скачать книгу бесплатно
Я поперхнулся: брызги горячего кофе прыснули прямо в тарелку с мясом.
– Что? Погоди, он же священник!
Ван Люст улыбнулся еще шире.
– Я тебе сейчас кое-что расскажу об этом служителе культа. Он отжигал по всем злачным местам старушки Европы, пока не добрался до Питера, перепробовав весь местный блуд, поимев всех, кого можно и нельзя – кроме, конечно, собственного племянника; я бы такое запомнил. Но мой отец-то родом из Брюгге, понимаешь? Быть родом из Брюгге почти стопроцентно означает еще и то, что ты фламандец, а это, между прочим, уже далеко не одно и то же, что валлон. Не буду вдаваться в подробности, это исключительно бельгийская тема… Короче говоря, моему папаше надоел необузданный гедонизм братца. Он ему сказал вот что: либо тот начинает работать – кем угодно и где угодно – либо отец на правах Генерального консула депортирует дядюшку обратно в Брюссель. И что ты думаешь, какое занятие нашел себе Жан—Батист?
Я развел руками:
– Эээ… Он… стал… католическим священником?..
Бельгиец громко и резко щелкнул пальцами.
– Dat is het! Вот именно! Он как-то совершал променад со своей куклой по Невскому проспекту и вдруг уткнулся лбом в заколоченные двери очередного полуразрушенного собора. Задрав свою пьяную голову повыше к небу, дядя вдруг прочитал: «Дом Мой домом молитвы наречется». Это строки из Евангелия от Матфея, высеченные над главным входом. И покуда он охаживал свою куклу на прогнивших скамьях для прихожан, на него снизошло откровение…
– В соборе? – мрачно спросил я. И этот человек предлагал мне исповедаться…
– А что ты хочешь, он же валлон, да еще и из Брюсселя, – цинично усмехнулся Николас, – они там и не такое могут. Так мой дядя понял, что хочет стать католическим священником. Но таким, знаешь, не связанным по рукам и ногам всякими обетами. Для таких как он очень удачно существует так называемая Третья ветвь, терциарии. Звонок кому надо в секретариат Доминиканского Ордена, и вуаля! Воистину – Gods wegen zijn ondoorgrondelijk[18 - (нидер.) – Пути Господни неисповедимы]!
– Чего-чего?
– Того, что благодаря одному старому развратнику вышел беспрецедентный случай: памятник архитектуры был восстановлен в рекордные сроки, обойдя все бюрократические препоны. Собору даже вернули статус малой базилики, и у него появились прихожане. Осталось еще перед входом посадить художников – и будет не хуже, чем до Войны.
– А там были художники? – спросил я, прекрасно все помня, отчетливо, будто только вчера; череда разномастных картин, одна за другой, и в смешение цветов различаются ясно: соборы, дворцы, коты, балерины, фонтаны, мосты, облака над Невой, дождь и бесконечная гранитная набережная…
– Были, – вздохнул Николас. – Странно, а вроде это ты тут у нас стопроцентный абориген, должен бы знать о таком.
Я промолчал. Только лишь сделал еще один глоток кофе.
Нико посмотрел на меня.
– Прости, если задел тебя, Глеб, – он назвал меня по имени, что предвещало его добрые намерения. – Я же не виноват, что родился в семье важной иностранной шишки, которая дала мне отличное образование и все условия для успешной жизни. Ты вовсе не обязан знать о каких-то там художниках и малых базиликах. К тому же не всем подходит такой образ жизни, полный высоколобого снобизма и всех этих неимоверно утомительных скучных идиотов, что окружают нашу семью.
– Зато мне прекрасно подходят идиотские миссии… – протянул я еле слышно, -…для святых дядь.
Но Николас меня услышал.
– Кстати о миссиях, – вытянув губы, облепленные микроскопическими пятнами плесени, протянул он. – Что тебе сказал Жан-Батист?
– А ты не знаешь?
Николас стал озираться по сторонам. Но кроме нас и скучающего за стойкой бара официанта в «Зингере» никого не было. Официант смотрел в одну точку перед собой, иногда шевеля беззвучно губами.
