скачать книгу бесплатно
Алексей поковылял к своей кровати. Сосед то всхрапывал, то беспокойно ворочался. Где-то раздавалось едва слышное шептание – это, наверняка, читал молитву Файзулин.
Вдруг Алексей отчетливо различил немецкую речь:
– Oh, Mein Gott! Warum hast du mich so hart bestrafft? Du hast mich in ein fremdes Land geworfen. Du hast mich von meiner Familie getrennt. Du hast meine Sehkraft genommen. Du hast alles gemacht, damit ich diese Welt verlasse. Wof?r das alles, lieber Gott?[30 - О Боже! Почему ты так жестоко наказал меня? Ты забросил меня на чужбину. Ты разлучил меня с семьей. Ты отнял у меня зрение. Ты сделал так, чтобы я покинул этот мир. За что все это мне, господи?]
И тут же Алексей услышал недовольные слова:
– Це хто тут бурмоче, чи нимець?
Немецкая речь тут же прекратилась.
– Тихо, дядя, – сделал попытку успокоить пробудившегося часовой.
– Чого тыхо. Я пытаю – чи це нимець?
Часовой замялся с ответом. Моряк, а это был он, наседал:
– Для чого цю вражину зи мною поруч поклали? Та я цю нимчуру ось циэю рукою зараз задушу.
Голос моряка становился более угрожающим и громким. Под ним скрипнула кровать. Дело принимало неприятный оборот. Но тут в палату вошла медсестра Ася и подлетела к моряку:
– А чего мы не спим, Максим Тарасович?
– Хиба тут поспишь! – взвился моряк. – Нади мною вырышылы познущатыся. Бач, Ася. Нимчуру пидлу, вражину прокляту поруч поклали. А мене нудить вид циэй близькости…
Пока Ася спорила с моряком, часовой отлучился от немца и подошел к Алексею.
– Товарищ, – наклонившись к его уху, прошептал часовой.
– Ну? – ответил Алексей.
– Ты говорил, что немец хотел свежим воздухом подышать…
– Говорил. И что?
– Так я согласен. Доведу его до места. Только куда вести-то?
– Тут, недалеко…
– Так пойдем. А то сам ведь, наверно, видишь, – заторопил Алексея часовой, – какая из-за него заваруха начинается.
8
Когда Алексей сообщил немцу, что предоставляется возможность подышать свежим воздухом, тот обрадовался. Все его тело под одеялом вздрогнуло, задвигались руки, пришли в движение и ноги. Он сделал попытку подняться самостоятельно. Но встать на ноги ему помог охранник. И как только немец с помощью своего «ангела-хранителя» сделал первый шаг в сторону двери, к ним тут же подоспела и медсестра Ася, закончившая разговор с моряком.
– Опять гулять? – поинтересовалась она. – Я вам помогу.
Как только они начали удаляться от палаты, там раздался голос пробудившегося лейтенанта.
– Взвод, становись! – бредил раненный в голову офицер. – Равняйсь!… Рядовой Опарин, встать в строй…
Они вчетвером благополучно добрались до лестничного марша и поднялись к окну. Воздух был насыщен табачным смрадом. Алексей поспешил открыть окно. Свежий воздух потянул сразу. Немец сопел, наслаждаясь утренними летними запахами.
Медсестра Ася оставила мужчин, сославшись на неотложные дела. Часовой, встав в сторонке, с наслаждением курил.
Немец, с помощью охранника, конечно, уселся на широкий подоконник. Алексей стоял напротив него, опираясь на костыли.
– Какой это этаж? – неожиданно поинтересовался Вилли.
– Третий, – ответил Алексей.
– А что находится под окнами, вы видите?
– Спортплощадка. Ближе к окнам – баскетбольные щиты с кольцами. А правее – футбольное поле…
Немец несколько задумался и продолжил разговор.
– А знаете, Алекс, какой у меня замечательный дед был? Дедушка Франц. О-о-о! Он со мной возился с утра до ночи. Мы с ним играли в разные игры, ездили в лес за грибами, рыбачили…
Вилли увлекся воспоминаниями. Он вспоминал, как с дедом играл в футбол.
