скачать книгу бесплатно
Чёрные глаза смотрели невиновато. И как у Бога такая красота получилась?.. Тьфу-тьфу-тьфу! Анна Прокопьевна отвернулась и в спешке ушла, пряча улыбку.
Екатерина сняла мерки и раскроила на полу платье.
Трудно строилась работа с хозяйскими дочками: им строго-настрого запретили разговаривать. Сидя на лавке рядом, Ненила подсматривала, как девица стачивала рукав ровными стежками.
– Ишь ты, как ладно вы шить умеете! Хорошие жёны вашим мужьям достанутся!
– Что ты говоришь, матушка! – испугалась Агафья. – Тятенька нам даже думать про это запрещает!
– Почему? – спросила Екатерина.
– Тятенька говорит, что замуж выходить грешно, – Агафья с опаской глянула на жёлтую занавеску.
– А как же родители ваши?
– Тятенька с маменькой не сразу к истинной вере пришли, – подняла голову Марья.
– А чего будет, ежели вы замуж захотите? – спросила Ненила. – Вдруг полюбите кого?
Она пожала плечами:
– Верно, уходить надобно будет от родителей и никогда с ними не знаться.
– Господи сохрани! Не говорите нам такое! – закрестилась Агафья. – И ты, Марьюшка, думать не смей! Права маменька, что говорить с вами не позволила!
Ненила прикусила язык: не подвести бы барышень под монастырь с недошитым-то платьем. Алёнка гулила на диване, шевелила ручонками из-под белых пелёнок.
Через час вернулась хозяйка и взялась помогать. Заняла место рядом с Агафьей: Ненила то и дело вставала покормить, покачать, поменять мокрый подгузник. И каждый раз Анна Прокопьевна цыкала на дочек, когда те заглядывались на младенца.
Дело спорилось до первой примерки – матушка вывела дочерей из светлицы и запретила им прикасаться к смётанному платью, осквернённому телом еретички. Агафья и Марья так и не вернулись.
***
Солнце краснело огоньком на горизонте, рассеивался в вечерних сумерках фиолетовый свет, когда Екатерина пришивала последнюю полоску кружева к лифу. Лиза без дела смотрела, как её рука пронизывает иглой чёрную ткань. Ненила баюкала Алёнку.
Из-за жёлтой занавески послышался голос – мягкий, как гретое сливочное масло:
– М-мн'е позволили быть зд'есь. М-могу ли я остатьс'я с вам'и?
– Конечно, можете, сеньор Раффаеле, – отозвалась Екатерина. – Где вы были?
Он приклонился, чтобы войти, и сел на диван рядом с Ненилой.
– Гулял – по городу. Его можно обойти за один час. Здесь есть красивая набережная. Церквей больше, чем в Пьетробурге. В этом городе убили вашего царевича в шестнадцатом веке. Я видел дворец, в котором он жил.
– Кто вам рассказал про царевича?
Раффаеле улыбнулся:
– Я встретил эту женщину, которую мы видели ночью на площади. Она начала вечерний променад. Она узнала меня и показала дворец.
Платье было готово. Лиза смотрела на своё отражение в старом напольном зеркале в углу светлицы. Чёрный креп, длинные рукава, высокий воротник – будто юная вдова, кроткая и боязливая. Екатерина поправила на ней кружева и плечевые швы. И вышла бесшумной поступью в соседнюю тесную комнату, где ждал Раффаеле.
– Пора собираться. Лиза и Ненила едут с нами – положимся на волю Божью.
Он взял её руку. Подушечки пальцев у неё разгорячились от работы иглой.
– Каттерина… Где есть война – будут другие правила. Вам придётся забыть, чему учили вас в деревне и Пьетробурге, к чему вы привыкли.
– Да. Придётся позабыть… Только за Лизу боязно.
Большие ворота возле каретника отперли, и Леонтий подогнал экипаж к передней калитке. Хозяйка вышла проводить.
– Поезжайте на Московскую улицу, – посоветовала она Екатерине, – а оттуда на Мироносицкую дорогу – этот путь короче будет. А до ближайшего постоялого двора – около двадцати вёрст.
Раффаеле взглянул из-под полей шляпы на дом. На втором этаже хозяйские дочки толкали друг друга, чтобы отвоевать место на узком подоконнике. Заметили, что герцог смотрит, – заулыбались. Он не успел приподнять шляпу – девицы исчезли, как разогнанные мухи. Вместо них в окошке показалась бородатая плечистая фигура. Когда карета за четвернёй покатилась по узкой немощёной улочке, обсаженной рябинами, Иван Васильевич проводил её благословляющим взглядом.
