Уральская Хиросима

Я растерялась, испугалась и не могла ничего понять. Ленька же умер, я сама могилку видела.

Беда не приходит одна

Если Ленька не умер, то кого тогда похоронили под его именем? И где скрывается Ленька, и зачем? Все мысли спутались у меня в голове.

– Теть Люда, Ленька же умер?

– Да что ты говоришь такое, бестолочь ты безрукая! Живой он.

Тетя Люда начала кричать на меня всякими плохими словами. Я от обиды задохнулась, голова закружилась, земля ушла из-под ног, я стала невесомая, и все исчезло. Спас меня Иван. Он услышал со двора, как его мать кричит на меня, прибежал и привел меня в чувство. Хорошо, колонка у нас возле дома. Иван побрызгал меня водой, умыл, потрепал за уши.

– Ну вот, очнулась, наконец. Что-то ты часто в обморок падаешь, соседка.

– Да я же не специально.

– Мать, иди домой.

Иван поднял тетю Люду с крыльца.

– Никакая я тебе не мать, я тебя знать не знаю, кто ты есть такой.

Тетя Люда стала отмахиваться от Ивана, как от комаров, обеими руками.

– Тань, посиди на крылечке, я сейчас отведу ее домой и приду к тебе.

Я хоть и пришла в себя, но еще сильнее испугалась от того, что увидела. Тетя Люда всегда была добрая и хорошо ко мне относилась. Что случилось с ней? Почему она так себя ведет? Ничего не понимаю. Через несколько минут подошел Иван.

– Тань, давай в избу зайдем, я тебе чая нагрею. Как бы тебе опять не заплохело. Мать отвел, закрыл, чтобы опять не сбежала.

Мы зашли в дом.

– Вань, я испугалась, тетя Люда какая-то сама не своя, что-то с ней не то!

– Да после Ленькиной смерти у нее в голове все перепуталось. Не обращай внимания. Давай печку, что ли, затопим?

– Давай.

– Ты сиди, я сам дрова принесу.

Иван затопил печь, и мы поставили чайник.

– У нас есть трава из Баклановки, заварим?

– Заварим.

– Вань, у нас еще варенье есть. Какое хочешь, смородину или землянику?

– Да любое хочу. Как ручонки-то твои, лучше?

– Нет, плоховато совсем. В Чкалов ездили, врачи сказали, что неизлечимо.

– Ладно, не верь, они наговорят. Надо все методы испробовать, что-нибудь, да поможет.

– Спасибо, Вань, ты меня опять спас.

– Да за что спасибо, обычный обморок, ты бы и сама очухалась.

Пока мы с Иваном чаевничали, пришли родители.

– Ой, тепло-то как, и чайник горячий. Вань, спасибо, что затопил, да о Танюшке позаботился.

– Да ладно, Лида, соседи ведь. Пойду я, там мать одна, как бы чего не натворила. Совсем потеряла связь с миром.

– Тяжело тебе, Вань, придется. Если помощь понадобится – зови, поможем.

– Спасибо, Лида.

– Мам, а меня тетя Люда обзывала безрукой, и еще разными плохими словами. Почему? Она ведь добрая была? А сейчас стала похожа на Бабу Ягу. Вся в морщинах, совсем исхудала, и глаза у нее злые-презлые.

– Танек, не обижайся на нее, это она от горя потеряла разум.

– А он может опять найтись, этот разум? Она даже Ваню не признает. Обидно-то как.

– Не знаю, может быть, найдется. Это ведь тоже болезнь такая, а болезнь надо лечить. Давай сбегай за папкой, в сарае он с мотоциклом возится. Пусть хоть чаю попьет, пока мы с тобой будем ужин готовить.

– А как я тебе буду помогать со своими руками?

– Ну, почитаешь мне, уроки-то учить надо. Вон сколько пропустила. Нина Павловна домой придет твои уроки проверять, оценки ставить за четвертую четверть.

Я выбежала на улицу. Отец сидел на скамейке возле сарая и любовался мотоциклом. Мотоцикл стоял посреди двора и сверкал своими блестящими деталями.