– Знаете, у нас рядом с домом роскошная детская площадка была. На ней два старых тополя. Вот пространство между ними – это и были наши ворота. Но что примечательно, площадка эта была окружена зарослями кустарника и каких-то мелких, низкорослых деревьев. А в этих зарослях – вы не поверите: полно жило диких кроликов. И почти вся площадка была усыпана их пометом…
– Ах, вы извините, – спохватился Вилли. – Я, действительно, об этом могу бесконечно говорить. Но это сейчас неважно. Важно другое… Да, сейчас надо говорить о другом…
И немец снова замолчал, обдумывая, о чем же более важном, по его мнению, надо было говорить сейчас.
– Может это такой пустяк, Алекс, но я вам все-таки поведаю о нем. Не с кем мне больше сейчас даже о пустяках поболтать. Знаете, мне довольно трудно привыкнуть к моему теперешнему состоянию, когда я постоянно нахожусь в беспросветной темноте. Я даже не знаю, когда я бодрствую, а когда сплю. И это для меня так странно. Я вот сейчас разговариваю с вами, а сам думаю – а не снится ли мне это все? И это ощущение не изменится, если я даже попрошу потрогать вас, чтобы убедиться, что передо мной вы – живой человек, которого зовут Алекс. И этот человек реально существует.
Вилли, возможно, и улыбнулся, но улыбку на лице, упрятанном в бинты, разглядеть, конечно же, было нельзя.
– Ведь вы реально существуете и находитесь сейчас здесь, возле меня, да, Алекс? – спросил он.
– К счастью, да – пока существую. Пока живой, – усмехнулся Алексей. – И действительно нахожусь рядом с вами. Я надеюсь, что, к счастью, и я не сплю.
– А если бы я сейчас спал и видел такой сон, как мы с вами общаемся, знаете, Алекс, это было бы для меня приятное сновидение, – признался Вилли.
– Стало быть, – поддержал «спальную» тему Алексей, – вам приходится видеть сны и не очень приятные.
– К сожалению, да, – подтвердил Вилли. – Знаете, Алекс, совсем недавно мне приснилось… И это хорошо, что приснилось, а не случилось на самом деле, – поспешил заметить Вилли, – такое странное, случившееся со мной событие…
Вилли умолк, собираясь с мыслями или пытаясь убедиться, что рассказ будет интересен Алексею. Но Алексей молчал. И Вилли, тем не менее, продолжил:
– Снится мне, что я нахожусь на крутом склоне скалы. Как я туда угодил, неизвестно. Но это и не важно. А вижу – впереди, надо мной, столько разных цветов, ярких, красочных, пестрых… А над ними такие причудливые птички, и тоже самой яркой и разнообразной окраски… И бабочки… И все это так ярко освещено солнцем…. Хотя солнышка я не видел, – признался Вилли, – но был такой день… Светлый, теплый… И это все было настолько радужно, привлекательно, заманчиво… наверху. А глянул вниз – о, боже! Кромешная темнота, глухая непроглядная ночь. Не видно ничего. Нельзя даже определить высоту скалы, на которой я неведомым чудом оказался. Вы представляете, Алекс?
Алексей хотел было найти какие-то слова, но Вилли, не дожидаясь ответа, продолжал:
– А сил у меня, как оказалось, не было никаких. Но я все-таки делал попытку за попыткой, чтобы продвинуться вперед – так меня манил солнечный, яркий, светлый день впереди и пугала непроглядная ночь подо мной.
– Действительно, странный сон, – удивился Алексей.
– Да, вот такое видение, весьма странное, – согласился Вилли. – А хотите узнать, чем все закончилось?
– Было бы любопытно, – откликнулся Алексей.
