Маргарет и Кент

– Я ничего вам не обещал. Это коллеги из Берлина любят давать разные обещания. С них и спрашивайте!

– Я не буду играть в ваши игры, зачем вам я? Разве недостаточно Жильбера? Или это вранье, что он согласился с вами сотрудничать?

– Месье Жильбер – умнейший человек. Талантливейший комбинатор! Оказавшись в гестапо, он не только сам предложил мне сотрудничество, а еще и придумал, как сыграть красивейшую партию с Москвой!

– И замечательно! Вы не объяснили мне, зачем вам нужен я, когда у вас есть такой замечательный и талантливый комбинатор.

– На всякий случай. Хорошая партия требует запасного игрока. Вы будете в запасе. Даже в этом я иду вам навстречу! И знаете, что еще придумал умный Жан Жильбер? На тот случай, если вы наотрез откажетесь?

– И что же он такое придумал? – не сомневаясь в подвохе, поинтересовался Кент.

– До своего ареста он успел передать в Центр информацию о том, что вас в Марселе арестовали.

– Какой молодец!

– После этого, когда Жан Жильбер уже вступил в радиоигру с Москвой, он сообщил в Центр, что вы держались мужественно, никаких доказательств относительно вашей деятельности гестапо предъявить вам не смогло, и… вас отпустили.

– Как интересно! И что? Москва поверила?

– Да. И теперь вы якобы восстанавливаете сеть в Марселе. Связались с активистами французского Сопротивления. Ваш связной в Париже – Золя. При этом Золя – действительно активный участник Сопротивления и не подозревает, что участвует в радиоигре гестапо. Вы просите у Центра новые шифры для радиопередач.

– Замечательно! Что дальше?

– Но Москва не знает, что мы арестовали также и Жана Жильбера. Поэтому тот получил из Москвы шифровку, которая предназначена лично для вас. Это означает – ура! ГРУ по-прежнему не подозревает, что радиопередачи контролируются гестапо! Вам интересно, что в ней? В этой шифровке?

– Очень, – искренне признался Кент.

Гиринг протянул листок, в котором было написано: «Поздравляем с Днем Красной армии! Желаем здоровья и успехов. Ваши родители эвакуированы из Ленинграда».

У разведчика сжалось сердце: «Боже мой! Его родители! Папа, мама… Как они? Они живы! Куда их эвакуировали? Что им сказали про их сына? Как бы он хотел сейчас оказаться рядом с ними. Что будет с ними, если их сын будет считаться предателем?»

Кент вернул листок Гирингу.

– Поймите, Кент! Если вы откажетесь, Жильбер будет работать и от своего имени, и от вашего. Если вы боитесь последующего возмездия Москвы, оно будет в любом случае: согласитесь вы или откажетесь. Вы уже исчерпали свой лимит ошибок. Смиритесь с этим и просто живите.

– Разве можно сейчас просто жить? В моем положении? – с горечью усмехнулся Кент.

– Все в этом мире относительно. Возможно, вас это удивит – но ваше положение намного лучше, чем мое. Врачи нашли у меня рак горла. И мне осталось жить несколько месяцев, максимум год. Причем все оставшееся время – в страшных мучениях. А вы можете прожить еще длинную и вполне счастливую жизнь. И прожить ее, например, с вашей красавицей Маргарет. Она действительно очень хороша! Представляю, как она выглядела на свободе. Я и сам был бы не против приударить за этой вдовушкой. Как мужчина я вас понимаю… Соглашайтесь!

– Что я должен буду делать?

– Пока ничего. Я же говорю – вы в запасе. Отдохните немного, у вас были тяжелые переезды. Вы запасной игрок.

– Я могу подумать?

– А я за вас уже подумал. Жизнь – такая замечательная штука, так обидно с ней расставаться!

Кента увезли в тюрьму Френ и оставили в покое почти на четыре месяца. В такой же одиночной камере в женском отделении тюрьмы томилась Маргарет. Узникам мрачной тюрьмы было совершенно неизвестно, что происходит за ее стенами: во Франции, в Советском Союзе, в мире. Может быть, война уже близится к концу? И кто побеждает в этой войне, тоже неизвестно!

В самом начале лета 1943 года доведенный до отчаянья неизвестностью Кент принял решение объявить немцам о желании сотрудничать. Чтобы самому не считать себя предателем, он сформулировал вполне убедительное оправдание – при первой же возможности он сообщит в Центр, что передает дезинформацию.

