Держава

скачать книгу бесплатно


Ровно в три часа дня синий литерный состав застыл у Царской платформы города Могилёва.

«Как у моего косоглазого друга лицо на морозе покраснело, – пожалел своего начальника штаба государь, выходя из вагона. – Да и солдатики полуроты сводного Георгиевского батальона задрогли на холоде и ветру. Скорее следует церемонию встречи произвести», – шагнул к группе встречающих генералов.

Первым, согласно статусу, его приветствовал Алексеев.

– В штабе конкретно доложите обстановку, – протянул ему руку император.

И тот, к удивлению царя, прежде подобострастно пожал её, а после обнял Николая, поцеловав в щёку.

«Видно соскучился Михаил Васильевич, – подумал государь, брезгливо стерев перчаткой слюну со щеки, и подавая руку генерал-адьютанту Иванову, затем генералу от инфантерии Клембовскому, адмиралу Русину и губернатору, которому с улыбкой сказал:

– Скорее приглашайте к себе, а то ноги в лёгких сапогах замёрзли.

«Прост наш император, как рублевик с его профилем. Прост и демократичен. Серая шинель не вяжется с горностаевой мантией, о которой полковник Романов и думать забыл», – пригласил самодержца в автомобиль губернатор.

Генералы Алексеев с Клембовским расположились в другом автомобиле.

– А теперь, Владислав Наполеонович, на несколько дней следует отрешить нашего венценосного Верховного Главнокомандующего от информации из Питера, – скосив глаза в окошко, негромко произнёс начальник штаба, мысленно сыронизировав: «Просит называть себя Владимиром Николаевичем… Не нравится как тятька с маменькой назвали дитятко».

– Сделаем, Михаил Васильевич. Зачем зря расстраивать главного военачальника, – усмехнулся помощник начальника штаба Верховного Главнокомандующего. – Половину поставленной задачи выполнили – заманили мышь в мышеловку…

– Пока ещё Николай не мышь, а император. Это мы можем в мышей превратиться, а он станет котом.

Посетив в пятницу 24 февраля штаб и выслушав поверхностный доклад Алексеева об обстановке на фронтах, император задумался: «В рапорте генерала совершенно не прозвучало сколь-нибудь важной информации, из-за которой вызвал меня телеграммой в Ставку. Возможно у него в кармане имеется главный козырь, который приберёг на ближайшее время и пока не раскрывает, дабы не волновать меня… Потому и доклад вышел бессодержательный».

Больший интерес вызвал разговор с женой по прямому проводу:

– Ники, у нас одни неприятности. Долго в Ставке не задерживайся, – нервно кричала в трубку Александра Фёдоровна. – Алексей и Ольга заболели корью… Да, да. Корью. А вчера были беспорядки на Васильевском острове и Невском. Из-за того, что нет ржаного хлеба. Белого – в достатке. Но бедняки захотели кушать именно ржаной и потому приступом брали булочные. Вдребезги разбили Филиппова и против них вызывали казаков. Всё это я узнала неофициально. Протопопов только успокаивает. А сегодня начались волнения на Выборгской стороне.

Они не знали, что 23 число считалось Международным женским днём, и революционеры всех мастей призывали питерских работниц, солдаток и домохозяек выходить на демонстрации и не обращать внимания на полицию, которая не посмеет трогать за все места женщин, запрещая им громить лавки и уносить оттуда припасы.

Особенно активную работу проводили примкнувшие к эсерам Бобинчик-Рабинович, Ицхак и Хаим.

– Бобинчик, бабы тебя потому слушают, что внешне ты – вылитый Родзянко: «Жирный, щекастый и такой же дурак», – на всякий случай не озвучил абсурдные мысли хромоногий Ицхак.

Бывший куратор профсоюза щетинщиков Хаим, почесав лысину, лишь язвительно фыркнул.

– Большие люди, – потыкал пальцем в потолок трактира Бобинчик-Рабинович, – велели взбунтовать работниц конфетной и тряпичной фабрик, уговорив их бросить работу и выходить на Петергофский проспект. На «уговоры» рекомендовано выделять бабам по два рубля на нос.

