгло, словно ожогами.

Я попробовала пошевелиться. Осторожно. Сначала локтем – толчок слабый, бессильный. Потом плечом. Дернулась запястьем, пытаясь натянуть нити. Но они не поддавались, лишь глубже впивались, острые, как леска, оставляя новые порезы. Каждое движение отзывалось хрустом паутины и болью – мелкой, назойливой, проникающей глубоко, будто нити срастались со мной, просачиваясь внутрь тела.

Я стиснула зубы.

Нет, я не готова сдаться сейчас.

Повернула корпус, едва-едва, и тугая петля тут же впилась в грудную клетку. Зацепилась коленом за земляной бугорок, попыталась опереться, выгнуть спину, увести тело вбок. Но ловушка дернулась в ответ. Она словно жила, чувствовала сопротивление и отвечала на него. Я уловила еле слышное покалывание – легкие вибрации, бегущие по нитям. И поняла: петли затягиваются. Чем больше я билась, тем крепче становилась хватка.

Усталость накатывала волнами, норовя уморить меня, но я упрямо пыталась освободиться снова и снова. Силы таяли, но желание вырваться горело ярче.

В горле першило. На глаза наворачивались слезы – не от боли, а от ярости и беспомощности. От ощущения себя не человеком, а жалкой, дрожащей жертвой, мухой, которая пойдет на корм пауку.

Сдавленное рычание вырвалось из горла – злость, смешанная с отчаянием. Гортань сжалась в тугой узел, глаза залило влагой.

– Санг Лаякта! – выкрикнула я, искажая балийскую фразу на голландский манер. Голос сорвался в хрип.

Услышал ли он?

Ответ пришел мгновенно. Он материализовался будто из сгустившегося мрака. Уже почти не человек. Лицо еще человеческое, но искаженное до неузнаваемости: заострившееся, перекошенное немой яростью.

Боль появилась моментально. Кожа вспыхнула адским жаром. Я вскрикнула, инстинктивно рванулась назад, но паутина, живая и цепкая, дернула обратно. Он навалился стремительно, тяжело и беззвучно. Лапы взметнулись. Прежде чем мозг осознал угрозу, одна из них хлестнула меня по лицу.

Он навис надо мной. Дышал тяжело, шумно, упершись в меня вытянувшимися, хищными зрачками-щелками. Его лицо дергалось.

– Не смей произносить это, – прошипел он, и каждый слог был как удар. – Никогда.

Я сжалась в комок, ощущая теплую струйку, ползущую по щеке. Затем он развернулся, яростно, как ураган, и исчез в темноте. Его тень метнулась вдоль стены, лапы глухо царапнули камень. Звуки удалялись, растворяясь в темноте… И в один момент наступила тишина. Гнетущая, звенящая пустотой.

Тогда я заплакала, но беззвучно. И слезы, которые потоками стекали по моим щекам, окропляли рану, вызывая новые и новые волны жгучей боли.

Время тянулось. Мой разум мутился от боли и страха, но в один из моментов просветления я заметила тонкую струйку воды. Она сочилась по гладкой коре лианы, спускаясь откуда-то из невидимой вышины пещеры, мерцая в редких лучах тусклого света. Каждая капля казалась драгоценностью.

Я собрала остатки сил, содрогнувшись от того, как тугие нити впиваются глубже при движении, и подползла к этой лиане. Движения были медленными, мучительными, как у раздавленного насекомого.

Прижалась пересохшими, потрескавшимися губами прямо к влажной коре, ловя стекающие капли. Пить было больно – каждый крошечный глоток, словно осколок стекла, царапал пересохшее горло, вызывая спазм. Но жажда оказалась сильнее. Я не отрывалась, всей тяжестью тела прижимаясь к прохладному камню, пока язык не перестал липнуть к небу.

Отдышавшись и ощутив хоть кроху облегчения, я осторожно подставила разбитую щеку под струйку. Холодная вода коснулась раны, вызвав острое жжение, за которым последовало ледяное онемение. Я видела, как розоватые разводы смываются в темную землю.

