Франсуа и Мальвази. II том

И дальше продолжая строить планы и прожекты, граф д’Олон зашел на ют18, откуда при великолепном росте мог охватить весь бриг взглядом, как будто наблюдаемый откуда-то сбоку. «Ореол» являлся отличнейшим трехмачтовым бригом, имея отличную фок-мачту с марселем и брам-стеньгой и грот-мачту с контр-бизанью и флагштоком из старого, но на редкость стойкого дерева. Из парусов были представленны: треугольный парус от носа. При длине до трети ярда19 корабль был легким и быстроходным, что по всем параметрам превосходило каравеллы Колумба… и этакую-то махину предстояло угнать! Дух и воображение захватывало, когда представлялось, как этот узколинейный морской конь унесется в открытую даль. Успеть всего лишь до ближайшего острова, а там даже загнать его на берег, или чтобы уж точно не достался врагу раздолбать корабль о камни.

Отсюда же город был виден лишь отчасти, но казался как вымершим. Судя по тому, где стояло солнце и как жарило, определялось время сиесты.

На небе не было ни облачка, атлантический ветер дул в юго-восточном направлении с силой, при которой они в считанные минуты выйдут из гавани в темное ночное пространство, – только бы не было луны… и они оказались бы неуязвимы для батарейных бастионов способных изрыгать ядра на добрые три-четыре мили …/ как ему казалось/. Только бы прошло все удачно в первое время!..

Граф д’Олон прислонился на актерштевень20, наблюдая за тем, как ведется работа по загрузке мешков с фуражным зерном и подметке палубы от нанесенного сена. Удар медного гонга с камбуза стюарда21 последовал тотчас после окончания этой работы, созывая на легкую дневную трапезу.

Под вечер, когда его никто не ожидал прибежал, Ковалоччо с таким запыханным видом как будто у них на «Ореоле» в самом деле что-то случилось.

– Что случилось?!

– Ничего, у меня на сегодня назначены именины. Понимаешь?

– Как это ничего?! Поздравляю!!

– Ты погоди поздравлять, и слушай лучше. У меня они только назначены…

– Так что не состоятся?!

– …? Что ты такой взбалмошный сегодня? Что с тобой случилось?

– Я был у цыганок!

В ответ на это графа перекривило и некоторое время он был просто зол на Ковалоччо.

– Ну какие здесь могут быть цыганки?! Где ты их откопал?!…С нищенками связался какими-нибудь!…Отрезвительной гадости подсунут, так нас из-за тебя всех на рее вздернут!!..

Дверь приоткрылась и заглянувший к ним в каюту Баскет молча приставил палец к губам. Разговаривать нужно потише, в другой комнате / д’Олон вспомнил / аббат Витербо ведет религиозные споры…

Капече Ковалоччо стоял перед графом сконфуженный не столько от перспектив, сколько от его нападок. А главное то, что снотворное уже приготовлено он привёз и показывал его: порошок завернутый в белую тряпку. Назавтра он договорился заплатить и завтра же уже можно начинать…

– Да какое же завтра, когда – сегодня!.. Завтра уже уходим, лошадей даже загрузили. Только сегодня. Под вечер состоится праздничек. Вот тут мы их и возьмем. / от удовольствия потер руками /. Иди сюда, смотри!

Он приблизился к углу между досочных стен и сорвал попону с …бутылок с вином, анисовой водкой и бочонком…

– Я их спою!

– С маковой росинкой?

– Да ну к черту твои усыпители —отрезвители. Тут наверняка действует. Вино – столетнее! Анисовка нагнана как слеза, ее дыхнуть невозможно – защиплет!

– А это что? – указав на бочонок, спросил Ковалоччо.

– Что, пиво, они без пенистого эля не могут.

Капече Ковалоччо легко удалось открыть крышку, обернулся:

– Ты сюда не добавлял?…На пиво налягут – не споишь.

Он самодовольно откупорил бутылочку анисовой водки и хихикая опорожнил ее в боченочек, сделав светлый эль еще более светлее.

Понявший юмор граф тем не менее озаботился:

– А нос воротить они от этого пивца не станут?

Попробовал, еще даже лучше стало, приятней на вкус.

– Ну, ладно, ты вот что, сиди здесь, никуда не уходи. Через час примерно здесь появится этот гнус… Мы-то начнем на пол часа позже, так что он покрутится здесь и уйдет. Твоя задача проследить за ним, чтоб он не помешал нам случайно. Если до двенадцати останется на своей квартире бай-бай делать, возвращайся на корабль. Ну а в случае чего… и прикончи.

