Предел погружения

– По местам стоять, боевая тревога! – зажужжал «Каштан». – Всплывать на перископную глубину.

– Почему всплываем? – доктор вскочил. – Случилось что?

– Не-а, – отмахнулся Паша, выскакивая из каюты.

Ну почему медотсек устроили так далеко от кормы?

Бледно-белая прореха с рваными неровными краями медленно сползала в правый нижний угол экрана, почти незаметно, но всё же сдвигалась. Кочетов это видел, но всё же потянулся к «Каштану»:

– Акустик, что у вас там?

Вместо ответа из рубки высунулась встрёпанная голова мичмана Селихова в наушниках.

– Судя по отражению звука гидролокатора, полынья уходит, товарищ командир. Не всплывём.

– Всплыть, может, и всплывём, – штурман покачал головой, – но нас льдами затрёт. Они дрейфуют, их сносит течением.

– Значит, будем ждать, – Кочетов пожал плечами. – До двенадцати ночи мы должны успеть выйти на сеанс связи. Ищите полынью. Нужна перископная глубина – как минимум на двадцать минут.

– Есть искать, тащ командир, – отозвался Селихов, дверца рубки прикрылась за ним.

– Отбой боевой тревоги, готовность номер два подводная, – Кочетов опустился в кресло. – Курс двадцать пять градусов, скорость пять узлов.

Через полчаса менять вахтенных. Когда наконец найдут полынью и он передаст координаты, можно будет поспать час или два. Может, и затылок отпустит. Со вчерашнего дня ломит.

– Роман Кириллович, – штурман придвинул к нему карту. – В пятидесяти милях по курсу отмечен слой высокой плотности воды, – неровно обрезанный палец упирается в тёмное пятно. – Мы можем резко перейти в него.

И тогда лодка подскочит вверх. И – башкой об лёд.

– Вас понял. Вахтенный механик, – он поискал глазами черноволосую макушку Караяна, – слышали доклад штурмана?

– Так точно, – рука Караяна замерла над кнопками управления дифферентовочными цистернами в ожидании команды. Кочетов кивнул:

– Утяжелите лодку, тонну в нос.

– Есть тонну в нос, – пальцы забегали по кнопкам прежде, чем он договорил. – Лодка утяжелена, тащ командир, тяжёл нос.

– Добро, – Кочетов кивнул. – Будьте готовы экстренно принять балласт в ЦГБ по команде.

– Есть!

Два часа поспать – это слишком большая роскошь. Сорока минут хватит.

В мутной жидкости плавали белесые островки жира, кое-где виднелась морковь и кусочки тушёнки, древней, как атомные лодки первого поколения. Артур поболтал ложкой в своём супе, покосился на Пашу, подпирающего подбородок кулаком.

– Холодное уже, – тихо сказал вестовой, доливая из половника в миску. – Извините, товарищи офицеры.

– Кок, наверное, отчаялся нас ждать, – хмыкнул Артур.

– Если хотите, можно подогреть. Мы быстро – пять минут.

– За пять минут нас опять по тревоге вызовут, – усмехнулся он. – Давайте уж поедим, пока можно.

Холодный суп оставлял во рту странный вкус – было похоже на недоваренный холодец. Или переваренный? Артур покосился на Пашу, механически отправлявшего ложку в рот раз за разом. Слева от него было пусто.

Артур снова подозвал вестового.

– Знаешь, ты неси всё сразу: и котлеты, и компот. А Александра Дмитриевна, конечно, уже поела?

– Она не приходила сегодня, тащ кап-три. Сказала, ей нездоровится. Я ей чай приносил с печеньем.

Артур опустил ложку. Нездоровится? Подо льдами не качает. И простудиться на лодке особо негде. Давление? Голова?

– Паш, – он повернулся к приятелю, – вы вроде с доком дружбаны? Ты у него в медотсеке Вершинину, случайно, не видел? Ничего он про неё не говорил?

– Да нет, – тот моргнул, потёр припухшее веко, – а что?