Прошло еще больше времени. Тело, помимо боли и усталости, начало подавать новые, неотступные и унизительные сигналы.

Сперва это был просто дискомфорт, тупая тяжесть внизу живота. Потом – нарастающее, нестерпимое давление, будто внутри раздувался горячий шар. Оно вытесняло все мысли, заполняя собой сознание.

Я беспомощно ерзала, пытаясь найти положение, которое принесет хоть каплю облегчения, но паутина лишь глубже впивалась в кожу, сковывая каждое движение. Глаза неотрывно смотрели в ту сторону пещеры, где он скрывался. В темноту, ставшую символом моей тюрьмы и единственной надежды на пощаду.

– Пожалуйста… – выдохнула я, и голос сорвался на шепот, полный стыда и мольбы. – Мне нужно… выпусти меня… Хоть на миг…

Тишина была единственным ответом.

– Я не могу… так… – прошептала я снова, уже почти не надеясь. – Не могу…

Я ждала. Минуты сливались в часы. Напряжение в животе достигло предела, стало невыносимым, мучительным. Я стискивала зубы, впивалась ногтями в ладони, пытаясь перетерпеть, сдержать то, что требовало выхода. Но тело – это предательское, слабое тело – отказалось подчиняться.

Спазм сжал живот, и все произошло. Теплое, неконтролируемое, постыдное излияние под меня. Запах, острый и чужой в этой сырой темноте, ударил в нос.

Я мгновенно зажмурилась, сжалась в комок, желая одного – исчезнуть, провалиться сквозь землю, стереться в ничто. Жгучий стыд, острее любой физической боли, охватил меня. Казалось, в этот миг я окончательно перестала быть человеком, превратившись в дрожащий, испачканный комок страдания.

Позже, когда волна стыда немного отхлынула, оставив лишь ледяное оцепенение, взгляд упал на землю у корней лианы. Там, среди мха и гнили, лежал тонкий, тускло-белый корешок. Я с трудом наклонилась, чувствуя, как паутина режет запястья, дотянулась дрожащими пальцами, вырвала его из земли.

Не думая, почти не чувствуя вкуса, сунула в рот, разжевала деревянистую, горькую, пахнущую землей массу и проглотила. Отчаяние притупило брезгливость. Я была слишком голодна и надеялась, что мне станет хоть немного легче.

Надежда оказалась ядом.

Через несколько минут мир перевернулся. Сначала накатил жар, будто изнутри подожгли солому. Потом контролировать тело стало невозможно. Его начало трясти мелкой, неудержимой дрожью.

Пространство закачалось, заплыло мутными пятнами. Стены задвигались, как живые, свет в трещинах начал пульсировать, то разгораясь, то исчезая. Дышать стало тяжело, воздух словно сгустился, язык снова прилип к сухому небу. Сознание начало уплывать.

Я захлебнулась шепотом, пытаясь ухватиться за что-то реальное, но мой разум выдавал лишь осколки воспоминаний из прежней, счастливой жизни:

– Мне двадцать один… я хотела… поехать в Японию… учиться… я хотела… выйти замуж… но не за него… никогда… не от него… я – Эми Брауэр… Эми…

Спустя еще время мысли превратились в рваные, бессвязные обрывки. Я перестала чувствовать свое тело – только бешеный, гулкий пульс в висках, отдававшийся в каждой клетке. А потом жар сменился холодом. Сначала прохладной волной по коже. Затем – пронизывающим до костей, ледяным ознобом, от которого не было спасения.

И тут начался дождь. Сперва редкие капли, звенящие по камням где-то высоко. Но следом дождь перерос в ливень. Вода хлынула через щели в потолке, стекала струйками по стенам, сливаясь у основания пещеры в мутные лужицы.

Почва быстро превратилась в липкую, холодную грязь. Вода, как живой, голодный зверь, медленно, но неотвратимо подползала к моим ногам, к бедрам. Я дергалась в конвульсиях от холода, зубы выбивали дробь. Паутина, промокшая, стала ледяной, как металлическая сетка. Руки онемели, пальцы давно перестали меня слушаться.