– Танюшк, тебя жду. Полей-ка мне на руки, больно мазутные, не хочу дома грязь развозить.

Отец намылил руки жидкостью «Прогресс», а я стала поливать из ковша.

– Папк, а «Прогресс» тебе руки не разъест? Им же мамка спецовку стирает.

– Не разъест, у меня руки крепкие. Пойдем, потом загоню мотоцикл в сарай.

Что же мне почитать? Вот моя любимая сказка Пушкина, «О рыбаке и рыбке».

– Мам, о рыбаке и рыбке пойдет?

– Да ты уж ее наизусть знаешь.

– Ну и что, это любимая.

– Ладно, читай. За что ж ты любишь эту сказку?

– Ну, там рыбка золотая, все что захочешь – исполняет. Если бы старуха не была такая злобная да жадная, старик бы горя не знал, и жил бы, как барин. А еще там море. Уж как хочется на море.

– Ладно, поедем когда-нибудь, – пообещал отец.

– Что, правда? А долго еще ждать этого «когда-нибудь»?

– Точно сказать не могу, но при первой возможности постараюсь вас отвезти.

– А далеко от нас море? А на чем ехать, на мотоцикле, что ли?

Отец рассмеялся.

– На мотоцикле далеко не уедешь. Расстояние от нас до моря две тысячи километров, надо ехать на поезде или на самолете лететь.

– Ого, две тысячи – это в десять раз дальше, чем до Михайловки. Это очень далеко. А у нас и аэродрома нет, придется на поезде. А ехать долго?

– Ну, если на поезде – дня два. Ладно, девчонки, читайте, пойду мотоцикл загоню да дров наколю.

Отец ушел, а я стала сказку читать, да все запиналась.

– Танек, ты что, читать разучилась? Что это ты запинаешься? Тебе не плохо, голова не кружится?

– Нет, мам, мне мысли мешают, они мне чтение тормозят.

– А что за мысли?

– Да все про море думаю, какое оно? Скорей бы поехать. А ты, мам, море видела?

– Нет, не видела, только на картине, еще книгу читала про море.

Вечером следующего дня, когда мы ужинали, к нам зашел Иван. Отец попытался усадить его с нами ужинать, но тот отказался, торопился на смену. Из-за болезни матери ему пришлось перейти на работу только в ночь. Ночью с ней оставалась бабка Матрена.

– Лида, у вас ведь есть машинка? Я тебе «шабашку» принес.

– Есть, Вань, а что надо-то?

– Да мать все простыни порвала, подремонтировать бы.

– Ой, сделаю, Вань, не переживай, – мать достала из сундука две простыни. – Вот, пока пользуйтесь.

– Я не переживаю, добра-то больно нет. Ленькины учебники все изничтожила. Мать жалко, не старая ведь еще.

– Вань, а тетка Матрена как же с ней справляется? Она ведь уже в возрасте?

– Да в том-то и дело, мать не спит по ночам, по дому шарахается, все норовит куда-то бежать. Тетка Матрена ее заговаривает, хитростью заманивает. Подведет к Божнице: «Давай, Люда, молиться». А мать вместо молитв стишки боженькам читает. Помнит ведь, с Ленькой учила. Беда!

– Ладно, Вань, ты, главное, сам держись, что бы ни случилось, не паникуй. Прибегай, мы рядом.

– Спасибо, Лида, вы настоящие друзья!

Проводив Ивана, отец с матерью пригорюнились.

– Жаль Ивана, как-то у него все не просто в жизни. Сколько бед на него свалилось. Всех родных потерял, теперь вот с матерью беда.

Отец убрал со стола посуду в тазик, залил горячей водой.

– Давай, Лидок, ставь машинку, стол в твоем распоряжении. А мы с Танюшкой пойдем в сарае порядок наводить. Танюшк, одевайся.

– Да куда вы на ночь глядя, темнеет уже?

– Ничего, нам не темно, возле двора фонарь, в сарае свет есть.