Передав через надзирателя свое решение Гирингу, Кент был перевезен из тюрьмы Френ в парижское здание зондеркоманды на улицу Соссэ. Ненавистные наручники были сняты, Кента заперли в проходной комнате.

– Что с Маргарет? – был первый вопрос Кента, когда в эту комнату вошел Карл Гиринг.

– С ней все в порядке, она в тюрьме Френ, – спокойно ответил Гиринг.

– Что нужно, чтобы ее перевели сюда?

– Здесь нет подходящих помещений. Но я что-нибудь придумаю. Вы скоро встретитесь с ней. Но пока это будут кратковременные встречи.

Через три дня Карл Гиринг привел в комнату на улице Соссэ Маргарет.

Она вошла и довольно отстраненно посмотрела на Кента. Гиринг оставил их наедине. Кент хотел броситься к ней и обнять, но от Маргарет веяло таким холодом, что он замер, опустился перед ней на колени и стал целовать ей руки.

– Прости, прости, любимая!

Маргарет безучастно смотрела на Кента. На ней было выцветшее серое платье с затхлым запахом. Женщина заметно похудела. Под глазами образовались глубокие темные круги. На запястьях проступали сине-коричневые полосы от постоянного ношения наручников.

– Родная, любимая! Я не знаю, что мне сказать тебе. Я так виноват перед тобой, что втянул тебя в эту ужасную историю. Но я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы тебя перевели из тюрьмы. Я согласился работать с Гирингом. Пусть мне придется продать душу дьяволу, предать кого угодно, но только не тебя.

– Наверное, наша предыдущая жизнь была слишком легковесной, и мы вынуждены теперь страдать, – Маргарет с трудом выдавила из себя первые слова. Она помогла подняться Кенту с колен, и они сели рядышком на кровати. Какое-то время оба молчали. За четыре месяца, что они не виделись, каждый из них пережил так много, что никакие слова не могли бы объяснить страх одиночества, отчаянья и неизвестности.

– Хорошо, что мы оба живы! – тихо сказала Маргарет.

– Тебе что-нибудь известно про Рене? – осторожно спросил Кент.

– Да. Он в пансионате. У меня была недавно очная ставка с Жюлем Жаспаром, он рассказал, что все это время заботился о моем мальчике.

– Жюль тоже арестован?

– Да. И тоже содержится в тюрьме Френ. Его обвиняют в пособничестве советским шпионам.

– Но он никогда никакого отношения не имел к разведке! – возмутился Кент.

– И жену его арестовали, и адвоката, у которого я жила несколько дней, когда приехала в Марсель.

– Какой кошмар! Эти люди ни в чем не виноваты. Кроме разве того, что это очень порядочные и добрые люди.

– Ты знаешь… Я перестала чувствовать этот ужас. Я отношусь ко всему как бы со стороны. Не ищу логики, не жду справедливости. Когда умер мой муж Эрнест, я совершенно серьезно собиралась поставить на своей жизни крест, мне не хотелось жить! Может быть, это наказание за то, что я не сохранила ему верность и позволила себе новую любовь?

– Не говори такую чушь! Маргарет! Не смей. Жизнь у всех одна! Не будет ни рая, ни встречи на небесах! Увы! Не обольщайся! Меня ты точно там не встретишь. Я атеист! Ты имела полное право на то, чтобы любить меня и быть любимой! И все еще наладится. Надо обязательно верить, изо всех сил. Нет, ни в бога, ни Деве Марии твоей заступнице, а в силу человеческого характера и в благосклонность судьбы. Иногда она бывает такой щедрой – мы же встретились друг с другом, мы до сих пор вместе и, обрати внимание несмотря на то, что нам довелось пережить, до сих пор живы!

– Ты сам-то веришь? – горько усмехнулась женщина.

– Если честно, я верю в то, что эта страшная война рано или поздно кончится. Ты обязательно будешь жить на свободе. Вместе с Рене. У тебя все будет хорошо! А дальше… про себя мои прогнозы менее оптимистичны. Я как-то слишком завяз во всем этом и не знаю, какое чудо должно произойти, чтобы мне из этого дерьма выбраться.

– Если с тобой что-нибудь случится, это будет для меня самым страшным ударом в жизни! Если ты меня любишь, ты обязан жить и стремиться на свободу.

– Буду стремиться!