В этом ледяном аду, на грани бреда и сознания, я начала молиться. На родном голландском, ведь другие языки, которые я так усердно изучала, растворились среди охватившей мою голову агонии. Слова вырывались рвано и сбивчиво, как у ребенка:

– Отче наш, сущий на небесах… да приидет Царствие Твое…

Я не помнила всего текста, бормотала обрывки, что приходили в голову, смешивая молитвы с детскими стишками и бессвязными мольбами. Голос был хриплым, прерывистым, но я говорила. Как умела. Как последнюю нить, связывающую меня с жизнью и надеждой.

Я была абсолютно уверена – это конец. Ледяная вода поднималась, холод сковывал, яд горел внутри, а паутина впивалась все глубже…

Он пришел во сне. Или наяву – я не знала. Сознание было мутным, все плыло в лихорадочном тумане.

Внезапно я ощутила резкие толчки. Паутина рвалась вокруг меня, слышался сухой треск, нити лопались одна за другой. Это было грубо, без малейшей осторожности.

Что-то большое и сильное схватило меня за талию. Я не разобрала, были ли это паучьи лапы или просто мощные руки. Меня вдруг резко оторвали от холодной, размокшей земли, на которой я лежала.

Он поднял меня с пугающей легкостью, будто я не имела веса, и потащил прочь. Мир качался и прыгал перед глазами: мелькали темные стены, своды пещеры. Обрывки паутины, липкие и холодные, все еще цеплялись за мои ноги и руки, волочась по земле. Я слышала его тяжелое, шипящее дыхание и глухой шорох, шарканье его лап по каменному полу.

Потом резкий толчок.

Он просто бросил меня вперед. Я упала и ударилась правым боком и ребрами обо что-то очень твердое – камень или выступ. Воздух с хрипом вырвался из груди. Острая боль пронзила бок, но подо мной оказался жесткий, сухой мох. После ледяной сырости и грязи это ощущение сухости было почти невероятным.

Он исчез мгновенно. Не произнес ни слова, не оглянулся. Только шарканье его шагов быстро затихло в темноте.

Я осталась лежать в углублении. В нос ударили новые запахи: пыль, сырая гниль и спертый, теплый воздух, как в помещении, куда не заглядывали несколько десятков лет. Я попыталась пошевелить рукой, потом ногой – мышцы слабо дрогнули, но подчинялись с огромным трудом. Тело казалось чужим, разбитым, не слушалось команд.

Я не понимала, зачем он это сделал. Не верила в доброту или жалость. Это было странно и пугающе.

Когда я пришла в себя полностью, боль в щеке все еще ныла. Слабость была всепоглощающей, каждая кость болела. Но я вдруг осознала необычную легкость.

Паутины не было.

Ни одной нити на коже… Руки лежали свободно вдоль тела. Я медленно согнула ногу в колене. Ничего не держало, не стягивало.

Я лежала свободно.

Впервые за долгое время.

Глава 4. Голод

Жар, тот липкий, бредовый кошмар, что пожирал меня изнутри и смешивал реальность с галлюцинациями, наконец отступил. Не милостью, не щелчком выключателя, а медленно, с мучительной неохотой, будто тяжелая, плотная ткань сползала с моего сознания. Он уходил волнами, оставляя после себя пустоту, сопровождающуюся гулом в висках и ощущением выжженной пустыни во рту.

Я пришла в себя не сразу. Сперва почувствовала под щекой что-то сухое и колючее. Позже я поняла, что это был мох. Запах старого камня и пыли, который окутывал меня, резко контрастировал с тем жутким смрадом тлена и паутины. Но самое главное – здесь было сухо. Понемногу я начала припоминать, что сюда меня швырнул монстр, когда начался ливень.

Я лежала неподвижно, прислушиваясь к собственному телу. Голова гудела, как растревоженный улей, язык прилип к небу. Каждое глотательное движение было пыткой. Но – чудо из чудес – я больше не дрожала. Та ледяная, сотрясающая до костей лихорадка, что была моим постоянным спутником, ушла. Вместо нее пришла ясность. Холодная, колючая, как осколок льда, пронзившая туман отчаяния. И первой волной, накрывшей с головой, затопившей все остальное, была не благодарность за выживание, не слабое подобие надежды.