– Девицам, Бобинчик. Ви есть культурный человек, – осудил приятеля Ицхак. – Хотя и чмокаете за едой как некошерный хряк.

– Следите за выражениями языка, уважаемый, – не очень обиделся на замечание Бобинчик. – Я же не виноват, что в этом трактире очень приятная и вкусная кухня с большими порциями. А сказать я хотел следующее… Предлагаю давать этим, как их, девицам, не по два рубля, а по одному. Сэкономленные таким образом средства пустим на дело революции – то есть отдадим мне. Ибо пепел Мордки Бехарера стучит в моём сердце, – постучал кулаком себя в грудь.

– Кого ты сжёг в своём сердце? – перестал жевать Ицхак.

– Книги надо читать… Тиль Уленшпигель так говорил.

– Не знаю такого эсера, как и Мордохая Бехарера.

– Ицхак, ты уже Дмитрия Богрова забыл? Которого царские палачи кокнули за убийство Столыпина?

– А денежки, достанься они тебе, пустишь на ресторации, – дошла наконец до Ицхака неприглядная суть вещей. – Богрова прекрасно помню. А ты молчи, когда тебя не спрашивают, – набросился на жующего Хаима.

– Я и молчу, – сквозь набитый рот с трудом пробубнил тот.

– Вижу, как молчишь… Насчёт денег согласен, – обратился уже к Бобинчику, – под делом революции подразумеваем свои карманы. Вот за такую «экономию» тебя и выгнали из славного профсоюза кожевников.

– Как же не изгнать, коли вместо кожи стали из картона сапоги для армии тачать… Ну-у, делать, – довольно захрюкал Хаим, вытерев жирной рукой лысину. – Следовало переименовать в союз картонажников, – совершенно развеселился Хаим.

– Да и ты щетину неплохо в своём профсоюзе стриг, – напомнил коллеге необидчивый сегодня Бобинчик.

– Ша! Даём бабам по рублю, – решил хромоногий доходяга Ицхак.

– Женщинам! – на этот раз поправил его Бобинчик. – А то выражаемся как русские пьяные мужики. Не будем брать с них пример. У каждого своя голова. Представляете, каким стал бы вкус мёда, если бы пчёлы брали пример с мух и таскали в улей всякую гадость.

Взбаламутить и вывести на улицы женщин им удалось.

На следующий день бывшие бундовцы, а ныне добропорядочные эсеры вдохновляли на бунт шоферов и механиков гаража «Транспорт», а также кабельщиков мастерской Бездека.

Эти согласились бастовать за два рубля. А вот жадные и практичные пильщики с деревообрабатывающего предприятия, содрали с них по трёшнице.

– Куры с Волынкинской деревни из-за любопытства пришли на митинг поглазеть, – раздув щёки, в уме вычислял дивиденды Бобинчик-Рабинович. – Доложим, что дали им по рублю, а полученный доход – триста рублей, поделим по справедливости: мне полторы сотни, а вам по семьдесят пять… Шутю-шутю, – успокоил товарищей Бобинчик. – Специальный такой еврейский шутка. А вот с путиловцев большевики – Шляпников с Молотовым, по полной программе поживились, – облизнулся он. – Сколько к Нарвским воротам работяг припёрлось. Да как душевно, остограмившись на выделенные средства, «Варшавянку» запели, полицейских идолов по пьяной лавочке избивая.

– Уже на Невский пошли по льду. Мосты через Неву полиция пока держит. Так мне верные люди сообщили. Пора и нам к забастовщикам присоединяться. Хватит благоденствие трактиров поднимать. Получена команда завод «Арсенал» остановить, – вдохновлял на революционные действия товарищей доходяга-Ицхак.

Закатив глаза и шевеля губами, Бобинчик вновь начал что-то подсчитывать. – Ох, как пепел кассы в моём сердце радостно шуршит, – пощелоктил он большим и указательным пальцами.