– Не-е…

Хоть и зряшную и чреватую осложнениями он давал Ковалоччо работу, но оставлять полковника Беккендорфа без присмотра было опасно вдвойне; он вечно где-то ходит / мнение графа д’Олона /.

Выйдя из каюты-опочивальни встретился взглядом с Баскетом, притулившимся к столу, посреди залы.

– Как там?

– Порядок, сэр, столы расставлены, накрыты скатертями. Осталось только ждать.

– Ты вот бы что сделал. Отнеси им боченок пива, пускай подкрепятся. /тише/. И влей туда еще одну бутылку анисовки. И следи за Беккеном, как придет или уйдет дай знать об этом Капече.

…Да, а там что? – указал д’Олон на дверь, откуда слышались латинские выражения. —Что-то не нравятся мне эти собрания, а особенно второй не нравится. Что этот аббат Витербо говорит?

– Omnis civitas corpus est, – доносилось оттуда, когда граф устремился наверх. – …что значит: плохой источник кровь развратников, кровь еретиков —еще худший! – запугивал протестантского капеллана отец Витербо, к которому тот проникся глубоким уважением сана, знанию латыни и красноречию.

– Veritas veritatum – это истина из истин.

– Но протестантизм ничем не противоречит христианской вере, она так же заставляет верить во Всевышнего. Он у нас один. И в догмах протестанты вернее Богу! Умеренность – вот главная добродетель! Монахи-католики погрязли в обжорстве.

– Merum sobriam male obet, – возразил аббат Витербо, на казавшуюся неоспоримой речь монаха, ответив латинской фразой, что значило: излишняя умеренность плохо пахнет. А вся латынь казалась тому выбранной из Библии и истинной.

– Она зачастую бывает лишь лицемерна, – то есть умеренность, продолжал аббат, – Добрые католики-монахи если когда и распустятся, то после усиленно каятся и премного искупляют свой грех. И большей частью на них наговаривают заклятые враги истинной веры: пытаются расколоть верующий мир посеять семя раздора в души каждого и натравить друг на друга.

– Но не кто иные как католики нанесли мне большой ущерб.

– Воздай за зло добром, так гласит заповедь Божия.

– Я сомневаюсь…

– Блажен кто сомневается. Это сын мой тоже заповедь. Всяк сомневающемуся дано время, иначе в загробном мире его ждет ад!

– Господи! Прости меня! Mea culpa22, – вскрикнул вдруг испугавшийся монах, чем разбудил задремавшего было Бертона, посмотревшего на взбесившегося монаха как на ненормального.

– А твое отступное время боюсь прошло, и невозможно будет никак вымолить прощение и умалить грехи свои, которые ты скапливаешь, читая иные псалмы.

– Mea culpa!… Mea culpa! – шопотом твердил донятый монах, раньше бывший католиком и всегда благоволивший к прошлому, и наверняка бы вернулся, если б не карьера. Но красноречие ученого аббата Витербо к старости становившегося все более религиозным за дни и долгие часы разговоров брало потихоньку верх, доходя порой до слез.

– И я бы охотно спросил тебя, сын мой, и даже прочитал бы: «Ih Manus» в руки твои, во спасение души твоей, но в искупление этого мало. Отступничество есть великий грех.

– Как мне быть?

– Hic portu sabitis – здесь спасительная гавань. И для этого совсем не нужно никуда ехать. У Сьюдаделы есть святая обитель, – указывал рукой аббат Витербо через деревянную стену вглубь острова. – Год послушничества – хорошее зачинание.

– Но на мне висит долг службы, я обязан быть исповедником для протестантов. Я присягал на верность английской королеве, наконец меня просто не отпустят, по закону я должен выполнить свою миссию. Но закон!?

– Присягал на верность протестантке, еритичке. А что касается законов, знаком ли тебе этот псалм: Fiat ut a voliut Deus: Deus jura homimum fecit – да исполнится Божья воля, Бог устанавливает законы человеческие.

– Но мне не дадут вступить!

– Mikil fakilius – нет ничего легче, важна искренность. Тебе нужно покаятся в своих грехах и исповедоваться, только тогда я смогу заступиться за тебя в своих молитвах перед Богом и настоятелем обители. Но для этого ты должен очень много каяться квантум сатис23. Читай «Ave» и «Pater» они благотворно помогают. Пойдем я запру тебя на ночь в молельне. Я потом решу когда будет confiteor24.