Нет.

Это была злость.

Густая, черная, как деготь, поднимающаяся из самой глубины живота, сжимающая горло, наполняющая рот горьким привкусом металла. Злость на него. На себя. На это проклятое место. На весь несправедливый мир, бросивший меня сюда.

Застонав от тяжести собственного тела, с трудом, но я поднялась. Каждое движение отзывалось эхом боли в закостеневших мускулах и в суставах, будто под кожу вбили ржавые гвозди. Опираясь на холодную, шершавую стену пещеры, я огляделась, впитывая окружение жадными, еще затуманенными, но уже зрячими глазами. Там, где в бреду мерещились движущиеся тени монстра-паука и слышались шепоты камней, царила пустота. Пугающая, звенящая тишина.

Его не было.

Пещера разворачивалась передо мной сумрачным, загадочным лабиринтом. Не просто природная расселина, а хаотичное нагромождение веков: завалы острых камней, похожих на осколки гигантской вазы; обломки чего-то древнего; переплетенные в темном танце толстые, жилистые корни, пробивавшиеся сквозь трещины, словно щупальца; массивные плиты, ушедшие наполовину в сырую землю.

Воздух был тяжелым, но уже не тем удушающим миазмом из его логова, а просто спертым, насыщенным запахом пыли, сырости и… каких-то тропических цветов.

Я сделала первый шаг. Ноги, ватные и непослушные, едва держали. Пальцы впились в грубую поверхность стены, цепляясь за каждую неровность, как за спасительную соломинку. Каждый шаг был испытанием, преодолением собственной немощи, но я шла дальше.

Здесь должен быть выход. Он не мог замуровать меня навечно… Или мог? Или он оставил меня на десерт? Решил сожрать позже, когда настанут тяжелые времена?

Мысли пронзили холодком в груди, но я загнала их подальше, в самый темный угол сознания. Надо искать. Двигаться.

Взгляд, блуждающий в полумраке, скользнул вверх, к потолку, теряющемуся в темноте. И там – намек! Лианы, толстые и прочные, спускались из какого-то отверстия. Я прищурилась, вглядываясь, напрягая остатки сил. Да, там, в вышине, угадывался узкий просвет – щель в каменной толще. Оттуда сочилась влага, редкие капли падали с глухим звоном на камни внизу. И свет… Тусклый, рассеянный, едва отличимый от серой мглы пещеры, но это был настоящий дневной свет.

Я подошла, подняв дрожащую руку. Лиана была прохладной и шершавой под пальцами. Вцепившись изо всех оставшихся сил, я попыталась подтянуться. Мышцы живота и ребра взорвались болью. Я стиснула зубы до скрипа, заставляя измученное тело работать. Сантиметр за сантиметром, очень медленно, но я поднималась, скользя ногами по мокрой стене, чувствуя, как дрожь бессилия снова пытается овладеть мной. Каждый рывок отдавался в костях, словно меня било током.

Добравшись до щели, я замерла, повиснув на лиане, и сердце отчаянно ухнуло. Выход имелся, но он был плотно, наглухо затянут паутиной. Не тонкой, аристократичной сетью, а толстым, влажным, мертвенно-белым полотном. Оно выглядело прочным, как брезент, сплетенным не для мух, а для слонов или носорогов.

Я потянула за ближайший край пальцами. Паутина даже не дрогнула. Тогда я дернула сильнее, заставляя мышцы плеч гореть, но нити не поддавались, не растягивались, они были словно сплетены из стальных канатов.

Бесполезно. Западня.

Я зарычала от бессилия и снова рванула эту чертову паутину, но ослабшие руки больше не могли держать тело, и потому расслабились сами собой, игнорируя мои приказы.

Сорвавшись вниз, я ударилась о несколько ветвей, которые затормозили мой полет, а затем рухнула на колени, тут же стесав с них кожу. Мне было больно, но глухое отчаяние, затопившее грудь, живо вытеснило собою все чувства и эмоции.

