Уральская Хиросима

– Да кончились уколы.

– А ручонкам лучше хоть стало?

Иван наконец- то поймал поросенка, посадил его в мешок и отдал мужику.

– Нет, с руками лучше не делается. Мамка хочет меня отвезти к какой-то бабке- ведунье или колдунье в Матвеевку, что ли. Раз врачи помочь не могут. Я слышала, как она об этом с тетей Машей разговаривала. Только отец пока ничего не знает, может, он еще не разрешит. Ты уж никому не говори, а то мамка заругает, что я разболтала.

– Ладно, не скажу.

Иван вздохнул, закрыл ворота за мужиком и подошел ко мне.

– Пойдем, что покажу.

– Пойдем.

Иван повел меня в сарай, где у него стоял мотоцикл, разная огородная утварь и всякие инструменты.

На полке стоял отчеканенный на металлическом листе Ленькин портрет. Я ахнула и начала всхлипывать, какой был красивый Ленька и улыбался.

– Ладно-ладно, не начинай нюнить, ты же обещала, – Иван погладил меня по голове. – Вот, отвезем, на крест приладим.

– Вань, это ты сам так красиво сделал?

– Сам.

– Как ты так исхитрился, ты же не художник?

– Да я к фотографу сходил, он мне фотокарточку увеличил, и с нее я чеканку изготовил.

– А когда поедем?

– Да хоть сейчас и поедем.

– А тебе на работу не надо?

– Нет, уволился я. Вот только отвезу документы в Чкалов, чтобы мать в приют устроить, и уеду подальше отсюда.

Иван вывел мотоцикл во двор и закрыл сарай.

– А бензин у тебя есть?

– Есть, полный бак.

– Ой, хорошо, поедем давай!

– Только чур, не хныкать!

– Да не буду, не буду.

Я уселась впереди, и пока ехали, все расспрашивала Ивана: куда поедет да когда приедет.

– На Север уеду, товарищ пригласил, служили вместе. Там месторождение нефти открыли, буду нефть добывать. А приеду в отпуск – оградку смастерю на могилку.

– Вань, а кто же в доме будет жить?

– Никто не будет, от скотины я избавился, собака сдохла осенью, кошку бабка Матрена забрала.

– А вдруг с домом что-нибудь случится? Например, электричество замкнет?

– Да откуда ты про электричество знаешь? Чего это оно замкнет?

– Знаю, мне отец рассказывал, чтобы я умела обращаться и не лезла куда попало.

– Молодец, что знаешь. Дом я обесточу, не волнуйся. Ставни закрою, чтобы окна не побили. Ну вот, прибыли, слезай давай.

Иван заглушил мотор, снял меня с мотоцикла, поставил на землю.

– Здравствуй, брат!

Иван снял кепку и поклонился кресту. Достал из планшетки портрет, гвозди, молоток.

– Тань, давай держи портрет вот так, под табличкой, сейчас прибьем.

По краям портрета прямо посередине сверху и снизу были маленькие петельки для гвоздей.

– Ну, вот и готово.

Иван убрал молоток обратно в планшетку, достал несколько конфет из кармана пиджака и положил на могилку.

– Вань, а я Леньку во сне видела, в каком-то саду весеннем: все цвело, и он такой веселый, улыбается и говорит, что у него голова не болит и не тошнит совсем. Как ты думаешь, правда не болит?

– Конечно, правда. Тело ведь болело, а оно теперь вот, в земле, что ему болеть? Лежит и лежит себе, спит. А душа не болит, успокоилась. Она легкая, тонкая – тоньше паутинки. Улетела в райские сады, и ей там хорошо, вольготно.

Я все-таки не сдержалась и завыла, стало так обидно. Единственная ниточка, которая связывала меня с памятью о Леньке, и та обрывается. Уедет Иван далеко-далеко на какой-то Север, кто меня на могилку свозит?

– Тань, ну ты что, обещала ведь? – Иван присел, обнял меня, прижал к себе.

– Ну, ладно, не хнычь. Вот какая жизнь сложная штука, бывают радости, бывают горести. Надо воспитывать в себе мужество, чтобы эти горести стойко переносить. Кто же знает, что нам еще уготовлено. Вдруг завтра счастье привалит, а мы и не узнаем.

Я немного успокоилась и судорожно всхлипывала.

Иван отдал мне оставшуюся конфетку.

– Вот, заешь свои слезы, поедем давай.

После нашей поездки бинты конечно замарались. Я хотела перебинтовать, боялась, что заругают за грязь. Но не смогла, они так прилипли, просто одеревенели, и никак не отрывались. Было очень больно, и я стала ждать мамку, чтобы размочить в марганцовке.

Мамка ругать не стала, только нахмурилась и вздохнула жалобно. Она спросила, откуда грязь, ведь мне не разрешали ничего делать. Пришлось рассказать всю правду. Решила воспитывать мужество – заругает, так заругает. Ругать меня мать не стала, наоборот, похвалила, что помогла Ивану прибить портрет, одному-то несподручно. Мамка велела натаскать дров, раз уж бинты грязные.

