Франсуа и Мальвази. II том

– Как?!…Все что я говорил вы ничего не слышали?!

Вид графа, пришедшего в себя, сам за себя говорил об этом. Также неудивителен был и соответствующий ответ – ничего. Капече Ковалоччо расстроился: второй раз показалось говорить невыносимо.

– Граф! Вы каждый день… ночь бываете у Франсуа и Лекока! Что вам стоит тихонько /он снизил пылкий тон до мямлющего, как заговорщик испугавшись чужих ушей через дверь/…тихонько вывести их из тюрьмы, дальше! В гавани почти не осталось английских кораблей. Можно будет уйти на «Ореоле»…

Граф д’Олон усмехнулся словно над детской фантазией.

– Куда ты уйдешь? Вблизи постоянно курсируют два-три корабля и …прицепятся обязательно. Хорошо, а как ты представляешь себе отплытие с английским экипажем. Учти они железно закрываются на ночь, когда спать ложатся. И тихо их не взять.

– Условия идеальные! – вариантов несколько! И даже самый худший из них. Мы берем часовых, выпускаем нашу команду, а англичан мы обыкновенно удержим огнем. Второе: можно обойтись и без этого. Необходимо только нанять тартану или баркас, чтобы он стоял в укромной бухточке. Пару, вернее две пары лошадей и мы отплываем до Мальорки.

– Думал я об этом, не выйдет, это же море, и что такое весла против десяти узлов?

– Но ночью, разве нельзя успеть за ночь?? Я же Мальорку видел с нашего берега! А за ночь!..

– На ночь ворота закрыты… А вокруг берега постоянно ходят с осмотром и будь уверен, поинтересуются всякой лодкой. Тем более что они изъяты на сезон. Предложи что-нибудь другое пореальней, мои мозги уже отказываются думать, может твоя голова светлей.

– Предложу. Я уже разузнал у цыганок насчет отравы и одна ведьма мне пообещала… Нет, только усыпить!

– А то я уж испугался, такой грех на душу брать придется.

– Ничего не придется, даже не поймут что что-то происходит. Ну мы испробуем прежде. А потом, представляете, потихоньку отчалим и белые паруса натянем. Я представляю как это будет чудесно. И кто узнает! Пока спохватятся мы уже на пути во Францию будем! – горячо доказывал молодой итальянец и перевел разговор на самого графа. – А уж после того как вы перегоните целый корабль от англичан во Францию уверяю вас вам все проститься. Известие об этом дойдет до ушей самого короля, и он этот факт не оставит без внимания. Ему придется все простить.

– / улыбаясь / Ты забываешь, что Франсуа во Францию тоже нельзя, обет. Так что умерь масштабы, а так, хорошо, хвалю. Доставай зелье, я поговорю с ними.

Глава XV. Через две ночи

Так уж выходило что главными событиями последнего времени в жизни Ковалоччо становились ночные визиты на бриг «Ореол», хотя встречи с графом д’Олоном являлись только одним направлением той кипучей деятельности, которую он развел. Но добиться чего-либо существенного ему за эти дни ничего не удалось и сейчас он двигался по главному направлению ни с чем конкретным, он лишь прояснил себе будущую обстановку и расстановку дел.

В море штормило, даже в закрытой гавани волны создавали сплошной шум и сильный холодный ветер заставлял поежиться. Ждавший его у трапа /за бортом/ Баскет сделал движение рукой: молчать и они быстро стали пробиваться к люку. На другой стороне у борта перекрывая шум прибоя кричали по-видимому что-то устанавливая.

Успевший продрогнуть Капече Ковалоччо с удовольствием спустился в люк, в теплый устойчивый воздух. Но первое, что бросилось ему в глаза по выходе из темной маленькой прихожей: это не развалившийся в кресле граф, который сейчас никуда не собирался, а трещавшая некогда входная дверь под натиском пьяной возни с той стороны. Откуда же так же были слышны все звуки разошедшейся пирушки, разве что не до горланных песен.

– Посмотри, сволочи что творят!…Я сейчас не выдержу, сорвусь. Баскет иди предупреди эту свору. Здравствуй, друг сердечный, чем порадуешь?

– Пока нечем, зелье стряпают, отстаиваться еще. Я пришел узнать как на это смотрит шевалье д’Обюссон?