Голод сжал желудок внезапным, мучительным спазмом, таким сильным, что потемнело в глазах. Во рту стало горько, слюна превратилась в густую слизь. Боковым зрением я заметила у стены знакомые корешки – те самые, что подарили мне отравление, лихорадку и бред.

Я подползла, разглядывая их. Невзрачные, землистые, они казались теперь не едой, а злой насмешкой. Я помнила их вкус – тошнотворный, обжигающий, знала, как легко они ввергают в ад галлюцинаций.

Нет. Не снова. Это не пища. Это яд. Смертельная ловушка для разума.

Мысль была ясной и оглушающей, как удар колокола. Я отвернулась.

Спустя время голод перебила жажда. Я подползла к тому месту, где капли сочились по стене. Подставила ладонь – холодная влага собиралась слишком медленно. Терпение лопнуло, и я припала губами прямо к мокрому камню, втягивая воду, как умирающее животное у лужи.

До чего он меня довел…

Каждый глоток был горечью поражения.

Когда я ползла вдоль стены, пальцы наткнулись на что-то острое среди щебня и грязи. Это был небольшой камень с отколотой, неровной, но острой кромкой. Я замерла, разглядывая его. Он был тяжелым для своего размера, холодным, чуть влажным. Режущий край тускло поблескивал в скупом свете щели. Я не решалась взять его сразу.

А если он почует? Увидит? Услышит биение моего сердца и поймет мое намерение?

Но мысль о его возвращении, о его безликих глазах, о его лапах, о звериной непредсказуемости… Я протянула руку и схватила камень.

Если он нападет, я попытаюсь защититься.

Я оглянулась, впиваясь глазами в сумрак, прислушиваясь к каждому шороху.

Его не было. Пока.

Дрожащими, запачканными землей пальцами я потянула край своего алого платья, некогда яркого, будто маковый цветок, а теперь изорванного и грязного тряпья. Оторвала лоскут, обмотала им камень, а затем привязала его на бедре, прижав холодный, шершавый осколок прямо к коже. Сердце колотилось где-то в горле.

Он не заметит сразу. Надеюсь… А если вернется и все-таки почует неладное? Если у меня не хватит сил и решимости?

Нет. У меня должен быть шанс. Хоть малейший. Хоть один удар. Хоть одна царапина.

Я продолжила свой обход, опираясь о стену. Мне нужно было понимать, где я нахожусь, и еще меня не оставляла надежда отыскать выход отсюда. Сперва я видела только корни монстер, грязь и пыль, но постепенно начала замечать и другие детали.

Это была не просто пещера. Каменные блоки, полузасыпанные землей и оплетенные корнями, были слишком правильными. Углы под прямыми градусами, ребра, следы обработки– рукотворной, точной, не природной хаотичности. Некоторые плиты были смещены, будто бы землетрясениями или временем, другие почти поглощены наступающей землей, но структура угадывалась – строгая, геометричная, построенная человеком.

Стены… Там, где осыпавшаяся порода или мох открывали поверхность, проступали рельефы. Не грубые наскальные каракули, а сложные, выверенные изображения, вырезанные рукой мастера. Я провела кончиками пальцев по одному из них, смахнув вековую пыль. Камень был ледяным и влажным, будто отталкивал тепло живого тела. Символ: круг, переплетенный извивами линий, а в центре – стилизованная, угловатая фигура с восемью конечностями. Древность веяла от этого камня, не дикарская, не примитивная, а иная, забытая, исполненная чужого, непостижимого смысла.

Храм. Под землей. В темноте, среди корней и камней.

Я не видела ничего подобного на Бали. Ничего похожего на индуистские храмы с их пышными орнаментами, цветами лотоса, улыбающимися богами и драконами, которые мелькали на открытках. Здесь не было ни санскрита, ни узнаваемых ликов божеств.

Может, это все же балийский храм? Заброшенный. Проклятый? Забытый за ненадобностью или страхом?