«Пока всё движется в нужном русле», – вечером 24 февраля один из главных заговорщиков – Александр Иванович Гучков, вышел из угодливо распахнутой бородатым швейцаром в революционной красной ливрее, тяжёлой двери, и в задумчивости остановился у подъезда своего дома на углу Фурштатской и Воскресенского, любуясь новым пятидесятисильным «роллс-ройсом» модели «Сильвер Гоут» что в переводе означало «Серебряный Дух», недавно доставленным ему через Архангельск из Англии.

Латунные ручки, петли, рожки сигналов, маленькие фонарики сверкали и блестели от бьющего из огромных окон света.

«А на столбах освещение отсутствует, – недовольно нахмурился член Особого совещания по объединению мер для обороны государства, с трудом оторвав взгляд от дорогой игрушки и машинально бросив его на противоположную сторону улицы, где в доме под номером 31 проживал другой Александр Иванович – Коновалов. – Машины у подъезда нет, значит недавно уехал на встречу с братьями», – с наслаждением забрался в чрево авто, развалившись на мягком, отделанном замшей, сиденье.

Не рассчитав и ударившись губами о переговорную трубку велел водителю держать на Морскую, к Азово-Донскому банку.

«Вот чёрт. Чуть губы не разбил, – ругнулся, но тут же успокоился Гучков, блаженствуя от чуда британской техники. – Королевское семейство предпочитает подобные авто, – подумалось ему. – Если всё пойдёт по-моему сценарию, тьфу-тьфу, то после замены Николая Второго на Цесаревича, я займу должность главы Регентского Совета, что практически равняется должности главы государства. И пусть князь Львов пыжится сколько хочет, но «серым кардиналом» России буду я, официально занимая пост военного министра, – с любовью погладил тонкую замшу сиденья. – Грядёт великое российское потрясение и наша ложа должна, нет, даже обязана, взять в свои руки руль и рычаги управления, чтоб править страной, как правит авто мой шофёр. И тогда эта дорогущая машина станет для меня копеечной безделушкой, несмотря на то, что одно шасси стоит полторы тысячи фунтов стерлингов – для кого-то целое состояние. А кузов и вовсе выполнен за особую цену лучшим каретником Манчестера Джозефом Кокшутом, работающим на Роллса и Ройса… Тьфу, чёрт, – вновь чертыхнулся Гучков. – Временами купец побеждает во мне политика, и, зная это, подлец-Коновалов из всех моих председательских должностей, озвучивает лишь ту, где являюсь председателем исполнительной комиссии по сооружению канализации. Но подлец – он и есть подлец. К тому же конкурент. Этот дядя самых строгих правил польстился на переустройство питерского водопровода, что вместе с канализацией полная моя епархия».

«Роллс-ройс» миновал Фурштатскую, развернулся вокруг сквера, проехал мимо особняка Игнатьевых, мимо дома №20, где обитал Родзянко и на который мысленно плюнул председатель питерской канализации, и выехав к Летнему саду, медленно проследовав мимо английского посольства.

«Вот где порядочные люди благоденствуют. И к тому же безоговорочно поддерживают меня в опасном начинании, – умильно оглядел сквозь окошко трёхэтажный особняк. – Правда, поддерживают и активно лезущего к власти подлеца-Керенского, – неожиданно загрустил о Москве. – Вот где хорошо провёртывались большие дела и серьёзным конкурентом был лишь подлец Пашка Рябушинский. А здесь, в Питере, чёрт ногу сломит в расстановке политических и финансовых сил. Правда, постепенно разобрался. К тому же я или мои люди всем здесь теперь заправляют: будущий министр-председатель князь Львов – наш, московский человек. Милюков хотя и не масон, но сейчас я с ним прекрасно лажу. А ведь когда-то из-за несогласия во мнениях даже вызывал подлеца на дуэль, – хихикнул Гучков. – Правда, профессор благоразумно, под всякими надуманными предлогами, уклонился от поединка «с московским купчиком», как тогда меня называл. Э-эх, молодость, – разглядел в густых сумерках Дворцовой площади два крыла арки Главного штаба. – Господи! – двумя перстами перекрестил грудь. – Неужели скоро воссяду тут в роли военного министра».

