Франсуа и Мальвази. II том

На миг взгляды маркиза Спорада и де Ля Воро сошлись и последний получил одобрительную похвалу. На этом собрание было закончено. Собиравшиеся вельможи встали и распрощавшись разошлись. Первыми и почти сразу со двора виллы Фаворите выехали кавалькады епископа Трапани и князя Сан-Кальтальдо. Первый из них не спеша отъехал в сторону Монреале. К своему знакомому архиепископу Монреальскому; а владетельный князь угнал в обратную сторону переполненный пылкой энергии и желания подготовить юг пирога сицилийской приманки, и какой! Ни в какое сравнение не идущий с майонезным подливчиком одноименного14 порта, от которого отказаться невозможно, и съесть как окажется еще трудней.

Глава XII. Сицилия золотая

В ту ночь походная карета внутри которой в двух ее раздельных частях сидели вице-губернатор со своим личным секретарем де Ля Воро и сюринтендант финансов маркиз Спорада с Бофаро и с телохранителем Касба, подъехали к воротам Монтельто. Бофаро слез и без разговоров заставил стражников пропустить карету с сопровождающими в город. Но залезать обратно не стал, только лишь попрощался с Монсеньором с подножки и через открытую дверцу с зашторенным оконцем.

– Делай все как я тебе сказал, – говорил Спорада как можно тише, дабы князь де Шакка, сидевший на следующем ряде к ним спиной поменьше вникал в суть.

Резиденция сюринтенданта в Палермо представляла старинное и необыкновенное сооружение, особенно зрелищное на фоне синего ночного сицилийского неба. Дворец Циза15 представлял собой высокую квадратичную коробку в три высоких яруса-этажа, прямоугольные прорези окон в которых совсем не оттеняли вид фасада сходного чем-то с плоской желтой стеной, нарезанной валообразными вырезами оконных ниш. Сложенный из камня цвета не выгорающего на солнце, дворец по ночам освещался желтым светом огня и представлял собой яркое зрелище, строгой коробки с приставленными по бокам суживающимися многогранниками высоких башен.

Пожалуй, говорить о цельном виде фасада было бы зря, если оказываешься перед ним на мощеной площади, а вернее говоря перед дугообразной аркой, доходящей от пола почти до середины, под самый подвешенный герб. Но сама арка была сравнительно узка и кончалась сразу, как под нее заезжали. За ней и внутри первого яруса дворец был практически пол и имел выходы наружу кроме высокой арки, две поменьше, а так же три вовсе не больших прохода по бокам.

Сразу за высокой центральной аркой поперек краем протянулась стена, подпирая не второй, а уже третий, наиболее полный ярус, имевший пять больших оконных проемов, и два маленьких возле среднего, когда как второй этаж этого не имел будучи прорезан конусообразной вершиной арки.

Двухраздельная карета заехала за стену и остановилась. Маркиз Спорада пошел на винтовую лестницу уходящую по телу башни на самый верх в квадратичную голову, выходящую на крышу Цизы, представляющую собой обжитую в итальянском духе площадку, огражденную зубчатой стенкой, и в то же время представляющую собой четвертый ярус, имеющий собственную маленькую расчлененную крышу, представленную плоскими площадками на сложной надстройке четвертого яруса, незаметного снизу. Состояла эта добротная старинная постройка из трех частей, из которых две крайние являлись ни чем иным, как ответвлениями эспланадных коридоров, заворачивающихся прямым углом и выходящих в ту же сторону, что и средняя часть, представлявшая собой внутри большую залу, подверженную солнцу, с отодвигающейся панели потолка над бассейном, и со стороны широкого входа с площадки крыши основного корпуса Цизы. С этой же площадки, окружающую всю постройку, можно было взойти наверх, по нависшим над входом в залу лестничным пролетам. А с верха, являвшегося самой что ни есть крышей по своего рода мостикам… можно было зайти на маленькие тупиковые площадки над ответвленными коридорами. Обрамлены они были уже не зубчатой стенкой, а фигурной.