Весь вечер мы с отцом прибирались в сарае. Я ему подавала всякие гайки, болтики, ключи и разные финтифлюшки неизвестные с пола, а он раскладывал по баночкам да по полочкам. А мусор выносила в бочку из-под ГСМ, которая стояла за сараем. Когда накапливалось много мусора, отец его сжигал. Домой зашли, когда совсем стемнело.

– Ой, ей, ей! – мамка всплеснула руками. – Трубочист ты мой.

Я глянула на свои руки, бинты все черные, мазутные.

– Мам, все равно на ночь перебинтовывать.

– Сейчас марганцовку разведу. Лень, сними ей верхний слой, самый грязный.

Отец потихоньку стал разматывать бинты, прилип только самый нижний слой.

Водичка была теплая, розовая от марганцовки, все бинты отлипли.

– Походи пока так, пусть подсохнут, потом намажем мазью, забинтуем.

Мать вылила марганцовку в помойное ведро.

Утром меня разбудил стук в окно. Отодвинула занавеску – Иван, вышла на крыльцо.

– Тань, твои ушли?

– Ушли, Вань. А что случилось?

– Да мать куда-то сбежала, пока тетка Матрена задремала. Она все Леньку пытается найти, теперь ее саму ищи-свищи. Не помнит ведь ничего. Заблудится еще. Ты никуда не уходи, вдруг она к вам зайдет. Заговори ее как-то, не отпускай. А я на мотоцикле погоняю по городу, может, бродит где-нибудь.

– Ладно, посижу дома, а ты как найдешь, сообщи, а то мне на укол надо. Вань, а ты на вокзал сгоняй сначала, может, она там.

– Почему на вокзал?

– Ленька часто на вокзале промышлял, когда военные ученья были, а тетя Люда его ругала и не велела туда таскаться.

– Ну, спасибо, соседка.

Иван вернулся очень быстро.

– Тань, ты как в воду глядела, на вокзале она была, у всех про Леньку выспрашивала. Хорошо хоть под поезд не попала. Давай, беги на свой укол.

На укол идти совсем не хотелось, толку от них никакого не было. Наоборот, с каждым днем становилось все хуже: ладони трескались, мокли, а под новой кожицей образовывались нарывы.

Кое-как собралась и побрела в детдом. А на улице красота. Весна. Солнышко пригревает, ручейки кругом. Снега совсем нет, земля чернеет и кое-где уже травка пробивается. А на деревьях почки набухли. Птички насвистывают свои песенки. Сразу вспомнила танец скворцов с Ленькой в главной роли. Стало еще грустней, чуть не разревелась, но собралась с духом и побрела дальше.

Возле медкабинета толпились ребята. Они галдели и подталкивали друг друга к дверям. Ко мне подбежал Костя Сидоров.

– Тань, ты тоже на прививку?

– Нет, я на укол.

– Ты что, заболела? Что, на музыку не ходишь?

Я молча показала ему руки в бинтах.

– О, руки порезала?

– Порезала, порезала, – соврала я, не хотела все подробности объяснять.

– Выздоравливай давай, скоро заключительный концерт к окончанию учебного года.

С очередным привившимся вышла Надежда Федоровна:

– Да тише вы, стойте смирно, не шумите, уроки ведь идут.

Увидела меня.

– Тань, подожди немного, прививки доделаю, зайдешь.

– Хорошо, я на улице подожду.

Во дворе две беседки для дошкольников с песочницами, скамейками. Из одной беседки слышался шум и птичий крик. Птица не щебетала, а кричала страшным голосом. Я подбежала – что там делается? А это рыжий кот загнал в угол воробья и кидается на него. Бедный воробей крылья растопырил, прыгает, пытается улететь, но скамья мешает. Кот наглый, бьет ему по крыльям лапой, а тот кричит на него. Я схватила сухую ветку и давай кота колотить, а он шипит на меня, отбивается от ветки. Пока мы с котом воевали, воробей улетел. Ну и прекрасно, хоть живой остался, а то бы кот его слопал.

