Период полураспада. Том 1: Общество

Жалкая неполная семья вышла на тёмную улицу. Было прохладно. Вечером, в эту осеннюю пору, всегда быстро холодает. Приближался май – скоро зима.

Небольшой магазинчик, даже лучше было бы назвать это «ларёк», находился через двор от их дома. Как и в других подобных «наживных» торговых точках, там предлагали товары до самого позднего вечера – были бы деньги и удача продавщицы не попасть на негодяев.

Как об этом говорили иногда:

«Сейчас век раздолья – не то, что каких-то ещё пять-десять лет назад.»

Даже самая маленькая точка буквально ломилась от товаров, а сколько было импортных! Такого выбора в рабочем государстве не было.

По крайней мере, так думали, а жили другим. Выбор был доступен тем, у кого есть деньги – совсем далёкая реальность от большинства. Если раньше была проблема «некуда потратить заработанные деньги», то теперь «не на что купить». Возможно, это и была одна из принесённых свобод: от потребления и жизни. Низкую цену держали только на самые ходовые товары, чтобы совсем не умерли и огорчились. За одним из них женщина и вышла.

В соседнем дворе играла другая девочка, вместе с родителями. Мать с дочкой подошли к ним.

Двор был печально запущенным, как и вся оставшаяся общественная жизнь: ржавеющие качели с полупленной краской; старая песочница, заросшая отсохшей травой; небольшая старая детская горка; маленький синий лаз в виде дуги. Это всё, что было между домами, остальное – трава, дороги и небольшие стоянки для недоступных автомобилей. Многим знакомы такие дворы: кому-то из детства, кому-то из юношества, кому-то по ностальгирующим фотографиям.

Сначала дома строили, чтобы расселить людей, но территорию ещё облагораживали, потом перестали и это делать – экономия. А сейчас, спустя несколько лет после «перелома», тем более этим администрация не занимается – кто спросит?

– Привет, Наташка, – весело сказала мама девочки. – Чего вы так поздно? Гуляете?

– Здарова. Да так, Надька захотела. Встала в позу, ну ты знаешь, и давай конючить: «хочу на улицу, пошли-пошли». Я ей говорю «время уже не детское, спать пора», да и вообще – сама знаешь. А она чуть ли не в истерику. Сказала Володьке, вот и вышли. С ним поспокойнее. Сейчас ещё немного постоит, замёрзнет, и пойдём – так всегда. Зато спать будет как убитая. А ты сама чего так поздно?

– В магазин вышла.

– В «Ослик»?

– Да.

– А-а, – понимающе ответила женщина. Не было секретом или стыдом, что там продаётся и «зачем».

– Купить забыла, блин. А мне завтра нужно будет – так чтоб ещё раз не ходить, – мать сказала это так, будто оправдывалась. Она не хотела говорить напрямую, человечно стыдясь бессилия и обстоятельств, но это было так очевидно, что и не приходилось.

Пока две женщины разговаривали, муж одной из них молча наблюдал за своей дочкой. Ему неинтересно было включаться в разговор: «пусть бабы сами разговаривают». А две девочки, на радость друг другу, уже уселись и начали качаться на качелях. Качаться было некомфортно, и шум от проржавевшего бедного железа был сильный – он стонал по молодости на весь двор, да никому не было важно.

Вдруг, мать растерянно проговорила:

– Не взяла! Забыла – вот ворона!

– Что «не взяла»? – переспросила другая женщина.

– Деньги не взяла… Доча, – позвала она девочку. – Пойдём…. Пойдём быстренько домой, я деньги забыла.

– Можно я покачаюсь? – жалобно спросила девочка, останавливая качели.

– Ну, какое? Посмотри как поздно. Как я тебя одну оставлю?

– Да брось, – сказала другая женщина. – Ты же быстро. Мы присмотрим. Всё равно ещё минут десять простоим – не меньше. Я же знаю свою поганку.

– Мам, можно? – радостно спросила девочка.

Мать на несколько секунд задумалась.

– Ладно, я быстро! Спасибо, – проговорила она и быстрым шагом направилась к дому.

– Можешь ещё поиграть, мама разрешила, – сказала девочке другая женщина. Девочка снова начала качаться.

Мать убежала в малосемейное здание, торопясь вернуться. Она волновалась за дочку, как за самое ценное. Девочка качалась свободно и радовалась, что ненадолго стала не одна, да и мама была веселее.