– И вдруг подул холодный, пронизывающий ветер. Руки, чувствую, так быстро замерзли – шевельнуть пальцами стало невозможно. И накатили тяжелые, темные тучи, все закрыли. Стало кругом настолько темно, что, казалось, наступила ночь. И я чувствую, что, не удержавшись безвольными руками, сорвался со скалы… И лечу…
Алексей не прерывал рассказ Вилли ни вопросами, ни восклицаниями.
– И вы знаете, Алекс, может быть, я на тот момент и пробудился, но не мог понять – я все еще лечу куда-то или мой сон, наконец-то, закончился. Что значит полная темнота в глазах. Мне было, признаюсь, от этого сна долгое время не по себе. Лишь нащупав постель, я понял, что уже не сплю и никакое падение с высоты мне не угрожает.
– Не хотелось бы мне оказаться, Вилли, на вашем месте, – произнес Алексей.
– Я думаю, – вдруг начал Вилли, – нет, я убежден, что наша с вами встреча сегодня не случайна. Это божье провидение. Он не мог меня оставить на произвол судьбы. Не мог оставить без заботы обо мне, без внимания. И что я хочу сказать вам, Алекс, – Вилли, на сколько мог, попытался поправить рукой бинты возле рта, – в чем хочу признаться…
Сделал маленькую паузу, продолжил:
– Вот если бы я сейчас вдруг предстал перед советскими органами дознания, – тихо, но серьезно говорил Вилли, – я бы из принципа, из своего упрямства им ничего не сказал, что бы их ни интересовало, о чем бы они меня ни спрашивали. И это правда. Потому что мне терять действительно нечего. Я сам себе поставил диагноз – я, кстати, врач, подполковник медицинской службы – и он неутешительный. Я потерял зрение безвозвратно.
Вилли о чем-то еще подумал и продолжил разговор с большой горечью в голосе:
– Мне здесь надеяться не на что, и дома я такой никому не нужен. Я не хочу быть никому обузой… Надеюсь, вы понимаете, к чему я клоню? Когда жизнь теряет всякий смысл, это не жизнь.
Но Алексей тогда к его этой фразе не прислушался. Или не придал ей должного значения.
– А вот с вами, Алекс, я буду как на исповеди, честное слово, – вдруг несколько взбодрившись, как показалось Алексею, воскликнул немец. – И я даже не интересуюсь, как видите, кто вы. Я подчеркиваю: мне сейчас это безразлично. Абсолютно. Я счастлив и благодарю бога, что у меня в это важное для меня время есть человек, который облегчает мою участь и выслушивает мои сокровенные мысли.
Не дожидаясь вопросов от собеседника, он прошептал:
– Вы можете мне не поверить, Алекс, но я признаюсь вам, поделюсь с вами такими крамольными мыслями… Это касается только моих личных убеждений, умозаключений и моего опыта. Я чрезвычайно негативно отношусь к нашему фюреру, Адольфу Гитлеру. И это не только потому, я сейчас нахожусь перед вами по его милости в безнадежном состоянии. Я не перестаю удивляться, как этот проходимец сумел перевернуть всю Германию, затуманить мозги всему немецкому народу и заставить все здравомыслящее, в общем-то, население отдать себя на заклание, принести себя в жертву ради его безумных идей.
Вилли волновался, хотя все его чувства, казалось, были надежно упакованы в бинты.
– И на меня этот подлец сумел надеть мундир и направить на службу в армию. А я ведь, Алексей, по профессии сугубо гражданский человек. Уж поверьте. Я врач. Терапевт. И я об этом, кажется, вам уже говорил.
Он спешил. Это чувствовалось по тому, какие трудности он преодолевает, чтобы вести свою речь беспрерывно. Если бы Вилли сейчас был свободен от бинтов, то, наверняка, было бы видно, как он морщится при каждом своем высказывании, какие боли он испытывает.
– Мне довелось несколько раз быть включенным в инспекторские комиссии и посещать концентрационные лагеря и с военнопленными, и с гражданским населениием. Раза два такие комиссии при мне возглавлял сам рейхсминистр Генрих Гиммлер. Знаете, Алекс, не дай бог вам когда-нибудь не только оказаться в этом аду, а даже увидеть этот ад со стороны. Это уму непостижимый ужас. Это… – Вилли поперхнулся от волнения.