– Только много не бери – по два, по три полена.

Руки плохо сгибались, но поленья-то крупные, их удобно брать, это не мелочь какая-то. Мамка стала растапливать печь, поставила греть воду.

– Танек, хватит, больше не таскай, сильно протапливать не будем, на улице тепло.

Вечером родители долго обсуждали поездку к какой-то бабке-колдунье или ведунье. Даже ругались. Мамка говорила, что раз врачи не могут вылечить, надо пробовать все варианты. А отец говорил, что это мракобесие и каменный век. Мамка все равно настаивала на своем и сказала, что если отец нас не отвезет, то поедем сами на перекладных. Я, конечно, не поняла, что такое мракобесие, перекладных и каменный век. Решила утром спросить у Ивана, пока он не уехал.

Утром я проснулась от подозрительного стука, как будто что-то заколачивали. Выглянула в окно, а там Иван заколачивал окна перекрестными досками. Я быстренько оделась и побежала в соседний двор.

– Вань, ты что, уже уезжаешь?

– Да, Тань, уезжаю. Документы получил, завезу в Чкалов, а оттуда сразу на Север.

– А что ж ты к нам не зашел попрощаться?

– Заходил я вчера вечером, ты спала уже. С твоими попрощался, а к тебе хотел зайти перед отъездом. Вот у Леньки нашел для тебя, может, пригодится, – Иван протянул мне баночку из – под леденцов.

– О, да это ж мой гостинец, я Леньке приносила, когда он есть не мог, его тошнило.

– Ну, там не гостинец, открой – посмотри.

Я открыла баночку, а там чего только нет, всякие красивые мелочи для секретиков. Ленька для меня собирал, жаль, что я сейчас не могу в песке возиться со своими руками. Но все равно, приятно-то как.

– Вань, может, хоть письмо напишешь, как устроишься, и вообще про житье-бытье?

– Может, напишу.

Иван стал серьезным и задумчивым. Про свои вопросы я, конечно, забыла, расстроилась, что Иван уезжает так внезапно.

– Вань, можно, я провожу тебя немного, хоть до соседней улицы?

– Ну, проводи, соседка! Да смотри тут не куксись, не нюнь. Будь молодцом, воспитывай мужество.

– Постараюсь.

На соседней улице Иван остановился, присел, как всегда, чтобы быть со мной наравне, уж очень он был высокий. Обнял меня.

– Давай, Тань, пока! Не скучай, в отпуск приеду, съездим к Леньке. Держись, лечи свои ручонки.

Глаза мои налились слезами, но я крепилась из последних сил, чтобы не завыть. За последние месяцы Иван стал таким близким и родным, как Ленька. И так не хотелось с ним расставаться. Он хоть и был намного старше, но общаться с ним легко и весело. Мне стало страшно, теперь я осталась совсем одна, один на один со своим горем. Родители – это ведь отдельный союз, я для них ребенок, а не друг. А без друзей совсем невмоготу.

Иван надвинул кепку на свои красивые брови и ушел в сторону вокзала. В руках у него был коричневый кожаный чемодан, он его из Ленинграда привез, когда в отпуск по ранению из армии приезжал. Я все стояла и смотрела ему вслед. А он как почувствовал, что я не ушла, оглянулся перед поворотом и помахал мне рукой. И тут уж я дала волю слезам, заревела и пошла домой, разнесчастная.

Весна разгулялась вовсю, кругом распускались листочки и выпускали свои фитонциды – это такие эфирные запахи, мне папка про них рассказывал. Наша береза во дворе разлохматилась молодыми листочками, и они шелестели на ветру. Несмотря на разгулявшуюся весну, все равно было грустно. Подойдя к дому, я увидела Нину Павловну, она прогуливалась по нашему палисаднику.

– Здравствуйте, Нина Павловна!

– Здравствуй, дорогая! И где же ты ходишь, я тебя все жду и жду?

– Да я провожала Ивана до соседней улицы, он уехал насовсем.

– А почему глаза красные, плакала?

– Плакала, терпела, терпела, пока Иван не скрылся за поворотом, потом заревела.

– И что же ты плакала?

– Не знаю. Жалко всех: и Леньку, и мамку его – она память потеряла, и ничего не помнит, Ивана – он один остался. Себя тоже жалко, я тоже совсем одна осталась. Друзей нет, кому я нужна, такая инвалидка?

– Ну, это ты зря на себя наговариваешь. Учишься ты хорошо, быть грамотным – это главное. Учиться сейчас – твоя задача.

Нина Павловна подошла к двери.

– Открывай давай, будем год заканчивать.

– Да что открывать-то, не закрывала я двери, вон крючок накинула.

– Так приглашай в дом.

– Заходите, Нина Павловна! Спрашивайте, что хотите, хоть Пушкина, хоть «Конька-Горбунка».

– Хорошо. А кто написал «Конька-Горбунка»?

– Ершов, имя не помню, то ли Петр, то ли Павел.