Через минуту, раздался хлопок. Он был короткий и глухой, выбивающий уверенность и сознание. В секунду в домах выбило стёкла. Затем непродолжительный, но очень сильный грохот. Улицу накрыло пыльным облаком. Начался кашель, крики, сигнализация. Девочка от страха упала с качели и закрылась руками.

Через несколько секунд паралич прошёл и стало нужно что-то делать.

– А-а! – в панике завизжала женщина. – Надя! НАДЯ! СТОЙ НА МЕСТЕ! НАДЯ!

К ней в пыли присоединился кашляющий мужской голос:

– НАДЯ, ДОЧЕНЬКА! ВИКА!

Через ещё несколько секунд семья воссоединились.

– Всё в порядке?! – в панике спросила женщина. – Не ушиблась? Не порезалась? Валера, что это?! ЧТО ЭТО, БЛЯТЬ?!

– Не знаю. Ничего не видно… – только и ответил мужчина. Он кашлял и волновался бессилием. – Под горку. Идём все под горку!

Девочка почувствовала, как чьи-то руки подхватывают её и тянут в сторону. Не понимая и боясь, она поддавалась и шла. Всех осмотрели – никто не пострадал и все боялись. В испуганном обсуждении прошло время. Через минуту пыль осела. За одним из домов шёл оранжевый дым. Это был дом, где жила девочка с мамой. Девочка этого ещё не понимала. Она вообще ещё ничего не понимала.

– Это не наш ли? – спросила другая женщина.

– Нет. Наш дальше, – ответил мужчина. – Это…

– А… как же… – женщина испуганно посмотрела на чужую дочь, застыв от ужаса и непонимания: что делать.

Девочка откашлялась, увидела оранжевый столб дыма и побежала маленькими ножками на испуг.

– СТОЙ! – крикнула ей вслед женщина, но не побежала за ней, она сама держала свою дочку. – Валера, хватай её!.. Держи, ну!

Мужчина опомнился от шока и побежал вслед за девочкой.

– Мама! МАМА! – кричала девочка и вбежала в ещё не осевшее облако пыли.

Мужчина вбежал за ней и не нашёл. Долго он кричал и звал её. Не нашли девочку и спасатели, что разбирали завалы. Множество трупов и раненных достали. Мать умерла, её красивое пострадавшее тело несложно было опознать. Девочка исчезла, стала сиротой и начала страдать сама собой.

Глава 1

«Тот, кто становится пресмыкающимся червём, может ли затем жаловаться, что его раздавили?»

Иммануил Кант

«Вместо веры – ложь.

Вместо сердца – грош.

Вместо тёплых звёзд -

Холод чёрных дыр.

Тонет в грохоте,

Дышит похотью

За твоим окном

Дивный Новый Мир.»

Время Жатвы, «Дивный Новый Мир»

Тусклый безразличный к делам писк домофона провожал спину выходящего человека. Он был рад летнему дню, да и вообще обретённой жизни.

Всё было хорошо с кошкой, она не умерла, и ничья мелочная воля не посмела выгнать одинокое существо. Зато на удивление была добрая, что подхватила ответственность, следила за лежанкой, мыла пластиковую посуду и давала поесть. Существо сладко спало в утренней дрёме и потому не противилось лёгким поглаживаниям, что с должной радостью передавал мужчина. Он вложил в эти движения и тёплую ласку, и щипучую тоску, и понимающую страдающую любовь. Мужчина даже сделал фотографию, переслав в секретную беседку.

Теперь же он шёл к последнему месту в этом городе. Хотелось бы, конечно, встретиться с родными, дать знать о живом себе – это бы, к сожалению, обрекло их на ненужную горечь и слёзы. Когда будет возможность, он передаст через товарищей «весточку» – тогда у них не останется никакого выбора, кроме как принять решение.

Остановился по дороге, втянул в себя летний аромат цветов из придомового живого полисадника, и пошёл цельно. Нужно было идти на остановку, чтобы поехать в центр. Там он сдастся и приведёт в движение следующий шаг.

Посреди вытоптанной тропинки он оглядел дом, в который больше года назад пришёл в первый раз, оглянулся для осторожности и интереса. Рядом начинали строить очередной панельный дом, огородили забором и кран старательно ждал, чтобы подносить плиты, выстраивая день за днём новое жильё на обогащение застройщика. Уложенной дорожки от остановки как не было, так и нет. Одна жалкая пустынька растягивалась на сдавленной техникой и спешащими людскими ногами земле. На заклеенной объявлениями и расписанной невежеством остановке уже стояли люди. Час пик утренней давки прошёл, но и сейчас кое-кто неспешно брёл из брошенной на день спальни «в город».