Я вернулась в медкабинет, ребята разошлись по классам. Надежда Федоровна что-то писала в своем журнале.

– Ой, Тань, что это ты так разлохматилась и бинты растрепались? Воевала, что ли?

– Воевала с рыжим котом, воробья от него спасала.

– Ну и как, спасла?

– Спасла, улетел воробей, а кот без обеда остался.

– Да не больно и худой тот кот, его тут все подкармливают. Давай, заплету тебя, и бинты поменяем. Почему ты сегодня поздно, я тебя с утра ждала? Проспала?

– Нет, не проспала, я дома сидела, тетю Люду караулила, чтобы ее задержать, если бы она к нам вдруг зашла. Меня Иван попросил об этом, сосед наш. Тетя Люда все Леньку ищет. Она память совсем потеряла, и не понимает, что Леньки нет больше, а Ивана не признает совсем.

– Да, дела серьезные, – Надежда Федоровна нахмурилась. – Ивану одному не справиться в такой ситуации.

– А как же быть-то, можно память вернуть?

– Боюсь, что нет. Тетю Люду одну оставлять нельзя, с ней может случиться все, что угодно. Она сейчас как маленький ребенок, ей требуется присмотр. Тань, скажи Ивану, пусть ко мне зайдет.

– Боюсь, Иван мне не простит, что я проболталась.

– Не бойся, Тань, все настолько серьезно, тут уж не до обид.

– А мне его так жалко, он измучился совсем. Ему даже поспать некогда, по ночам работает, а днем с тетей Людой нянчится. И кормит ее из ложечки, а она ничего не ест, все выплевывает. Ночью ее бабка Матрена караулит, а тетя Люда и от нее сбежала, пока та задремала – старая она совсем.

– Ладно, Тань, иди, не забудь про мою просьбу.

– Хорошо, прям сейчас скажу.

Иван убирался во дворе, сгребал граблями прошлогодние сухие листья, обломанные ветки в большую кучу.

– Вань, а где тетя Люда?

– Спит, уложил кое-как. Покормить так и не смог, даже манную кашу не съела, совсем разучилась. Только чаем попоил из ложечки. Беда! Не знаю, как дальше жить.

– Вань, Надежда Федоровна, фельдшер из детдома, сказала, чтобы ты к ней зашел. Она хочет с тобой поговорить о тете Люде, может, лекарство какое знает.

– Ладно, зайду! Попрошу кого-нибудь с матерью посидеть.

– Я бы посидела, да боюсь, не справлюсь.

– Да уж, ручонки твои совсем не годятся.

Иван поставил грабли в сарай.

– Пойду, мать проведаю, как бы чего не натворила.

– И я пойду, мне стишок надо учить.

Пока родители были на работе, я и арифметику порешала – все в уме, задачки легкие, и стишок выучила. Даже потихоньку натаскала дров. Нашла в чулане, в отцовых запасах новые чистые рукавицы, и надела, чтобы бинты не замарать. Так по одному полену и натаскала, хоть что-то полезное сделала.

– Ой, Танюшка, молодец-то какая!

Мамка обрадовалась, что я хозяйством занималась, а не бездельничала.

– А уроки?

– И уроки поделала, и стишок выучила.

– А ко мне что ж не зашла?

– Да я и так опоздала на укол, меня Иван задержал. Попросил тетю Люду покараулить, а сам ее искать поехал. Она ночью сбежала от бабки Матрены Леньку искать.

– Да, у Ивана дела плохие, и помочь ничем нельзя.

– Можно помочь, его просила зайти Надежда Федоровна, она хочет с ним поговорить.

– Что ты, может, и правда получится!

Возле двора затарахтел мотоцикл.

– Вот и папка приехал.

– Девчонки, принимайте гостинцы!

Отец бухнул на скамейку возле двери сетку с банками.

– А что ты принес?

Я подбежала к отцу и кинулась к нему на шею. От отца вкусно пахло бензином и нефтью.