В какой-то степени частями крыши можно считать и четырехгранные макушки башен, увенчанные шаром со шпилем, этим элементом арабского зодчества, перенятым на строительство норманнами. Маркиз Спорада выходил с внутрибашенной лестничной клетки. Будь сейчас жаркий день, не смотря на оконный проем, здесь бы было сумрачно и прохладно. Он любил свой дворец, везде прохладную, затененную и перемежающуюся с косым светом древнюю Цизу, строгую, компактную, необычную. Любил с высоты ее бельведеров, и даже просто выйдя из залы смотреть из-за зубьев, с дикой высоты на город…

В это яркое ясное утро ему не нужно было работать, просиживая за столом лучезарные утренние часы и он с удовольствием простоял их, положив руки на гребни зубьев…, ступив одной ногой вниз пролета и облокотившись на колено рукой…, присев и прислонившись спиной вниз поглядывать, свешивая одну ногу с пуховика, на котором сидел, а другой упершись в противоположный край…

Внизу уезжали и приезжали люди, кареты. К нему подходили справляться и пришлось зайти в залу. С разных мест на одной и той же карете прибывали деньги. Счетоводы резво и долго с ними возились. Последний раз длинная карета заехала под арку, привезла неизвестно откуда несколько опечатанных денежных сундуков, хотя целый отряд охранников, размещенный в белых под черепицей домах справа и слева находился здесь, охранять казну.

Та же кавалькада охранников, что сопровождала привоз, шумно отбыла в обратную сторону, огибая металлическую парковую решетку, под высокими аккуратными кронами сосен пиний.

Приезжал де Карини, озабоченный недостачей тех денег, что позаимствовал он. Но все оказалось в порядке и князю сейчас совсем не было нужным рвать и метать, дабы найти несколько десятков тысяч. Заместо этого маркиз Спорада пригласил его отобедать, с дороги.

В зале, продуваемой приятным ветерком лучшего времени года, губернатору были показаны деловые бумаги и документы, которые того мало интересовали. Ему было важно узнать на словах, потому что в бумагах он никогда бы не разобрался: все финансовые дела были сданы маркизу целиком и полностью. И как сюринтендант Спорада заверил его о полном порядке, чем премного обнадежил и успокоил. Губернатор чувствовал себя как будто у него гора с плеч упала, и чтобы он не успел почувствовать и более того заподозрить в… не то что спешке, но внезапности – неладное. И чтобы этого не произошло маркиз Спорада, чувствуя некоторую моральную ответственность за то, что они столько времени выжидали как сложится ситуация в Испании, завел разговор насчет письма выгребшему Филиппу V, в котором им было необходимо хоть как-то оправдаться. За разговором он протянул губернатору черновик послания, набросанный собственной рукой. Две мысли князю понравились и одна из них была та, что именно на то и указывала, что затяжка была вызвана внутренней обстановкой в самой Испании и ее владениях, когда сдавался и снова возвращался Мадрид, а на севере Аппенин австрийцы хозяйничали в Тоскане. И над самим Неаполем, отделенным от нее лишь Папской областью, нависла угроза вторжения. Отправлять золотой груз туда не стоило. А в Испанию было почти невозможно.

Понятно, что губернатор согласился с содержанием письма и поблагодарил за то, что ему самому не придется ломать голову над текстом, обещал переписать дословно, ничего не меняя.

После долгого обеда и небольшого отдыха князь де Карини и маркиз Спорада отправились в порт провожать снаряженный в плаванье большой корабль при двух пушках и отрядом испанцев из ближайшей портовой крепости. Во второй половине дня корабль отплыл, но еще долго белели его паруса в голубом заливе Золотая Раковина. И только ночью он подошел к Устике и встал в закрытой рыбацкой бухте Пескатори…

Слышалось как в селении завыли собаки, появились огни, но вахтенные никого оттуда не ждали. Их небольшая кучка столпилась у внешнего борта, высматривая небольшое судно должное скоро подойти. Средь них, волнуясь, расхаживал капитан, поглядывая и прислушиваясь к словам итальянцев. Так продолжалось довольно долго. Наконец со стороны юга к борту тихо подошел «Ариман». Полетели зацепные крючья и борты сошлись на абордаж. Моментом после с одного борта на другой полезли люди, среди которых часто замечались пестрые африканские пираты. Вооруженная толпа повалила дальше, ведомая двумя предводителями.