…Баскет облегченно успокоился на счет того, не собирается ли аббат переманивать капеллана на свою политическую сторону и посвящать в их планы, побежал докладывать графу д’Олону о том, что один уже готов, со слезами на глазах.

– Ну и что?

– Как ну и что, он же ведь не пьющий, – оглядевшись по темным сторонам на палубе, стараясь потише, проговорил он графу.

– Сами же и довели.

– Но он не пьет, вообще не пьет.

– Вообще не пить невозможно, от жажды умирают…

…Сколько сейчас времени, не пора еще начинать?

– Минут через десять должен прийти тавернщик, а вот он кажется и идет.

– Это эта гадина кажется ползет… Так, ты стой здесь, следи, я пойду вытравлю его оттуда. Скажешь Капече, когда этот мозгляк слиняет отсюда.

Граф д’Олон, постояв еще немного, дождавшись когда полковник Беккендорф взойдет на корабль пошел за ним. В квадратной зале, / дверью заколоченной от залы морской квартиры/, у столов уже собрались несколько человек, преимущественно игравших в карты на белых скатертях. Полковник Беккендорф стоял, пытаясь разобраться в чем тут дело. Д’Олон ожидая за собой поддержку, шедшего тавернщика при поддержке двух поварят так же что-то несущих, не взирая на своего недруга, прошел перед ним, уселся.

Считая эту территорию своей, полковник был несколько покороблен таким наглым вторжением. Чувствуя себя в неловком положении ушел на кухню располагавшуюся поблизости. Стюарда Экстлера там не оказалось, и он решил там его дождаться, несколько задержавшись.

Тавернщик с поварятами налетели быстро, расставив восемнадцать приборов и разлив. Баскет с Бертоном заставили стол вином. Ударил медный гонг.

Собралось множество народу с присущим многолюдью галдежом при разливе. Полковник Беккендорф еле успел незаметно вышмыгнуть. Из-за туловищ граф д’Олон, у которого собрались за наливом, не успел заметить своего торжествующего момента и встал уже после, произносить тосты, короткие и залихватские, их он в тот долгий вечер, устроенной им «варфоломеевской ночи» кидал беспрерывно, заставляя пить более, чем есть, от чего опъянение действует наиболее сильно. Вино было приятное, его было много и не каждый раз могло предоставиться такое обилие напиться нахаляву, все равно ночь, все равно скоро в море…

…Когда ближе к полночи Баскет снова зашел к ним… стояла мертвая тишина. Над сонным царством маячила еще живая фигура графа д’Олона. Вокруг не в полном составе, но в большинстве своем полегли тела споенных. Кто спал на столе, кто валялся на полу, кто дополз, того нужно было искать в большом общем кубрике, или по дороге. Но Баскет не удовлетворился сиим предположением, пошел убедиться, вернувшись досчитал. Все, точно, голубчики один к одному, как убитые. И только один граф д’Олон держался на весу, хотя пить ему пришлось куда как больше. Он заметил Баскета:

– Понимаешь, Баскет, что значит нация другая… Подохли… Я больше их выжрал…/ Рой пустых бутылок, понятно свидетельствовал, что им одним с ними возможно было не справиться/… И все-таки я француз!…Судя по этому / попытался влить в себя еще одну рюмку/

– Остановитесь, не надо! – удержал его руку подскочивший Баскет. —Через полчаса идти на службу…

– Хорошо, не буду, говоришь не надо – не буду… Тащи меня на воздух, а то если я сейчас же не отрезвею… А если засну…, то у Ковалоччо отрезвитель был.

Баскет упирался изо всех сил, тащил графа под руку, но тому все же удалось остановиться и обернуться назад, окинув взором сморившихся на месте.

А этих… не трогай, пускай так… Они мешать не будут. Я уверяю.

Глава XVIII. Неугомонный полковник Беккендорф

Ковалоччо почувствовал что заснул как конь, когда вздрогнул ото сна, стоя на ногах, облокотившись на стену близ двери. В этой ситуации для него вполне было бы естественным с потерей равновесия свалиться, но он вовремя удержался; создавать шум было ни в коем случае нельзя, за стеной – враг и его нужно было подслушивать, что он и сделал прижав ухо.

Для тех кто не вник в обстановку происходящего: поясняем, что Капече Ковалоччо находился в своей квартирке в «Золотой львице» и караулил соседнюю, куда зашел полковник Беккендорф. И неизвестно спал ли он, потому что перед этим он очень долго ходил по комнате в раздумии. И Ковалоччо очень опасался того, что полковник может так что-нибудь надумать.