– Одобряет! Одобряет, он еще мало того, подсказал одно хорошее дело… устроить на службу сюда капелланом16 аббата Витербо. У меня в голове не укладывается, как это будет прекрасно. Во-первых, нас станет четверо и что самое главное через аббата мы получим возможность запросто сноситься с морячками. А то же ведь я сейчас здесь оказался на положении жильца…

…Как здесь повился этот мозгляк Беккендорф, он стал здесь всем заправлять.

– Так что невозможно даже как-то поговорить?

– Это ерунда все, всегда успеется, и не с ними, а с де Ферраном достаточно будет. С ним можно договориться.

– Тогда прекрасно! Устраиваем отравленную вечеринку, кого не сморит, матросы уймут… выпускаем матросов, ждем вас…

– А вот в это «ждем» мне не больно-то верится, после душного, ужасно душного, вонючего трюма они ждать несколько часов кряду может быть не будут никогда. Они тебя просто не поймут: кого-то там ждать. Никакие нервы не выдержат, когда ветер в лицо… Люди есть люди. Ты им доверяешь, я нет.

– Это перебор. Подозрительность все погубит. Своими силами мы либо не справимся, либо сорвется. Тот же полковник Беккендорф придет, он же не здесь живет.

– Мозгляка Беккена никогда не называй мне полковником. Это ничтожество, которое может только мелко гадить и подсирать. – не разбирался в выражениях граф д’Олон.

Выждав время и дав гневу улечься Капече Ковалоччо раздумывал вслух:

– Итак, что у нас в активе: решительно настроенный офицер с прекрасными возможностями, о котором пока ничего не знают, но кредит доверия ему почти растаял после тех объяснений, которыми он пользовался при переходе на службу в тюрьму или почти растает, когда он будет водворять католического аббата католикам – арестантам. И появление на корабле полковника Беккендорфа первое тому подтверждение…

Ковалоччо пометавшись поспешно скрылся в спальне-каюте Баскета. Сверху, чувствовалось, вовнутрь спускалось несколько человек. Первым из прихожей вышел полковник Беккендорф, за ним Баскет.

В английском языке отсутствует неуважительная форма обращения, совершенно не допустимая в данной обстановке, но в той небрежной манере с какой обратился к д’Олону полковник Беккендорф, форма обращения чувствовалась самой неуважительной и по тону, и по нелепости самого вопроса.

– Ты флаг-кэптэн?

– Ну я флаг-капитан на судне, что нужно?

В залу вслед за ними ввалились еще несколько молодцов: морды плеч шире, и это сразу настроило графа явно агрессивно. Вторжение на свою территорию он воспринимал болезненно, но сия территория по сути дела не смотря на его захват продолжала оставаться общей, и не в силах будучи что-либо поделать приходилось сдерживаться. Баскет чувствуя себя виноватым за спровоцированный инциндент отошел на сторону своего господина, то есть исчез у него с поля обозрения.

– Да, здесь недурно устроился. Как так? На корабле не служишь, служишь тюремным надзирателем / удар попал в самую точку, невольно задев за живое, и он покрылся красными пятнами, когда услышал пронесшийся сзади Беккена смешок/…Занимаешь только места. Пора искать другое место.

– Прежде чем распоряжаться объясни кто ты такой здесь есть?

– Объясняю: мне поручена отправка военнопленных в Барселону и вся команда корабля поступила в мое распоряжение. Тебе ясны мои полномочия?

– Теперь мне стало понятно почему ты здесь так часто бываешь. Так вот, полковник Беккен…/д’Олон и в самом деле закашлялся и высморкался в носовой платок/.

– Потрудитесь договорить мое имя! – потребовал тот.

– Дорф17. Начало я уже говорил, сопли потекли при этом, – самоуничижался граф, хорошо зная, что это нисколько не во вред, а лишь только увеличивает силу скрытного оскорбления. С прежним простодушием продолжал издеваться.

– Я извиняюсь, «дорф» это по-немецки будет дерёвня, а Беккен, тоже в том же роде? Деревенский олух значит в перекладе?..

Побледневший, позеленевший полковник Беккендорф угрожающе подошел, вынужденно подняв голову, чтобы смотреть в лицо.

– Сдай свою шпагу, – проговорил он со всей зловещностью, какую только мог излить.

