Нисхождение

– Во время родов у Леры началось обширное внутреннее кровотечение из-за отслойки плаценты. Такое осложнение редко, но бывает, например, вследствие сахарного диабета или порока сердца, и грозит жизни не только ребёнка, но и матери. В случае с вашей женой я не могу точно сказать, что именно повлияло, нужно делать анализы. Пришлось прибегнуть к экстренному кесареву, иначе ребёнок просто задохнулся бы и не выжил. Всё прошло гладко, но уже после извлечения плода нам пришлось прибегнуть к гистерэктомии. Это было необходимо, чтобы спасти жизнь вашей супруги.

– Гисте… что? – с трудом выдавил я из себя.

– Гистерэктомия. Это операция по удалению матки.

Гудение от лампы почему-то стало громче и уже оглушало.

– То есть… Вы хотите сказать… – Я не решался произнести вслух наихудшие предположения.

– Проще говоря, ваша жена больше никогда не сможет иметь детей.

Впервые Родю я увидел в детском отделении за стеклянной стеной. Крохотное розовое тельце, закутанное в пелёнку с маленькими динозавриками, выглядело таким беззащитным. Он тихонечко посапывал и пускал слюнявые пузыри. На тоненькой ручке – синяя бирка с фамилией, весом и датой рождения. Рядом лежали несколько кричащих малышей, и лишь Родион крепко спал, совершенно не обращая внимания на суету вокруг. Мне так хотелось дотронуться до него, рассмотреть поближе, взять на руки… Но акушерка попросила набраться терпения, поскольку малыш пока нуждался в особом уходе.

Трудно было свыкнуться с мыслью, что это крохотное существо, едва начавшее свой жизненный путь, является плодом нашей с Лерой любви. Не зря говорят, что рождение ребёнка сродни чуду, и уж особенно остро это ощущается, когда его жизнь ещё пару часов назад висела на волоске. Я как новоиспечённый папаша смог прочувствовать это в полной мере, неотрывно наблюдая за каждым движением моего маленького сына.

А ещё мной овладело странное чувство. Радость от появления первенца омрачила новость о состоянии жены. Я будто нашел неугасающий огонёк, но горел он среди неистово бушующей метели, через которую пробираешься не первый час. Тело окоченело, рук не чувствуешь, а исходящего от огонька тепла не хватает, чтобы согреться. Казалось бы, я должен был радоваться. Но не мог…

Лера очнулась от наркоза на следующее утро, и первый её вопрос был о ребёнке. Перепуганный взгляд бегал из стороны в сторону, а глаза блестели от выступивших слёз. Но как же она просияла, когда акушерка, наконец, занесла в палату маленький, кричащий свёрток, перевязанный голубой ленточкой! Даже на бледной коже проступил лёгкий румянец.

Когда Лера впервые взяла малыша на руки, я заметил, что он сразу перестал плакать и вдруг сосредоточил свой тревожно-озабоченный взгляд на лице матери. Она передала его мне, и я почувствовал, каково это – держать такое хрупкое и беззащитное создание. Первое, что я испытал, прижимая его к груди, это панику. А вдруг уроню? Или оступлюсь и… Но вскоре эти мысли отступили, и я не выдержал и заплакал. От счастья и горя одновременно. Ведь была огромная вероятность, что я не держал бы сына прямо сейчас и не ощущал, как его мягкие ножки касаются моего плеча; не чувствовал бы прикосновения крохотных пальчиков, тянущихся к носу. Смерть была так близка, дышала в затылок, протягивая свои костлявые ручищи к невинному существу, но на этот раз ему повезло.