Первое свидание после долгой разлуки закончилось. Маргарет увели. Но с тех пор ее стали привозить один-два раза в неделю на два часа. Маргарет и Кент вместе обедали, разговаривали. Потом женщину увозили в тюрьму Френ, а Кент оставался с таинственным незнакомцем за стенкой. Впрочем, он давно уже догадался, что этим арестантом был Жан Жильбер. Обида и злость друг на друга у двух бывших резидентов советской разведки была настолько велика, что ни в какие разговоры они не вступали. Хотя, наверное, могли. Просто оба делали вид, что не догадываются о своем соседстве.

Примерно раз в неделю Гиринг приносил Кенту информацию для составления шифровок в Москву. Гиринг не расставался с бокалом коньяка и изредка прихлебывал из него, видимо, заглушая боль в горле. Кент не скупился на советы, как сделать передаваемую информацию более правдоподобной. Часть его рекомендаций принималась, и это позволяло построить фразы доклада так, чтобы посеять сомнения именно в правдоподобности передаваемого. Насколько это получалось, было непонятно. Иногда Гиринг заходил в комнату Отто. Но чем они там занимались и о чем говорили, было неизвестно. Однажды Кента вызвали к Гирингу. Конвоир провел Кента мимо кабинета шефа парижской зондеркоманды и завел в соседнюю комнату, где обычно находился адъютант.

– Я позвал вас, чтобы попрощаться, – Карл Гиринг встал навстречу заключенному и предложил ему бокал коньяка. Сам он чуть ли не каждую минуту делал маленькие глотки из своего бокала и продолжал говорить почти шепотом. – Моя болезнь вступила в ту стадию, когда я не могу оставаться на службе. В Париж прибыл новый начальник зондеркоманды – криминальный советник гауптштурмфюрер СС Хейнц Паннвиц. Сегодня я вас познакомлю. Поверьте, вы с самого начала были мне симпатичны, не знаю почему, и я сделал все, чтобы сохранить вашу жизнь. Это, наверное, издержки профессии. Мы разоблачаем шпионов. Впрочем, у меня за время работы в гестапо и до вас был один случай, когда арестованный государственный преступник вызывал у меня симпатию. Этим человеком был Эрнест Тельман. Вы, наверное, слышали про него? Я принимал участие в его задержании, вел многочасовые допросы, а потом отправил этого человека на казнь. Это был мой враг и враг Германии. Но я уважал такого врага!

Гиринг и Кент пошли в соседний кабинет. Там сидел молодой гестаповец, который даже не привстал при появлении старшего по возрасту коллеги.

– Хайль Гитлер! – поприветствовал Паннвица остатками своего голоса Гиринг.

– Хайль Гитлер! – без энтузиазма ответил Паннвиц и только теперь встал.

– Герр Паннвиц, вот это бывший резидент советской разведки Кент. Номер два в нашей радиоигре.

«Даже здесь я номер два», – в очередной раз горько усмехнулся Кент. Паннвиц без всякого интереса окинул Кента взглядом с головы до ног.

– Спасибо, пусть идет. Я потом с ним поговорю.

На улице Соссэ Гиринг больше не появлялся. Жана Жильбера из соседней комнаты куда-то переселили. Гауптштурмфюрер СС Хейнц Паннвиц к Кенту никакого интереса не проявлял. Раз в неделю его по-прежнему водили к радистам, и они шифровали малозначительную информацию. Многое изменилось в один из июльских дней 1943 года.

Паннвиц сам зашел в комнату к Кенту.

– Как поживаете, Кент? Как настроение?

– Вы интересуетесь моим настроением? Что бы это значило? К чему бы это? – без энтузиазма отозвался Кент.

– Это значило, что раньше вы были номером два, а сейчас стали номером один. Вот и все.

– Что-то случилось с Жаном? Он жив?

– К сожалению, да. И, о чем я сожалею еще больше, очень неплохо себя чувствует!

– Только Жан может себя прекрасно чувствовать, находясь под арестом в гестапо. Ничего не скажешь, уникальный человек мой бывший коллега.

– В том-то и дело, дружище, что он больше не находится в гестапо!

– Вы что, его отпустили? – не поверил Кент.

– Мы его упустили…

– Это как?

– Эта редкая сволочь – сбежала! И меня не отдали под трибунал только потому, что вас двое. И радиоигра будет продолжена. Вы умеете хранить тайны, Кент? – не дожидаясь ответа, Хейнц Паннвиц продолжил. – Впрочем, если вы полный идиот и попытаетесь скомпрометировать меня, вас никто не услышит. А услышат – не поверят. Его побег я в рапорте Мюллеру представил как тщательно спланированную акцию по внедрению Жана Жильбера во французское движение Сопротивления.