***
Старая Московская улица сверкала фонарями и домашними огнями из окон разновековых строений. Леонтий подогнал лошадей к трактиру, с виду спокойному и немноголюдному.
Столики, накрытые белоснежными скатертями, стояли вдоль окон с зелёными шторами. За одним обедал в одиночестве купец третьей гильдии. У стены напротив ряд столов без скатертей с неубранными крошками предназначался для низших сословий. Буфет манил ароматом свежезапечённого мяса и солений. На стойке красовались два больших начищенных самовара и ряд гранёных стаканов. Хозяин трактира в подпоясанной рубахе и полосатых штанах сновал туда-сюда мимо полок с фарфоровыми чайниками и расписными подносами. Густым кудрявым белым чубом он напоминал матёрого быка.
Подбежал половой – подстриженный полукругом малый в белой рубахе. С полотенцем на локте. Раффаеле попросил столик в укромном месте, чтобы спрятать дам от чужих глаз.
– У нас только вот этот столик куплен господином Меховым, а из остальных можете выбирать, – сообщил половой. – Вон тот, в уголочке, не устроит ли? Пожалуйте сюда.
Барышни протиснулись к стене. Лиза положила на стол чёрные перчатки. Расстегнула редингот: старенький, поношенный, отороченный коричневым плюшем. Широковатый в плечах. Ненила села с краю. Видел бы Петербург: солдатка за столом – напротив герцога!
Три неопрятных мужика в холщовых рубахах вошли, покосились на барышень и уселись по-соседству с обшарпанным столиком Леонтия.
Половой принёс для господ фарфоровые тарелки. Суп из осетрины с кореньями и зеленью, икра, телячьи отбивные в сметанном соусе, ватрушки с творогом, чай в белых чайниках и кусочки сахара на блюдцах.
– Это и для меня тоже? – робко спросила Ненила.
Раффаеле улыбнулся:
– Благодарность за капусту!
– Для меня?.. Стол-то какой – прямо-таки царский!
– Королевский! – поправила Екатерина.
Из другой половины доносился звон ложек и мужицкие разговоры. Скрипнула дверь – и пахнуло, как из нечищеного коровьего стойла. Человек в затёртом длинном кафтане, прикрывая лицо поднятым воротником, прошёл к буфетной стойке. Не удосужился даже снять колпак.
– Чего пришёл? – раздался голос хозяина трактира.
– Поесть. И выпить налей.
– Тут тебе не питейный дом! А ну уходи!
– Хоть хлеба дай. Шурин ты мне как-никак…
Екатерина не ела. Помешивала суп, поглядывала на Раффаеле. Он отворачивался, зажимая ноздри платком. Мужики рядом с Леонтием басили, как ни в чём не бывало.
– Хлеба ему… Тоже мне, зять… Татьяна одна ребятишек подымает, а ему – хлеба. Доколе ещё прятаться собираешься по болотам?
– Тихо ты! Дай пожрать-то!
– Пришёл… У меня тут люди приличные сидят, а ты моё заведение срамишь! Я вот сейчас квартального позову…
– Не позовёшь. Дай хлеба – и уйду!
На стойку упал сухой ломоть. Посетитель оглянулся на столики.
– Этих господ карета на дворе стоит? – тихо спросил он хозяина.
– Не твоё дело! Уходи!
– Мне не нравится эта таверна, – Раффаеле поморщился и покрутил рукой.
– Зато у них хорошие повара, и даже Тверской фарфор подают, – заметила Екатерина. – А подобных лиц везде хватает. Давайте ужинать. До полуночи мы успеем проехать два десятка вёрст до почтового стана.
– Барышня Катерина Иванна! А куда нам ехать? Барынька нам про какую-то дорогу толковала, – спросил Леонтий через проход.
– Про Мироносицкую. Говорят, по ней быстрее.
– Ну, дело.
Посетитель, как назло, замедлил шаг, проходя к двери мимо господского стола. Замешкался: совал краюшку хлеба за пазуху. Раффаеле, морщась, отклонился к плечу Екатерины.
Все, кто входили в трактир, мещане или иные «подлые люди», как по указу, косились на барышень. Виданное ли дело, чтобы дамы ужинали в таком заведении? Да ещё и Алёнка попискивала на руках у Ненилы. Только купец, как благовоспитанный человек, неспешно попивал чай и рассматривал бумаги.