Стоявшим, прижавшись к борту итальянцам капитан крикнул: «Стоять спокойно!». Сразу же к ним из общей массы отделились и приблизились несколько человек, окружая и оттесняя. Остальная толпа с преобладанием смуглолицых корсар, дико понеслась по палубе, убивая каждого встречного на своем пути. Полезли вверх, вылавливать запрятавшихся на мачтах и убивать. Уже раздавались огнестрельные выстрелы, уже устремились корсары в трюмы, каюты, кубрики, захватывая спящих испанцев врасплох и только убивая. Против кривых сабель, пик и длинных ятаганов не возможно было устоять, лишь нечастые выстрелы там, где сопротивление еще оказывалось, но повсюду развернулась резня, самая гнусная и ужасная. Кровожадные берберы рыскали всюду ища и находя запрятавшихся, изрубая в куски. Тыканьем острых клинков проверяя тела убитых.

Сицилийцы во всем этом аде собрались возле мощного и коренастого человека, держащего в руке окровавленную секиру и помахивая. Барон дю Валло ожидал когда кончится эта кровавая оргия, с тем, чтобы выпроводить хоть часть из них отсюда. Корсары недобро поглядывали в сторону, где находились итальянцы барона дю Валло, но покончив с кровавым делом по первому же окрику стали выходить.

Из потайной хранилищной комнатки потащили тяжеленные, набитые металлом сундуки. На палубе им помогали, сопровождая под охраной. Корсары видя что тащат прекратили перебираться на Ариман, загудели и бездумно подались навстречу. Зычный крик барона дю Валло вместе с последовавшим выстрелом образумил африканцев. Пошедшие на них ряды итальянцев, которых было больше, заставили убраться на «Ариман», а там загнали в причитающиеся места под запор.

Сундуки по четверо, а то и гурьбой волокли по палубе и через борт к принимающим на следующем судне. В трюме остались лежать тела убитых корсар. Со стороны селения доносились частые ружейные выстрелы и даже пальба, при которой немудрено остануться лежать тела и там. Пожалуй мало стреляли здесь, барон дю Валло распорядился стрелять. Под грохот он присмотрел у борта орудийный ствол гаубичного орудия большого колибра. Указал жестом прихватить.

Сзади к барону приблизился здоровяк бородач, волоча в каждой руке по молодому человеку, каждый из которых плача и слезно рыдая, держась за ногу, молил о оставить им жизнь. Появление двух молодых итальянцев навело дю Валло на мрачные мысли, заставившие поморщиться.

Юношей поставили к борту спиной отвечать на приказ барона, назвать имена.

– Джулио Кастетто!

– …И Сильвио Коминетто!

– А ну, тихо! – крикнул дю Валло, прислушиваясь к звукам с острова…

Несомненно прозвучал пушечный выстрел, что может быть значило, защитники отбили башню Святой Марии, а это уже недалеко от того места, где пристала корсарская фелука…

– А этих…! – повернувшись к борту, проговорил барон.

А никого там уже не было. Несколько человек вместе с ним бросились к борту, выглядывая из-за него вниз и не замечая в темной воде никого и ничего, принялись отчаянно стрелять.

«Видит Бог, их убил не я».

Глава XIII. Прибытие новых

Под конец исчезающего с заходом солнца дня, при наступлении сумерек в Маонский порт вошло два судна; одно оставим без внимани, то был рыбачий баркас, идущий в конец гавани; другое же судно уже знакомая нам тартана, заворачивающая к причалам и приставшая к одному из них, на деревянном помосте которого, их уже поджидало несколько англичан в красных мундирах.

– Пассажиры есть? – спросили они капитана, по-видимому не собираясь осматривать судно.

– Есть! – ответил капитан, указывая на группу столпившихся у борта затенявшуюся двумя матросами перекидывавшими концы, дабы закрепиться у причала и далее принявшиеся перекидывать трап.

– Французы, испанцы, приверженцы французов есть!?

– Нету, нету. – загалдели с трапа все, в том числе и капитан.

Тогда приезжим разрешили высаживаться на берег. Их чемоданы и баулы совсем не просматривали / как было в случае с Ковалоччо/, а только лишь выспрашивали кто они и откуда, окончательно убеждаясь в правдивости общего ответа

Точно такой же вопрос, обращенный к высадившемуся на берег итальянскому аббату с большим мешком в руке и нагруженному старику – помощнику позади, показался первому буквально нападением на его духовную особу.

