Держава

скачать книгу бесплатно


Когда-то был я молод и не слаб.

Любил я книги, выпивку и баб.

Прошли года, я постарел и сник,

Теперь, конечно, стало не до книг.

После не очень бурных аплодисментов и смеха, офицеры направились к небольшому кирпичному дому, где жили и столовались у местного купца.

Махлай с чего-то бурчащим Барашиным, тащили за ними громоздкие чемоданы.

– Дети мои, ежели предстоит нешуточная борьба с зелёным змием, я вам непременно окажу посильную помощь. Злой нынче на него – страсть, – вопросил в основном у приехавшего из Питера Гороховодатсковского отец Захарий, случайно столкнувшись с подозрительной компанией.

Офицеры, как один, устремили, по мысли святого отца: «алчущие взоры» на полковника.

– Непременно помогите, господин аббат, – ухмыльнулся тот, оглянувшись на нижних чинов с чемоданами в руках. – Твой отец, Аким Максимович, передал тебе презент, состоящий из пяти бутылок коньяка со слоном на этикетке. И я кое-что прикупил в винном магазине господина Смирнова.

– Ну да! Вам стало только ни до книг, – подытожил связист.

– Амвросий Дормидонтович, Христом Богом прошу, не называй меня аббатом, – насупился отец Захарий. – Я – православный священник, а не какой-то там католический ксендз.

– Принято! Тогда стану называть вас: адъютант Господа Бога.

Так и провоцируете нарушить одну из десяти библейских заповедей…

– Ту, что гласит, вернее, вопиет: не пожелай жены ближнего своего? – вступил в религиозную полемику Гороховодатсковский.

– Нет! Которая – не убий! – сурово глянув на полковника, уточнил отец Захарий, вызвав улыбки на лицах офицеров. – Это ты, сын мой, произнесённую тобой заповедь без конца повадился нарушать… Пришли, слава Богу. Вот ваше стойбище, неразумные чада мои.

– Питер, несмотря на войну, не меняется, – сидя за скромно накрытым столом, делился впечатлениями после вояжа Гороховодатсковский. – Так же шастают лоточники с накрытыми от пыли белой материей, лотками, во всю глотку вопя: «Пышки-и! Горячие пышки», – перепугал святого отца зычным басом, имитирующим голос торговцев пышками.

– Свят, свят, свят, – перекрестился священнослужитель. – Зело горласт ты, как выпьешь, сыне. Чего-то я не распробовал слоновьего напитка, – налил в чайную чашку коньяк.

– Ещё порция, святой отец, и вы в землемеры засобираетесь, – предупредил полкового капеллана Рубанов. – А я мороженщиков не люблю, – не чинясь, налил по стопкам коньяк. – Вот уж горластые черти, не к ночи будь помянуты…

– Друг мой, что за порочащие связи вы имели по ночам с мороженщиками? – весьма заинтересовался Гороховодатсковский.

– Преступные. Умысливал после их ночных воплей нарушить библейскую заповедь…

– Не пожелай питерского мороженщика? – заржал быстро опьяневший с дороги полковник.

– Её давеча отец Захарий озвучил. Как родители поживают, лучше расскажи. Наверное, и моего сына видел?

– Сын скучает по тебе. Минуточку. Где там вещмешок? – поднявшись, прошёл в угол комнаты, притащив к столу чемодан и, склонившись, раскрыл его. – Вот. Передал тебе собственноручный рисунок самолёта и открытку под названием «Зимний путь». Летнего пути не нашлось, видимо, – протянул Акиму лист с рисунком и открытку.

Чуть не со слезами на глазах прочтя на обратной стороне написанные корявым почерком Максимки строки о том, как он скучает и ждёт отца, Аким бережно убрал рисунок и открытку с нарядным ямщиком на санях, мчащихся по деревенской накатанной дороге с засыпанными снегом крышами домов по краям, во внутренний карман мундира.

– Отец, окромя коньяка передал четыре чарки в виде павловских гренадёрок, а маман – серебряный подстаканник с гравировкой «Война 1914 – 1915», – продемонстрировал вещицу, – а так же десять круглых металлических коробок монпансье с изображением унтер-офицеров лейб-гвардии Павловского полка.