– До моего сознания не доходит, – наконец, овладев собой, продолжил Вилли, – как, как? Как нормальные, здравомыслящие, живущие не где-то в глухом средневековье, а в двадцатом веке люди могут такое совершать? Как они могут настолько опуститься?
Алексей не перебивал. Он слушал. И слушал очень внимательно.
– Да это же и не люди вовсе, а живодеры, костоломы, кровопийцы, палачи… У детей, у живых детишек вырезать глаза, выкачивать кровь, морить голодом… Сжигать их в топках крематориев… А что говорить о взрослых несчастных узниках этих лагерей… – Вилли едва не задохнулся от нахлынувших воспоминаний. – Эти изуверы-доктора проводили над ними страшные, мучительные эксперименты. О, боже! – вырвалось у немца. – Я видел горы трупов. Горы! Это чудовищно! Это невероятно! Это не укладывается в сознании! Как, как такое можно совершать! После таких командировок я долгое время не мог есть, не мог спать. Я жить не мог.
– Знаете, мне довелось побывать в разных европейских странах, – вдруг перешел на более спокойный тон Вилли, овладев собой, – где были созданы такие лагеря. И в Австрии, и в Польше, и, разумеется, в самой Германии, и на территории Украины, и в Латвии…
Вилли перечислял названия лагерей, вспоминал имена и фамилии наиболее жестоких палачей. Алексею от повествований немца сделалось нехорошо. А тот вспоминал. Он говорил:
– Они, эти палачи, проводя чудовищные эксперименты, убеждали себя и свое нацистское руководство, что они проводят исследовательские работы, якобы трудятся во имя науки. А фактически – там близко к научным исследованиям ничего не было. Вся их деятельность – это было просто зверское, безжалостное, беспощадное, жуткое, циничное надругательство и издевательство над человеческой плотью.
– И что еще поражает, – с неослабевающим волнением продолжил Вилли, – это их кровожадная предприимчивость. Надо же до такого додуматься! В лагере Штутгофе так называемый доктор Рудольф Шпаннер организовал… мыловарню. Варить мыло из человеческих останков! Это такое кощунство! А не кощунство ли сдирать с людей кожу и использовать ее на изготовление перчаток, сумок, тапочек, разных ремешков… Уж не говоря о волосах, которые обрезались в основном у женщин и шли на подушки и иные цели. А золотые зубы?! Люди лишались челюстей с золотыми зубами. Нет, об этом невозможно говорить без отвращения и без содрогания. И без жалости и сострадания к жертвам нацистских лагерей.
Вилли на некоторое время замолчал. Во время этой вдруг образовавшейся паузы часовой, выкурив уже вторую папиросу, покинул площадку, кивнув Алексею. Он, видимо, пошел к палате, куда должна была прибыть смена караула.
Вилли снова заговорил полушепотом:
– Если уж говорить о каких-то научных изысканиях в этом кошмаре, то, пожалуй, я бы назвал еще один лагерь. Да он, скорее, и не лагерь, а полевая лаборатория, если это смертоносное учреждение можно так назвать. Она находится здесь, в России, в Стругаже, под Красноведенском. Там хозяйничает некто Отто Вернер. Он тип весьма любознательный. А увлечен он… Его интересует мозг человека. И вот тут, Алекс, на самом деле таится самая страшная угроза для человечества, я вас уверяю…
Вилли сделал глубокий вдох и тяжело выдохнул порцию воздуха.
– Если только Вернер извлечет исчерпывающую информацию благодаря своим изысканиям, а он человек дотошный и никогда не отступит от задуманного, то это будет такая катастрофа… Я являюсь очевидцем некоторых его, если можно так сказать, изобретений. Например, можете ли вы поверить в то, что из ваших пленных он способен сделать помимо их воли исполнительных, бесстрашных и жестоких солдат нашей, немецкой армии? А у него это получается. И с успехом. Из Стругажа на фронт уже отправлен не один взвод таких солдат. И они успешно воюют со своими бывшими собратьями по оружию.