Следующие две недели Лера провела в больнице. Ей ставили капельницу за капельницей и пичкали антибиотиками, сначала даже запрещали вставать. Она думала, что это связано с кесаревым, а о жуткой, тяжёлой операции до сих пор ничего не знала. Врач порекомендовал мне самому рассказать Лере о вынужденном хирургическом вмешательстве, поскольку подобное ей лучше бы узнать от близкого человека. Я был согласен с ним, но никак не мог собраться с духом. Сказать такое человеку, который всегда хотел много детишек (она не раз стеснительно шептала мне это на ушко после свадьбы), – дело не из лёгких. Я до ужаса боялся, как она отреагирует.

На третий день после родов Лере наконец-то разрешили самостоятельно передвигаться по палате, а вскоре принесли туда и Родиона, и теперь они могли постоянно находиться вместе. Помимо врачей и акушерки, к ней захаживала детская медсестра, делясь премудростями по уходу за ребёнком. Мне же пришлось вернуться на службу, но каждый вечер я являлся в клинику повидать её и малыша, принося вкусненького или что-нибудь почитать.

Лера рассказывала, как сильно скучает по дому. Одиночество она скрашивала болтовнёй с медсестрой и строила планы относительно будущего Роди: в какой детский садик следует его отдать, как только он подрастёт, сколько упаковок подгузников нам предстоит купить и как часто придётся брать новую одежду. Даже размышляла, кем он будет: инженером, врачом или решит пойти по стопам отца…

Она ещё много о чём говорила, но я в эти минуты находился как в тумане, пропускал её слова мимо ушей, на всё согласно кивая. Я только и думал о том, как рассказать ей про операцию.

Двенадцатого ноября, за три дня до выписки Леры из больницы, у майора нашего отдела случился юбилей. Григорий Александрович, так его звали, был человек компанейский, большой любитель почесать языком. Он, кажется, даже рыбу, если б захотел, смог разговорить. Но вот кого он не переваривал, так это людей замкнутых и не слишком охочих до пустой болтовни, одним словом, таких как я. Майор всегда был холоден со мной и общался исключительно по уставным отношениям. Но как только я обзавёлся статусом отца, скромно отметив это после дежурства в кругу коллег, Григорий Александрович вдруг стал первым тянуть мне руку и даже обращаться по имени. На «ты» он и вовсе перешёл без моего одобрения. Уже потом мы как-то пересеклись в курилке, где он спросил, как поживают жена и малыш.

– Да хорошо, хорошо. Лера ещё в больнице, Родя там же. – Про операцию я, естественно, даже и не думал говорить.

– Ох, Артём! – сказал он мечтательно и пустил дым изо рта. – Готовься, жизнь сейчас у тебя начнётся насыщенная, это я тебе по собственному опыту говорю.

Он крепко затянулся сигаретой и, прищурившись, продолжил:

– Пелёнки, игрушки-хуюшки. Это купи, то купи! Разоришься! Но вот что я тебе скажу, ни одной копейки, что я на свою Маришку потратил, мне никогда не было жалко. Всё-таки дети – это святое.

Я молча с ним согласился.

Я и ранее неоднократно подмечал один занимательный факт, но тут понял окончательно: стоит тебе стать отцом, как тебя автоматически принимают в секретный клуб. В этом клубе тебя все дружески хлопают по плечу, делятся историями про собственных детей и дают советы по воспитанию. Ты вдруг становишься своим в доску. Тебе даже не прочь дать повышение по службе, что, собственно, и произошло со мной ровно через сутки после того, как Лера родила. Теперь я находился в должности старшего лейтенанта. Мог ли я на такое рассчитывать до появления на свет Роди? Заговорил бы со мной майор тогда в курилке, не будь я отцом? Ох, не думаю.

Юбилей майора проходил в ресторане «Синяя ласточка» неподалёку от нашего ОВД. Собралось там человек пятьдесят, в том числе и все из нашего отдела. Многие ребята пришли туда, дабы умаслить майора своим присутствием, впрочем, как и я – не хотелось мне терять едва обретённое особое отношение. Но для себя я зарёкся посидеть часок-другой и сразу поехать к Лере в больницу. Водку и коньяк заменил соком, чтобы не садиться за руль подшофе.