– Берите по одной, господа, а остальные унтерам и фельдфебелям подарю.

– Но это ещё не всё, – покопался в чемодане, выудив оттуда три серебряных портсигара с царскими вензелями на крышках. – Твой папа' велел преподнести сии вещицы лучшим друзьям.

– Вот и берите по портсигару. Отец Захарий не курит, ему лишнюю порцию коньяка в гренадёрскую чарку нальём.

– Господа, если бы вы знали, с какой женщиной я познакомился в Питере, то обзавидовались бы… Шикарная голубоглазая блондинка с пышной причёской, в узкой облегающей юбке, современного стиля «модерн», и громадной шляпе.

– Модерн какой-то облегающий, – возмутился отец Захарий. – Петрарка годами воспевал Лауру, даже во сне не отваживаясь заглянуть ей под подол.

– Об этом история умалчивает, куда Петрарка нос совал. А вы, святой отец, поймёте весь колоритный шик фигуры, когда землемером станете, – урезонил священнослужителя полковник. – В Буффе её встретил, – продолжил воспоминания. – В компании хлыщей сидела, что земгусарами сейчас зовутся. Поменяли, штафирки, чесучовые пиджаки на гимнастёрки, а шляпы на фуражки, и думают, будто из рябчиков в благородных военных превратились. А сами также торчат на дачах, устраивают концерты и спектакли, манкируя своими обязанностями, и лишь изредка вспоминая, что уже не чиновники, а вроде как находятся на военной службе. На дачах, правда, переодеваются в привычные парусиновые костюмы и соломенные шляпы. Кто пофатоватее – щеголяют в светлых однобортных пиджаках и узких брюках, иногда со штрипками. Под расстрелом такие бы не надел. А некоторые жуиры наоборот, расклешённые носят – последний писк питерской моды.

– Клешёные штаны, прости Господи, носят? – плеснул в гренадёрскую чарку коньяка отец Захарий. – Нет, по всему видно, священнослужителем останусь, – выпил выстраданную порцию.

– Истину говорите, ваше преосвященство. А ещё землемеры любят вырядиться в серые брюки со светлой полоской, а к ним белые штиблеты надеть… Ряса намного элегантнее смотрится.

– Ты отвлёкся, Дормидонтыч, от матрёшки в шляпе, – напомнил опьяневшему полковнику Рубанов, только сейчас подумав, что совершенно забыл спросить у Гороховодатсковского о жене: «Наверное, на санитарном поезде укатила, а то бы сообщил, что с Ольгой общался».

– Какая матрёшка, милостивый государь? Не сойти мне с этого места – настоящая баронесса. Молодая вдова и наследница огромных капиталов.

– Везёт же людям, – позавидовал связист Благов.

– А кому именно? – стал уточнять Рубанов: – Молодой вдове или Гороховодатсковскому?

Но полковник, вспоминая своё, сугубо полковничье, не обратил внимания на неэтичный диалог товарищей, продолжив повествование.

– Как вы знаете, судари мои, за год или два до войны, к торцу веранды в Буффе была пристроена сцена, на которой сейчас даются дивертисменты. Я, ничтоже сумняшеся, решил посетить ревю…

– Чего-о? – вопросил Благов.

– Нисколько не сомневаясь, – старославянское словосочетание, – шёпотом, дабы не сбить с мысли рассказчика, перевёл поручику полковничьи словеса отец Захарий.

– Да я про сцену, – ответил ему главный полковой связист.

– … Помню, сначала пел цыганский хор, затем выступали негры с дурацкой чечёткой, следом – фокусники, и наконец – французские шантанные певицы… У-ух! Одна мне весьма приглянулась… Такая вся… Куда же вы, отец Захарий? – посмотрел на уходящего священника, прихватившего со стола непочатую бутылку коньяка.

Почесав затылок, подсуетился, тут же восполнив убыток четырьмя полуштофами «Смирновской».

