Период полураспада. Том 1: Общество

– Рабочая Газета ваша лжёт! И лгала людям десятилетиями. Оголтелая пропаганда это, а не источник. У нас не было и нет цели продать страну – это видят все. Мы лишь хотим честные выборы сделать, которых нашей стране больше столетия не хватает. Вернуть людям свободу! Права человека! Хватит нас уже мучать. Отстаньте. Дайте людям жить. Вам мало было полторы сотни лет мучить синий народ?

Седой мужчина хотел было возразить, но его перебил ведущий, смотря в камеру:

– Похоже, наше время заканчивается. Было интересно слушать сегодняшних гостей. Надеюсь, в следующий раз к нам придут сами кандидаты. В этой студии. Один на один. В следующую пятницу, вечером – ждите. Сейчас наши гости пожмут друг другу руки, – ведущий протянул руку между противниками, и они обменялись рукопожатием. Камера начала отъезжать и тухнуть.

Через несколько секунд появилось название передачи, что означало, что она кончилась. После этого началась реклама. Появилась яркая картинка, как в мультике: нарисованный магнитофон противно зазвучал, совсем взорвался и из него посыпали маленькие недовольные таким существом рабочие человечки. Они разбудили большого человека, мужчину, лежащего рядом на кровати – тот не хотел, но встал и недовольно везде смотрел. Зазвучала музыка, а затем и голос диктора:

– Если у вас в холодильнике не стало продуктов! По всем каналам телевизора идёт одна и та же программа! Если по почте вам стала приходить всего одна газета! И вы больше не можете ездить за границу! То, это значит, наступило светлое завтра!

В комнату устало вошла мама девочки.

– Ну, что там? – спросила она слегка уставшим голосом.

– Что-то скучное долго, дяди спорили. А потом мультик был! Про дядю! Там человечки прыгали!

– Понятно, – без интереса ответила мама. – Надоели они уже с этим. Поскорей бы всё закончилось… Никак страну оставить в покое не могут – всё делят…

Женщина села в небольшое кресло у самой двери. Девочка встала и села рядом.

– Устала… – протянула мать. – А ты, собаченька моя? Всё приходишь, и ложишься рядом…

Мать протянула руку и погладила светлую детскую головку. Девочка с пролетающими детскими годами всё больше походила на неё – чем немного огорчала. Женщина хотела бы увидеть другое наследие в ней. Только большие голубые глаза выдавали отцовское, оставленное ей напоследок. Маленькие голубые глазки и собственная былая военная форма в шкафу – всё, что осталось ей от любви и гордости молодости. Ещё десять лет назад она верила в прошлые заслуги и хотела стать им щитом – теперь, глядя на военную форму, доставая её иногда из шкафа, женщина горько чувствовала разрушенную родину и тихо плакала себе одна, пока дочь не видела. Армия пришла в упадок, да и вообще жизнь стала непростой и очень бедной.

Несколько секунд мать сидела молча, а затем, подумав, встала:

– Пойдём. Прогуляемся немного. Проветримся. Весь день, наверное, просидела здесь, бедная.

– Там темно, – озадаченно ответила девочка. – Ты же сама запретила гулять, когда темно.

– С мамой – можно. Мама у тебя ого-го, ведь! Мы ненадолго. В магазинчик сходим, он же здесь рядом совсем. Тебе уже и спать пора – надолго не пойдём, обещаю, – тепло улыбнулась мама, чем и покорила девочку. – Вставай. Сейчас найдём что тебе надеть – надо потеплее, не ноябрь месяц уже. А то простудишься, потом в садике всех перезаражаешь.

– Хорошо, – улыбнулась девочка.

Через несколько минут сборов, и девочка, и мать, были готовы. Мать взяла большой серый шарф и аккуратно повязала его вокруг шеи девочки, заботливо поправляя – для красы.

– Это же твой, – удивилась девочка.

– Так не заболеешь. Он большой и греет, – ответила мать.

Выключили телевизор, свет, и вышли насовсем, оставив горевать пустую холодную квартиру.

В ярком розовом цветастом пуховике, несколько поношенном, потому что девочка донашивала вещи за кем-то ещё, она выглядела немного нелепо на фоне мамы: раздутая и яркая – контраст для серого, панельного и бедного времени. Мама одела тёмное старое пальто – уже совсем не модное, но всё равно не переставшее быть красивым, несмотря на долгие годы службы. Куплено оно было ещё в рабочие времена – когда по службе её отправили на границу.