– Танюшк, сильно не прижимайся, куртка вся в нефти.

– Ой, а что с рукавом? – левый рукав болтался и почти полностью отвалился от куртки.

– Небольшая авария была на работе, пришлось ребятам на буровой помогать, вот и потрепался маленько да забрызгался. Куртку-то я бензином почищу, и рукав сам пришью. Лидок, у нас нитки суровые были вощеные, а?

– Есть, Лень, сейчас найду.

– И иголку, иголку цыганскую.

Отец снял куртку, бросил возле порога и стал выставлять на стол банки.

– Вот: тушенка, сгущенка, консервы – килька в томатном соусе. А это самая вкуснятина – сливовый компот. Ну что, будем открывать?

– Мне кильку, кильку! Я больно томатный соус люблю.

– Ладно, сейчас печь затоплю, а ты давай стишок, что ль, расскажи. Выучила?

– Выучила.

Я встала в позу и начала декламировать, как учила Нина Павловна.

– Алексей Плещеев, «Весна».

Уж тает снег, бегут ручьи,В окно повеяло весною,Засвищут скоро соловьиИ лес оденется листвою!Чиста небесная глазурь…

– Чего, чего? Какая еще небесная глазурь? – отец долго и заразительно смеялся.

– Да я и сама не поняла, какая может быть в небе глазурь, она ведь бывает на пряниках.

Мамка тоже засмеялась.

– Не глазурь, а лазурь!

– А что такое лазурь?

– Это так образно назвали голубой цвет неба. Ну, и что там дальше про лазурь?

– Чиста небесная лазурь,Теплей и ярче солнце стало,Пора метелей злых и бурьОпять надолго миновала.

– Молодец, садись, пять с минусом.

– За что минус, я же не сбилась ни разу?

– Как за что? За глазурь. Когда Нина Павловна будет спрашивать, не перепутай, и не куксись уже.

Вечером к нам зашел Иван. Поздоровался со всеми, присел на лавку возле дверей и стал мять в руках свою кепку. Видно было, что он взволнован.

– Помощь нужна, соседи, мать надо в Чкалов свозить. Один я не справлюсь.

Иван стал рассказывать про встречу с Надеждой Федоровной. Оказывается, в Чкалове есть специальная клиника для душевнобольных людей, а у нашего фельдшера там работает сестра, и она передала сестре записку. Та и встретит, и поможет.

– Вот такие дела! – Иван тяжело вздохнул, надел свою кепку и направился к двери. – Пойду я, на дежурство мне.

– Вань, будь спокоен, у меня отгулы есть, свозим Люду к докторам, – отец набросил фуфайку и вышел проводить Ивана.

Мамка пригорюнилась и начала напевать заунывную песню:

– Меж высоких хлебов затерялосяНебогатое наше село,Горе горькое по свету шлялося,И на наше село набрело.

Эту песню часто пела по радио Лидия Русланова. У нас на кухне был репродуктор в виде тарелки, он висел на стене и никогда не выключался. Утром в шесть часов начинались передачи, и все просыпались. Сначала играли гимн нашей страны, А потом:

– Говорит Москва! Московское время шесть часов.

Так диктор всех будил вместо будильника. Потом была зарядка под музыку, разные новости, детские передачи, какие-нибудь концерты. Но эта песня уж больно грустная, прям слезы наворачивались.

– Мам, да не пой ты эту песню жалостливую, и так настроение поникло. Давай я тебе задачки расскажу, проверишь.

Пока мы разбирали задачки, отец вернулся с охапкой дров.

– Еще подтопим маленько, ночью холодно. Я вот что подумал: наверное, ГАЗик у Петровича попрошу на денек, он тентованый, и от ветра, и от дождя прикроет. На мотоцикле как-то неловко.

– Было бы неплохо, – мать вернула мне учебник. – Молодец, дочь, все без ошибок решила.

Утром, когда я собиралась на укол, подъехал папка на ГАЗике.

– Танюшк, готова? Пока Иван собирает тетю Люду, я тебя на укол отвезу.