Как часто бывает, после короткого, но глубокого сна: ощущение потери чувства ориентации во времени; и это особенно сильно смущало его, хотя и понимал, что еще торопиться рано. Но все равно лезли в голову разные мысли, заставляя его порой паниковать, не опоздает ли он с бесполезным стоянием. Можно было уже давно идти, в соседней квартирке за стеной несомненно спали…, но что-то все же останавливало его от шага вперед, может быть от того, что выйти ночью на улицу было боязно, встреча с патрулем сулила большие неприятности.

Он еще так простоял некоторое время, не решаясь выйти, и обмер, услышав за стеной равномерные шаги. Предчуствия самые нежелательные оправдались. Полковник Беккендорф вышел за дверь. Сердце молодого итальянца тревожно забилось, когда ему показалось, что делает он это осторожно… Наружная дверь при полной тишине долго не закрывалась, наконец прикрылась. Сошел вниз…

Прошло время, за которое бы по идее полковник должен был бы выйти на улицу, сколько он ни прислушивался ничего подобного не услышал. Оставалось подумать о том, что он осторожно вернулся и поджидает на лестнице. Стоит открыть дверь и лицо Беккендорфа будет совсем рядом!…

Капече Ковалоччо сделалось не по себе от всех этих предположений. Нечисти он боялся еще с детства, понаслушавшись об оборотнях, живо нарисовал у себя за спиной картину летающей головы, морщинистой и белой в темноте. Он даже оглянулся назад, дабы развеять суеверные страхи… А вообще этот Беккендорф конечно темная личность и вполне подходил под вампира.

…Внизу открыли дверь и стоявший здесь смекнул, что как раз сейчас можно открыть свою. Слышно стало лучше и может быть поэтому услышал звуки передвигаемых кастрюль… «Ну да он же не ел сегодня»…

Полковник Беккендорф решил заглянуть на хозяйскую кухню в целях чем-нибудь подкрепиться, благо для этого у него имелся ключ: но не имелось огня, и на пол загремела ложка. Выдвинул поддувало, открыл дверцу, раздувая огонь. Грел, долго ел, затем только вышел. Капече Ковалоччо уже настолько надоело ждать, что он выжидать не стал, но и выходить на улицу за дверь не стал, а только приоткрыл ее. Пришлось и выйти. Стоять на улице, смотреть как выслеживаемый стоит у выхода с улицы на площадь, поджидает. Подошел патруль из нескольких человек и полковник Беккендорф повел их за собой.

Как бы не переживал он сии не предвещавшие ничего хорошего действия, но поделать ничего не мог, оставалось лишь следить дальше. Те несколько человек прошли к административному корпусу портового замка и вскоре на верхнем этаже зажглось ярким светом окно, в сторону моря.

Стоя в неопределенном закутке Капече Ковалоччо не мог видеть со своей стороны самого окна / только свет /, так же как и что за ним, но мы заглянем как раз тогда, когда полковник Беккендорф что-то яростно объяснив первым двинулся к двери, понуждая идти за собой лорда Уилтона. Остальные ходившие вместе с ним в патруле, продолжали оставаться на своих местах отдыхаючи.

Полковник Беккендорф и лорд Уилтон направлялись в другой конец крепости, в тюрьму. Сначало прошли анфиладу коридоров, затем очутились на ровной площади крыши, отгороженной толстой низкой стенкой, в иных местах недоделанной или же наоборот разрушенной под строительство надежных амбразур для орудийных стволов. Постройка под новую батарею затянулась с тем как было принято решение перебросить пленных испанцев на строительство дороги. Лорд Уилтон остановился здесь и некоторое время ответственным взглядом, разглядывал безхозяйственность, думал что делать.

Затем только спустились вниз по лестнице к забранному решеткой окошку. Дверь открыли два пьяненьких расчудесных надзирателя Болл и Фригги, нахлеставшиеся вина, как воды в жаркий день. Они стояли пара на пару и никто из них решительно не чувствовал того положения, в котором пребывали, одни из-за сущей хмари, другие потому что «брать» было собственно говоря не с кого и нечего, в том смысле брать, в каком оно применяется в выражении: «с дурака нечего взять». И посему полковник Беккендорф даже ничего им не сказал, повернувшись к лорду Уилтону.