Вышли они не просто так. Девочка это знала и грустила себе от немочи потом. В последний год мама девочки очень пристрастилась к алкоголю. Всё тяжелей становилось жить – как тут не станешь? Сначала для скорейшего расслабления и лучшего сна. Ведь если не поспать хорошо, то не отдохнёшь, да и вообще печально станет совсем. Без отдыха не будет и сил. Мать думала так: «А как идти на работу, когда нет сил?». Она знала, что алкоголь действительно имеет такие свойства, но это если подходить к нему с контролем, с мерой. Для меры не оставалось места: это очень тяжело, когда бедно. Никакие разговоры о свободе не дают чувства достоинства, чего не хватало обедневшим. Мать презирала себя, знала всё это, и всё равно пила – чтобы вставать, не дать маленькой жизни погибнуть. Одинокой матери не видно было ни грамма той свободы, о которой говорят с телевизора разные известные имена – она проклинала их и ненавидела за ложь, прикрывающую воровство. Чувствуя каждый день тяжесть происходящего, она не могла отпустить озлобление, что в ней росло – это тоже толкало к стакану. Злоба выливалась на дочь, и горькая обида на себя толкала вдвойне. Несчастный круг замыкался собой. Может быть, ей стало бы легче, будь с кем поделиться – она была одна. Ни друзей, ни семьи – кто-то умер, кого-то просто не было в жизни. Только маленькая дочь.

Сидя на кухне, выпивая стаканы, мать вспоминала прошлое, рассказы своей семьи, и что сейчас? Теперь её могли вышвырнуть с работы за любой проступок, могли задержать зарплату, могли отдать продуктами, да и просто чья-нибудь пьяная голова легко решится ограбить или даже убить последнее ей важное. Могла ли она что-нибудь с этим сделать? Ответить? Может быть, устроить войну против всего света, применив единственные знакомые ей навыки? Куда ей, матери-одиночке с маленьким ребёнком даже без своего жилья. Не было у неё ни прав, ни свобод, кроме одной: работать или остаться на улице.

Вот и сейчас мать, закончив с готовкой, хотела побыстрей уснуть. Чтобы проснуться завтра и, едва опомнившись, уже оказаться на работе. Чтобы затем прийти домой, сделать домашние дела, и снова повторить процесс, без которого ей было тяжело ходить на работу. Раньше она бы к этому времени могла уже получить квартиру – это уже сняло бы часть тяжестей. Теперь же государство всячески старалось снять с себя все те авторитарные обязанности, чтобы дать людям свободу выбора и возможностей: хочешь – заработай и покупай; не хочешь – не покупай. Видимо, она недостаточно хотела.

Жалкая неполная семья вышла на тёмную улицу. Было прохладно. Вечером, в эту осеннюю пору, всегда быстро холодает. Приближался май – скоро зима.

Небольшой магазинчик, даже лучше было бы назвать это «ларёк», находился через двор от их дома. Как и в других подобных «наживных» торговых точках, там предлагали товары до самого позднего вечера – были бы деньги и удача продавщицы не попасть на негодяев.

Как об этом говорили иногда:

«Сейчас век раздолья – не то, что каких-то ещё пять-десять лет назад.»

Даже самая маленькая точка буквально ломилась от товаров, а сколько было импортных! Такого выбора в рабочем государстве не было.

По крайней мере, так думали, а жили другим. Выбор был доступен тем, у кого есть деньги – совсем далёкая реальность от большинства. Если раньше была проблема «некуда потратить заработанные деньги», то теперь «не на что купить». Возможно, это и была одна из принесённых свобод: от потребления и жизни. Низкую цену держали только на самые ходовые товары, чтобы совсем не умерли и огорчились. За одним из них женщина и вышла.

В соседнем дворе играла другая девочка, вместе с родителями. Мать с дочкой подошли к ним.

Двор был печально запущенным, как и вся оставшаяся общественная жизнь: ржавеющие качели с полупленной краской; старая песочница, заросшая отсохшей травой; небольшая старая детская горка; маленький синий лаз в виде дуги. Это всё, что было между домами, остальное – трава, дороги и небольшие стоянки для недоступных автомобилей. Многим знакомы такие дворы: кому-то из детства, кому-то из юношества, кому-то по ностальгирующим фотографиям.

Сначала дома строили, чтобы расселить людей, но территорию ещё облагораживали, потом перестали и это делать – экономия. А сейчас, спустя несколько лет после «перелома», тем более этим администрация не занимается – кто спросит?