– Слышал – она есть сегодня не ходила? Нездоровится, говорит. Что это значит, хер поймёшь.

– Ну, Настюха моя так и говорит каждый месяц, – Паша важно кивнул. – Что ей нездоровится, чтобы я её не трогал и принёс шоколада. У них эти… бабские дни.

– Аа, – Артур поспешно схватился за ложку, глотнул супа. К лицу приливал жар, щёки уже вовсю горели.

Тьфу, господи, что он, в самом деле, восьмиклассник? Что тут такого-то?

– Конечно, не факт, что у неё именно это, – Паша с философским видом поднял ложку, – женщины – их вообще никогда не поймёшь. Но если она говорит, что ей нездоровится…

– Да понял, понял, – Артур поморщился. Вестовой поставил тарелку с гречневой кашей и котлетой перед ним, перед Пашкой, двинулся дальше.

Артур рассеянно придвинул к себе тарелку, ткнул вилкой котлету.

– Вот из чего они их жарят? – забурчал Паша. – Из резины? Из покрышек?

– Мгм… – Артур повернулся к нему, щёлкнул по столу кончиком пальца. – Слушай, так, может, ей шоколадку отнести? У меня как раз две остались.

– У тебя шоколадки – и ты молчал? – Паша прищурился. Покачал головой, укоризненно вздохнул. – Лучше б ты мне их принёс, а не Вершининой.

– По местам стоять, боевая тревога! Всплывать на перископную глубину!

Артур встал, покачал головой.

– Наша песня хороша – начинай сначала. Пошли, – он легонько пихнул в плечо Пашу, косящегося на свою надкусанную котлету. – Резиновые – нечего о них жалеть.

В боку снова заныло, словно ей понемногу выкручивали рёбра. Саша тихонько вздохнула. Как она только ни пыталась устроиться – на спине, на боку, угнездившись между стенкой и подушкой, сон никак не шёл. Поначалу она опасалась, не мешает ли она спать Илье на верхней койке своим крученьем, но Илья, только зайдя в каюту, влез наверх и замер там, словно его сразили сонные чары.

Конечно, если пять раз в сутки тебя поднимают по тревоге, тут уж не до бессонницы.

Саша осторожно присела на постели, взглянула на экран телефона почти виновато. У кого-то нет минутки поспать, а она три часа ворочается.

Поколебавшись, она сунула ноги в тапочки, накинула робу поверх майки и «домашних» серых штанов. Хорошее средство от бессонницы – пройтись, пусть и не на свежем воздухе, а по пропахшим железом и маслом отсекам.

В конце концов, можно заглянуть в медчасть и попросить у Гриши таблеток. Вроде и не острая боль, терпимая – но сколько можно терпеть?

Саша наскоро расчесала волосы, закинула на плечо ремень ПДА и вышла. В отсеке было непривычно тихо. Ровное гудение, монотонный рокот механизмов – и никаких человеческих голосов. Почти три часа без сигналов тревоги – видимо, все, кто только мог спать, спали.

Она аккуратно, стараясь не греметь, спустилась по трапику вниз, дошла до переборки. Потянулась открыть, и с той стороны слабо стукнула кремальера, переборочный люк распахнулся.

– Сан Дмитна, – из круглой дыры на неё глядело анемично-белое лицо матроса. Волосы всклокочены, в глазах краснота от лопнувших сосудов. – Вы не занесёте в каюту комдиву-три?

Парень протянул ей несколько соединённых скрепкой листов. Какие-то таблицы, цифры.

– Хорошо, занесу.

Он механически приложил руку к пилотке, отдавая честь, развернулся и зашагал на прямых ногах. Хорошо, если в кубрик – свалиться и спать, а если на боевой пост?

Саша ещё раз машинально скользнула взглядом по диковинным столбцам на бумаге. С усилием потянула кремальеру вниз: надо было закрыть люк, не положено держать распахнутым. Переборка глухо стукнула, и Саша пошла назад, в конец жилого отсека, к каюте Артура и Паши.