– Я больше чем уверен что точно такая же свистопляска продолжается на бриге. Он обнаглел этот француз. Службу он понимает как удовольствие! Там он себе аппартаменты роскошные устроил, заколотился в капитанской, здесь у него выпивоны и ночное почивание. /повернулся к друзьям/ Где обычно у вас спит капитан д’Олон? Где он???

Дверь в пропускную комнатку отворилась и к ним добавился третий надзиратель —офицер.

– Вот он. – указал на него Фригги пальцем.

Но только полковник Беккендорф открыл рот чтобы заорать на главного пьяницу / уже слегка отрезвевшего /, как граф д’Олон игнорируя глядеть на австрияка обратился через него к Уилтону:

– Сэр! / быстро вошел в положение с находу, указуя рукой / И вот в таком виде они явились!…Ладно мне быть слегка подвыпившим / все десять пальцев графа указывали на него самого / У меня сегодня такой день, грех не угоститься… там и самому за компанию. Но эти цуцики / зверски смотрел на них …заметил свою бутылку / они уже и здесь моим злоупотребили. / Напор иссяк, когда он подумал о чем говорить дальше /…

Решил что лучше всего указать на то, что их очень мало в охране и попросил разрешения с завтрашнего дня подыскать еще двоих, иначе у него единственная надежда на то, что из тюрьмы не сбегут, на бутылку вина которую он от себя поставил своим пленным знакомым.

Вопросительная мысль насчет того почему на сегодняшнюю ночь граф не заменился с кем-нибудь другим отпала. И вообще подкупающая откровенность графа, а особенно тот экспромт, совершенно выбивший Беккендорфа из колеи предрасположили лорда Уилтона отнестись к имениннику снисходительно. Ночью и перед сном он всегда себя чувствовал спокойным. Однако же со всем этим вот… дела неожиданно оказались весьма опасно запущенными, /вспомнилось как тепло эти друзья встречались, нисколько не стесняясь положения /, необходимо было заверить полковника о исправлении упущения, не то если об этом станет известно в Барселоне, куда тот вскоре отправлялся…

Глава XIX. Не передумали бежать, сэры?

Стоило лорду Уилтону и полковнику Беккену… уйти подальше, как граф д’Олон, набрав воздуха полную грудь выдохнул:

– Мерзавцы! Чтобы больше я вас перед глазами своими не видел, лучше не показывайтесь… вот видите кровати / назвал так узкие низкие столы по углам, накрытые мягкими попонами, на которых хорошо было сидеть, а так же и лежать / Марш под них и чтоб оттуда не показывались. Кто будет стучать, не открывать, не велено!

Офицер осрамленной охранки потушил свечку и ушел за дверь, затем вернулся, снова зажег ее и окончательно вышел. С той стороны дверей никакой щеколды или задвижки не было и бесполезная свечка была откинута.

Граф д’Олон спешил, он не чувствовал всей неудачности выбранного времени, он лишь знал, что через несколько минут они будут на корабле и сходя тушил за собой горевшие пакли факелов. В темноте он чувствовал себя значительно лучше, на ум приходила трезвость и рассудок… и размышления, в том числе и неприятные, относительно неожиданного посещения лорда Уилтона и полковника Беккендорфа. Что бы это могло значить?…И лорд Уилтон? Почему он не спит?

Все это очень беспокоило д’Олона, создавалось впечатление затягивающейся петли: что еще можно было ожидать от блудных котов, что они подошлют взамен спившихся – новых? Оставалось предупредить их, то есть выдернуть голову из петли, пока она не затянулась.

В широкой галерее из стен из кирпича он подошел к факельнице, висящей настолько высоко, что даже при его росте он смог дотянуться только до нижней части рукоятки факела, снял… Неожиданно ему в голову пришла тревожная мысль, что с «Ореолом» не все в порядке. Отбросил все мысли и предчувствия, предпочитая действовать. Первый вынутый факел тушить не стал, предпочитая освещать им дорогу в подземелье. На этом и ограничился, спеша выполнить все как можно скорей, он быстрым шагом заспешил к зияющему темнотой проему, который начинался ступенькой и лестницей уходил вниз.

Не понятно графа д’Олона ли знобило, или же от кирпича холодило и несло сыростью, но он заметно поеживался. Ступив с последней ступени на ровный пол площадки, полез рукой нащупывать ключи в глубоком кармане. Слегка подрагивала рука, больше от удовольствия и нужный ключ в толстой связке с другими не находился. Он был малоотличим от множества других, сходных, но раньше всегда находился почти сразу, а сейчас граф д’Олон нашел свой знакомый ключик после неудачи с похожим.