Пьяный майор заметил моё чрезвычайно трезвое состояние, и начались разговоры из разряда: «Ты меня уважаешь?».

– Товарищ майор, мне ещё к жене с сынишкой ехать в больницу…

– Так это, поедешь, Артём! Поедешь! – Изо рта у него пахло спиртным и только что съеденным оливье. Он потянулся за графином с водкой, наполнил рюмку до самых краёв и вручил мне. – Вот что, лейтенант… Стоп… Старший же лейтенант теперь! Бери! Выпьем за тебя и сына твоего – будущего начальника!

– Товарищ майор…

– Без званий! Сегодня я для тебя просто – Григорий Александрович.

– Григорий Александрович, ну как же я пьяный и за руль…

Майор почесал затылок, призадумался, а затем вдруг улыбнулся до ушей, как озарённый.

– А мы тебе такси вызовем! Я вызову лично, за свой счёт. А машину завтра заберёшь, ничего с ней не случится. – Он насильно всучил мне рюмку. – Давай, за Рому…

– Родиона, – поправил я его.

– Да, да! За Родиона! Красивое имя!

Делать было нечего, пришлось пить: сначала одну, потом две, а затем и три. Пил не из уважения к его персоне, а, как и любой человек в моём положении, из самых простых побуждений: а вдруг повысит, или зарплату поднимет, или ещё чего эдакого перепадёт?

Мне с трудом удалось вырваться из лап майора, прыгнуть в такси – вызвал я его за свой счёт – и наконец-то убежать от раздражающей попсы и людского шума. В глазах двоилось и плыло, и я было хотел всё же поехать домой, но жутко скучал по Лерке. Да и выпил я не столько, чтобы глупостей натворить.

В больнице я еле уговорил дежурную санитарку пропустить внутрь, и когда Лера меня увидела пьяного, то не испугалась, не впала в ступор – наоборот, тихонечко рассмеялась. От её смеха мне сразу стало так тепло на душе. Я извинился и поцеловал её в щеку, объяснив причину своего опоздания.

Родя тихо сопел во сне. Я сидел рядом с ним и не мог оторвать глаз от этого прелестного создания. Мой сын… До сих пор голове не укладывалось, что это – мой сын…

– Знаю, об этом пока рано думать… Но, может, через годик-два заведём ещё малыша? Я очень хотела бы девочку. Да и Роде не будет скучно одному.

По спине прошёлся холодок. Я крепко сжал кулак, спрятанный под кроваткой малыша. Разговор о будущем ребёнке и опьянение придали мне храбрости.

Лучше покончить с этим здесь и сейчас.

– Лера… – тихо начал я. – Я должен сказать тебе кое-что… очень важное.

Я сел на край койки, взял её худую ладонь в свои руки и почувствовал прохладное прикосновение обручального кольца.

– Ты здесь так долго в больнице не только из-за кесарева. Есть ещё кое-что…

Я не стал вдаваться в подробности, просто пересказывал слова хирурга. Лицо её по мере моего рассказа становилось всё бледнее, а глаза наполнялись слезами. Всё это казалось ужасным сном, кошмаром, который должен вот-вот закончиться. Но, увы, то было лишь его начало.

Лера продолжала смотреть на меня с надеждой. Сначала она наверняка думала, что не всё так плохо, что могут возникнуть какие-нибудь осложнения в будущих родах или ей придётся ходить по врачам ещё некоторое время… Однако надежда угасла, как только я произнёс:

– Они вырезали у тебя матку.

Её слёзы заставили меня замолчать, да и говорить-то мне больше ничего не следовало, она уже и сама всё поняла.