– Ура, я так хочу на ГАЗике покататься! Ух ты, какой красивый, весь блестит.

– Да это я его вымыл с утра, а так он замызганый был, в грязи, в нефти. По буровым мотался с начальством.

– Папк, а почему у него верх брезентовый? Что, железа не хватило?

Отец засмеялся.

– Железа у нас в стране хватает, это для удобства. Летом в жару можно тент снимать.

– Понятно.

Отец ссадил меня на землю у ворот детдома.

– Мамке скажешь, что я уехал в Чкалов.

– Ладно, скажу.

Я загрустила и побрела в медкабинет. Совсем не накаталась, больно быстро доехали, быстрей, чем на мотоцикле. Возле медкабинета никого не было, я постучала в дверь.

– Войдите! – из кабинета раздался голос Надежды Федоровны. – Тань, ты сегодня рано.

– Меня папка привез на машине. Они с Иваном повезут тетю Люду в Чкалов.

– Ну и отлично.

Отец вернулся очень поздно. Мамка мне велела ложиться спать, а сама на кухне вышивала, все папку ждала. А мне не спалось, я тоже ждала папку, прислушивалась к звукам на улице. Вспоминала, как мы с мамкой ездили в Чкалов к врачам, неприятные воспоминания. На улице было тихо, только береза скреблась по окну голыми ветками, листьев на ней было еще мало. Да фонарь возле крыльца поскрипывал от легкого ветерка. Ну вот, наконец-то я услышала звук мотора. Отец подъехал, зашел в дом.

– Лидок, ты что не спишь?

– Тише, Танюшку разбудишь, тебя жду.

Я выскочила из комнаты.

– Да не сплю я.

– А ты чего не спишь? Ну-ка марш в постель!

– То и не сплю, тоже тебя жду, не уйду, пока про тетю Люду не расскажешь. Мне ведь тоже жалко ее.

– Лень, ну что, говори давай!

– Что, что! Про наши мытарства рассказывать не буду – врагу не пожелаю. Людмилу поместили в изолятор на две недели, пока ее все врачи осмотрят, анализы возьмут. А Ивану надо за это время собрать документы, чтобы ее оформили, как положено. Все, девчонки, спать! Устал я!

– Лень, а ужинать? – мамка отложила свою вышивку.

– Нет, мы с Иваном в Чкалове на вокзале пирожков набрали, закусили дорогой.

Проснулась поздно, опять на укол опоздала. Вышла во двор, а там на крыльце банка с молоком. Наверное, тетя Люба принесла, а будить меня не стала. Выпила молока и побежала на укол. Как бы Надежда Федоровна не заругала, у нее и без меня дел полно – надо за здоровьем всех ребят следить. Прибежала, запыхалась.

– Простите, Надежда Федоровна, я опять опоздала.

– И что на этот раз приключилось?

Надежда Федоровна подошла к столу за шприцем.

– Да я поздно легла, все папку из Чкалова ждала.

– Ну и как, отвезли тетю Люду к врачам?

– Отвезли, поместили в изолятор, только я не поняла, а спросить боялась. Отец был усталый и расстроенный.

– Про изолятор я тебе расскажу, ложись, укольчик сделаю.

– Ой, больно! – я вскрикнула от неожиданности.

– Что, чувствительно стало? Забыла, наверное, сеточку йодную сделать? – Надежда Федоровна приложила ватку на больное место. – Держи!

– А про изолятор? – я встала с кушетки.

– Про изолятор все просто. Туда помещают новеньких на карантин, пока не пройдут обследование, вдруг они больны. Чтобы не заразить остальных.

– Теперь понятно.

– Ну, беги домой, а мне еще отчет по прививкам писать.

Пока шла домой, все думала про тетю Люду. Вот сидит теперь в изоляторе совсем одна, и даже книжку, небось, не дадут почитать. И как это человек может память потерять? Позабыть родного сына. Про ногу понятно, вон тети Машин муж Никита ногу на войне потерял, снарядом оторвало, теперь у него деревянная нога. Как напьется в гостях, так и деревянную теряет, забудет пристегнуть. Его тетя Маша волоком волокет из гостей. А про память непонятно, ее ведь не видно, какая она?