Вот она. Интересно, Артур на вахте? Если нет, то, наверное, спит, как все. Когда теперь с ним удастся по-человечески поговорить – не раньше, чем они до полюса дойдут? Или даже того позже, когда они снова выберутся из-подо льдов?

Ну ничего, разговоры подождут. Лишь бы всё было в порядке – с лодкой и со здоровьем. А то, если так спать по полтора часа в день…

Отбрасывая тревожные мысли, Саша потянула дверь на себя, шагнула вперёд, осторожно ставя ногу.

В каюте было темнее, чем в её собственной. Лампочка под подволоком слабо освещала голую тумбочку, спинку койки, смятую подушку. Подушку сжимала смуглая рука, в неё зарылась щека, острый нос. Спутанные чёрные волосы падали на лоб, на веки, стелились по грязно-белой наволочке.

Артур лежал, не сняв РБ, и его нога съехала с койки, словно он шагнул в каюту, упал животом на постель и отключился, не успев даже оторвать от пола ногу.

Саша потянулась к тумбочке, тихонько опустила листки.

Странно: в коричневатом свете лампы скуластое, резко очерченное лицо, совсем мальчишеское, не выглядело измотанным. В уголку рта едва обозначилась ямочка – губы, казалось, вот-вот тронет насмешливая улыбка.

Он дышал неслышно, под синей сморщенной тканью робы едва заметно приподнимались и опадали лопатки. Саша невольно наклонилась к нему, вслушиваясь, ловя слабый звук дыхания.

Только бы опять не зазвонили тревогу. Пусть будет тихо – хоть пару часов, пока ему не придётся вставать на вахту.

А ей надо возвращаться. Главное – ни на что не наткнуться случайно, выходя, и дверь закрыть без стука.

Она повернулась, бочком направилась к двери. Помедлила ещё чуть-чуть, собираясь толкнуть дверь, и до неё донёсся шорох простыни. Пальцы Артура беспокойно шарили в складках, пытаясь зацепить край сбившегося на бок одеяла. Он что-то глухо, жалобно промычал в подушку.

Саша шагнула назад, к его койке, нагнулась и потянула одеяло вверх, на себя, выдёргивая плотную ткань из-под колена Артура. Легонько встряхнула, накинула ему на плечи, разгладила складки ладонями, укутывая его. Артур шумно выдохнул, поворачиваясь на бок, наконец-то забираясь под одеяло целиком, с пятками и подбородком. Тёмные губы шевельнулись:

– Маам…

Сашина рука потянулась коснуться растрёпанных чёрных прядей на лбу. Чуть-чуть дотронулась, ладони стало мягко, щекотно, и Саша отдёрнула её: не разбудить бы.

Она вышла на цыпочках.

Глава 22

– Товарищ командир!

– А? – Кочетов рывком сел на койке, придвинул к себе ПДА. Глазам всё ещё было сонно и горячо, тяжёлая голова гудела. Наконец он нашёл взглядом розовое улыбающееся лицо замполита.

– Роман Кирилыч, да не волнуйтесь вы так, – добродушно брякнул тот. – Что ж вы как на пожар подорвались. Я всего лишь зашёл поговорить.

Кочетов сглотнул кислый привкус во рту.

– Надо полагать, я подорвался именно потому, что я не вижу веской причины будить командира корабля во время отдыха, кроме пожара, затопления или ещё какой-либо нештатной ситуации, угрожающей нашим жизням.

Он покосился на часы, лежащие на тумбочки. Двадцать семь минут. Он спал двадцать семь минут из отмеренного на отдых часа.

– А вы что, зашли ко мне поговорить о морально-волевых качествах экипажа?

Замполит переступил с ноги на ногу, опустил взгляд на синюю папку в руках.

– Не совсем, Роман Кириллович, – смущённо произнёс он. – Я просто подумал, что у нас на корабле в последние дни ничего не происходит. Люди начинают скучать.