– Если бы знал, Сегежа, то и не спрашивал, – досадливо произнес Нико и полез во внутренний карман своего добротного пиджака, достав небольшой томик в серо-пепельном переплете.
– Вот, – он протянул мне книгу через стол. Она оказалась теплой, будто являлась частичкой плоти Николаса; шершавая ткань дополнила ощущение того, что в руке моей оказалось что-то живое, только что извлеченное из человеческого организма.
Я посмотрел на заглавие.
– Ницше, «Малая библиотека шедевров». Там лежат деньги, да? Неужели просто передать несколько купюр из рук в руки это самое ужасное, что могут себе представить в этом вашем высоколобом высшем обществе?
Вознамерился открыть серую книгу, но Николас предостерегающе оттопырил указательный палец и негромко сказал:
– Подожди. Кто же так делает? Сразу видно человека, далекого от этикета. Акт благодарности должен соблюдать трепетную конфиденциальность. Ты прав, касаться денег руками это вопиющая пошлость. К тому же при нежелательных свидетелях, – он покосился в сторону бара.
Я тяжело вздохнул. Обещанная ван Люстом тысяча лежит в этой серенькой книге – а может и не лежит. Работа (черт, что за глупость называть это работой?) еще не выполнена, не известно вообще, будет ли выполнена, так что риск оказаться обманутым бельгийским семейством пока что сводится к нулю. Я забираю аванс и отправляюсь на панковскую вечеринку в поисках бедной Анны, нахожу ее и беседую. Важно: у меня есть дар убеждение женщин. Он срабатывает – удача! – и Анна возвращается в лоно Церкви, к отцу, и куда ей вообще угодно. Миссия выполнена; я получаю вторую половину оговоренной суммы. Или же, я нахожу Анну, беседую, но дар мой сбоит, и разум ее остается во мраке, и душа, разумеется, тоже, и я покидаю руины ни с чем: ни с девчонкой, ни со второй тысячей евро. Возможно, в случае провала меня лишат и аванса, это мы не обсуждали. Есть и еще два варианта событий в каждой из линии первых сценариев: я нахожу ее, убеждаю; я нахожу ее, но не убеждаю; и в каждом случае ее новообретенные друзья знакомят меня со своим гостеприимством – эта возможность была для меня непреложной; непреложной и стремительно вытесняемой из сознания от мысли о реальности тысячи евро здесь и сейчас. Под пристальным, неодобрительным взглядом Николаса открыл миниатюрный трактат на случайной странице. Тонкая, чуть желтоватая бумага, испещренная убористыми абзацами, не вызвала бы во мне никаких тревожных чувств, если бы под листами этого редкого в своем роде издания не угадывалась заполненная чем-то холодным пустота. Я прочитал наугад:
– «Мировой ум. То, что мир не идея вечного разума, видно уже из того, что та часть мира, которую мы знаем (я говорю о нашем человеческом уме), не слишком разумна».
– Просто забери книгу, – нахмурился Нико. Но вместо этого я перевернул еще несколько страниц, и под ними тускло сверкнул металлический предмет: он придавливал собой несколько разноцветных банкнот в подобие полой коробочки посреди тома. Николас удивленно приоткрыл рот и весь подался вперед, желая лучше разглядеть начинку ницшеанского трактата.
– Это шутка? Что тебе сказал дядя?
Я не ответил. Увиденные внутри книги деньги придали какую-то гаденькую уверенность в том, что все стало вдруг замечательно, но приторный, будто гниль, оптимизм затмил тусклый металлический блеск миниатюрного фонаря.
– Что тебе поручили, Сегежа? – Нико пытался совладать со смехом, небрежно обводя меня взглядом. – Освещать вход в собор перед вечерней проповедью Жана-Батиста?
– Не очень-то высоко ты оцениваешь мои способности. Нет, все куда интересней: я буду спасать душу и тело молоденькой дурочки.
Ван Люст замер, будто позируя невидимому фотографу. Что-то внутри его головы нагнетало нефть в радужку, топило глазные яблоки черным.