Не заметила, как в раздумьях дошла до дома. На крылечке сидела Лена.

– Ой, Тань, а я жду тебя, ты где это ходишь?

– На укол ходила.

– А мы скоро уедем из Сорочинска. Как только я школу закончу, прям летом и уедем, насовсем.

– Да ты что?

Я присела от неожиданности рядом с Леной на крыльцо. Как же так, единственная подруга, и та уезжает. Сначала Ленька умер, теперь Лена уезжает. Как же я буду совсем одна? И ни брата, ни сестры – обидно. Слезы брызнули у меня из глаз как-то сами собой. Я обняла Лену и завыла, как кутенок. Ленка не утерпела и сама заревела.

– Девчонки, вы чего ревете?

Это Иван услышал из своего двора, как мы воем, и подошел к нам.

– Обидно, Вань! Лена уезжает насовсем.

– Ладно, не реви.

Иван стал рукавом рубашки вытирать мои слезы.

– Я тоже скоро уеду, вот мать оформлю в приют, и уеду. Что мне тут делать?

Я заревела еще сильней, и Лена, глядя на меня, заголосила громче.

– Ну вот, две ревы-коровы, что мне с вами делать?

Иван стал корчить рожи, чтобы нас рассмешить. Мы начали потихоньку смеяться сквозь слезы. Так и успокоились, договорились писать друг другу письма.

– Девчонки, если у вас все хорошо, я побегу, мне еще поросят кормить.

– Да, Вань, беги к своим поросятам.

Иван ушел к себе во двор, а мы с Леной все никак не могли расстаться.

– Лен, ты мне пиши, я хоть не могу пока ответить, руки-то замотаны, попрошу мамку за меня написать. Как только приедешь, сразу адрес сообщи.

– Ладно, договорились! Хоть и жалко расставаться, да делать нечего, – Лена горестно вздохнула.

– Лен, а ты знаешь, куда вы едете на новое место?

– Да слышала, как отец с матерью разговаривали об этом. Отца вызвали на стройку в другую область.

– В какую, далеко?

– В Куйбышевскую, на Волгу, там строят самую большую в мире электростанцию.

– Прям самую большую? А ты откуда знаешь?

– Так отец сказал. Ладно, пойду я, мне еще уроки учить. Скоро конец года, завтра контрольный диктант, надо правила повторить.

Лена ушла, а я сидела, пригорюнившись, на крылечке, и все думала, как же теперь жить? Друзей растеряла, на аккордеоне играть не могу, и в танцевальный ходить не могу. Что делать?

Вечером, когда родители вернулись с работы, я им рассказала про Лену.

– Лень, а ты что-нибудь слышал про эту стройку? – мать отложила шитье и подсела к отцу.

– Да слышал, многие ребята уезжают. Говорят, зарплата хорошая, и жилье капитальное строят для работников.

– А что там за стройка?

– В ста километрах от Куйбышева Волгу перекрыли, строят гидроэлектростанцию, Ставрополь переносят на высокий берег. Будут заполнять водохранилище, и старый город затопят. Стройка там грандиозная.

– Папк, и Иван сказал, что скоро уедет, только не знаю куда, – я влезла в разговор родителей.

– И Ивана понять можно, он совсем осиротел, здесь ему тоскливо будет. Может, на новом месте новую жизнь начнет.

Как-то утром я проснулась от поросячьего визга. Что случилось? Оделась быстренько и выбежала во двор. Подошла к забору и отодвинула штакетину. По соседнему двору бегал поросенок, и Иван с каким-то мужиком его ловили.

– Вань, что, зарезать хочешь поросенка? – я перелезла к ним во двор.

– Нет, Тань, продал поросят в деревню, городские не хотят скотину держать. А кур соседям раздал. Все равно уеду скоро. А ты что дома? На укол не пошла?