– Как же он смог сбежать из гестапо? – искренне удивился Кент.

– Месье Жильбер в своем роде виртуоз. Это я понял, внимательно изучая материалы его дела. Он стольких людей вовлек в свою резидентуру! Причем многие из них даже не догадывались, что работают на разведку Советского Союза. Особенно меня повеселило то, что среди завербованных были эмигранты из царской России, каждой клеточкой своей души ненавидящие большевистский режим. Верх цинизма! А какими деньгами он ворочал! Как красиво он это делал! На содержание одних и тех же информаторов он брал деньги со всех: и из Москвы, и из Бельгии, и из парижского «Симекса». При этом некоторым из этих информаторов ничего не платил – с ним работали либо от непонимания, что эта информация представляет ценность, либо за идею.

– Что-то такое я предполагал. И если бы не он, может быть, я бы здесь у вас сейчас и не находился!

– Мы бы вас обязательно поймали, не питайте лишних иллюзий. С ним или без него! Неотвратимость наказания – вы что-нибудь про это слышали,

– Так все-таки, как он сбежал? Если не секрет…

– Конечно, секрет. Но вам я могу рассказать. Мы перевели его в наше новое здание на улице Курсель. Жан вел себя прилично. Ему даже разрешили прогулки по Парижу в сопровождении наших людей. Для встреч с новыми информаторами. И мы давали ему возможность контактировать с активистами французского Сопротивления. Мы не трогали этих людей, чтобы и дальше узнавать об их планах и контролировать ситуацию. Игра была очень сложной, и Жан в очередной раз нас переиграл. Те, кто его сопровождал, конечно, полные придурки, упустили его. Короче, он сбежал на очередной прогулке. Зашел в какой-то магазинчик, охранники развесили уши, засмотрелись на молоденьких француженок. И прощай, Жильбер! Да, это было бы смешно, когда бы не было так грустно!

– Примите мои соболезнования по этому поводу, – съехидничал Кент.

– Не злорадствуйте! Вам опять из-за этого придется страдать. Мы планировали и для вас некоторое смягчение режима. Теперь об этом не может быть и речи.

– Спасибо дорогому Жану!

– Все плохо, но не безнадежно плохо. Я распорядился, чтобы вас завтра-послезавтра перевели на улицу Курсель. У вас там будет отдельная комната со всеми удобствами. Со своей ванной и туалетом. Практически пансионат.

– Что будет с Маргарет? Теперь-то вы ее отпустите?

– Нет. Теперь мы тем более не можем ее отпустить. Вы же сами понимаете, что заставить вас безоговорочно подчиняться мы можем только через эту женщину. Но, если захотите, мы могли бы сделать так, чтобы она жила вместе с вами, в одной комнате… Надеюсь, вы этого хотите?

– Конечно, хочу! Лучше бы она жила на свободе. Но если выбирать между тюрьмой и, чтобы мы были вместе, без сомнения – я хочу жить с ней!

– Вот и славно! Вот и договорились!

Через несколько дней Кента перевезли на улицу Курсель. И туда же доставили Маргарет. На этот раз, вырвавшись из тюрьмы в относительно человеческие условия, Маргарет чувствовала себя намного лучше, чем при их последней встрече.

Начался новый этап в их совместной жизни. Они опять почти все время проводили вместе, в своей новой комнате. Они вместе ели, вместе спали. Читали книги. Много курили. Их выпускали погулять в скверик рядом со зданием зондеркоманды. Правда, этот скверик ограждал высокий забор, находящийся под тотальной охраной, и прогулки всегда проходили в сопровождении охранников. Раз в неделю, не чаще, Паннвиц приглашал Кента на сеансы радиоигры, все остальное время, парочка никого не интересовала. И они опять чувствовали себя почти счастливыми, смирившись с такими необычными условиями своей семейной жизни.

Как-то Паннвиц в неурочный час зашел к Кенту и попросил следовать за ним. Вместо кабинета, откуда обычно велись радиопередачи, Паннвиц вывел Кента на улицу. Охранник удерживал какого-то мальчика лет пяти.

– Вам знаком этот ребенок? – без предисловий поинтересовался Хейнц Паннвиц.

– Нет, – честно ответил Кент.

– Это может быть сын Жана Жильбера? Посмотрите, он ведь очень похож на Леопольда Треппера, – уточнил криминальный советник.