– Посигналь в рожок, – велел шофёру. – Так и норовят, подлецы, под колёса попасть, чтоб деньги потом на лечение клянчить, – нелицеприятно высказался по поводу выпивших работяг, бесстрашно шастающих в центре Питера, откуда во времена «порядка» их моментом выгнала бы полиция.

«Ах, да! Что это я. Военное министерство располагается не здесь, а на Исаакиевской площади», – вновь размечтался о своём, «девичьем…»

Когда мотор проехал сквозь арку на Морскую, затуманенный мечтами взор упёрся в новое здание Азово-Донского банка, сразу став жёстким и внимательным, как у подстерегающего добычу волка.

«Уже большинство братьев здесь», – оглядел стоявшие у главного подъезда автомобили и кареты.

– Братец, остановись у арки ворот, где вход в служебные помещения, – велел шофёру, который тут же выполнил пожелание босса.

Как в лучших домах Лондона, владелец авто и куратор питерской канализации, дождался, чтобы водитель обежал мотор и распахнул перед ним дверцу.

С целью услужить и огромным желанием получить серебряный рублевик, к машине нёсся швейцар. Видя, что водила шустрее и расторопнее, он помчался обратно, и, тяжело дыша, растворил на полную дверь подъезда, в мыслях уже кладя в карман монету с профилем ныне правящего императора.

Но его ожидало «Увы…», ибо прекрасный серебряный рубль отхватил другой швейцар, что принял у миллионщика шубу на бобрах и бобровую, с бархатным донцем, шапку.

– Погоды ныне морозные, ваше величайшее степенство, – поклонился Гучкову гардеробщик, принимая у швейцара одёжу и намереваясь расположить её на почётном месте подконтрольного ему гардероба.

Но Александр Иванович нахмурился: «На вас, подлецов, рублей не напасёшься, а только разоришься с вами», – влез в подъёмную машину, плавно вознёсшую одного из главных акционеров банка на третий этаж.

У выхода из лифта его встречал директор и держатель крупного пакета акций Михаил Михайлович.

«И этот, что ли, на рупь рассчитывает?» – разгладил чело Гучков.

– Ждём-с, – как приказчик средней руки, подобострастно произнёс тот, поклонившись патрону. – Братья уже сидят в кабинете…

«Это лучше, чем в «Бутырке» или «Крестах» сидеть», – суеверно отогнал пакостную мысль Гучков, безразличным английским поклоном поприветствовав главных членов «Верховного совета народов России», намеревающихся отобрать царский скипетр у Николая Второго.

Высокоградусные братья, любезно улыбаясь, удивлённо пучили глаза на английский френч цвета хаки и такого же цвета штаны, заправленные в высокие шнурованные коричневые ботинки на толстой белой подошве.

Сами-то были в цивильных костюмах и смокингах.

«Как же – военный руководитель ложи», – ехидно подумал сидящий на председательском кресле Керенский.

«И чего господин Бьюкенен этого петуха порекомендовал в генеральные секретари ложи? С Некрасовым лучше ладили», – будто уловил его сардонические мысли куратор питерской канализации и высшего российского генералитета, проигнорировав оставленное ему кресло возле Керенского, и усаживаясь на стул между братьями по ложе -Терещенко и Коноваловым. – Хоть и продувные бестии, но свои, в отличие от краснобая-адвокатишки, чем-то глянувшемуся послу Великобритании и одновременно нашему брату, – коротко кивнул поклонившемуся ему Маклакову. – Тоже деловой чертяка, этот питерский поверенный москвичей Пашки Рябушинского с братом. Ба-а. Граф Орлов-Давыдов здесь… Князь Львов и даже старичок Оболенский пришкандылял … Полагаю, это их кареты у входа стоят. Аристократия по старинке к лошадкам склонна и к каретам своим допотопным», – отвлёкся от размышлений, услышав голос генерального секретаря, адвокатишки Керенского, предоставившего первое слово не ему, а Коновалову.