Нужно было просто ждать первое, что приедет без сроков: приходи и жди милости перевозчика. Расписание здесь было, по факту, утерянной технологией более развитой цивилизации. На место планированию и счёту, пришло беспредельство и быстрый хаос рынка. Поэтому как рынок порешает, так и приедет автобус. «Решения» все здесь и ждали, каждый день.

Через десять минут на остановку подтянулись ещё пара человек, а откуда-то из-за домов, у самой лесополосы, за которой город уходил пригородом в далёкий пыльный континент, развернувшись, выехал автобус. Маленький «большой вместительности» симпатяга, закупленный недавно, и ставший несмущающейся моделью гордости для многочисленных новостей. И мэр города перерезал в нём ленточку, и по местным сайтам разнеслись фотографии, и некоторые чудики в транспортных сообществах поздравили горожан. В общем, ездил он уверенно и роскошно.

Забравшись внутрь, оплатив, пассажиры двинулись в путь-дорогу. Мужчина смотрел в окно на плывущий мимо район и волновался переменам.

Спальные окраины ничем не радовали глаз: где земля не трогалась спецтехникой, вырастала сухая колючая трава, замирая на летние месяцы, и кое-где ссыхались доходяги-саженцы, запущенные сразу же после снятых фотографий о субботнике. Места были неприглядные, а серость панелей подчёркивала знойная подавляющая жара, которой зря подставлялся любой неудачный проходящий.

Центральные «парадные» улицы и один из «спальников» разделял заброшенный станкостроительный завод, тянущийся вдоль неиспользуемой ж/д ветки. Давний ненужный заводской забор давно обзавёлся лазами, и внутренности, что не смогли разграбить, со временем стали модной точкой для фотографий. Иногда, бывало, из ниоткуда брался охранник. Возможно, что и ненастоящий, и прогонял людей с территории. Обычно же, труп промышленного гиганта был открыт просмотру почти каждого горожанина и гостя, где лишь немногие могли видеть гнетущую суть за разрушающейся былинной формой.

В полдень буднего дня автобус едва ли наполнялся наполовину. Погода располагала: незачем томиться в металлической душной коробке, когда можно добраться с большей прохладой и радующей теплотой под солнцем. Цветы жизни, что не знали о происходящих событиях и находились с головой в очаровательном омуте детства, хотели радостно гулять, живо общаться, свободно бегать и всячески жить. Им не хотелось тратить даже томные секунды на остановку и ожидание, сидеть себе и тухнуть – эта грустная участь для них ещё не в пору, поэтому и радостная. Других, кто мог бы и хотел тут быть, было намного меньше, чем тех, кто утром и вечером наполнялся в похожие «банки» – и ехал, куда было «нужно». Даже если бы кто и захотел поехать, чаще было быстрее дойти пешком, чем дожидаться автобус – так и садились на собственное авто даже для поездки в двести метров.

Перед путепроводом автобус остановился на светофоре. Внизу, моляще прогудев, спешил работать на кошелёк владельца товарный состав. Прорезав тягучее летнее пространство, тем самым обозначив себя для жизни, он торопился доставить разные незаметные для большинства вещи – да и вообще непонятно что, и всякую ерунду.

В маленький динамик просочились блудные и неинтересные объявления:

«Дорогие пассажиры. Пожалуйста, оплачивайте проезд – на линии работает контроль.»

«Министерство Обороны проводит набор на службу по контракту. Разовая выплата в размере …, стабильная оплата, льготы для членов семьи. Требования. Возраст: от восемнадцати до шестидесяти пяти лет. Без медицинских противопоказаний.»

Молодой мужчина в непримечательном летнем пальто внимательно слушал сидевших впереди мужчин, с непонятной улыбкой смотря в окно. Он радовался свету и теплу, как брошенному и важному – долгожданному, за долгие прошлые холодные дни. Так свободно, без напряжения и волнующих минутных дел – он давно не был. Поэтому и радовался, пока позволял редкий момент.

За окном проскальзывали знакомые, хорошо украшенные, стены домов на сетках центральных «исторических» улиц. Отдельные дома уже показывали внешнюю ухоженность и, иногда, украшения. В них шуршала буднично жизнь, не замечая привычно моментов красоты. Шаурмичные, кафе, техникум, торговый центр – навевало воспоминания.