– Молодец! Петр Павлович. Ну, расскажи, о чем сказка.

– Да я почти всю наизусть знаю:

За горами, за лесами,

За широкими морями,

Не на небе – на земле

Жил старик в одном селе.

И так на одном дыхании я половину сказки рассказала. Нина Павловна внимательно меня слушала, но остановила.

– Таня, хватит! Тебе пять за четверть и за год. Покажи грамматику и чистописание, все тетради неси.

– Нина Павловна, чистописание за прошлую четверть, сейчас писать совсем не могу: руки, как крюки – сами видите.

– Покажи все, что есть, мне отчитываться за каждого ученика.

Я принесла все тетради. Учительница посмотрела, полистала и сказала, что все хорошо и я отличница.

– Пусть мама в школу придет.

– Ладно, скажу.

Вечером, когда пришли родители, я им сказала, что я отличница, но они не очень-то обрадовались. Оба были чем-то не довольны, и не разговаривали друг с другом. Ну и ладно, я ушла в свою комнату. После ужина мамка сказала, что завтра мы поедем в Матвеевку.

Чудесное спасение

Ну, поедем, так поедем. Я уже ни чему не удивлялась, все равно ничего не радовало. Откуда ни возьмись, возникали одни неприятности. Надо как-то терпеть и воспитывать мужество. Наставления Ивана я помнила, и пока были силы, выполняла.

Добирались целый день, сначала на поезде, потом на каком-то «бобике». Да и погода была ужасная – ветрище и дождище. Пришли к этой бабке, у нее толпа народа. Записывают на бумажке номера, кто когда пойдет. Нам на следующий день в четыре часа дня. И куда идти, где ждать? Мамка начала плакать:

– Мы же издалека приехали, что нам делать?

На нее все люди ополчились, они тоже издалека. Спасибо, хоть из дома вышла тетка и дала мамке записку с адресом. Пошли мы по адресу, там сдают приезжим жилье на время ожидания очереди. Слава те Господи, хоть обсохнем да отдохнем. Хорошо, что мы попали к этим людям, там нам сказали, что надо купить. Мы ведь не знали, когда ехали. Надо было новую ненадеванную сорочку и чулки, а еще пузырек с йодом, непонятно зачем. Ну, раз надо, так надо. Утром мы пошли на местный базар и все купили. И к четырем часам подошли к дому этой бабки. А там уже толпа больше, чем вчера. Но у нас-то запись на бумажке, нас пропустили без слов, никто даже не пикнул. Дисциплина как в школе, все по расписанию.

Все, что было дальше, может присниться только в страшном сне. Зайти в дом было невозможно, перед крыльцом лежала огромная хрюшка и загораживала всю дорогу. Протиснуться можно было только боком вдоль забора. Хрюшка дергала ногами и повизгивала. Титьки у нее были огромные, штук двенадцать, а в животе перекатывались какие-то бугры. Встретить нас вышла молодая тетенька в белом платочке, белом фартуке, и у нее были две большие косы. Она провела нас в избу. В избе тетка пожилая – та самая бабка-колдунья – стояла посреди комнаты с большим медным крестом в руке. Вокруг горели восковые свечи. Бабка была тоже в белом платке и белом фартуке. Только очень хмурая, наверное, за день устала, народу полно.

Сначала-то было все нормально, меня искупали в тазу, помазали йодом, надели новую рубашку и чулки. Потом выгнали в сенцы, а дверь толком не закрыли, щель была нормальная. И все, что бабка говорила мамке, я слышала. Она сказала, что я нашла на улице узелок из красной тряпки. А это был наговор на смерть для кого-то. Но попало не по адресу, то есть мне, и я не умерла, а получила неизлечимую болезнь. Надо срочно найти этот узелок и выбросить.

И тут мне стало плохо. Закружилась голова, зазвенело в ушах, тело стало ватное, и все. Дальше ничего не помню. Очнулась, когда меня поливали водой.

– Да хватит поливать, только что купали.

Я вскочила и начала отмахиваться от людей, которые меня окружили. Мамка стояла возле меня на коленях и плакала.

– Мам, не плачь, живая я, поедем домой.

Мамка быстро подхватилась, стала меня одевать, и мы пошли на вокзал. Вокзал был далеко, пришлось тормозить попутку. Нам повезло, какой-то мужик на ГАЗике подвез до вокзала. Поезда в нашу сторону уже ушли, и мы всю ночь просидели на вокзале. Мамка пыталась меня уложить на вокзальных скамейках, но мне не спалось. Я все думала про красный узелок. Откуда эта бабка прознала про кусок знамени? Да еще, что это для кого-то смерть? Про Леньку, что ли? Это же он нашел кусок от знамени на полигоне. Ничего не понятно. Все мысли перемешались у меня в голове, и я не знала, как мне избавиться от этого куска. Вдруг родители найдут, что будет? И жалко было, Ленькина память, и оставлять нельзя. Все-таки уснула, намучилась, как собака и устала.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.