– Привет, Наташка, – весело сказала мама девочки. – Чего вы так поздно? Гуляете?

– Здарова. Да так, Надька захотела. Встала в позу, ну ты знаешь, и давай конючить: «хочу на улицу, пошли-пошли». Я ей говорю «время уже не детское, спать пора», да и вообще – сама знаешь. А она чуть ли не в истерику. Сказала Володьке, вот и вышли. С ним поспокойнее. Сейчас ещё немного постоит, замёрзнет, и пойдём – так всегда. Зато спать будет как убитая. А ты сама чего так поздно?

– В магазин вышла.

– В «Ослик»?

– Да.

– А-а, – понимающе ответила женщина. Не было секретом или стыдом, что там продаётся и «зачем».

– Купить забыла, блин. А мне завтра нужно будет – так чтоб ещё раз не ходить, – мать сказала это так, будто оправдывалась. Она не хотела говорить напрямую, человечно стыдясь бессилия и обстоятельств, но это было так очевидно, что и не приходилось.

Пока две женщины разговаривали, муж одной из них молча наблюдал за своей дочкой. Ему неинтересно было включаться в разговор: «пусть бабы сами разговаривают». А две девочки, на радость друг другу, уже уселись и начали качаться на качелях. Качаться было некомфортно, и шум от проржавевшего бедного железа был сильный – он стонал по молодости на весь двор, да никому не было важно.

Вдруг, мать растерянно проговорила:

– Не взяла! Забыла – вот ворона!

– Что «не взяла»? – переспросила другая женщина.

– Деньги не взяла… Доча, – позвала она девочку. – Пойдём…. Пойдём быстренько домой, я деньги забыла.

– Можно я покачаюсь? – жалобно спросила девочка, останавливая качели.

– Ну, какое? Посмотри как поздно. Как я тебя одну оставлю?

– Да брось, – сказала другая женщина. – Ты же быстро. Мы присмотрим. Всё равно ещё минут десять простоим – не меньше. Я же знаю свою поганку.

– Мам, можно? – радостно спросила девочка.

Мать на несколько секунд задумалась.

– Ладно, я быстро! Спасибо, – проговорила она и быстрым шагом направилась к дому.

– Можешь ещё поиграть, мама разрешила, – сказала девочке другая женщина. Девочка снова начала качаться.

Мать убежала в малосемейное здание, торопясь вернуться. Она волновалась за дочку, как за самое ценное. Девочка качалась свободно и радовалась, что ненадолго стала не одна, да и мама была веселее.

Через минуту, раздался хлопок. Он был короткий и глухой, выбивающий уверенность и сознание. В секунду в домах выбило стёкла. Затем непродолжительный, но очень сильный грохот. Улицу накрыло пыльным облаком. Начался кашель, крики, сигнализация. Девочка от страха упала с качели и закрылась руками.

Через несколько секунд паралич прошёл и стало нужно что-то делать.

– А-а! – в панике завизжала женщина. – Надя! НАДЯ! СТОЙ НА МЕСТЕ! НАДЯ!

К ней в пыли присоединился кашляющий мужской голос:

– НАДЯ, ДОЧЕНЬКА! ВИКА!

Через ещё несколько секунд семья воссоединились.

– Всё в порядке?! – в панике спросила женщина. – Не ушиблась? Не порезалась? Валера, что это?! ЧТО ЭТО, БЛЯТЬ?!

– Не знаю. Ничего не видно… – только и ответил мужчина. Он кашлял и волновался бессилием. – Под горку. Идём все под горку!

Девочка почувствовала, как чьи-то руки подхватывают её и тянут в сторону. Не понимая и боясь, она поддавалась и шла. Всех осмотрели – никто не пострадал и все боялись. В испуганном обсуждении прошло время. Через минуту пыль осела. За одним из домов шёл оранжевый дым. Это был дом, где жила девочка с мамой. Девочка этого ещё не понимала. Она вообще ещё ничего не понимала.

– Это не наш ли? – спросила другая женщина.

– Нет. Наш дальше, – ответил мужчина. – Это…

– А… как же… – женщина испуганно посмотрела на чужую дочь, застыв от ужаса и непонимания: что делать.

Девочка откашлялась, увидела оранжевый столб дыма и побежала маленькими ножками на испуг.