Лера ударила кулаком по кровати, потом ещё раз и ещё; удары учащались, пока она не впала в истерику. Она завыла и горько заплакала, заставив моё сердце сжаться в крохотный комок. Мне стало так страшно, что я не придумал ничего лучше, чем просто крепко обнять её как можно крепче. Я ощущал её горячие слёзы, падающие на лицо и шею, как содрогалась грудь от тяжёлого дыхания…

В конце концов, плач разбудил Родю. Лера достала его из кроватки и, покачивая, тихо стала напевать колыбельную, пытаясь успокоить не то себя, не то малыша. Мельком я заметил, что она так сильно прижала его к себе, что на костяшках пальцев образовалась белизна. В ту минуту я не придал этому особого значения. Как позже оказалось – зря.

Три дня спустя Леру выписали из больницы, мы вернулись домой. Об операции решили не говорить ни одной живой душе: ни родителям, ни друзьям – вообще никому.

Она никак не могла смириться с поставленным ей диагнозом и большую часть времени проводила одна или с малышом, практически не разговаривая со мной. Я старался не дёргать лишний раз, думая, что подобное поведение – это лишь вопрос времени. Да и побыть одной ей и впрямь не помешает.

Шли дни, а состояние Леры практически не менялось. Каждую свободную минуту она проводила с Родей, а если тот спал, сидела рядом с ним, как сторожевой пес. И хоть меня это стало настораживать, а все мои попытки заговорить с ней ни к чему не приводили, я по-прежнему лелеял наивную надежду на время, которое её излечит.

На работе становилось труднее. Новое звание, больше обязанностей. Да и деньги позарез были нужны то на одно, то на другое. Майор был прав, говоря, что дети – это дорогое удовольствие.

Новый год мы встретили с друзьями и её родителями. Так получилось, что мой папаша каким-то макаром прочухал о рождении внука и, пускай с опозданием, но отправил поздравительную открытку. Её я даже не открывал, сразу бросил в помойное ведро. На этот раз Лера меня не остановила.

За новогодним столом почти все заметили неважное настроение Леры, и каждый присутствующий счёл своей обязанностью приободрить её или же поинтересоваться всё ли в порядке. По её сдержанным, односложным ответам я всё думал, что ещё немного – и она сорвётся, закричит на всех и прогонит к чёрту. Но обошлось.

И вот, за десять минут до боя курантов, Дима, мой сослуживец, типун ему на язык, произнёс тост:

– Дорогие мои Лера и Артём. Вот всё не могу я вами налюбоваться, красавцы. Ей-богу, красавцы! Правильно говорю? – Все согласно загалдели, лишь Лера натянуто улыбнулась уголком рта. – Вот, и все присутствующие со мной согласны. Сразу видно, в кого дитятко такое получилось! Красота – от матери, а ум – от батьки. Так давайте же выпьем за то, чтобы и следующие маленькие Соколовы, которые, я надеюсь, скоро появятся на свет, ничем не уступали нынешнему! Намёк, Тём, ты понял! Работай в полную силу, хе-хе. За ваше здоровье!

Зазвенели бокалы всех присутствующих, за исключением Леры и моего.

– Лерка, чего не чокаешься?! А ну, давай-ка! – настаивал Дима.

Лера подняла бокал с таким усилием, словно это была тяжеленная гиря, и быстро чокнулась. Затем все начали разговаривать, обсуждая службу и всякие мелочи. Лера в это время тихонько поднялась из-за стола.

– Доча, ты куда? – обратилась к ней мать, нежно взяв за руку.

– Пойду Родю проверю.

– Да чего проверять? Спит же он. Посиди ещё, сейчас президент уже выступать будет…

Лера ничего не ответила и, выскользнув из хватки матери, поспешила покинуть гостиную.

Мы с тёщей переглянулись. Она выглядела озадаченной и уже встала, чтобы пойти к дочери, но я вышел вперёд.

– Сидите, я поговорю.

– Артём. – Жестом она попросила меня наклониться и затем прошептала. Среди громкого смеха и разговоров я с трудом расслышал: – С ней всё хорошо, не заболела она?