Кочетов хватанул воздух прямо ртом. Выдохнул. Поднялся, глядя в довольные жизнью глаза замполита.

– Константин Иванович, – тихо сказал он.

Замполит опустил голову. Полные руки дрогнули, задвинули папку за спину.

– Виноват, товарищ командир, – пробормотал он. – Я не хотел сказать… Конечно, я вижу, люди тяжело работают.

– Большинство людей, – впечатал Кочетов. Круглое лицо замполита начало краснеть, как наливающееся яблоко.

– Товарищ командир, – просительно сказал он. – Я только хотел предложить, узнать ваше мнение… когда мы придём на полюс – у нас ведь будет несколько дней отдыха перед возвращением. Может, устроим праздник, раз уж День Нептуна у нас сорвался?

Кочетов потёр лоб, провёл ладонью выше, приглаживая вихры на затылке.

– Праздник – это неплохо. Накроем стол, попросим кока приготовить нам что-нибудь особенное, – он слабо улыбнулся. – Гитару достанем. Можно даже мяч погонять на свежем воздухе, по снежку. Есть у нас мяч, Константин Иванович?

– Кажется, был, – замполит нахмурился. – У боцмана.

– Вот и хорошо. Если ребята захотят, сыграем в футбол. Но, Константин Иванович, – Кочетов снова опустился на койку, – пожалуйста, никаких сценок, ролей и строевых песен. Люди устали. Сначала – выспаться, потом всё остальное.

– Слушаюсь, товарищ командир.

– Ну а плакаты, рисунки, конфетти и прочая мишура – это уж на ваше усмотрение. Можете попросить Александру Дмитриевну помочь вам с организацией. Если у вас всё… – он выразительно поднял брови, и замполит выпрямился:

– Разрешите идти?

– Идите.

Дверь тихонько прикрылась. Кочетов растянулся на койке, подложив ладонь под голову – так меньше ныло в затылке.

Он прикрыл глаза, и в тот же момент над головой зашипел «Каштан».

Ещё одна идея по поднятию морального духа экипажа? Ну, лучше уж пусть будет так, чем авария.

– Командир слушает.

– Говорит старпом, – голос Палыча: замотан вусмерть, но держится. – Докладываю: матрос Ольховский обнаружил в третьем отсеке неисправность распределительного щита. Из-под крышки шёл дымок, плавилась изоляция. Неисправность своевременно устранена, щит функционирует в штатном режиме.

– Принято, – Кочетов кивнул.

Дымок из-под крышки – слабый, тоненькой струйкой. Едва уловимый запах гари в пропахшем маслом и железом отсеке. Одна-две минуты – обесточил щит, снял крышку, накрыл плавящиеся провода, перекрывая доступ воздуха, и готово. Три минуты – искрит, трещит, хватай баллон, пускай пену. Пять минут – горит отсек, горят люди, и некуда всплывать. Сверху лёд.

– Заметь – не на вахте, не у себя на посту. Он просто шёл из медчасти в кубрик. А вахтенный так и прощёлкал клювом пожар в собственном отсеке.

Кочетов хмыкнул себе под нос.

– Ольховского – поощрить… у него ведь было два взыскания?

– Уточню, Роман Кирилыч.

– Короче, сними все.

– Объяви ему благодарность от моего имени… нет, я сам объявлю. Вахтенному – взыскание и…

И внеочередная вахта? Чтобы у него была лишняя возможность угробить корабль?

Кочетов скривил рот, зло усмехнулся. Что тут можно придумать? Как, ну вот как вбить в голову молодому долбоёбу, что на вахте всё как будто понарошку, но умрут они по-настоящему?

– И пусть следующим чистит дерьмо в ЦГВ. Сними его с вахты и позови ко мне, я с ним поговорю.

– Есть!

Судя по голосу, Палыч был доволен, что душеспасительные беседы проводить не ему.

– В остальном – всё в порядке, тащ командир. Следуем курсом двадцать пять, скорость пять, глубина восемьдесят.

– Добро.