Д«Олон с чувством собственного превосходства смотрел себе под подбородок на щупленького по сравнению с ним дохленького телосложением петушка, продолжая как ни в чем ни бывало держать руку на эфесе своей шпаги. Назревала стычка, дуэлей не полагалось, значит руками и может ногами… Баскет буквально вывел Ковалоччо из спального кубрика, считай выпихнул, дабы предотвратить… отвлечь, и появление не знающего, что и делать молодого итальянца отвлекло внимание матерого склочника. Растерявшийся Ковалоччо представлял для него отличную мишень для насмешки с рикошетом. Его опытный глаз смекнул, что молодому человеку сейчас можно улыбнуться, но в улыбке его по словам Ювеналя было больше алоэ, чем меду:

– А-а, какая славненькая девушка там пряталась, на ночь глядя.

«Морды» за спиной у Беккендорфа в диком лошадином хохоте закачались словно колосья на ветру. Д’Олон спустил полковнику это отступление, так как лицо у Ковалоччо было действительно девичье. Он ничего не понял, и не мог себе позволить смеяться как все. Капече Ковалоччо не знал английского.

Получив возможность со смехом ретироваться полковник Беккендорф крикнул в зад:

– И чтобы к завтрашнему вечеру подыскал себе новое жилье, есть казармы!

– Все заключенные под моей ответственностью, что здесь, что там, так что все дислокации через меня. А если будешь копать, сменю всю охрану… как не внушающему мне доверия, учти.

Полковник Беккендорф, пошаркивая подошвами сапог о перекладины, при подъеме бросил в ответ, на старую тему снова возбудив блудный хохот /наверху/.

– И чтоб без женщин на корабле!

Граф д’Олон, которому хорошо что потом дошло, и без того уже выведенный из себя, стронулся с места вслед за ним, но Баскет и Ковалоччо с силой удержали его от опрометчивого шага. Крышка люка захлопнулась.

– / Ковалоччо / И вот то, что вы сейчас поссорились тоже можно отнести к минусам. Теперь мы уж как будто на виду.

Скоро всех вывозить собираются… Надо спешить.

Глава XVI. Друзья Франсуа

Ковалоччо уже засыпал, когда в дверь его комнаты в таверне «Морской прибой» постучали и он нехотя открыл глаза, спросил кто?..

Оказалось это Баскет, его чистую французскую сильно картавую речь он признал сразу и вставая, одеваясь отвечал, уделяя внимание чистоте произношения. Предшествующий год ему почти не доводилось говорить по-французски.

Открыв дверь Капече Ковалоччо впустил не только Баскета, но и двух таких пока не сходившихся в его сознании людей как граф д’Олон и аббат Витербо. Последним зашел Бертон. Закрыв за ними дверь и обернувшись Ковалоччо даже удивился… Комната наполнилась знакомыми ему людьми, казалось до отказа, от чего он воскликнул.

– О как нас много! Друзья мои…

– А ты думал сколько?!..Пятеро, – недоуменно проговорил граф, находя место где можно присесть и аббат Витербо начал говорить.

– Не так уж нас много, дети мои, но мы сильны в своем стремлении… Их как-то невольно и не спрашивая никого захватило в опасное и невозможное предприятие, обратного хода которому просто не могло быть.

И далее продолжалось в том же духе с уклоном на религиозность, как будто приехал он сюда не растрясти жирок и навестить своего давнишнего ученичка, малость подзалетевшего, а развести религиозную деятельность и облегчить жизнь узникам-католикам… Но кончился весь пафос прямо-таки несерьезно:

– А вот что будет если вы, господин д’Олон обыкновенно выведете его, вернее их и мы спрячем их в заранее приготовленное место? За деньги кто не спрячет? Хотя бы под тем же подполом, как доискаться можно будет? Суметь, так черта спрятать можно.

– Доищутся, преподобнейший, доищутся. – поспешил его успокоить граф д’Олон, обмякшим лицом, готовым расплыться в улыбке.

Ковалоччо так же принялся разубеждать аббата сопоставляя: прятаться нужно будет всем, а если найдут кого, то игра не будет стоить свеч, да и потом как выбираться вообще с острова? А черта конечно спрятать можно будет, тут не такие жители… не доносительствуют /? /.

Беседа их протекала в рассудительно—обсуждательном духе и коснулась даже артиллерийского вооружения «Ореола». При вопросе обращенному к д’Олону, тот недовольно поморщился от пошедшего пустомелия: две пушки справа по борту и пять пушек слева. И вообще уж он поворотил нос от Ковалоччо, когда тот в мечтах, начал в то же время объяснять как ему следует выводить д’Обюссона и де Гассе: суть же заключалась в том, что надзирателей вовсе необязательно «кончать» или же спаивать снотворным, а следует лишь осторожно от них вывести и уйти через коморку. Те навряд ли заподозрят и может статься так, что побег обнаружится только к утру.