Преподобный отче отдувался от негодования ли или ж от одышки в своем раздавшемся теле, нехотя назвал себя и еще более нехотя пустился объяснять, что приехал помолиться за упокой души покойной ныне сестры… Безымянных могил на загородном кладбище было множество и в каждой второй могиле изо всех у него лежали сестры. Стоявшие перед христианским пастырем братья только поморщились от такого объяснения.

– И кой черт вас сюда занес! Проваливали бы отсюда, судно еще не ушло.

Но не за тем сюда приехал аббат со своим служкой, чтобы сразу же развернуться. У першего грудью отца имелся как-никак духовный сан, а ряса надежно-надежно его защищала еще более. Что нельзя было сказать об испуганном Бертоне, не имевшего из того ничего и потому тихо забившегося за спину.

Настойчивости аббата пришлось уступить и пропустить, обзывая их вслед папистами. Сами же обратили внимание на полковника Беккендорфа, офицера австрийской армии, прикомандированного по делам. Его-то главным образом они и встречали.

Навстречу отпущенным «папистам» бежал Ковалоччо, немного запоздавший и аббат, никто иной как Витербо, радостно направил свои мощные стопы навстречу обниматься. Ковалоччо наконец-то дождался приезда аббата, давно ему обещавшегося. Не было сомнений, что докатившееся до Обюссона известие о взятии Менорки англичанами и послужило толчком к тому, чтобы немедленно пуститься в путь… И вот они с Бертоном стоят здесь и уже пошли вслед за пообжившемся в этих местах Ковалоччо, подальше от еретиков находившихся не так далеко за спиной. Молодой итальянец вел их на ту улицу, по которой большой отряд англичан пошел в обход, то есть ту, где находился дом, в котором некогда жили граф и шевалье со слугами и где предположительно могли разместиться новоприбывшие. По дороге завязался серьезный разговор: аббат Витербо привез с собой большие деньги с намерениями выкупить шевалье д’Обюссона у властей, на что Ковалоччо сказал, что не раз и сам думал над этим вопросом и говорил на счет этого с графом д’Олон… И тут он конечно же вспомнил что не рассказал о главном, о чем бы мог рассказать…

За то время, что все наши герои волею судеб собравшиеся на этом маленьком островке были оставлены без внимания произошли немоловажные и небезинтересные события с бригом… он перешел на стоянку у цементной пристани что почти напротив портового замка, и с д’Олоном, который теперь служил не только на корабле, но и в самой тюрьме, где имел возможность каждый раз видеться с де Гассе и д’Обюссоном.

Последнее обстоятельство особенно заинтересовало аббата Витербо, так как у него имелось письмо и опять же от отца, которое необходимо было передать. Поговорили еще о том о сем, пока не подошли к двери дома условно носящего название «Золотая львица» и остановились. Дверь оказалась закрытой. С тех самых пор как мушкетеры со своими слугами поспешно покинули здание, вход в него держался на замке.

…Капече Ковалоччо уже довольно долгое время долбился в дверь, на чем свет стоит костеря предположительно того, кто по идее должен был им открыть. «Что такое?!»… – ругался Ковалоччо, приводя в пример Парижские, Флорентийские, Генуэзские и Марсельские гостиницы, попасть в которые можно было без единого пинка ноги и даже толчка руки. В Маонской же дело обстояло наоборот, на порог дома услужливый хозяин не выбежал и дверь оставалась глуха.

Не желавший отступать от первоначально возникшей цели разместить аббата Витербо и Бертона именно в этой гостинице. Молодой итальянец снова принялся сбивать свои кулаки и носочки ступней с удвоенной энергией, что получалось уже, что они напрашиваются. Взади переминались с ноги на ногу, не зная ложить ли тяжелые вещи наземь или же сейчас откроют, или же придется идти дальше? Ковалоччо не собирался идти дальше, он твердо решил добиться своего здесь, представляя себе ту эпическую силу, которая разнесет известие о его намерениях по этой большой деревне до самого хозяина и тот прибежит предлагать услуги.

– Ну, свинья, и нахальная рожа! – вырвалось с разнервничавшего Ковалоччо, когда тот увидел, что дверь уже открылась… приоткрылась и в образовавшейся таким образом створке показалось круглое полное лицо с испуганными глазенками, уставившимися на него. Физиономия с проницательными глазами провела взглядом по сторонам и лишь затем дверь стала приоткрываться.