– Тело молоденькой дурочки? – протянул он; собственное его тело все встряхнулось, руки двумя проворными ящерицами взгромоздились на стол, со звоном задевая приборы, устраиваясь под тяжелым подбородком надежной опорой для все больше и больше вытягивающегося лица. Тонкие губы на этом лице заалели, заалели и обычно бледные щеки, скулы обострились; на меня смотрела маска вожделения.
– А ведь где-то я о таком слышал уже…
Маска слетела, сменилась аллегорией ревности. Она нависла над столом, над черной кофейной жижей на дне маленькой чашки, над обглоданным мясом по-французски, над всеми этими улитками с плесенью, глядя на меня пронзительно ясными глазами цвета нефти.
– Ничего общего, – бесстрастно произнес я. – В тот раз ни у кого из нас не было фонаря.
Теперь в голове Николаса дернули за другой клапан, высвобождая опасную жижу из радужки, спуская лишнее давление. Глаза перестали состоять из одних лишь зрачков, да и общее выражение лица бельгийца стало вновь напоминать человеческое. Бельгиец хотел что-то сказать, но тут к нашему столу приблизился официант с широким подносом в руках, на котором возвышалась дутая коричневая бутылка и позвякивали друг об друга два искрящихся от света ламп бокала.
– Ваше вино, господа, пожалуйста. Сент-Круа-дю-Монт, из региона Бордо-Сотерн, сладкое ботритизированное…
Ван Люст раздраженно вскинул руку, прерывая презентацию поданного напитка. Официант понимающе кивнул, поставил поднос с вином и бокалами на стол, ловко откупорил бутылку ножом сомелье, внимательно посмотрел на бельгийца, еще раз кивнул и удалился.
– Слышишь, я все Софи расскажу, – сказал вдруг Николас. Произнес так, как будто говорил о своей собственной то ли маме, то ли бабушке – о ком-то таком, кто защитит его, бедного и сирого, от опасностей, спрячет под широкой юбкой.
– Я сам ей все расскажу, – парировал я нелепый выпад в мой адрес. Ван Люст отвел взгляд и принялся возиться с вином. Насыщенно-багровая влага томно заполнила собой дно бокала, поднимаясь все выше, топя в себе хрупкое хрустальное пространство.
– Сделай одолжение. Но скажи, пожалуйста, Глеб, – сказал бельгиец внезапно; наверное, этой своей нелепой вежливостью желая перечеркнуть не менее нелепое замечание о Софии. – Если говорить серьезно – что за stront[19 - (нидер.) – дерьмо] тебе поручил Жан-Батист?
Я устало откинулся на спинке стула, устало вздохнул. Посмотрел на книгу, на лежащие среди его страниц деньги, на нелепый фонарь. Посмотрел на Николаса. Кадык на его лощеной шее быстро-быстро шевелился. Сладкое ботритизированное вино из региона Бордо-Сотерн летело вниз по изящному пищеводу, элегантно шлепалось на дно сиятельного желудка, деликатно вызывая благородную отрыжку у сына Генерального Консула республики Бельгия. Наверное, очень вкусное вино.
– Дочь одного из клиентов твоего дяди не может найти дорогу домой. И тут появляюсь я – освещаю ей путь, спасая от тьмы, ничего необычного.
Николас отер ладонью капельки красной влаги с губ, медленно, с достоинством.
– Почему же дядя не поручил это мне? – с какой-то тайной обидой спросил он, старательно пытаясь выдать свои слова за шутку. – Ведь я люблю спасать женщин.
Я покачал головой.
– Любви недостаточно.
– Недостаточно?
– Нужно быть идиотом, за которым любая пойдет.
Николас что-то невразумительно пробормотал, широко открыв рот, будто собираясь откусить край бокала.