Граф прервал по его мнению: зряшные, ненужные в данное время фантазии своим вопросом к нему относительно снотворного:

Готовится.– с неуверенностью ответил Капече Ковалоччо на тревожную для него тему.

– Да что там готовить!? – вспылил д’Олон, – Нарвал, то есть надрал из маковых бутонов этих волокон, намешал, вот тебе и вся любовь!..Сколько они с тебя тянут?

– Тридцать соверенов.

– Дурят, аббат Витербо ни в коем случае не вздумайте ему давать таких денег! И денег не увидете и зелье не получите! Пока они мне не покажут, как оно ложит, никаких денег, и я сам за него заплачу.

– Да нет, ну что вы! – возразил аббат Витербо о чём-то своём духовном наверное?

– У меня есть одно вернейшее зелье, уделает верно до поросячьего визга!

Дальнейшее продолжение беседы поддерживалось главным образом Ковалоччо задававшим ряд вопросов в итальянском стиле, так что граф не успевал на них отвечать и нервничал, пеняя на сумбурность. Обсуждались некоторые детали и он обещал «отрезать»…/веревочную лестницу из оснастки корабля /.

Последнее явилось завершением всей беседы, послужившей в большей мере сближению пяти соратников, чем выработке какого-либо важного решения. Граф д’Олон, вставая и выходя в полуобороте проговорил оставшемуся инициатору сей нешуточной затеи:

– До чего здесь у тебя шумно, – / снизу в открытую дверь несся балаганный шум переполненной таверны/, – Перебирайся-ка лучше в «Золотую львицу», там тише, вот аббат Витербо и Бертон съедут…

– А куда они съезжать собираются?

– Предположительно на корабль, так лучше будет, – ответил аббат далее объяснив, что они прямо сейчас идут на «Ореол» устраиваться в том изначальном смысле, что устраивать свои дела, но не в смысле работы, ибо почтенный старец шел заниматься пасторской деятельностью только из христианского милосердия, и согласен был не за деньги.

– Ну, желаю удачи! – пожелал им вслед провожавший у дверей Капече Ковалоччо, чем вызвал у графа недвусмысленный взгляд назад, несколько оскорбившегося, таким напутствием.

…Аббат Витербо и Бертон должны были поселиться в спальне Баскета, а сам Баскет в прихожей, или в зале «морской квартиры»; у графа д’Олона была своя спальня-кубрик.

Ложась спать Ковалоччо еще подумал о том как неестественно звучал его картавящий голос. По-видимому сам французский не картавый и каждый должен на нем говорить в зависимости от звучания своего голоса, ведь много людей, которых ему доводилось видеть говорили совершенно по-разному… ему вспомнился эпизод из своей жизни во Франции, обыкновенный., ничем не примечательный: по улице ему навстречу прошли громко говорившие… Попадет ли он туда, ему очень захотелось отсюда выбраться…

На следующий день вечером, /начинавшимся все еще рано/, Капече Ковалоччо не оставалось ничего другого, как пойти узнать о том удачно ли прошел вояж его соратников на «Ореоле». Должен был удачно: сначало граф впустил аббата со служкой к арестантам, провести богослужение… как раз воскресенье! А уж после священнослужителя ни у кого рука не поднимется выгнать, христиане же ведь! Он очень на это надеялся, но идти узнавать на бриг побоялся, чтобы снова не встретится с полковником, а потому решил идти в гостиницу и там узнать. В любом случае ему нужно было идти туда и справляться там, чем тише и скрытнее, тем естественно лучше.

Только на пути к дому вспомнил, что там как раз наверняка и можно столкнуться с полковником Беккендорфом, он там живет, но это уже не свернуло его с пути. Как никак соседство с этим неудобным человеком тоже могло принести свою пользу.

Толстяк открыл дверь без промедлений так же моментально расплывшись в улыбке.

– Здравствуйте, сеньор Ковалоччо, мне о вас говорили, заходите пожалуйста, всегда рад.

Капече Ковалоччо видел в посвященности хозяина только лишь плохую сторону: «будет продавать, такие весельчаки всегда и продают».

– Послушайте-ка любезный, нет ли у вас откушать, только побыстрей.