– Всё в порядке, просто немного устаёт из-за ребёнка, – на ходу придумал я и поспешил покинуть зал.

Дверь в нашу спальню была приоткрыта. Из комнаты просачивался жёлтый свет настольной лампы, под которой Лера всегда читала перед сном. Раньше на её прикроватной тумбочке лежало множество книг, от детективов до мистики. Их она читала вперемешку, по настроению. Теперь на месте книг расположились баночки с успокоительным и таблетки от мигрени. В последнее время она без конца жаловалась на головные боли.

Я прижался к стене и через приоткрытую дверь увидел, как Лера сидит возле кроватки малыша и неотрывно смотрит за тем, как он тихонечко дышит во сне. Рядом с ним лежал плюшевый заяц с красным бантом, одна из первых купленных ему игрушек.

– Лера.

Я вошёл в комнату, но она не обернулась, продолжая наблюдать за Родионом. Я сел возле неё и посмотрел в заплаканные глаза, уставленные в одну точку. От неё пахло духами с ароматом сирени. Этот запах теперь всегда напоминал мне о ней.

– Послушай, – продолжил я, так и не дождавшись реакции, – но они же не знают. Вот и говорят… Не со зла же, в конце концов. Все так говорили бы, ну.

Я всё дожидался, когда она хотя бы повернётся ко мне, хоть словечко скажет.

– Лер, да поговори ты со мной. – Я коснулся её плеча. – Ну, муж я тебе или кто?

– Ты можешь оставить меня?

От её слов у меня побежали мурашки по спине.

– Слушай, – выдавил я из себя с трудом, – нам нужно поговорить. Так дело не пойдёт…

– В другой раз, – отрезала она. – А сейчас я тебя очень прошу – оставь меня.

Я сдался, посидел ещё с минуту в надежде, что всё же она передумает и заговорит со мной, но, так и не дождавшись, тихо пошёл к остальным.

Когда пробили куранты, Лера так и не вышла из комнаты.

Глава 3. Помешательство

Лера бросила работу и отныне всё свободное время отдавала малышу. За прошедшие месяцы с его дня рождения я не припоминал и дня, когда бы ни видел её рядом с сыном.

Как-то раз я предложил нам пройтись до ресторанчика, немного расслабиться, а Родю оставить под присмотром дочери нашей соседки, с которой мы уже давно успели подружиться. Её звали Машей, миленькая и воспитанная девочка. Каждый раз, пересекаясь со мной в лифте или на лестничной площадке, она вежливо здоровалась и желала всего доброго. Уже потом я узнал, что она учится на филологическом. «Ведь какая прелесть, – подумал я тогда, – оставить Родю со студенткой филфака!» Но Лера посмотрела на меня как на безумного.

– Ни за что я не отдам Родю в руки какой-то девке! – возразила она тогда.

– Ты чего, Лер?! Милая девчонка, заработает заодно, да и ты от Роди отдохнёшь…

– Отдохну от собственного сына? Ты вообще себя слышишь?

Её было не переубедить.

Каждый день, возвращаясь с работы, я наблюдал одну картину: Лера открывает мне дверь с ребёнком на руках и идёт с ним смотреть телевизор, пока я разогреваю ужин; после мы перекидываемся парой дежурных фраз о том, как прошёл день, а затем она уходит в спальню, где укладывает сына в кроватку и вслед за ним засыпает.

Порой я ощущал себя персонажем Билла Мюррея из «Дня Сурка», попавшим во временную петлю. Не менялось ничего, за исключением Роди. У него уже отросли милые светлые волосы, а ещё он научился кое-как ходить, порой смешно падая на мягкий ковёр. Правда, смешным это казалось только мне. Для Леры же каждое неловкое падение было соизмеримо с тяжёлым ранением, полученным в бою, и она вмиг бросала всё и прижимала совершенно спокойного малыша к груди, сюсюкаясь с ним.