Рядом сидения пустовали – кроме его, и два на ряду впереди. Там общались и заняты были этим, потому не думали о другом или что слушают. А мужчина сидел и слушал, как детской шаловливой забаве.

– Вообще? – спросил первый мужчина.

– Да не понимаю я ничего, – огорчённо ответил другой. – Что тут неясного? Я что ни читал: то одно, то другое – подумал, что хуйня какая-то. Где тут что – хуй разберёшь. Не верю уже ничему. Поэтому я на работу ходил, на шашлыки – один хуй подохнем. Раз умный, то ты мне и расскажи.

– Ладно, проехали. Я тебе каналов накидаю, мне сын накидал. Там узнаешь. Я кратко: постояли они под Суровым – и выбили нас. Гнали почти до границы, еле остановили – говорят, прям на убой кидали. Ужас, что тогда было.

– Ну я это видел. И чё? Ну, остановили? Потом дальше шли, вроде?

– Шли, шли, да обосрались. Рензенцы выебали наших и ушли в оборону. А у нас как обычно: пацанов так кидают, в ямы садят, сверху пиздят только, друг на друга стрелки кидают – и хуй знает, что делать. По новостям то подходим, то уходим, где-то наступаем, а потом за село бои идут по несколько месяцев.

– Понятно, – мрачно заметил второй. – Да, проблемы есть. Может, Дорогин увидит, да сделает что-то. Армию надо тряхнуть уже. Иначе нас так все и будут ебать. А хватит уже. Мы в Гражданскую навоевались так.

– В Гражданскую мы тогда быстро ещё справились. А тут – какой месяц уже?

– Месяц… И вправду, а какой? – спросил второй мужичок.

– Уже девятый идёт. Как с апреля начали. Уже декабрь – лето.

– Девять месяцев, ебать их в рот… – думал второй мужичок. Он поправил пакет и кепку. – Как жизнь-то идёт… Летит, прямо. А мы не молодеем… Почти год уже.

– Почти год. И ни конца, ни края. У меня сын уезжать собирается в Фиолетовую Республику. И меня зовёт. И вот клянусь: не хочется. Думаю иногда: может, соберутся всё-таки, да возьмут Суровый? Закончат это. А потом читаю каналы и пиздец накатывает. Они там наших ребят перемалывают ни за хуй.

– Так иди контракт подпиши – и воюй.

– Ага, с моим артритом? И с другими болячками после прошлой войны?

– Да, – улыбнулся второй мужичок. – С этим не повоюешь! Я, вот, думаю, что не так оно просто: это, если подумать, дорого. Ты видел какие там зарплаты сейчас? В наше время не было. Это же куча денег… Да и не платят налоги-то. Не так это просто, наверное. Я думаю, что они скоро соберутся – и закончат. Готовят что-то – должны готовить. Может быть, это и план какой-то. В любом случае, надо делать что-то. Терпеть Рензю уже нельзя: там же много было историй, когда синих ребят просто на улицах нацики избивали, к боевикам отвозили – да и убивали. А что они в начале года заявили? С чего начали? Не с погромов ли? Или что, отдать всё это зелёным? Так это вторая Гражданская будет. Поэтому, как идёт – пусть хоть так.

Первый мужчина провёл рукой по думающей иногда голове:

– Да если бы так… Знаешь, я и сам верю, что что-то думают они. Не могут же не понимать, к чему идёт – надо порядок наводить. Кончать этот беспредел. Я сам ещё одну Гражданскую не хочу. Мы тогда молодые были – пиздец, что там был. Время было… м-да. Хотя, и сейчас тоже проблемы. На работе непонятно что: то ли будет что, то ли нет – может с оборонки заказы пойдут. Сижу и думаю: будет в следующем месяце зарплата или нет. В магазин заходишь, смотришь на цены – снова выросли… Младшего еле в универ отдал, только на платное прошёл – а платить-то надо… Вот и думаю. Что там, что здесь. Кончали бы поскорее.

Первый мужчина неожиданно замолчал, вылив тяжёлые гнетущие мысли из себя – в первое место, куда было можно. После этого почувствовал себя легче и как-то даже живее, даже дышать стало проще. Второй вздохнул, теперь ему надо было что-то делать с этим эмоциональным грузом, и у него были свои заботы, своя жизнь. Он с нажимной энергией проговорил:

– Да-а, время нелёгкое. Но наладится, Мишка – где наша не пропадала! Что-то думать будем. А если сунутся сюда эти уёбки – так мы их по старой памяти выкинем.