– Так на ком я…

– Пока ни на ком, а на чём, – уточнил молчаливый сегодня Ляховский. – Французские проститутки на сцену вышли, – напомнил он рассказчику.

– Ну, право, господин капитан, вы утрируете… Хотя… Я уже собрался было приглянувшейся пассии из кордебалета послать через метрдотеля визитку, чтоб артисточка разделила со мной ужин в отдельном кабинете, что предусмотрительный Тумпаков устроил на втором этаже, но тут как током ударило…

– Это унтер-офицер Махлай в проводке чего-нибудь напутал, – на вся- кий случай снял с себя вину начальник полкового подразделения связи.

– Сразу видно, что вы, Платон Захарович, хотя и рождены для высшей гармонии, но кроме уличной шарманки ничего путного не слышали, – обиделся на офицера полковник. – Так и норовите меня перебить. Никакой дисциплины в русских войсках не стало. Вот тому пример: Как-то иду по проспекту при полном параде – вся грудь в орденах, а навстречу троица матросская в форменках и чёрных клешёных брюках прёт, в упор не обращая на меня внимания и не думая честь отдавать. Ржут о чём-то своём на весь проспект. Я им – замечание. Один из них, горбоносый такой, взъярился: «Я трижды триппером болел, а ты меня учить вздумал!?» – послал меня на тур. Меня! Боевого полковника. В жизни нижних чинов пальцем не трогал, а тут не утерпел. С таким удовольствием этого морячка, на француза похожего, по носу приложил – что, куда бескозырка, куда этот брюнет носатый полетел, чего-то с французским прононсом в полёте прокартавив. В компанию ему и двух других на мостовую отправил. Полковнику ещё хамить будут и руками махать… Неподалёку несколько солдат стояли, но даже не подумали офицеру помочь. Патруль не стал ждать – жалко сверчков полосатых. Ведь моментом в дисбат загремят, канальи. Бросил испачканные замшевые перчатки на бренные тела и дальше пошёл. Не стало дисциплины в столице Российской.

– А с дамой в шляпе как познакомились, Амвросий Дормидонтович? – сгорал от любопытства Благов.

– С какой ещё дамой? – в растерзанных от воспоминаний чувствах, сжимал и разжимал кулаки Гороховодатсковский. – Ах, да! – тут же успокоился, вернувшись к приятной теме. – Встретился мужественным взором с голубыми глазами красавицы и понял, что всю жизнь искал лишь её, – мечтательно улыбнулся полковник.

– На фоне штафирских земгусаров, господин Казанова, вы выглядели, думаю, весьма героически, – пряча в глазах иронию, польстил другу Рубанов.

– Ясное дело! – расправил орденоносную грудь Гороховодатсковский, не став выяснять про Казанову. – И в результате провёл ночь на шикарной даче в Дудергофе. Там и остался жить, наведываясь в Питер лишь по делам службы. После палаток и сельских домишек – огромный кирпичный дом, куда ведёт широкая каменная лестница, окаймлённая по краям начищенными, как на корабле, медными вазонами с розами. Тьфу, нигилисты! – вспомнил наглых питерских моряков. – А за домом – сад с гамаком и кортом, где играли с красавицей в лаун-теннис. Затем принимали ванну. Единственно, что бесило меня после встречи с моряками – это похожий на них здоровый чёрный пёс, всё время торчавший на волчьей шкуре перед кроватью. Смотрит и смотрит на нас дурацкими злыми глазищами, теребя при этом лапами волчью шерсть.

– Неужели когда-нибудь собаки победят волков? – неожиданно для себя воскликнул Рубанов.

Через несколько дней в штаб гвардии пришёл приказ Ставки – по железной дороге выдвигаться из Молодечно на Юго-Западный фронт, а начальник гвардейской группы Безобразов со своим начальником штаба генералом Игнатьевым, вызывались Брусиловым в Бердичев на совещание.