– Извините, что заставил ждать. Я так думал, что снова мой племянник – дармоед нахлебничать пришел. Он мне надоел уже бездельник, так и норовит проскользнуть. Специально голосок свой мерзкий меняет. – говорил хозяин, пропуская за дверь. Выглянув на улицу, за последним закрыл дверь. Проводил наверх, показав на обои не занятые квартирки. Выбрали одну угловую, ее одной было достаточно на двоих. Ковалоччо предпочитал оставаться в своем номере таверны, как он уже теперь запомнил название «Морской прибой». Аббату Витербо весьма понравилась приятная на вид своим уютом комнатка из-за убранства главным образом: ковриков, настилок, скатертей, салфеток, штор.

– Изволите позавтракать? – спросил хозяин, зажигая свечу.

– Нет, нет, благодарствую, я сыт, давайте счет, ключ и оставьте меня одного. Да и еще вот что. Утром я намерен прогуляться. – говорил аббат сидя отдыхаючи на покрывале. – Так что предоставьте в мое распоряжение ключ от входной двери, я более не намерен торчать у дверей как в этот раз.

– Пожалуйста, как вам будет угодно, а вы не боитесь… скажем, ограбления?

– А что пошаливают?

– По крайней мере деньги с собой не берите, обчищут.

– Кстати, насчет этого! – вступился Ковалоччо. – учти, если ты сам намереваешься нас обчищать, то сразу скажу: – Не выйдет! Плата точно такая же как в прошлый месяц!

Последнее из произнесенного Ковалоччо имело цель напугать хозяина… но тот не раз уже пуганый ниcколько не растерялся, и назначил плату. Капече был не резон продолжать грызться не за свои мараведи, на том и разошлись. Правда возник еще мелкий инцидент с деньгами, у приехавших они были по-мнению толстячка не подходящие и согласившись взять плату французской золотой монетой, здесь он явно сжульничал.

Услужливо покрутившись возле них еще… задвинув зачем-то чемоданы под постель и разожгя свечи в канделябрах, только после того как заслышал что внизу к двери опять стучатся, побежал открывать.

Оставшись одни аббат Витербо и Бертон прежде всего вынули из-под кровати чемоданы обратно и принялись за оседлые дела. Между тем на лестнице послышались шаги и говор нескольких человек. Cтарик Бертон обмер, когда ему показалось, что подошли к двери их квартирки, но оказалось, что нет. Вошли в соседнюю и Ковалоччо поспешил окончательно успокоить испуганного Бертона.

– Еще клиент. Уж не из вашей ли компании, тот полковник Беккендорф?…

Когда пришел толстячок разносить перекусить с дороги и по стаканчику, недовольно покосился на еще не ушедшего Ковалоччо, на которого не было расчитано, выяснилось, что худшие предположения подтвердились.

– Усоседило вас, жуткая личность, вся в себе, граф д’Олон говорит, с ним ни о чем не сноситесь, только через графа. И я с ним сегодня же поговорю, уже иду.

– Не торопись, посиди еще, возьми закуси.

Но перебивать нагнанный голодок Капече Ковалоччо совсем не хотелось, у него были планы успеть на ужин к д’Олону и для этого он сразу же, и стараясь незаметно, вышел на улицу. Уже стояла ночь и он быстрым шагом пошел сначала в направлении к порту, а потом к пристани, у которой стоял «Ореол».

Пройдя к переходному трапу Ковалоччо однако осведомился в темноту. Хотя он часто бывал здесь, именно поэтому его никто здесь не поджидал, но как оказалось кто-то все же там был. Ответили знакомым голосом, показавшимся несколько равнодушным. Баскет провел его на морскую квартиру графа, но уже не через кают-кампанию, а через люк. Причиной такому обстоятельству являлось то, что за это время, что прошло нами незамеченным, произошли некоторые изменения и внутри самого корабля, а именно: его усилили дополнительным контингентом лиц, весьма неприятным для графа. От чего он и пожелал от них заколотиться, точнее заколотить свою дверь выхода в кают-кампанию, предпочитая лазить через люк.

Капече Ковалоччо проворно звеня каблуками о железные перекладины вертикальной лестницы быстро спустился в комнату Баскета и уже из нее прошел в залу, где скучал сам граф. Зевая он глянул на вошедшего, сидя в полном облачении и в кресле.

– А-а-а… проходи, садись.