– СТОЙ! – крикнула ей вслед женщина, но не побежала за ней, она сама держала свою дочку. – Валера, хватай её!.. Держи, ну!

Мужчина опомнился от шока и побежал вслед за девочкой.

– Мама! МАМА! – кричала девочка и вбежала в ещё не осевшее облако пыли.

Мужчина вбежал за ней и не нашёл. Долго он кричал и звал её. Не нашли девочку и спасатели, что разбирали завалы. Множество трупов и раненных достали. Мать умерла, её красивое пострадавшее тело несложно было опознать. Девочка исчезла, стала сиротой и начала страдать сама собой.

«Тот, кто становится пресмыкающимся червём, может ли затем жаловаться, что его раздавили?»

Иммануил Кант

«Вместо веры – ложь.

Вместо сердца – грош.

Вместо тёплых звёзд -

Холод чёрных дыр.

Тонет в грохоте,

Дышит похотью

За твоим окном

Дивный Новый Мир.»

Время Жатвы, «Дивный Новый Мир»

Глава 1

Тусклый безразличный делам писк домофона провожал спину выходящего человека. Человек был рад летнему дню, да и вообще обретённой жизни.

Всё было хорошо с кошкой, она не умерла, и ничья мелочная воля не посмела выгнать одинокое существо. Зато на удивление была добрая, что подхватила ответственность, следила за лежанкой, мыла пластиковую посуду и давала поесть. Существо сладко спало в утренней дрёме и потому не противилось лёгким поглаживаниям, что с должной радостью передавал мужчина. Он вложил в эти движения и тёплую ласку, и щипучую тоску, и понимающую страдающую любовь. Мужчина даже сделал фотографию, переслав в секретную беседку.

Теперь же он шёл к последнему месту в этом городе. Хотелось бы, конечно, встретиться с родными, дать знать о живом себе – это бы, к сожалению, обрекло их на ненужную горечь и слёзы. Когда будет возможность, он передаст через товарищей «весточку» – тогда у них не останется никакого выбора, кроме как принять решение.

Остановился по дороге, втянул в себя летний аромат цветов из придомового живого полисадника, и пошёл цельно. Нужно было идти на остановку, чтобы поехать в центр. Там он сдастся и приведёт в движение следующий шаг.

Посреди вытоптанной тропинки он оглядел дом, в который больше года назад пришёл в первый раз, оглянулся для осторожности и интереса. Рядом начинали строить очередной панельный дом, огородили забором и кран старательно ждал, чтобы подносить плиты, выстраивая день за днём новое жильё на обогащение застройщика. Уложенной дорожки от остановки как не было, так и нет. Одна жалкая пустынька растягивалась на сдавленной техникой и спешащими людскими ногами земле. На заклеенной объявлениями и расписанной невежеством остановке уже стояли люди. Час пик утренней давки прошёл, но и сейчас кое-кто неспешно брёл из брошенной на день спальни «в город».

Нужно было просто ждать первое, что приедет без сроков: приходи и жди милости перевозчика. Расписание здесь было, по факту, утерянной технологией более развитой цивилизации. На место планированию и счёту, пришло беспредельство и быстрый хаос рынка. Поэтому как рынок порешает, так и приедет автобус. «Решения» все здесь и ждали, каждый день.

Через десять минут на остановку подтянулись ещё пара человек, а откуда-то из-за домов, у самой лесополосы, за которой город уходил пригородом в далёкий пыльный континент, развернувшись, выехал автобус. Маленький «большой вместительности» симпатяга, закупленный недавно, и ставший несмущающейся моделью гордости для многочисленных новостей. И мэр города перерезал в нём ленточку, и по местным сайтам разнеслись фотографии, и некоторые чудики в транспортных сообществах поздравили горожан. В общем, ездил он уверенно и роскошно.

Забравшись внутрь, оплатив, пассажиры двинулись в путь-дорогу. Мужчина смотрел в окно на плывущий мимо район и волновался переменам.

Спальные окраины ничем не радовали глаз: где земля не трогалась спецтехникой, вырастала сухая колючая трава, замирая на летние месяцы, и кое-где ссыхались доходяги-саженцы, запущенные сразу же после снятых фотографий о субботнике. Места были неприглядные, а серость панелей подчёркивала знойная подавляющая жара, которой зря подставлялся любой неудачный проходящий.