– Дай Бог, дай Бог! – улыбнулся первый.

Автобус подъезжал к центральному парку. Мужчина, что подслушивал себе на тихую радость, встал, обошёл разговаривающих мужчин, и встал у двери, взявшись за протёртый поручень.

Поручень в некоторых местах обклеили изолентой, да и вообще был он в других местах поживший – его недавно списали из Миргорода, и город закупил такие для обновления скудного автопарка. Машины ещё были на ходу, да и выглядели новее, а главное: легко можно было перерезать «красную ленту» и получить политические очки. Да, со ступеньками; да, такие в столице уже десять лет как не ездят, но всё равно: обновление и благая на вид новость. И всяко лучше даже такая старенькая, худенькая техника, чем то, что ездило чуть ли не с первых лет «независимости».

Стоя у двери, мужчина думал о жизни и удивлялся переменам. Ещё полтора года назад совсем не так представлял он своё грядущее будущее. На самом деле, не так уж много мужчина и думал – и всё было мимо. Он не думал, что в войне всё окажется совсем иначе и настолько неправильно, некрасиво. Мужчина готовился к ней, это не было неожиданной новостью – открытием стала её форма и открытия, что случайно ему узнались. Теперь, проезжая хорошо знакомые улицы, просматривая близкие места, он чувствовал себя иначе – очень необычное чувство. Как будто и не он ехал – в его воспоминаниях почти исчезла «тень» его прошлого. Сравнивая прошлое, мужчина чувствовал точно, что сейчас настоящий и живёт, как хотелось, что смог обрести важное и нужное каждому человеку.

С чувством внутренней жизни и правильности, мужчина впервые вышел и заметил соратника, который был здесь ещё до его рождения. Отлитая память и одно из мест споров. На широкой длинной площади, где давно заложенная земля обросла неуютным асфальтом и безликой каменной плиткой, небольшой горой стояла историческая фигура – Волгин. Его масштабный, широкий силуэт высился почти на десяток метров: огромная глыба гипса и бронзы стояла на бетонно-мраморном основании. Старая, специально не чищенная – от печали по неуважению даже бронза стала зеленеть – такая же возмущающая, как и его личное жгучее присутствие для истории. Он был и оставался символом для немногих чудаков, кто выбирал тропу справедливости жизни – самую сложную. Рукой Волгин указывал на памятник уже новее – «независимости». Высокая, почти в два десятка метров высотой, облицованная гранитом стела за небольшой десяток лет стыдно потрескалась и начала осыпаться, оголяя дешёвый бетон. То ли от строгого взгляда фигуры напротив, то ли от всего горя, что выпало на эпоху её символа – она уже несколько лет стояла, окружённая аварийным забором. Ежегодно граждан кормили новостями о реконструкции и обновлении, а забор стоял себе на месте и старел, вместе с отваливающимися кусками мрамора символической стелы.

Сейчас мужчина видел это иначе. Внутренне он усмехнулся грустной исторической иронии – трагикомичному спектаклю жизни, картину которой видел перед собой столько раз, но заметил и почувствовал только сейчас.

Ещё раз бросив благодарный, и даже благоговейный, взгляд потомка, мужчина развернулся и пошёл в сторону от главной дороги и парка: не было времени гулять, да и желания ещё раз проходить там не находилось. Сейчас нужно было пройти несколько небольших кварталов старого города: он хотел взглянуть на них перед тем, как сделает задуманное, а парк и так получит свои взгляды, фотографии и восхищение.

Проходя по знакомой дороге, мужчина с радостью вспоминал как убегал здесь от хулиганов, что на него напали в парке. Тогда его спасло чудо: находящийся рядом знакомый человек, что ненавидел его больше других – и спасший его. Тогда жизнь была легче и глупее. Почти через год здесь шёл уже другой человек в свете дня, а не красивым опасным вечером – как тогда.