Он щёлкнул рычажком, отключая связь, отпустил рукоятку «Каштана», и провод закачался, подпрыгивая.

Кочетов поднялся, зашёл в гальюн, плеснул в лицо холодной водой из умывальника. Из зеркала на него уставились покрасневшие глаза-щёлочки под слипшимися от влаги ресницами.

Ну, чего уж там разглядывать. Растереть полотенцем лоб, щёки, шею – и обратно в каюту. Ложиться теперь нет смысла. Сейчас придёт матрос, вправить ему мозги – и на мостик.

Лодку, команду то и дело испытывают на прочность, ищут брешь. Загоревшаяся проводка, изменение плотности воды, сбившиеся показания глубиномера – если нащупают мягонькое, слабое место, вроде этого мальчишки, зевающего на вахте, то авария обеспечена. А при аварии в этих широтах – девяносто шансов из ста на то, что выживших не будет.

Кочетов прополоскал рот, смывая кислый привкус, достал из кармана мятную жвачку. Холодок под языком здорово бодрит, лучше всякого кофе, который ещё и сажает сердце. Впрочем, что здесь, на лодке, не сажает сердце, хотелось бы знать…

– Товарищ командир, разрешите?

Кочетов сплюнул мятную подушечку в ладонь, убрал под салфетку.

– Входите, – он повернулся боком к двери. – Рядовой Кряква. Рассказывайте, как случилось, что вы чуть не запекли нас всех на гриле.

Струны под смуглыми проворными пальцами легонько тренькали – Саше казалось, что озорную и грустную мелодию она уже где-то раньше слышала. Артур усмехался уголком рта, он не смотрел на струны, на лады, его взгляд рассеянно скользил по стене каюты, время от времени возвращаясь к Сашиному лицу.

– Вот, решил вспомнить, – хмыкнул он. – А то пальцы скоро гнуться перестанут.

– Неудивительно, – Саша сочувственно кивнула. – Я видела тебя в центральном, когда всплывали вчера – у тебя пальцы так бегали по пульту, что и не разглядишь.

Артур отрывистым звуком прочистил горло, его рука потянулась к распахнутому вороту РБ, расправляя смявшуюся ткань.

– Я думал, ты в центральный ходишь смотреть на что-нибудь поинтереснее. На командира, например. Или на штурманские карты.

– В картах я не разбираюсь, – она пожала плечами. – Это надо какие-то непостижимые мозги иметь, чтобы всё высчитать, ткнуть в точку на карте и сказать: «Наша лодка здесь». А у меня вообще с расчётами туго.

Он прищурился, подпер подбородок ладонью:

– Разве врачу расчёты не нужны?

– Да какой я врач, – Саша усмехнулась, – бросила после четвёртого курса. Ну как «бросила» – академ взяла. Решила, что к рисованию у меня больше лежит душа.

– Илья говорил, ты здорово рисуешь.

– Илья? – она нахмурилась. Вот тебе и раз: оставляешь в каюте альбом и думаешь, наивная, что он там в полной сохранности. – Ну… мне приятно. Так-то это только наброски, зарисовки – может, потом что-нибудь интересное выйдет, когда вернусь.

– А что, – Артур засмеялся, – это будет поинтереснее, чем репортаж. Монументальное полотно «Подлодка во льдах, или Кому дома делать нечего».

Саша укоризненно качнула головой.

– Тебе бы всё подкалывать.

– Ну а что такого? – он невинно поднял брови. – Наброски-то покажешь? А то несправедливо: связист видел, а командиру дивизиона живучести не досталось.

На несколько секунд Саша растерялась. Показать – жутко, одно дело – Илья проглядел и никому ничего не сказал, а тут…

– Пошли, – выдохнула она, привстала, и Артур покачал головой.

– Не успеем. Через шесть минут на вахту – я чего и спать-то не лёг, сижу, бренчу, – он тронул струны. – Если б хоть полчаса дали, а то двадцать минут – ни туда, ни сюда.

Саша беззвучно вздохнула. Вместо облегчения она готова была рассердиться.