Бывало, в Петербурге дни пролетали как один: посещения, выезды, вечером – великосветские салоны или театры, днём – чтение книг и рукоделие. Один день бывал похож на другой – так и год мог пролететь в одних и тех же занятиях, поедающих время. Но последние два дня в Угличе, а особенно нынешний, 9-е сентября, казался длиннее Петербургского года. Утро не предсказывало вечер, как левый глаз не видит правого. Но день ещё не кончился, и вечерние потёмки скрывали впереди долгую эпопею…
Глава V
Четверня понесла карету по Московской улице на Мироносицкую дорогу. За кузницами на окраине Углича в свете каретного фонаря замелькали терракотовые стволы сосен, утопающие в паутине лещины. После получаса езды они перемешались с елями, берёзами и осинами. Стало темно. Дорогу было бы не разглядеть, если бы не расступились тучи и не открыли мелкие огоньки созвездий.
Пять вёрст… Десять… Екатерина научилась считать вёрсты интуитивно, не узревая дорожных столбов.
Одиннадцать вёрст…
Карету тряхнуло – и замшевая тулья Лизиной шляпки ткнулась ей в подбородок. Ненилу кинуло на герцога, он подхватил солдатку под локти – и Алёнка едва не выкатилась из рук. Послышалось ржание лошади – странное, надрывное. И чужие голоса.
Вскрикнул Леонтий.
И карета остановилась.
В полудрёме Лиза не успела испугаться. Екатерина смотрела вопросительно в её хлопающие глаза. Это был сон? Откуда – незнакомые голоса на дороге среди леса?
Первым сообразил Раффаеле – схватился за рукоять сабли. Дверца открылась – и показалась рука с топором.
– Всё, баре, приехали, – сказала обросшая голова в дырявой шапке. – Не рыпаться – нас всё одно больше. Выходим из кареты!
Раффаеле подбодрил взглядом забившихся в угол барышень, перекинул через плечо портупею и, не отпуская сабли, спустил ногу из кареты. Множество рук, как змеи Медузы Горгоны, просунулись в его карманы. Карету окружали люди: обросшие, грязные, с топорами и дубинами. Сколько их было? Пять? Шесть? Больше? Волосы, бороды висели слипшейся паклей.
Екатерина прижала к себе свёрнутое шерстяное одеяло и зонтик – и шагнула, как в яму: подножку никто не выдвинул. Удержалась на ногах – ухватилась за руку Раффаеле. Сумочка-кисет с деньгами стала на локте неощутимо-лёгкой, и отрезанный шнурок упал на землю.
Грязные руки противно ощупывали складки рединготов её и Лизы. С Ненилы брать было нечего – но и белый узелок с детскими пелёнками оказался располосован ржавыми лезвиями.
Обросшие чудища, как муравьи, копошились у экипажа. Трогали лошадей и колёса, сидели в карете и заглядывали под господские сиденья. Лиза спряталась за клетку с голубем, вцепилась в прутья. Раффаеле закрыл спиной барышень и Ненилу.
В лицо ему сунули топор.
– Слышь, барин. Саблей своей не маши. Убьёшь одного нашего – другие тебя зарубят. И твоих баб. Коли будешь тихо стоять – будешь жив. Нам нужна повозка и лошади. Понятно?
Герцог свысока смотрел на топор, пачкающий его гладкий подбородок, и молчал.
Вонючая масса издавала дикое рычание, железный смех и скверную брань, какой никогда не слыхивали барышни, Раффаеле не понимал; и только Ненила закрывала глаза, прижимала к груди головку дочери и шептала молитву.
Двое открыли ящик, прикреплённый к карете, и на землю полетели полоски белого полотна.
– Ты чё делаешь? Это нам сгодится! – рыкнул кто-то.
Заползали – стали подбирать простыни, перепачканные дорожной пылью.
– Отдайте нам одеяла. Только их. Пожалуйста, – попросила Екатерина из-за высокого плеча Раффаеле.
Волосатые головы повернулись на неё и загоготали.
– Тёплые одея-яла? А может, они и нам сгодятся!
– Нам нужны одеяла, – Екатерина дрожала, как в ознобе. – Без них мы замёрзнем в лесу. Отдайте нам одеяла! – её голос сорвался.
– Ты гляди – нет бы жизнь просить, а она просит одеяла! – скалил зубы обросший с топором.
– Слышь, барин! – произнёс вблизи чей-то гнилой рот. – Дай нам одну бабу? Куда тебе столько? А мы тебе одеяла! А?
– Не подходите! – пригрозил Раффаеле. За его спиной сжались в беспомощный клубок три женские души.
Шерстяной ком бросился ему в лицо.
– Забирай! Тут и так добра хватает.
Они облепили карету, как августовские мухи: набились внутрь, расселись на крыше, на козлах и ящиках, прикреплённых сзади. И помчали лошадей в неволю – лучших Чубаровских лошадей, вскормленных бежецкими лугами.
Раффаеле замер, сжав кулаки. От нелепой радости, что они остались одни на дороге. Лиза кинулась к Екатерине на шею.