Мужчина прошёл мимо памятника тыловым работникам и внутри себя поблагодарил, с любованием: через их волю и решимость ковалась победа на далёких рубежах в тёмные времена грубого творения истории, в годы старой Гражданской Войны. Памятник был в виде женской и мужской фигур: женщина держала шестерёнку в руках, в жалкой грязной рабочей одежде, а тощий мужчина что-то писал на измятом потрёпанном листе. Это был союз рабочих и интеллигенции: нужный и правильный – скульптор хорошо передал лишения и горящие будущим глаза. Славный оказался городом, стоящим на передовом крае истории: решительно поддержавший новую рабочую власть. Рабочие выступили единым фронтом и помогали все годы, что шла кровопролитная страшная война за будущее надломленной и готовой страны.

Он проходил мимо улочки, по которой шёл со своим спасителем. Забавным оказалось, что пункт помощи бездомным – узловая точка подпольной сети – был в одном доме от опорного пункта полиции. С другой стороны, и в полиции были свои люди – нужно ли сильно осторожничать.

Проходя через старый уставший дворик, мужчина трогал деревья и жил. Ему нравились подобные «устаревшие» спокойные места, которых почти не осталось в его родном городе: столица была развита для денег, а не души. Здесь ещё встречалось иное: центральные улицы, несколько минут от исторического центра, а во дворах двухэтажных домишек развешано бельё на старых металлических потрескавшихся перекладинах, пёстрые и ухоженные придомовые клумбы с разнотравьем, дорожки с побитым временем чёрным асфальтом, самодельные деревянные всякие лавочки – всё это душевное богатство без людей вокруг. Будто этот двор жил другой жизнью: медленной, спокойной и скрытой – без людей и проблем. Не той же самой, что была в квартале от него, на главной улице: бешенной больной лихорадкой. Близкие улицы походили на частых людей: родные и знакомые, а натура у каждого совсем своя и разная.

Ощутив чужбину, мужчина шёл и радовался всякой человеческой мелочи. Всему, что раньше казалось естественным: и тянущемуся на белый свет росточку, и оставленному камешку, и молодым для блага побегам. Всё было таким близким и родным – в который раз окунулся он в сожаление за других людей, что не замечают бытового великолепия жизни. Ему хотелось упасть, обнять всё это и плакать от красивого счастья жизни. Сейчас было не то время, поэтому он шёл и лишь утирал живые слёзы.

Подходя к зданию опорного пункта полиции, мужчина остановился на потрескавшейся от времени бетонной ступеньке, посмотрел назад. Хотелось окинуть свободу и взять с собой как большую решимость.

Жаркий день вступал в свои права, прогоняя утреннюю прохладу. Шёл январь – вместе с ним и лето. Часть природы уходила на летнюю спячку, пережидая зной – более выносливая, радовалась теплу и цвела. Мир горел разнотравьем и многоцветием. Жизнь готовит его несчастным страдальцам на скупую радость заранее, зимой, для облегчающего взрыва весной – сейчас самое время радоваться перед летней спячкой. Вдохнув мир, мужчина преисполнился и улыбнулся довольному чувству.

На стене висела непримечательная глупая табличка: на синем фоне белыми буквами выводились безжизненные большие слова «УПРАВЛЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ», а ниже поменьше «АДМИНИСТРАЦИИ РАБОЧЕГО РАЙОНА г. СЛАВНОГО». Это ещё были понятные словосочетания, хотя раньше висела простая табличка «МИЛИЦИЯ». Мужчина знал по опыту родного города, что можно пойти ещё дальше и написать нечто такое: «ГУВД по г. СЛАВНОМУ АДМИНИСТРАЦИИ РАБОЧЕГО РАЙОНА» – полная неясность незнакомцу. Так что, «спасибо»: хоть как-то понятно.

Открыв дверь, его сразу же встретил дежурный полицейский за стеклом. На маленьком лице недлинные вьющиеся волосы казались длинными и неправильными. Дежурный спросил:

– Вам куда?

Вошедший мужчина окинул небольшое помещение, откуда можно было только выйти или зайти дальше: через глухо закрытую металлическую дверь. Немного растерявшись, он остановился в проходе: не каждый день посещаешь такие заведения – большинство времени, наоборот, думаешь «как бы зайти не пришлось». Через несколько секунд собрался и, взяв на вооружение улыбку, подошёл ближе к дежурному.

С небольшим наблюдаемым весельем мужчина молча рассматривал стенды на стене. В секции «ИНФОРМАЦИЯ» висел с десяток листов в мелкий текст: что-то неизвестное, тяжело читаемое и пугающее самим своим существованием – такое, что познавал ум либо очень пытливый, либо настолько же отчаянный.