– Я никогда не видел этого мальчика. Да, я знаю жену Жана Анну. Я лично провожал ее с детьми в советское посольство. Но его дети намного старше и уехали в Москву. Это не его ребенок!

– Это сын Джорджии де Винтер. Французской любовницы Треппера.

– Возможно. Только я с ней не знаком. Про сына тоже ничего не знаю.

– Мы попытаемся через мальчишку выйти на Треппера.

– Если вас интересует мое мнение, Жан или Адам, да хоть и Леопольд Треппер не тот отец, который будет рисковать жизнью или пытаться спасти своего незаконнорожденного ребенка. Отпустите мальчика!

– Вот уж, нет. Жан, может быть, и не будет. А вот мать этого сорванца – Джорджия де Винтер обязательно попадется на крючок. А через нее мы выйдем и на Жильбера.

– Не думаю. Нет, мать-то, может быть, вы и поймаете, мать придет за мальчиком! А вот Жан Жильбер… Нисколько не сомневаюсь, ни за мальчиком, ни за любимой когда-то женщиной он не придет. Помяните мои слова и не тратьте понапрасну силы.

– Наверное, вы правы. Но пока это единственный наш шанс. Будет другой, отпустим ребенка. Пока пусть остается у нас.

Радиоигра продолжалась. Золя оставался на свободе и не подозревал, что информация, которую ему передают от Кента, стряпается в гестапо. Создалась такая по сути своей нелепая ситуация, когда передаваемая информация уже ни для кого не имела никакого смысла. Всем участвующим в этом важен был только сам факт игры. Хейнцу Паннвицу стало известно, что Жан Жильбер, оказавшись на свободе, сумел выйти на связь с Москвой и объявить о том, что вся резидентура арестована, а из Парижа ведется радиоигра. При этом доложить своему начальству, что идея радиоигры себя скомпрометировала, Хейнц Паннвиц никак не решался. Для него это было бы полным крахом карьеры. И продолжал делать вид, что ситуация находится под его контролем. Кент больше не сомневался, что все, что он передает в Центр, там воспринимают как дезинформацию. Таким образом, все действительно превратилось в игру, где у каждого был свой интерес, и все тянули время.

Во французскую столицу к Кенту иногда все-таки доходили вести с Восточного фронта. Стало известно про разгром фашистских войск на всех стратегических направлениях. Август 1943-го принес новости из Сталинграда. Активно велись переговоры об открытии второго фронта. В день, когда Кент вспомнил про свое тридцатилетие, – 7 ноября 1943 года советские войска освободили Киев. В Европе стремительно росло число людей, сомневающихся в том, что гитлеровская Германия когда-нибудь одержит победу над Советским Союзом.

Радиоигра из Парижа, в которой все игроки имели свой интерес, продолжалась. Продолжалась и совместная семейная жизнь Маргарет и Кента. Пусть он был человеком с секретным прошлым, это нисколько не мешало им наслаждаться любовью. И, наблюдая за ними со стороны, когда они вдвоем находились в своей милой, по-домашнему уютно обставленной комнатке на улице Курсель, можно было подумать, что нет никакой войны. Что здесь живет любящая семейная пара, муж в которой по каким-то причинам ходит на работу только один раз в неделю и только на один час. При этом одежду и обувь для семейной пары покупают «соседи». Это же «соседи» отдают их вещи в стирку или в ремонт. Еду готовит гестаповский повар, а в комнате убирает миловидная горничная. К Кенту и Маргарет даже изредка приходили гости. Секретарша Паннвица фройляйн Кемпа советовалась с Маргарет, какую сделать прическу, как эффектнее накрасить губы, какое платье надеть, чтобы произвести нужное впечатление на шефа. Иногда заходил радист Ленц. Можно было выпить по бокалу вина и выкурить по хорошей сигаре. Поиграть в шахматы, в карты. Последнее время даже Паннвиц повадился в гости к Кенту и Маргарет. Он рассказывал о последних событиях в Париже, во Франции, в Германии и даже в Советском Союзе. Разумеется, в своеобразной интерпретации, но в главном он, похоже, не врал.

При этом с некоторых пор самым главным событием, в ожидании которого проходили дни Маргарет и ее любимого мужчины, стала даже не все время меняющаяся обстановка на фронтах, а беременность Маргарет. С одной стороны Маргарет хотела, чтобы у них был совместный ребенок. Как верующая католичка, она даже и не думала про аборт. Детей посылает бог! Лучше бы он, конечно, послал этот свой дар потом, не сейчас. С другой стороны – что будет с этим малышом? Как пройдут роды, где?