Поднял ворот пальто, зябко осмотрелся, ощущая спиной тяжесть дверей «Дома Зингера»; за ней, в глубине здания, остался допивать в одиночестве чертовски дорогое вино Николас ван Люст. Здесь же, снаружи, утих снегопад, и немногочисленные прохожие засновали по своим нехитрым делам; не сновали – тащились, еле передвигая тяжелые ноги. Среди этих похожих на призраков людей обнаружилось целых пять женщин. Пять – это действительно много для этого места и времени. Возраст их я различить не сумел. Две из них шли под руку с мужчинами. Возможно, они возвращаются с утренней мессы преподобного Жана-Батиста? А те три одинокие дамы, наоборот, ищут пару себе, чтобы посетить мессу вечернюю? Внезапно пришла мысль о том, что ван Люсты окружили меня – во всех смыслах. Одни притворялись друзьями и втайне мечтали о моей жене, другие же стравляли за деньги с плохими парнями. А третьи, может, сочетали все это и тихо посмеивались…
Но, как бы то ни было, теперь у меня есть работа. До смеха нелепая, и будто для смеха же высокооплачиваемая.
Изрядно продрогнув, стоя на одном месте, я, наконец, направился к станции МЖД – предстояла долгая прогулка в сторону Большой Невы, к Финляндскому вокзалу. В затылок мне будто плюнули чьим-то презрительным хмельным взглядом.
4
На кухонном столе лежали редкие, а оттого странные для нашего дома вещи, а именно деньги в виде десяти новеньких банкнот Европейского Центрального Банка достоинством в сто евро две тысячи двадцать седьмого года выпуска. Томик Фридриха Ницше и его начинка находились тут же, черной и серой кляксами дополняя ощущение того, что выцветшая старая столешница превратилась в абстрактное полотно. Лица неизвестных мужчин и женщин приветливо улыбались, пейзажи далеких краев, архитектура чужих городов манили нас с пестрых и гладких, как пластмасса, бумажек, нули-единицы по их краям сулили воплотить любые мечты в реальность. София с холодным любопытством разглядывала принесенные странности, как до того слушала мою историю. Она взяла в руки купюру с изображением благородной томной дамы в тиаре, поднесла к своему изящному носу.
– Деньги пахнут, – произнесла она. – Эти – ожиданием того, за что же они тебе достались.
Я тоскливо нахмурился.
– Я все тебе рассказал, Софи. Просто поболтаю с бедняжкой Анной, вот и все. Не бойся, я не поддамся ее женским чарам. Главное, чтобы она поддалась моим, мужским.
София вспыхнула, смяла банкноту и швырнула обратно на стол.
– Дурак же ты, Глеб! – воскликнула она. – Уверен, что тебе нужна такая работа? Ты, в конце концов, простой парень, зачем с подобным связываться? Почему так много платят? Чем убедишь, эту… Анну? Найдешь ли вообще в трущобах?
Она смотрела на меня своими полярными глазами. Сейчас, на светлой кухне, радужки Софии мягко светились изнутри диким древним огнем: они обладали редким серебристо-серым оттенком, пронизанный чуть видимыми желтыми крупицами; так светилась бы нагретая ртуть, усеянная золотой пылью; то был взгляд волчицы.
– Меня благословил поп, это должно вдохновлять, – я усмехнулся. – По его словам, она там такая одна. Несколько часов легкой прогулки по Гостинке вряд ли принесут мне больший вред, чем посещение церкви.
– Легкой? – вздохнула моя жена. – Это же чертов Гостиный двор!
– Софи, Софи! Не будь такой пессимисткой. Даже четверти этой суммы хватит на первичное обследование. Мы ведь так давно хотели попасть к тому специалисту!
В уголках ее губ появились крошечные морщинки.
– Хочу одного – чтобы с тобой ничего не случилось, – произнесла София. – Кто бы мог подумать! У Николаса есть дядя, и этот дядя католический священник. Нашел спасителя на час, дал ему фонарь, открыл в нем гребаный дар, благословил! Не такую помощь я себе представляла…
В глубине светлых глаз сверкнули рыжие искорки. Это означало одно: моя жена начинает злиться, причем очень и очень сильно. Еще бы! Представляю себе, чего ей стоило преодолеть свою гордость, обратившись к тому, кого совсем еще недавно считала воплощением мерзости. Ответ на ее просьбу выглядел – или являлся – изощренной насмешкой.