– Господа, – поздоровался главком Юго-Западного фронта с прибывшими генералами. – Поздравляю вас с предстоящим наступлением. Владимир Михайлович, мне известно ваше мнение, что гвардию следует беречь для крупных задач и не трепать её по мелочам, потому как это не только «ударное» войско, но и оплот престола…

– Так оно и есть, Алексей Алексеевич. Наполеон в двенадцатом году отказался двинуть гвардию в битве при Бородино, хотя вероятность победы в результате этого была бы очень высока. А у нас под задрипанной Сморгонью, видимо, чтоб медведей защитить, за два месяца боёв угробили цвет гвардии. В Измайловском полку после боевой страды насчитывалось чуть больше восьмисот солдат и десять офицеров. А сейчас в полках вновь стало по три тысячи человек. В некоторых и больше. Благодаря приказу государя, гвардейские войска пополнились выздоровевшими ранеными, закалёнными прошлогодними боями. Они-то и прививают молодым необстрелянным солдатам гвардейский дух.

– Одного духа мало, Владимир Михайлович. Ещё и выучка требуется, – язвительно хмыкнул Брусилов. – Как мне известно, за несколько месяцев стоянки в резерве, гвардейцев готовили так же, как перед войной в Красносельском лагере, совершенно не преподавая новые, выработанные боями, тактические приёмы. Зато они идеально ходят Александровскими колоннами, словно на юбилейных парадах последних предвоенных годов.

– Алексей Алексеевич, у вас, извините, какое-то предвзятое отношение к гвардии, – обиделся за свои войска Безобразов.

– Не предвзятое, Владимир Михайлович, а реалистичное. Я ничего не имею против гвардии, но только хочу сказать, что её обучали по канонам мирного времени и с минимальным опытом фронта. Ну что ж, господин генерал-адъютант, через несколько дней немцы рассудят, кто из нас прав, а сейчас пройдёмте в оперативное отделение, где на большой стенной карте я покажу намеченный мною, и утверждённый генералом Алексеевым, участок ваших боевых действий.

– То есть, какая-либо полемика неуместна и всё за нас с Игнатьевым уже решено, – нахмурился Безобразов, но Брусилов проигнорировал его выпад, взяв указку и водя ею по карте.

– Господин генерал-адъютант, – официальным уже тоном, без дружественных ноток в голосе, произнёс главнокомандующий, давая понять, что именно он здесь всем руководит, а остальные должны беспрекословно подчиняться его решениям. – На этом участке вашим войскам предстоит сменить полностью вымотанный в боях Тридцать девятый корпус, – сурово, не терпящим возражений взглядом, оглядел прибывших генералов. – Помимо входящих в вашу группу: Первого гвардейского корпуса под командой дяди императора великого князя Павла Александровича, Второго гвардейского корпуса, а также гвардейской и армейской кавалерии, вам приданы для усиления опытные Первый и Тридцатый армейские корпуса. Чем вы недовольны, уважаемый господин Безобразов? Отчего у вас столь едкий вид лица? – поставил длинную указку к ноге, словно солдат винтовку.

– Не едкий, ваше превосходительство, а сардонический, – изволил пошутить главный гвардейский начальник. – И отчего мой вид должен быть не желчный, коли вы посылаете гвардию наступать по открытой и плоской, как доска, полосе Суходольских болот, затем велите форсировать глубокую реку с высоким и обрывистым левым берегом, на котором закрепился враг, сбить его и гнать по лесисто-болотистым дефиле до самого Ковеля. Этот гнилой участок реки Стоход с её широкой болотистой долиной неприятель может защищать малыми силами. К тому же у него преимущество в тяжёлой артиллерии и авиации, – недовольным голосом произнёс Безобразов. – Вновь повторится Сморгонь и от гвардии останется пшик.

– Вы ещё в бой не пошли, а уже запаниковали, – улыбнулся, отчего-то став довольным, Брусилов. – Где же ваш хвалёный гвардейский дух? – вновь ткнул указкой в карту. – Это уже не обсуждается, Владимир Михайлович. Ваша задача – свежей ударной массой прорвать фронт противника и взять Ковель. Всё! Гвардейская группа выдвинется между Третьей и Восьмой армиями. Гвардия – таран, а две названные армии станут обеспечивать главный удар с флангов. Дата наступления – десятое июля.

Недовольный Безобразов даже не остался обедать, сразу после совещания отбыв в свой штаб.