– Обязательно будет, подождите четвертинку и вы такое попробуете! Ум-м, пальчики оближите, вы такого наверное еще никогда не пробовали, суп с сардинами…/ клиент не выразил ни малейшего восторга /, у меня постояльцы никогда в недовольстве не бывают, всегда платят знают за что…

Последнее из сказанного несколько поколебало постояльца в спокойствии и он засомневался:

– И сколько же у вас платят?

Платили много, чему толстячок и радовался, целый реал на день, и Ковалоччо не долго думая решил платить, рассчитывая в скором времени отчалить. не деньги были главным в его уме.

Он прошел вслед на кухню, располагавшуюся тут же слева от двери и там уже при вкуснейших парах из кастрюли, толстячок начал жаловаться на свое безденежье… от чего ему чуть не пришлось подаваться к евреям-ростовщикам. Ему бы всегда заняли, он видный человек в городе. Не так давно дочку удачно пристроил, но и все равно денег ужасно много ушло, зять до того крохобор оказался, ужас!…

– Правильно в народе говорят: дочку замуж выдаешь, хозяйство как после пожара, ничего же ведь дельного не осталось …женщина, она, ей что главное? Главное хозяйство иметь, и не так деньги за ней важны…

Выходя, на лестнице Капече Ковалоччо нос к носу столкнулся с полковником Беккендорфом! Еще бы несколько секунд и он бы вышел на улицу, но нет же нужно было выйти как раз в тот момент, чтобы сойтись! Полковник, как и Ковалоччо остановился, но в отличии от последнего не замер, а изобразил недовольную мину, с той же степенью едкости выговорил ему нечто неприятное, из чего он понял только то, что говорят по-английски и может быть ругаются плохими словами. В ответ лишь пожал плечами…

Уже наверху у себя Ковалоччо узнал от толстячка, что в соседях полковник будет у него недолго.

Пошли дни, главным образом ночи, но ничего существенного так и не произошло, разве что аббат Витербо со своим помощником Бертоном прочно утвердились на «Ореоле» на правах капелланов. Сей процесс протекал супротив воли и желаниям полковника Беккендорфа. Он захватил на корабле все в свои руки, но графом д’Олоном у лорда Уилтона было испрошено особое разрешение, кое было дано.

Не остался в долгу и Беккендорф; графу д’Олону пришлось заплатить за несоблюдение мундира, когда он, как таковой вообще на нем отсутствовал, в служебное время, явившись в тюрьму в дворянском костюме.

Прошла еще одна пара выходных ночей; граф д’Олон с нетерпением заступил на службу, прямиком направившись в карцер. Де Гассе спал, он никогда не вмешивался, предоставляя решать другу и посему д’Олон чуть ли не накинулся на шевалье д’Обюссона с требованием начинать. Отправка была на носу! Беккен более не собирался продлевать квартирную плату / сведения доставленные Ковалоччо/. Скоро должен был приехать назначенный капитан, вернуться с маневров у Сьюдаделы. Медлить уже было нельзя! План графа был предельно прост: дождаться ночи перебить оставшихся вахтенных, выпустить матросов, а самому пойти сходить за ними… Он даже мог это сделать сейчас и при чем они могли сразу пойти, переждать где-нибудь в парке или же лучше самим помочь делам на корабле…, но д’Обюссон не соглашался ни в какую, и всячески отказывался под разными предлогами. Говоря что ничего хорошего из этого не получится, обязательно сорвется, один только крик и все будет загублено, мало того, арестованными окажутся все и это в лучшем случае!.. Большие сомнения им строились и насчет дальнейшего пути.

И после той ночи граф вернулся на «Ореол» в ужаснейшем состоянии. Все приходило в упадок…/ аббат Витербо в своей комнате вел религиозные беседы с капелланом англичанином /, каждый чем-то занимался, Ковалоччо давно уже не было видно.

Сен-Жан д’Олон разочаровался. Вместо того чтобы ложиться спать он взялся за вино. Тяжелые, безысходные думы омрачали его чело, без того омраченное за последнее время. Результатом этих размышлений и как следствие было то, что он этим же утром сел на коня и ускакал из города.

Вернулся он поздновато, но не с пустыми руками и при следующей встрече с шевалье д’Обюссоном склонил его к действию, но не сразу. Пришлось взывать к помощи графа де Гассе.

– Шевийон! Да образумьте же его! Может быть завтра будет поздно… вернется капитан, а это значит плюс еще!…и десяток с ним. На капитана у меня рука не поднимется. Не сегодня-завтра: последний день; дальше пойдут мои отдыха…?