Со временем я стал немного ревновать жену к собственному сыну. Даже и подумать не мог, что подобное вообще возможно! Но, судя по статьям в интернете, такой феномен действительно существовал. Мне не хватало Леры, её заботы, внимания и ласки, не хватало секса, в конце концов, которым мы последний раз занимались ещё до родов. Кроме того, и прежде довольно худая, теперь она походила на ходячий скелет – почти ничего не ела, кроме проклятых таблеток. Я был подавлен, но не сдавался, желая всё исправить.

Спустя год после рождения Родиона я вручил Лере конверт. Я незаметно откладывал с каждой получки небольшую сумму в течение полугода и был уверен, что сюрприз сработает как ацетон – наконец-то отклеит мою жену от сына.

– Что это? – спросила она, взяв подарок одной рукой, а другой придерживая Родю. Ручки его сразу потянулись к бумаге.

– А ты открой, – сказал я с лёгкой интригой.

Лера положила малыша в кроватку, словно хрупкую антикварную вазу, и открыла конверт. Я с волнением наблюдал за её лицом, ожидая увидеть улыбку, ту самую, которой она одаривала меня каждый день до рождения Родиона.

Из конверта она вытащила сертификат. Лист обрамляла изящная красная рамка; наверху по центру был логотип с микрофоном в руке, шнур от которого тянулся вниз, переходя в надпись:

ВОКАЛЬНАЯ СТУДИЯ «ГАРМОНИЯ»

ПОДАРОЧНЫЙ СЕРТИФИКАТ НА 30 СТУДИЙНЫХ ЗАПИСЕЙ

СТАНЬ ЗВЕЗДОЙ УЖЕ СЕГОДНЯ!

СЕРТИФИКАТ ВЫДАН:

СОКОЛОВОЙ ВАЛЕРИИ БОРИСОВНЕ

Выражение лица Леры вдруг стало хмурым и даже злобным. Она медленно подняла глаза и выжидающе посмотрела на меня.

– Ты же всегда хотела стать певицей. Вот и решил немного подкопить и…

– Сколько? – голос её был холоден и твёрд.

– Лер, какая разница?

– Сколько?! – ещё жёстче произнесла она, почти крича.

– Да немного, около пятидесяти…

– Пятидесяти… – Она опешила, села на кресло и с осуждением произнесла: – И это, по-твоему, немного?

– Лера, не беспокойся о деньгах. У нас…

– Держи. – Она протянула мне сертификат. – Пусть вернут деньги.

Я тяжело выдохнул, уже ожидая дальнейшей реакции.

– Он невозвратный.

– Что? – Мышцы на её лице судорожно дёргались.

– Они не возвращают деньги. И перепродать я его не смогу, потому что он записан на твоё имя.

Она схватилась за голову и спрятала лицо в руках.

– Идиот… Какой же ты идиот…

Сказанное ей вонзилось мне ножом в сердце. Никогда прежде она не оскорбляла меня. Услышать подобное было для меня настолько неожиданно, что я попросту встал как вкопанный, не в состоянии вымолвить и словечка.

– Нет бы ребёнку смесь купить, или ползунков новых, или коляску получше… А он… тратится на всякую херню.

Тут-то моё терпение и лопнуло. Я знал, рано или поздно это произойдёт, и всячески пытался предотвратить это или хотя бы оттягивать момент, но в этот раз всё зашло слишком далеко.

– Хватит уже думать только о ребёнке! – крикнул я. – Подумай, наконец, о себе! Ты только и делаешь, что целыми днями сидишь с ним, как полоумная наседка. Вот когда ты последний раз выбиралась на улицу без него, а?

– Перестань орать, ты его пугаешь! – громко прошептала она, но было уже поздно. Родя закричал и заплакал, наблюдая за назревающей ссорой родителей и попутно бормоча какие-то звуки, отдалённо напоминающие слова. Лера взяла его на руки и принялась убаюкивать.