Гвардия 6 июля, как ей было предписано, сменила в заболоченных окопах 39-й корпус генерала Стельницкого и стала обживаться и готовиться к наступлению.

– Господин мастер любовных интрижек, – ввёл в задумчивость – почётно это или нет, своим обращением Гороховодатсковского Рубанов. – Коли возникла оперативная пауза с дамами и на фронте, то следует поднатаскать новобранцев по вопросу штыкового боя и привить хотя бы элементарные навыки действий при прорыве многорядных окопных полос, со всех сторон перевитых колючей проволокой. Уверен, Палыч им это не преподавал. Леонтий, – увидел проходящего мимо Сидорова. – Озадачь взводных и старослужащих передачей боевого опыта пополнению. Только Барашина к ним не подпускай. Тут же внесёт во вновь прибывшую солдатскую массу упадочническое настроение, хотя и георгиевский кавалер.

– Так точно, – улыбнулся Сидоров. – Трофимка опять ногу подвернул, в окоп прыгая – вражеский аэроплан померещился, а то проезжающий муфтабиль звук мотором издавал. Таперя, чтоб, значится, вражескую авиацию не привлекать, обучает прибывшее пополнение накрывать трубы окопных печей мешками, дабы дым не поднимался к небу столбом, а над землёй стелился. К тому же велел им сена раздобыть, чтоб, значится, мягче отдыхать было. Ежели бы так самолётов не пужался, вполне приличным командиром отделения был бы, – козырнув полковнику, направился исполнять приказ.

– Сухозад, Дришенко… Тьфу. Всю роту своими фамилиями поганите. Батальонный велел занятия с молодыми проводить. Строевая подготовка не нужна, Пал Палыч их обучил, – иронично хмыкнул фельдфебель, – а вот штыковой бой непременно нужон. И окопному делу обучайте. Прежде на ящике с песком. Пусть линию окопов проведут, из ниток и палочек проволочные заграждения делают, и кумекают, в которых местах лучше их пересекать. Потом ножницы возьмёте и на практике покажете, как проволоку резать и по доскам через неё перебираться. Действуйте, братаны мои ананасные.

Через пару часов пришёл проверить, как взводные командиры проводят занятия.

Дришенко, прохаживаясь перед стоящим по стойке «вольно» взводом и временами щёлкая ножницами для резки проволоки, нравоучительно вещал:

– Перед проволочными заграждениями положено выставлять караулы и секреты. Причём секреты выставляются в точно определённых местах и отличаются от караула тем, что в них три, а в карауле – семь архаровцев. Передохнули, братаны мои ананасные? Теперь айда снова проволоку резать.

Неподалёку Сухозад, обняв измочаленное штыками, привязанное к столбу несчастное чучело в драной фрицевской форме и ржавом детском горшке на голове вместо каски, стоя перед взводом, тоже занимался «словесностью».

– У своих проволок хитрожопые гансы часто устанавливают дистанционные огни – те ещё химики. Насыпают, гады, специальный порошок в герметично закрытые стеклянные трубочки, и закапывают их у поверхности земли, а то и вовсе песком присыпают. У Сморгони так делали. Наши секреты ночью идут языка брать, хрясть, наступили… лучше бы в дерьмо… Трубочка лопается под сапогом, вспыхивая, будто небольшой прожектор, снопом яркого света от реакции порошка с воздухом… А так как в трубочках порошок неодинакового состава, то она и огонь даёт разного цвета. Ихние дежурные пулемётчики палят в направлении огненного столба на соответствующую его цвету дистанцию.

– Это как? – задал вопрос один из нижних чинов.

– Очень просто. Ежели, к примеру, видят красный, то шмаляют на семьдесят саженей, а ежели синий, то палят на сто. И крантец! Нет нашего секрета. Рассекретился…

Постояв некоторое время рядом с фельдфебелем и понаблюдав, как идут занятия, Рубанов решил в одиночестве прогуляться по новым местам, внутренне оправдав себя тем, что проведёт рекогносцировку местности.

Бродя по реденькому лесочку, случайно наткнулся на густо заросшее у берега камышом озерцо.