Чувствуя, что д’Олон настроен решительно и произведет все без его согласия, подумал что лучше бы тогда не только согласиться, но и настроить самого графа. И то, и другое нужно ему было как толчок; для чувства верности, как командиру собирающемуся вести своих солдат в рискованный маневр, получить на этот приказ.

Выражаясь одобрительно об акции подготовленной графом, Франсуа и самого охватило желание обрести свободу. Стены подземелья как никогда прежде давили на него, ему стало невыносимо от того, что он не решался…

Засидевшийся граф спохватился, заторопившись взять пустую бутылку и вышел из карцера.

Всю ночь он просидел в кресле у раскрытого жалюзи окна каморки. Только свежий прохладный воздух и спасал ее от прелого запаха двух топчанов вместе с еще какой-то ерундой, заполнявшей пространство комнаты… Светила луна и из окна были видны голые мачты и реи брига.

Глава XVII. Именины графа Д’Олона

С нетерпением дождавшись завершения служебного времени, граф д’Олон дошел до «Ореола» и спустился в свою «морскую квартиру», где его как обычно ждал стол с явствами поставляемыми из таверны. Но прежде чем усесться за тарелку он достал из бюро бумагу и чернила, собираясь писать. Но появился Баскет, и ему расхотелось. Он отослал Баскета за Ковалоччо и велел на словах ему передать чтобы тот немедленно явился к нему. И еще…/ остановил /. Нужно бы было все же написать. Велел заказать в таверне небольшой праздничный стол на двадцать персон… /вдруг заливисто расхохотался, представив себе идущую фигуру полковника Беккендорфа, который как обычно придет питаться, а ему не хватит…/ и нарочно нужно будет подсчитать сколько человек без него. И судовому повару сказать, чтобы ничего не готовил на это вечер. Кормит и поит он!.. по случаю своих именин.

Граф д’Олон любил утреннюю еду, когда он бывал наиболее голодным и усталым. А после, в сладостной истоме сонливости усталости и отдыха улечься в постель с тем, чтобы наверняка заснуть. Но не успел он встать из-за стола, как Баскет уже вернулся.

– Его нет нигде: ни там, ни там.

– Что значит нет нигде? Пропал? Не может так быть, что это Беккен что-нибудь с ним сделал?

– Я не думаю так. Консьерж видел месье Ковалоччо перед уходом. Он предупредил, чтобы на него сегодня не готовили.

Граф д’Олон стукнул себя ладонью по лбу от досады охватившей его от сего сообщения… Когда надо, его на целый день куда-то черт понес!.. Излишне говорить, что ушел д’Олон в свою опочивальню из силы шопотом ругаясь на чем свет стоит на этого Ковалоччо.

В полумраке деревянной каюты он заснул быстро, но отоспал явно не все, проснувшись… странные шумы по телу корабля и ржание… У него сердце екнуло. Приехал капитан!??

Отозвавшийся на его слабый зов Баскет успокоил его уверив, что это производится погрузка трех десятков коней из трофейных, для переброски их австриякам.

– Хммм. А кто производит?

– Полковник Беккен.

– Эта падаль нарочно выбрала время, когда я сплю!…Падло!

Не смотря на то, что граф утолил свою злость тем, что дал волю своим чувствам выговориться и сильно…, но обуревало неприятное чувство… от самого факта погрузки. Ощущение чего-то утерянного, безвозвратно ушедшего вместе со вторжением.

– А о Ковалочо справлялся?

– Конечно, его все нет. Я предупредил консьержа чтобы тот… как появиться… сразу отсылал…

Граф Сен-Жан д’Олон думал о своем. Сон был сбит и уснуть было невозможно от подстегивающего ликующего чувства – сегодня!

Он вышел наверх, на палубу, по которой было много раскидано навозной соломы. По борту расставленно в ряд несколько тугих мешков с фуражем, которые поодиночке стаскивали вниз. Лошади уже находились все в трюме, устроенном под конюшню… было тихо, но состояние безмятежности не возвращалось, все казалось что-то… и лезли сомнения. Но хорошо уже было и то, что этот подонок Беккендорф – гниль навозная, нарочно упер табун скотин загодя, чтобы только доставить неприятное ему. Если это было так, то над ним остается только позлорадствовать. Хорошо было бы его заманить, оставить на корабле. Это было бы просто замечательно, лучшего средства мщения не найти.