– Лера… – Я попытался успокоиться. Да и вид плачущего сына заставил остыть. – Мы должны с тобой серьёзно поговорить. Меня не устраивает…

– Нам не о чем разговаривать, – отрезала она.

– Ты слишком привязана к ребёнку, – сказал я и решил произнести вслух то, о чём много думал за последние несколько месяцев: – На нём свет клином не сошёлся. Ты не сможешь постоянно быть с ним рядом и оберегать от каждого дуновения ветра!

– Как ты можешь говорить такое! Он твой сын! – крикнула она.

Родя снова заплакал, Лера стала укачивать его бойче обычного.

– Да, он мой сын! А ты – моя жена! И мне нужна моя жена, а не поехавшая на ребёнке дура!

Едва сказав эти слова, я понял, как сильно погорячился. Ну не было у меня больше сил терпеть, и накопленная злость вытеснила здравый смысл.

Красные, полные слёз глаза смотрели на меня, как на прокажённого. Она сделала шаг назад, крепче прижав ребёнка к себе, и сказала:

– Уйди, не хочу тебя видеть.

Чтобы не сделать хуже ни себе, ни ей, я молча вышел на улицу, прихватив пачку сигарет.

Я сел за руль и поехал куда глаза глядят. Я был преисполнен ненависти к Лере, к её чёрствости и полному безразличию ко мне. А при мысли о сыне я ощущал необъяснимое раздражение, от которого было стыдно, но и избавиться от этого чувства я был не в силах.

Прошло ещё полгода, почти ничего не менялось. Только Родя уже вовсю исследовал нашу скромную квартиру на своих двоих, то и дело падая на живот. Как и все дети в его возрасте, он уже успел обжечься, опрокинув на себя чашку горячего чая, произнести первые «мама» и «папа», а также «дай» и «кушать». И начал пользоваться планшетом, за которым мог просиживать часами, смотря мультфильмы. Он рос как сорняк в заброшенном огороде.

Наши отношения с Лерой стали совсем ни к чёрту. По вечерам меня ждал холодный ужин, сделанный скорее для галочки. Но даже он впоследствии поменялся на замороженные полуфабрикаты, купленные в местном магазинчике мной же. Мы почти не разговаривали, лишь изредка обмениваясь будничными вопросами. Прежние беседы про наши мечты стали казаться мне сном, воспоминания о котором вскоре будут безвозвратно утеряны. Всё, что некогда связывало нас, теперь таяло, подобно куску масла на раскалённой сковороде.

Вся моя жизнь превратилась в тягучую рутину. Но Леру это как будто бы совсем не смущало. Она продолжала проводить время исключительно с ребёнком. Даже уложив его спать, она ещё долго наблюдала за тем, как он всхлипывает и дергаёт ручками и ножками, прежде чем сама отправлялась в постель. Ложась рядом, она бросала дежурное «спокойной ночи» и, поворачиваясь спиной ко мне, быстро засыпала. О сексе я и вовсе уже не мечтал. Всё её тело, каждый жест и взгляд говорили, что сегодня я не получу желаемого. Не получу его и завтра, и послезавтра, и, быть может, уже совсем никогда. Дошло до того, что, проснувшись в одно субботнее утро от криков Роди, которого уже убаюкивала Лера, напевая ему колыбельную на ушко, я обнаружил, что мои трусы были мокрыми от спермы. Я почувствовал себя глупо, и мне хотелось рассмеяться во весь голос. Это же надо, взрослый мужик, у которого есть красавица-жена, кончает во сне, как двенадцатилетний подросток!

Помешательство Леры на нашем сыне не давало мне покоя. Все мои неоднократные попытки вернуть жизнь в прежнее русло ни к чему не приводили. Она отказывалась со мной это обсуждать и лишь сообщала, что поступает правильно, уделяя сыну так много внимания.