– Погоди, – она потянулась в карман робы за телефоном, – вот, я фоткала. Не те, что в каюте, а которые отправляла на выставку.

Артур взял у неё телефон, озадаченно нахмурился:

– И как эту штуку?..

– Вот же, он сенсорный, – Саша наклонилась к нему, провела пальцами по экрану, увеличивая картинку.

Артур хмыкнул:

– Стоит небось как парочка дизельных подлодок.

– Не знаю, – она тряхнула головой, – дядя дарил. Ну так ты будешь смотреть или нет?

Уголки его губ задорно приподнялись:

– Уже. О, Петропавловка, как блестит шпиль…

Он отставил гитару, вытянул ноги в проход, устраиваясь удобнее. Смуглые пальцы неторопливо проходились по экрану. Время от времени Артур кивал сам себе, и черный растрёпанный чуб вздрагивал.

– Ну, вот эти линии-зигзаги я не понимаю, Саш, извини.

– Погоди, – она придвинулась, оперлась коленом о койку. – Это нужно смотреть в зале или хотя бы на большом компьютере. Если ты отойдёшь на несколько шагов и чуть наклонишь голову вправо…

– …то с меня можно будет писать картину «Эстетствующий дурак». Что это за искусство такое, – он нахмурился, – отойдите, пригнитесь, встаньте раком!

– Да ну тебя! – она потянулась забрать у него телефон, но свободной рукой Артур перехватил её локоть.

– Вот, – он ткнул ногтем в экран, – вот что охрененно, Саш. Вода. Ты чувствуешь воду.

– Вот теперь ты точно выражаешься, как эстетствующий… дилетант, – выдохнула она. В этот момент она чувствовала только тёплую твёрдую хватку его пальцев выше локтя сквозь рукав РБ.

Он замолчал. Он смотрел на мутно, кое-как набросанную торопливыми мазками деревенскую речушку, и его пальцы так и сжимали Сашину руку – крепко: чуть сильнее, и было бы больно.

И вдруг поднял голову, глянул тревожно – зрачки чуть расширились.

– Извини, – отпустил её, сунул ей в ладонь телефон – он чуть не брякнулся на пол. – Ты здорово рисуешь, Илья был прав.

– Но тебе же не всё понравилось.

Сашу тут же ужалило: зачем она это брякнула? Напрашивается на комплименты? Капризничает?

– На День ВМФ нас с утра выгоняют на плац, – карие глаза прищурились. – Три часа ждём, иногда – четыре. Адмирал выходит, становится перед строем и читает поздравление. Дождь идёт, снег метёт – все кричат «Ура!». Всем всё нравится.

– Ну, тогда я рада, что в этой обстановке всеобщей любви ты сохранил немного здравого смысла, – усмехнулась она.

Дверь приоткрылась, к ним заглянула вихрастая голова матроса.

– Тащ кап-три, – бодро произнёс он и проглотил остаток слов. – Виноват… Думал, вы спите, – круглые, как у совы, глаза растерянно моргнули. – Меня будить на вахту первую смену послали.

– Раз послали – лети, – Артур пожал плечами.

– Есть!

Дверь со стуком закрылась.

– Чего он дёргается-то, – Саша пожала плечами, улыбнулась. Улыбка вышла натужной. – Как будто за просмотром порнухи тебя застал.

– Порнуху все смотрят, – Артур поднялся, перекинул через плечо ремень ПДА. – Это не серьёзно.

– Не понимаю, – она встала тоже, повернулась, заглядывая в его лицо:

– А что серьёзно?

– А хер его знает, – он засмеялся, но смотрел пристально, внимательно. – Я в центральный. Телефон не забудь.

Щёлкнув кнопкой, Гриша выключил лампу, опустил зеркальце в ящик стола.

– Можно закрыть рот, – легко сказал он.

Старпом, медленно сомкнувший челюсти, смотрел на него снизу вверх запавшими глазами. Матросам от такого взгляда, тяжёлого, давящего, наверняка становилось не по себе.