Но кому он был посвящен? Каким силам здесь поклонялись? И главное – какое отношение к этому месту имел он? Санг Лайякта…

Страж? Хозяин? Или… нечто большее? Была ли восьминогая фигура в круге его символом? Его богом? Им самим?

Вопросов появилось слишком много разом, а силы окончательно оставили меня. Я сползла вниз, прислонившись спиной к холодному каменному выступу – может быть, древней колонне, а может, обломку алтаря.

Кто он, черт возьми?

Не человек, хотя и похож на человека, но паучьи лапы за его спиной… К тому же он мог превращаться в огромного жуткого паука.

Я будто попала в фильм ужасов, такого просто не может быть!

Но оно было, и я не могла позволить себе сомневаться.

Не животное – в его безликих глазах была не звериная ярость или инстинкт, а пугающая, бездонная пустота и человеческая осознанность.

Что-то среднее? Гибрид, неудавшийся эксперимент ученых? Или вообще… не отсюда. Не из этого мира. Пришелец. Дух. Демон…

Он причинил мне боль. Бросил на камни, как мешок с тряпьем. Связал паутиной, будто заворачивая тушу для хранения. Но он говорил, причем на моем родном языке – на голландском, однако его акцент навевал фильмы о стародавних временах.

Да, говорил по-человечески, но еще издавал щелкающие, шипящие звуки, непонятные и чужие. В его глазах не было ни тени сочувствия.

Не верю, что пожалел, перенеся сюда. Не верю, что он решил помочь. Скорее просто не хотел, чтобы оставленная про запас еда испортилась.

Он – паук. В самом буквальном, ужасающем смысле. А я – муха.

Может, я еще «не созрела» для его пищеварения? Может, он не голоден… пока что?

Он перенес меня сюда, с сырого, гиблого места после ливня, когда я горела в лихорадке и лежала в грязи. Но чем дольше я думала об этом, тем очевиднее становилось: это был не акт милосердия. Не сострадание. Чистая утилитарность. Забота о качестве провианта. Чтобы «мясо» не заплесневело в сырости раньше времени. Чтобы не испортился товар. Вот и вся причина. Единственная логика хищника, наделенного человеческим разумом.

От одной этой мысли по спине пробежали мурашки омерзения. Все тело сжалось в комок, когда вспомнилось прикосновение его хитиновых лап, их холод и нечеловеческая сила.

Страх. Он жил во мне постоянно, фоновым гулом, сковывающим дыхание, леденящим кровь. Страх до дрожи в коленях, до тошноты в горле, до желания провалиться сквозь землю. Страх перед его внезапным, бесшумным появлением, перед тем, что он может сделать в следующий миг – укусить, ужалить, снова связать, начать потреблять. И эта всепоглощающая боязнь переплеталась, сплавлялась в одно целое с другой, бурлящей, животной силой –ненавистью.

Я ненавидела его. Лютой, жгучей, всепожирающей ненавистью. За то, что он украл меня, вырвал из жизни, из солнечного Бали, из планов на будущее. За то, что заточил в эту каменную могилу, в сырую темноту забытого храма. За то, что держит меня здесь, как скот на убой, лишив самого ценного – свободы. За то, что он может прийти в любой момент и сделать со мной все, что захочет – без объяснений, без причины, просто потому что может. За его леденящее душу безразличие, которое унижало сильнее любой жесткости. И больше всего – за мое собственное бессилие. За эту дрожь в руках, за подкашивающиеся ноги, за страх, который парализует волю.

Я ненавидела его, и эта ненависть была единственным огнем, согревающим меня в сыром мраке подземелья.

Я не хотела засыпать.

Каждый раз, когда веки наливались свинцовой тяжестью и начинали предательски слипаться, я кусала нижнюю губу до хруста, до солоновато-металлического привкуса крови, размазанной по зубам. Впивалась ногтями в ладони, пока тупая боль под кожей не прорезала мутную пелену усталости, возвращая меня в сырую, дышащую темноту пещеры. Боль была якорем, единственным орудием против поглощения беспамятством.