– Прошу, пожалуйста, не злись, – я попытался смягчить ее, направить ход ее рассуждений в прагматичное русло. – Посмотри – это просто чертова куча денег, и эта куча лежит на нашем столе.
София выразительно посмотрела на меня.
– Вот именно, Глеб, эта куча лежит на нашем столе, в нашем доме. И она мне очень не нравится, и Ницше этот не нравится, и фонарь…
– Зачем они дали фонарь? – спросил я, цепляясь за возможность сменить тему.
– Чтобы ты посветил себе в голову, пытаясь найти там остатки здравого смысла!
Да, София могла быть грубой; она разочарована и ошеломлена, и я понимаю ее.
– Прости. Это все так нелепо и глупо, и, господи!..
– Фонарь, – тихонько напомнил я. София развела руками:
– Он чтобы светить, конечно. Кого можно найти в темноте Старого города?
Она взяла со стола миниатюрный металлический фонарик, отыскала небольшую прорезиненную клавишу, надавила подушечкой пальца. Тонкий и яркий луч абсолютно белого света ударил ослепляющей жирной точкой по изображению какого-то древнего вычурного собора на одной из купюр. Охровые стены мгновенно выцвели, от места, куда бил луч, разлетелись радужные круги. Свет звезды, проникающий на кухню из-под серого полотнища облаков, казался жалкой пародией на само понятие «Свет» в сравнении с этим тонким, но таким мощным порождением технологий.
– Хочешь, я…
– Нет-нет-нет, и не предлагай даже! Ты со мной не пойдешь. Двух женщин от толпы грязных подонков я точно не отобью. И одну-то не представляю, как вытащить из этих трущоб, так что пообещай мне – никаких сюрпризов, Софи!
София щелкнула переключателем, пространство кухни погрузилось в пепельный туман; вновь сделалось тускло.
– Какие еще сюрпризы? Я подумываю прямо сейчас позвонить ван Люсту и послать его к чертовой матери!
Томная дама в тиаре подмигнула мне. Взгляд ее говорил: я живу в роскошном дворце и молюсь в красивом соборе, разъезжаю в золоченой карете, и у меня есть наследник всей этой благости. А что насчет тебя?..
– Но Софи…
Замолчал. Перевел взгляд на другую бумажку. Город из башен парил над чернильно-синим океаном. Бесконечною линией бессмысленным набором цифр шел и шел поверх этой радужной иллюзии номер купюры. Единицы и нули громоздились по ее углам, придавливая собой к поверхности стола.
И всего этого может стать в два раза больше…
– Что, Глеб? Подумай-ка еще раз. Подумай хорошенько. Я даже не смогу узнать, как продвигается твоя, с позволения сказать, миссия, не смогу помочь чем-либо.
– Помочь?..
– Ты собрался в трущобы Гостиного двора на концерт местных отморозков разгуливать в обнимку с какой-то сумасшедшей девахой! Думаешь, все будет проходить в традициях культурной столицы? Сильно сомневаюсь. Я тут с ума сойду в одиночестве!
Наконец смог оторвать взгляд от денег, взглянул на мою здравомыслящую жену. Сказал вяло:
– Ну это-то как раз просто. Куплю по дороге сотовый, и без проблем…
– Без проблем? Сотовый?
Хлесткая фраза была преисполнена сарказмом и злостью.
– Твоя работа мечты начинается сегодня в двадцать один час по петербургскому времени, так?
Медленно кивнул.
– Ну тогда смотри: ты едешь в банк менять деньги. Это примерно час вместе с дорогой, если повезет с монорельсом до Нового города. Потом выбираешь себе аппарат, оформляешь заявку на услугу связи и ждешь пару недель. Вариант так себе. Или ты можешь попробовать найти телефон здесь, на блошином рынке Удельной, например, но вряд ли тебе дадут сдачу с сотни евро местные доходяги; скорее, если дадут, то по голове. И вообще, Глеб… Связь? В Старом городе?