– Ну? – спросил старпом.

– Дырки нет, все зубы в целости и сохранности, – Гриша принялся стягивать резиновые перчатки. – Никаких повреждений я не вижу. Конечно, не исключено, что воспалительный процесс идёт внутри, в пульпе – без рентгена его невозможно определить.

– Значит, будешь дёргать?

Гриша кинул перчатки в корзину под столом – они тихонько шмякнули. Покосился на старпома, всё ещё лежащего в кресле обмякшим кулем. Увы – Гриша прекрасно представлял себе, как этот куль мгновенно может стать непробиваемой, неумолимой глыбой.

– Дергать, Семён Палыч, пока не будем. Подождём хотя бы сутки, а лучше – пару.

– Пару? – старпом дёрнулся в кресле. – Да я, сука, ёбнусь! Я после вахты два часа заснуть не мог от боли! Хорош, блядь, ломаться, Гиппократ полярный. Доставай свои щипцы или что у тебя там. Выдернем его нахуй, и я пойду, мне ещё отсеки осматривать.

Гриша терпеливо кивнул:

– Мы всплывали со ста восьмидесяти метров, а через полчаса опять погрузились на двести. От таких перепадов глубины может разболеться здоровый зуб. Мне не жалко, Семён Палыч, я вам могу хоть все повыдёргивать. Но боль от этого не пройдёт.

Старпом нахмурился. Морщины на массивном, как гранитная плита, лбу углубились.

– Ты хочешь сказать, что зуб, в котором нет никаких дырок, с какого-то ляда начинает заводить весь этот концерт?

– Так точно.

– Ну и как тогда его угомонить? Какого хуя ему надо?

Гриша придвинул к себе лист в клеточку. Ручка не хотела писать, и он повозил ею, пока на бумаге не остался извилистый синий хвост.

– Попробуйте раствор соды, Семён Иваныч. Полоскать два раза в сутки – можно и чаще, – ручка тихонько скребла по бумаге. Старпом поморщился – может, от этого звука, или зуб вновь напомнил о себе. – Вода обязательно должна быть умеренно тёплой. Вообще, не пейте и не ешьте пока горячего и холодного. Сладкого тоже не советую, зубы иногда дают высокую чувствительность на сахар…

– Разрешите?

В каюту вошла Саша, удивлённо глянула на старпома, распростёртого в кресле. Тот повернул голову, ответил ей неприязненным взглядом.

– Гриш, – она смущённо улыбнулась, – занят? Я могу потом зайти.

– Извини, – он цокнул языком, – совсем из головы вылетело. Давай завтра. К вечеру всё скопирую.

Саша спрашивала его про баротравмы, про случаи из практики, и он обещал ей скинуть на диск всё, что у него есть. Но для этого надо было собрать всё вместе, убрать из историй болезни имена, звания, да и к тому же у него так и не дошли руки перебить в компьютер добрую половину карточек пациентов. Привычнее было заполнять от руки.

И кто его за язык дёрнул пообещать?

– Ладно, – она качнулась с носка на пятку, – извини, что побеспокоила. Увидимся!

Дверь за ней прикрылась.

Гриша вернулся к своим записям: что добавить? Обычный совет при спазматических болях – нервничать поменьше, но для старпома рекомендация невыполнимая.

Надо ухом резко, неодобрительно хмыкнули. Гриша поднял голову.

– И часто Александра Дмитриевна отвлекает вас от работы? – осведомился старпом.

– Вообще не отвлекает, – Гриша пожал плечами. – Я обещал помочь ей, найти узкопрофессиональную информацию. Она ведь моя будущая коллега.

– Коллега, – старпом смачно сплюнул в плевательницу. – Коллеги ваши будущие за партами сидят в институтах, а не виляют жопой по отсекам. Сидела бы у себя в каюте тихонько – так нет же, ей надо, чтобы все слюной давились. А на то, что один еблан на секунду зазевается и мы все на дно пойдём – ей похуй.