Д«Олон открыл тяжелую железную дверь и посветил факелом. Но ожидаемого эффекта не обнаружил. Узники этого мрачного подземелья спали по разным углам и только Франсуа, подняв голову поднялся, подошел с видимым интересом.

– Ну что, сэры? – спросил их граф / де Гассе тоже уже поднял голову/, – не раздумали бежать?

Сонный граф де Гассе счел неудобным продолжать лежать и скинул с себя одеяло, тоже встал. Как будто только сейчас при свете огня граф д’Олон впервые всмотрелся в бледные лица своих друзей. Карцер навел на них свои землянистые краски.

…Они вышли вслед за ним, ступив на кирпичи настила площадки, впервые за столько времени! Разогнулись во всю прямь своего роста уже без ощущения давлеющего над головой потолка.

– Все нормально? —спросил шевалье д’Обюссон.

Граф д’Олон приступил к процедуре обязательной из намеченных: закрывал двери, но даже когда отвечал и тогда у него возникло ощущение, что вот сейчас они поднимут голову и наверху, в самом конце лестницы окажутся поджидающие… Закрыв, засунул ключи в карман.

– Что вы делаете, граф! – остановил его Франсуа, – Один раз мы чуть не сожгли своих же, теперь по вашей милости оставим без ключей замурованными! Оставьте обязательно ключи, или дайте их мне, а то забудете…

Д«Олон послушался и отдал, быстрыми шагами по две, по три ступени забираясь по лестнице вверх. У де Гассе и д’Обюссона так не получалось, после долгого малоподвижного нахождения в стесненном месте они чувствовали в своих движениях скованность и неуверенность.

– Скорей! – подгонял их за собой граф д’Олон, когда они взошли и чуть углубились в тюремный коридор, освещенный светом огня из факельницы.

– Постойте!…Граф, где здесь сидят наши старые друзья: де Фретте, д’Оровилл?

Д«Олон остановился подумав, что и правильно, можно бы их прихватить. И восхищенный благородным замыслом своего друга, не теряющегося в таких делах, указал на ключ и двери, которые следовало открыть. Пригнувшись при открывании замка ключом Франсуа представлял из себя верх благородства по отношению к таким же узникам как он. Дверь открылась и свобода ворвалась к пятерым сокамерникам.

– Господа, только живее и ни звука!

Франсуа пожал руки двум ближайшим и вышел вместе с ними. Остальных приходилось ждать. А рядом обнаружилась решетчатая дверь в ту самую камеру с двумя рядами решеток и маленьким коридорчиком между ними, куда они попали попервой. Внешняя решетчатая перегородка была заделана кирпичом, а через решетку двери и другую решетку – внутреннюю увидели лицо прижавшееся меж прутьев и смотрящее… на них.

Глядя на него у любого могло сжаться сердце от жалости по остающимся, и Франсуа конечно же не выдержав посмотрел на графа д’Олона.

– Дорогой друг, вы наверное сами понимаете, что уходить так… отводя глаза было бы постыдно и потому нам придется открыть.

У графа д’Олона не хватило совести отказать, да и граф де Гассе вслух поддержал эту инициативу, подсказав Франсуа выбрать следующий по очереди ключ.

Движением благородного порыва на волю было выпущено еще два десятка!… Дальше – больше, через пару минут освободитель пооткрывал все двери тюремного коридора и на свободе оказалось свыше полусотни военнопленных, только не знающих, что с этой свободой делать? Некоторые так и считали, их вывели на переход к транспорту, вот только пока еще не строят, и они столпились когортами, не знающие что пока делать? Но весть шелестящим ветром доносилась и до последних, так что д’Обюссону пришлось приказать молчать, сам направившись к беспечно и совершенно спокойно, соблюдая полную неподвижность, стоящим графам де Гассе и д’Олону. Последний особенно интересно взирал на собравшуюся ораву с каким-то безмерным апатичным ужасом. С его высоченного роста можно было окидывать взором море волнующихся голов при слабом желтом свете огня. Такого маху, фола… провала он не ожидал! Это всё… и без того неподготовленное, складывающееся случайно со всевозможными упущениями и допусками потекло вообще своим ходом и посредством самых разнообразных инициатив. Куда вот только оно катилось, было судя по всему понятно. При встрече с возможным патрулём англичан у него ещё возникла идея в своей форме сказать о том что всё равно их отдаём вместе с кораблём в обмен на пленных… Но это уже был бы обвал тогда…