«Будто в рубановском лесу», – улыбнулся своим мыслям, неспешно пробираясь вдоль берега и выйдя на небольшое расчищенное место с мостками из почерневших гнилых досок, на несколько саженей нависающих над озёрной водой.

Сняв сапоги, уселся на них с краю и ахнул, увидев в серёдке озера белые кувшинки. Болтая в прогретой воде ногами, задумался, любуясь кувшинками и таинственно поблескивающей сквозь лучи солнца озёрной водой рядом с ними, неожиданно вспомнив Натали.

«Оказывается, я скучаю о ней? – удивился он. – Вот уж напрасно. Она жена моего брата… Но как хочется увидеть её», – поднявшись, прошёл по скрипящим мосткам к утлой полусгнившей лодчонке с дырявым дном.

Безжалостно шуганув взбирающуюся по днищу толстую лягушку, уселся на лодку и, обтерев платком ноги, стал надевать сапоги.

А ночью ему сладко снилась Натали. Будто был исход лета – август, а она стояла под дождём не в одежде сестры милосердия, а в светлом летнем платье, что носила до войны, держа над головой в белой шляпке, белый, в кружевах, зонтик, и задумчиво любовалась небрежным падением жёлтых листьев с влажных деревьев, а рядом любовался хозяйкой промокший, сливающийся с листвой, светло-рыжий Трезор.

Натали, погладив собаку, бросила зонт на блестевшую от дождя зелёную траву, затем, сняв шляпку, не глядя, кинула её в сторону зонта, и, растрепав уложенную причёску из волны чёрных волос, замерла, подняв руки к небу, будто что-то вымаливая у него.

«Что она просит у Бога?» – подумал он, и ему послышалось или показалось, что губы её шепчут: «Люблю… Люблю… Люблю…»

Решившись, и не думая, что кто-то увидит их, подошёл к ней и мягко прижал к себе безвольное женское тело, почувствовав на своих плечах отчего-то горячие руки Натали, а губы её всё шептали: «люблю…», и он нежно коснулся их своими, ощутив исходящую свежесть осени, капельки дождя и вкус вишни.

«Хочу вишни!» – проснувшись, подумал он.

На 10 июля было запланировано наступление.

Но как из ведра, а то и бочки, хлынули дожди, и приехавший с приказом из штаба армии подполковник, довёл до сведения командира Павловского полка, что наступление переносится на 15 число.

– Растёте в чинах, – случайно столкнувшись с Акимом, пожал ему руку приезжий. – А то всё штабистов «моментами» называют.

– В генштабе «моменты», а у нас «мэменто мори», что в переводе с латыни: «помни о смерти», доброжелательно поздоровался с давним знакомцем Рубанов. – Я вас ещё вот таким штабс-капитаном помню, – опустил ладонь до уровня колен. – А сейчас вы уже – во! – переместил ладонь к груди – подполковник.

Посмеявшись, вновь стали серьёзными.

– Ваш генерал к преображенцам поехал, а нам, Аким Максимович, предстоит к семёновцам визит нанести, и ещё раз обсудить совместные действия в будущем наступлении. – Приказ вашего командира полка.

– Да с удовольствием. Заодно и со знакомцами повидаюсь. Тем более, на штабном муфтабиле прокачусь, – пошутил он, собираясь в дорогу и передав Ляховскому распоряжения по батальону.

После совещания у командира Семёновского полка, как часто происходит в армейской обстановке, в штабной канцелярии случайно встретил Шамизона, неожиданно для себя поблаженствовав, когда тот вытянулся перед полковником, козырнув ему.

Добродушно, со словами:

– Вольно, вольно, господин подпоручик, снисходительно похлопал канцелярского воина по плечу. – Однокашники всё же, – вместе направились в роту Афиногенова.

– Представляешь, Аким, «Трижды А» тоже подпоручиком стал.

– Африкан Александрович в подпоручики жалован? – поразился Рубанов. – И не соблаговолил по телефону сообщить…

– Да ещё, как и я, «Станислава» и «Анну» третьей степени заслужил.