– Братья, – кряхтя выбрался тот из глубокого поместительного кресла, – меня очень волнует возникшая ситуация на улицах столицы, ибо движение в Петрограде принимает слишком активный и даже революционный характер. Сегодня бастовало около ста семидесяти тысяч рабочих. Совершенно не беря во внимание появившиеся в печати успокоительные объявления генерала Хабалова о достаточном количестве хлеба, они с самого утра проводят митинги. Их агитаторы призывают к демонстрациям под лозунгами: «Долой войну» и «Хлеба». А нам нужны лозунги: «Долой царское правительство», «Да здравствует Временное правительство и Учредительное собрание». Революционные агитаторы вбрасывают в солдатские и рабочие массы неправильные, и даже вредные идеи, после которых молодые хулиганы останавливают трамваи, отбирают у вагоновожатых ручки реостатов и загоняют вагоны в тупик. Это ещё полбеды. А то и сталкивают на бок с рельсов, ломая подвижной состав. Как нам всем известно – частная собственность священна…

«Видно вложился в трамвайное дело, – едва сдержался Гучков, чтоб радостно не захмыкать. – Моё добро из канализационной системы никто не тронет и воровать не станет», – развеселил он себя.

– Александр Иванович, у вас очень довольный вид, – обратился к нему Коновалов. – Будьте добры, поведайте нам, как обстоят дела в военных кругах, – заалел от нервов щеками. – Как бы нас не опередили либо царь, либо плебс, – недовольный либо царём, либо плебсом, а скорее всего Гучковым, с кряхтением устроился в своём глубоком кресле.

«Вот прощелыга. Уже мною руководить начинает», – легко поднялся со стула Гучков.

– Господа! – от волнения забыл принятое в масонском кругу обращение. – Я и Терещенко, – благожелательно глянул в сторону коллеги и брата, – сумели склонить на свою сторону практически всю верхушку армии. Главное, споспешествовать нашему делу дал согласие начальник штаба Ставки генерал-адъютант Алексеев. Он всей душой проникся идеей замены самодержца его младшим братом Михаилом Александровичем…

– Император из великого князя будет нелегитимен, поскольку Михаил вступил в морганатический брак с женой своего подчинённого по лейб-гвардии Кирасирскому Ея Величества полку Натальей Вулферт, – проскрипел князь Оболенский. – Вам, купцам, не понять, – немного унизил гостинодворцев, – а для военного человека сие деяние носит весьма серьёзный негативный оттенок. После чего Николай уволил брата со всех должностей и постов, выпустив Манифест, в коем сообщил, что ныне признал за благо сложить с его императорского высочества великого князя Михаила возложенные на него обязанности: «…на случай Нашей кончины править государством до совершеннолетия великого князя Алексея Николаевича». – Как видите, господа… э-э-э… точнее – братья, даже регентом не имеет права быть, а не то, что править государством в качестве монарха.

«Наивный старый дурачок, – подумал о князе Гучков. – Ну кому сейчас дело до таких тонкостей?»

– С этим мы как-нибудь разберёмся, – осадил он Оболенского. – Прежде следует свергнуть Николая. Генералы в Ставке поручили представлять их здесь в момент смены власти генералу Крымову. Может, вы и тут о легитимности заговорите? – тоже пошёл пятнами Гучков, обращаясь к Оболенскому. – Россию надо спасать и воевать до победного конца, а не о каких-то там царских манифестах думать. А то дождётесь, что плебеи развесят нас на столбах… И возьмут власть в свои плебейские руки. Через несколько дней, – немного успокоившись, уже нормальным голосом продолжил он, – в начале марта, Александр Михайлович Крымов будет командирован из Румынии в Петроград, чтобы стать во главе военной части нашего братства. Генерал Рузский по этому поводу высказался благорасположенно. Недавно встретился и имел разговор с Брусиловым. Этот популярный ныне в обществе военачальник дал завуалированное согласие, сказав: «Если придётся выбирать между царём и Россией – я пойду с Россией». – Так что Юго-Западный фронт противодействовать перевороту не станет.