Спеша оправдать свой визит и хоть чем-то заинтересовать офицера невыспавшегося перед дежурством, он выложил свои новости о приезде аббата Витербо и полковника Беккендорфа и самое важное:

– …Аббат Витербо приехал не с пустыми руками, он привез с собой деньги!..

– Сколько? – недоверчиво спросил граф Сен-Жан поднимая глаза.

Капече Ковалоччо и сам было засомневался насчет того, могло ли их быть достаточно у раздираемого долгами хозяйства, но подумав немного проговорил:

– Много; зря бы приезжать не стал.

Граф заметно оживился в разговоре на эту тему, но под конец, надевая сапоги из тонкой кожи, немало удивил собеседника ничтоже-сумятящимся вопросом: «кто такой этот аббат Витербо, имя что-то знакомое, а вспомнить не может».

Итальянец с живостью все напомнил и обрисовал, что из себя представляет сам преподобный отче. Граф же слушая, надев сапоги встал во весь свой рост, беспричинно – дружески похлопал его по плечу.

– Ладно, спешу! Уже пять минут как там должен быть.

Капече Ковалоччо знал, что опоздание к месту службы ему нипочем. Его подчиненные, надзиратели Болл и Фригги всегда вовремя и на месте, а начальнику можно и под хмельком придти… граф потянулся за бутылкой. Ковалоччо поспешил воспрепятствовать этому.

– Нет, я им!

– Им не надо, пустую бутылку куда девать? Застанет вас Уилтон, разгонит, а у меня задумка хорошая есть.

Он стал вспоминать давал ли ему аббат Витербо письмо, которое привез… вспомнил, что отдал сразу как узнал о графе, и графу д’Олону был тут же вручен толстый пакет, взамен вина. Это уже было что-то и д’Олон ушел в приподнятом настроении, но Капече за собой идти не дал, крикнув Баскету:

– Уложи его /обернулся вниз/. Я завтра постараюсь прийти как можно раньше. Спи.

«Черт возьми, на голодный желудок!»

Глава ХIV. Выход из положения

Д«Олон вернулся не очень рано, как и говорил. Капече Ковалоччо уже с некоторое время пасся у стола, сбивая голод, его и пробудил так рано только голодный желудок. По виду отдежурившего можно было догадаться, что ничего не вышло.

– Ну что?

– Ничего, милый друг. Порадовать нечем ни тебя, ни аббата Виртунбо.

– Ну что касается меня, то это еще рано говорить. Это нужно еще хорошо обсудить.

– Верно, давай за стол. Где этот бездельник? Бас-ке-ет!!! —возорал д’Олон во всю силу своих легких, так как кричат на подъем. Затявкала даже мирно дремавшая в кресле Матильда, доселе довольная своей жизнью. И самому Ковалоччо сделалось не по себе. До сего момента тихая обстановка предрасполагала к уединению заговорщническому, но за заколоченными дверями кают-клмпании недруги явно попереворачивались в своих постелях.

Вышел Баскет

– Что, сэр?

– Ты, кухар македонский, сегодня будешь?

Через некоторое время спустя, когда они сидели за столом и выпили по обязательной рюмке вина, Капече Ковалоччо отложил ложку и уже изо рта его вырвался первый звук, но был перебит неожиданным вопросом графа.

– Что аббат говорит отец Лашез не сдох еще?..Сквалыга старая.

Нет необходимости говорить, что настрой на решительный разговор у Ковалоччо как рукой сбило и он пошел говорить, что ничего не слышал об этом, да говорить что слышал от аббата Витербо будто бы его жена, то есть Матильда уже не в былой милости при дворе, в ней не нуждаются.

Это последнее замечание особенно понравилось; граф прямо-таки магической силой своего значения, несущего в себе несколько выводов и самый главный тот, что отец Лашез уже не тот, что был прежде. Заманчивое воображение уже рисовало траурными красками срочный… ночной консилиум созванный медиками отца, по его здоровью. Конечно лучше было бы дождаться смерти Людовика, так намного верней…

…Ковалоччо, как разгадав то, о чем он думает говорил что вернее будет не ждать годами, а действовать как он сейчас сказал.

– Как ты сказал? – изумился граф д’Олон, который как очнувшись от своих мыслей почувствовал, что ему действительно только что что-то говорили и весьма интересное.