Алексей удивился:
– Как такое может быть? Это немыслимо. Это невероятно. И что? Если, к примеру, я окажусь у него в руках, у этого самого Вернера, то он может и меня послать с оружием против своих?
– Очень даже просто. Поверьте, Алекс. Это, действительно, невероятно, но это так. Больше того, этот доктор Вернер очень хитер. Очень. И это, как я полагаю, лишь малая часть его открытий, или, точнее, изобретений. Это только для его руководителей, для его кураторов и инвесторов отмазки. Вот, мол, эти солдаты – реальные результаты моей работы. Он не разглашает, держит в секрете самые главные свои открытия. Они у него хранятся в записях, а записи, что накапливаются, он регулярно отвозит в Германию, в Баварию. Он оттуда родом. И где-то в австрийских Альпах, в горах, недалеко от Мюнхена, у него есть тайное хранилище, тайный архив. И то, что таится в записях, может оказаться самым страшным оружием для человечества, а не только для какой-то отдельной страны или армии. Вернер неустанно раскраивает черепа советских военнопленных, копается в их мозгах. А над живыми экспериментирует. И это зрелище, признаюсь вам, не из приятных. Во что, в кого Вернер только не превращает людей. Это ужасно. И знаете, Алекс, может, это и чудачество с его стороны, но оно по-своему и зловещее, и в то же время не лишенное здравого смысла. У него в кабинете находится глобус… Такая странная, на первый взгляд, штуковина… Стеклянный шар, действительно похожий на глобус… Только внутри этого шара расположен большой макет человеческого мозга. Вы можете представить себе такую чертовщину? А с поверхности шара вовнутрь, в этот макет, упираются тонкие, блестящие металлические стрелки. И над каждой из них снаружи шара на крохотных табличках напечатаны обозначения, куда, эта стрелка показывает и как это место называется. Вернер, надо сказать, трепетно относится к своему глобусу. Он мне говорил, показывая на него: вот это моя звезда, вот это моя планета!
– Чем же вы заслужили такое расположение у этого доктора Вернера?
Вилли Кауфманн ответил:
– Так мы же с Вернером друзья с детства. Когда-то жили по соседству, в одной школе учились…
За окном расцветало утро. Хоть было еще рано, но уже по-летнему светло. Вот вдоль спортплощадки метнулась и пролетела бойкая стая воробьев и забилась, зарылась в густую листву невысокого дерева. А под окном было слышно воркование голубей. Широко и отдаленно-гулко на все голоса горланили петухи. Городок только-только пробуждался. Люди досматривали свои последние сны перед приблизившимся вплотную трудовым днем.
Вдруг Вилли напрягся. И замолчал. Видимо, к чему-то прислушивался. И, что-то, видимо, решив для себя, торопливо произнес:
– Ну вот, похоже, и все.
– Как все? – удивился Алексей. – Можно сказать – на самом интересном месте… И все.
– Я отнял у вас у вас слишком много времени, Алекс. Извините меня.
– Ну так давай я тебе помогу слезть с подоконника, хотя с моими ногами…
– А вот этого делать не нужно.
– Как не нужно? Ты что, так вот намерен здесь сидеть и дальше?
– Во всяком случае теперь мне ваша помощь не нужна, – заявил Вилли твердым голосом. – Прощай, Алекс.
– Как прощай? Погоди! Стой! Куда?…
Но Вилли, резко опрокинув свое тело назад, уже вывалился из окна наружу.
Но вот в дверях, ведущих из больничного коридора на лестничную площадку, раздались шаги нескольких человек. По пролету к ним поднималось три человека. В одном из них Алексей без труда узнал часового, который помогал транспортировать сюда немца. А еще двое… А еще двое, как правильно рассудил тогда Алексей, это была смена караула, то есть новый часовой и разводящий в звании лейтенанта. Они не спеша поднимались к окну.