Центральные «парадные» улицы и один из «спальников» разделял заброшенный станкостроительный завод, тянущийся вдоль неиспользуемой ж/д ветки. Давний ненужный заводской забор давно обзавёлся лазами, и внутренности, что не смогли разграбить, со временем стали модной точкой для фотографий. Иногда, бывало, из ниоткуда брался охранник. Возможно, что и ненастоящий, и прогонял людей с территории. Обычно же, труп промышленного гиганта был открыт просмотру почти каждого горожанина и гостя, где лишь немногие могли видеть гнетущую суть за разрушающейся былинной формой.

В полдень буднего дня автобус едва ли наполнялся наполовину. Погода располагала: незачем томиться в металлической душной коробке, когда можно добраться с большей прохладой и радующей теплотой под солнцем. Цветы жизни, что не знали о происходящих событиях и находились с головой в очаровательном омуте детства, хотели радостно гулять, живо общаться, свободно бегать и всячески жить. Им не хотелось тратить даже томные секунды на остановку и ожидание, сидеть себе и тухнуть – эта грустная участь для них ещё не в пору, поэтому и радостная. Других, кто мог бы и хотел тут быть, было намного меньше, чем тех, кто утром и вечером наполнялся в похожие «банки» – и ехал, куда было «нужно». Даже если бы кто и захотел поехать, чаще было быстрее дойти пешком, чем дожидаться автобус – так и садились на собственное авто даже для поездки в двести метров.

Перед путепроводом автобус остановился на светофоре. Внизу, моляще прогудев, спешил работать на кошелёк владельца товарный состав. Прорезав тягучее летнее пространство, тем самым обозначив себя для жизни, он торопился доставить разные незаметные для большинства вещи – да и вообще непонятно что, и всякую ерунду.

В маленький динамик просочились блудные и неинтересные объявления:

«Дорогие пассажиры. Пожалуйста, оплачивайте проезд – на линии работает контроль.»

«Министерство Обороны проводит набор на службу по контракту. Разовая выплата в размере …, стабильная оплата, льготы для членов семьи. Требования. Возраст: от восемнадцати до шестидесяти пяти лет. Без медицинских противопоказаний.»

Молодой мужчина в непримечательном летнем пальто внимательно слушал сидевших впереди мужчин, с непонятной улыбкой смотря в окно. Он радовался свету и теплу, как брошенному и важному – долгожданному, за долгие прошлые холодные дни. Так свободно, без напряжения и волнующих минутных дел – он давно не был. Поэтому и радовался, пока позволял редкий момент.

В новостной ленте был привычный заголовный мусор. Проскользнула примечательная новость:

«Известный потокер Борис Базиловский (turbodegradant), вернувшийся в Синюю Федерацию месяц назад, в крайнем эфире заявил:

– Я не признаю Рензю никогда. Если вы такие сильные, а армия Синей Федерации слабая, почему вы ещё не забрали оккупированные территории назад? М-м? Идите и просто заберите. Не можете? Зато мы можем. Давно пора поставить вас на место. Война должна идти до конца, до выполнения всех поставленных нами задач.»

Думая мысль, мужчина чуть откинул голову и вспоминал опыт: умерших товарищей, мирных, собственный страх. Когда кто-то говорил о войне, хоронимые чувства всплывали уродством и неприятно терзали. Откинув ненужные себе чувства до лучших времён, мужчина вернулся к жизни и начал смотреть.

За окном проскальзывали знакомые, хорошо украшенные, стены домов на сетках центральных «исторических» улиц. Отдельные дома уже показывали внешнюю ухоженность и, иногда, украшения. В них шуршала буднично жизнь, не замечая привычно моментов красоты. Шаурмичные, кафе, техникум, торговый центр – навевало воспоминания.

Рядом сидения пустовали – кроме его, и два на ряду впереди. Там общались и заняты были этим, потому не думали о другом или что слушают. А мужчина сидел и слушал, как детской шаловливой забаве.

– Вообще? – спросил первый мужчина.

– Да не понимаю я ничего, – огорчённо ответил другой. – Что тут неясного? Я что ни читал: то одно, то другое – подумал, что хуйня какая-то. Где тут что – хуй разберёшь. Не верю уже ничему. Поэтому я на работу ходил, на шашлыки – один хуй подохнем. Раз умный, то ты мне и расскажи.

– Ладно, проехали. Я тебе каналов накидаю, мне сын накидал. Там узнаешь. Я кратко: постояли они под Суровым – и выбили нас. Гнали почти до границы, еле остановили – говорят, прям на убой кидали. Ужас, что тогда было.