К концу 1943 года советские войска оттеснили гитлеровцев к своим довоенным границам. В январе 1944 года Паннвица вызвали в Берлин. В Париж он вернулся очень возбужденным и первым, кого гауптштурмфюрер СС вызвал в свой кабинет, был Кент. Без всяких объяснений Хейнц Паннвиц достал из ящика рабочего стола пакет с костюмом и белой рубашкой и протянул все это Кенту.

– Одевайтесь! Я приглашаю вас в ресторан!

– С чего бы это?

– Там все объясню. С нами поедут еще Ленц и Стлука. Чтобы вашей глубоко беременной Маргарет не было скучно, о ней позаботится фройляйн Кемпа.

В ресторан ехали на двух машинах. Поскольку Кент все еще имел статус заключенного, его посадили в автомобиль с Ленцем и Стлукой. Хейнц Паннвиц сел за руль другого автомобиля, все-таки он был шефом зондеркоманды и быть шофером для заключенных ему не пристало. Вскоре за окном показался Булонский лес. В одном из парижских ресторанов для всей этой компании был накрыт столик в отдельном кабинете. Паннвиц предложил всем выпить и стал громко рассуждать о превратностях европейской погоды. Тему никто не поддержал. Было очевидно, что их вряд ли привезли в ресторан для того, чтобы всего-навсего обсудить парижский климат, выпить виски и вкусно поужинать. Хейнц наконец завершил свой никого не заинтересовавший монолог о погоде и уже гораздо более тихим голосом приступил к разговору по существу:

– Никто не сомневается, что война скоро закончится. И, увы, вряд ли она закончится победой Германии. Моя поездка в Берлин утвердила меня в самых худших опасениях. Кто-то уже ищет выходы на американцев, кто-то на англичан. Надо и нам серьезно всем подумать в эту сторону…

– У вас есть идеи? – поинтересовался Кент. Новости звучали обнадеживающе, виски слегка расслабили его, настроение было благодушным.

– У меня есть план! Сейчас самое время побеспокоиться о том, где окажется каждый из нас, когда война все-таки закончится, – провозгласил Паннвиц.

– Ну, если вам интересны мои предпочтения… Я бы хотел оказаться дома, в своей стране, правда, еще бы без клейма «изменник родины», – с грустью в голосе отозвался Кент.

– А я в своей, – поддержал соседа по столику чех Стлука.

– Думаю, что нам всем стоит сделать ставку на Советскую Россию. То, что она выйдет победителем в этой войне, я нисколько не сомневаюсь, – продолжил Паннвиц. – Вы, Кент, несмотря на сотрудничество с гестапо, имеете маленький шанс заслужить прощение у своей страны.

– Вы думаете? А вот насколько мне известно, у нас в Советском Союзе расстреливают и за менее тяжкие провинности…

– Уверен! Можно посмотреть на ваше дело с той стороны, что вы не выдали ни одного информатора, ни одного радиста, связиста, члена резидентуры. Я ведь ваше дело очень подробно изучил. И проанализировал ситуацию. Очень тщательно проанализировал. Можно поставить вам в вину, что вы сотрудничали со следствием и давали показания. Но ведь вы подтверждали только то, что нам уже было известно и без вас. Шифровки, которые вы передавали в Москву, я почти уверен, передавались с признаками подконтрольности. В общем, вам в Москве должны вручить какую-нибудь медаль! Но учитывая, как подозрительно ваше руководство относится к военнопленным, а вы идеально вписываетесь в статус военнопленного, они обязаны просто сохранить вам жизнь.

– Там у нас никто никому ничем не обязан! Говорите прямо. Вы хотите отпустить меня в Москву? – усмехнулся Кент.

– Не буду лукавить, ваша жизнь меня интересует меньше всего. Я хочу, пока не поздно, позаботиться о сохранности своей жизни после окончании войны.

– И как вы себе все это представляете? – заинтересовался Кент.

– Я соберу очень важные бумаги из архива гестапо в Париже. С их помощью советские военачальники смогут лучше понять, что на самом деле происходило в Европе во время войны. И эти документы, на каждом из которых стоит гриф «Совершенно секретно», мы передадим в Москву.

– План в общем-то интересный, – согласился Кент. – Все замечательно. Очень хороший план! Вы, вероятнее всего, получите право на жизнь в обмен на ваши документы. Но что касается моего будущего, меня, скорее всего, сначала расстреляют, а потом будут разбираться. Если вообще захотят разбираться.