– Ну я это видел. И чё? Ну, остановили? Потом дальше шли, вроде?

– Шли, шли, да обосрались. Рензенцы выебали наших и ушли в оборону. А у нас как обычно: пацанов так кидают, в ямы садят, сверху пиздят только, друг на друга стрелки кидают – и хуй знает, что делать. По новостям то подходим, то уходим, где-то наступаем, а потом за село бои идут по несколько месяцев.

– Понятно, – мрачно заметил второй. – Да, проблемы есть. Может, Дорогин увидит, да сделает что-то. Армию надо тряхнуть уже. Иначе нас так все и будут ебать. А хватит уже. Мы в Гражданскую навоевались так.

– В Гражданскую мы тогда быстро ещё справились. А тут – какой месяц уже?

– Месяц… И вправду, а какой? – спросил второй мужичок.

– Уже девятый идёт. Как с апреля начали. Уже декабрь – лето.

– Девять месяцев, ебать их в рот… – думал второй мужичок. Он поправил пакет и кепку. – Как жизнь-то идёт… Летит, прямо. А мы не молодеем… Почти год уже.

– Почти год. И ни конца, ни края. У меня сын уезжать собирается в Фиолетовую Республику. И меня зовёт. И вот клянусь: не хочется. Думаю иногда: может, соберутся всё-таки, да возьмут Суровый? Закончат это. А потом читаю каналы и пиздец накатывает. Они там наших ребят перемалывают ни за хуй.

– Так иди контракт подпиши – и воюй.

– Ага, с моим артритом? И с другими болячками после прошлой войны?

– Да, – улыбнулся второй мужичок. – С этим не повоюешь! Я, вот, думаю, что не так оно просто: это, если подумать, дорого. Ты видел какие там зарплаты сейчас? В наше время не было. Это же куча денег… Да и не платят налоги-то. Не так это просто, наверное. Я думаю, что они скоро соберутся – и закончат. Готовят что-то – должны готовить. Может быть, это и план какой-то. В любом случае, надо делать что-то. Терпеть Рензю уже нельзя: там же много было историй, когда синих ребят просто на улицах нацики избивали, к боевикам отвозили – да и убивали. А что они в начале года заявили? С чего начали? Не с погромов ли? Или что, отдать всё это зелёным? Так это вторая Гражданская будет. Поэтому, как идёт – пусть хоть так.

Первый мужчина провёл рукой по думающей иногда голове:

– Да если бы так… Знаешь, я и сам верю, что что-то думают они. Не могут же не понимать, к чему идёт – надо порядок наводить. Кончать этот беспредел. Я сам ещё одну Гражданскую не хочу. Мы тогда молодые были – пиздец, что там был. Время было… м-да. Хотя, и сейчас тоже проблемы. На работе непонятно что: то ли будет что, то ли нет – может с оборонки заказы пойдут. Сижу и думаю: будет в следующем месяце зарплата или нет. В магазин заходишь, смотришь на цены – снова выросли… Младшего еле в универ отдал, только на платное прошёл – а платить-то надо… Вот и думаю. Что там, что здесь. Кончали бы поскорее.

Первый мужчина неожиданно замолчал, вылив тяжёлые гнетущие мысли из себя – в первое место, куда было можно. После этого почувствовал себя легче и как-то даже живее, даже дышать стало проще. Второй вздохнул, теперь ему надо было что-то делать с этим эмоциональным грузом, и у него были свои заботы, своя жизнь. Он с нажимной энергией проговорил:

– Да-а, время нелёгкое. Но наладится, Мишка – где наша не пропадала! Что-то думать будем. А если сунутся сюда эти уёбки – так мы их по старой памяти выкинем.

– Дай Бог, дай Бог! – улыбнулся первый.

Автобус подъезжал к центральному парку. Мужчина, что подслушивал себе на тихую радость, встал, обошёл разговаривающих мужчин, и встал у двери, взявшись за протёртый поручень.

Поручень в некоторых местах обклеили изолентой, да и вообще был он в других местах поживший – его недавно списали из Миргорода, и город закупил такие для обновления скудного автопарка. Машины ещё были на ходу, да и выглядели новее, а главное: легко можно было перерезать «красную ленту» и получить политические очки. Да, со ступеньками; да, такие в столице уже десять лет как не ездят, но всё равно: обновление и благая на вид новость. И всяко лучше даже такая старенькая, худенькая техника, чем то, что ездило чуть ли не с первых лет «независимости».