Полная версия:
Темное время души
Танины глаза постепенно увлажнились, плечи сникли, даже из носа предательски потекло и захлюпало вдруг…
– Ой, теть Таня, чего ты плачешь-то? – удивленно уставилась на нее Лиза, когда пляски веселых мультяшных человечков сменились бегущими по экрану титрами. – В мультике же все хорошо закончилось, ты что!
– Ой, Лиз, да это я так… Сама не знаю…
Лиза мигом сползла со стула, обняла ее тонкими, как у Леси, ручками за шею и начала раскачивать из стороны в сторону так же, как час назад ее раскачивала она сама, приговаривая-припевая при этом в точности теми же интонациями:
– Какая ты боязливая у меня, господи… Все будет хорошо, чего ты… Все будет хорошо, тетя Таня…
– Да ты моя лапа! – засмеялась растроганно Танька. – Ну все, спасибо тебе, вот я уже и успокоилась…
– Да? Ну тогда давай поговорим как большие! Сама же сказала!
– Лиз… Я вот что хочу тебе предложить… Давай мы с тобой вместе поживем, а? У меня дома?
– Как это? А папа с мамой?
– И папа с нами поживет!
– А мама?
– А мама – нет. Мама здесь жить будет. А ты, когда захочешь, сможешь к ней сюда приходить…
– В гости, что ли?
– Ну да, в гости. Когда захочешь!
– В гости к маме? Ты что, теть Тань? Как это? Так ведь не бывает!
– Ну, вот так… Бывает и так…
– А папа всегда-всегда будет с нами у тебя жить?
– Всегда-всегда…
– Ну тогда ладно! Тогда давай… Только мне маму жалко… Она ведь огорчится, если мы с папой уйдем!
– Лизуш, мне тоже маму жалко. Но так мы решили, понимаешь? Так надо… А я… Ты мне просто верь, и все. Я очень вместе с тобой жить хочу. И с папой. Я вас обоих очень, очень люблю… А маме тоже так лучше будет, правда…
– Ну вот, чего ты опять плакать собралась? Горе ты мое… Теть Тань, а когда мы уже у тебя с папой жить начнем?
– А давай прямо сегодня, а? Ты себе какую комнату выберешь? Ту, что окнами во двор? А письменный стол я тебе свой отдам! Он старенький, но очень удобный! Завтра пойдем и новые шторы купим, ты сама себе выберешь… Я думаю, туда розовые подойдут, да?
– Нет, лучше оранжевые! Под цвет солнышка! А еще надо купить полочки для моих мягких игрушек. Видишь, как у меня их много!
– Обязательно! Вот полочки – это обязательно! Как же мы можем забыть про полочки?
Заглянувший через полчаса в детскую Лешик так и застал их, сидящих на полу и увлеченно обсуждающих интерьер будущей Лизиной комнаты в Танькиной квартире.
– Девочки, вы вообще ужинать сегодня собираетесь или нет? – с довольной улыбкой спросил он, поняв, о чем они так увлеченно и заразительно спорят. – Пельмени на столе стынут, я жду вас, жду…
– Ой, пап, да подожди! Мы сейчас…
– Пойдем-ка, котенок, и правда ужинать! Папа для нас старался, а мы… А потом и собираться будем потихоньку!
Сборы их прошли быстро и нервно. Лешик собирался с отчаянием обреченного, будто очень торопился, с остервенением запихивал свои и Лизины вещи в чемоданы и сумки. Наблюдая за ним, Таня вдруг остановилась, испуганно и тихо спросила:
– Леш, а ты потом не пожалеешь?
– Я? – удивленно уставился он на нее. – Нет, что ты…
– Просто я чувствую себя воровкой какой-то… Пришла вот, увела вас с собой…
– Ну, во-первых, это не ты увела. Это я тебе предложение сделал, а ты просто согласилась, и все! А во-вторых, мы бы сами все равно ушли…
– Куда?
– К тебе…
– Потому что больше некуда? – тихо-тихо спросила Таня. И опять они замолчали надолго, боясь поднять друг на друга глаза.
– Тань, не надо… – первым не выдержал Лешик. – Давай не будем сейчас ничего обсуждать, ладно? Просто совершим поступок. Мне это решение тоже нелегко далось, ты же знаешь… У нас все будет хорошо, Тань! Обязательно! Не сразу, конечно. Ну и что, пусть не сразу! Главное – ты мне очень нужна. Я тебе верю, понимаешь? А это уже много. Это просто замечательно, когда близкому человеку веришь как самому себе…
«Но ты же не любишь меня совсем! – прокричала про себя Таня отчаянно и тут же сама себя и оборвала: – Тише ты, дурочка… Тише. Всего и сразу захотела, смотри-ка! Все будет у тебя, все будет… Он прав. И любовь будет! Мы ее сами построим по кирпичику, по капельке, создадим-сотворим из заботы, взаимного уважения, веры, из домашнего уюта, из Лизиных сияющих навстречу нам глаз, из воздуха, из космоса – из всего! Дайте только нам время…»
– Тань, а Коленьку я у Ольги Петровны тоже хочу забрать. Ты как?
– Ну чего ты спрашиваешь! Конечно… Только она ведь не отдаст…
– Как это – не отдаст? Родному отцу не отдаст? Он же мой сын, Таня! Мой! Парню же отец нужен!
– И мать… – тихо продолжила его фразу Танька. – Как ты решишь, Леш, так и будет… Я только за! И во всем тебя поддержу. Твои дети – мои дети…
Поздним уже вечером, загрузив до отказа серебристую Лешину «Ауди», они выехали через темную арку со двора, чтобы больше никогда сюда не возвращаться… Никогда.
* * *Весь следующий день под монотонным, не прекращающимся ни на минуту дождем Леся бродила по городу, прячась под Людиным зонтом и заглядывая тревожно в лица проходящих мимо мужчин, заходила в маленькие уличные кафе, сидела подолгу, замерев, глядя на падающий с тента неровными бусинами хоровод дождевых капель. Так прошел и второй ее день, и третий… Поздними вечерами, возвращаясь, молча садилась на узкий балконный диванчик, сидела, покачиваясь, смотрела застывшими глазами, как колышутся под дождем ветки старой липы – свидетельницы ее короткого то ли счастья, то ли несчастья. Хотя какое может быть счастье? Разве можно назвать счастьем то, что с ней произошло? Если душа попала в темное время и нет сил у нее, бедной, выбраться?
В один из вечеров Дима заглянул на балкон, постоял рядом с ней, повздыхал. Она его будто и не заметила.
– Люд… Ты бы поговорила с ней, что ли? Смотреть ведь жалко. Сидит как кукла, даже глазами не моргает… – тихо проговорил Дима, зайдя на кухню, где Люда мыла посуду после ужина.
– Ты думаешь, я не говорила, что ли? – обернулась она к нему, пожав плечами. – Я уж и так, и сяк… Она же не слышит ничего, вообще ничего. Любой разговор сводится к вопросу, как бы ей Сашу отыскать. Совсем пропала, бедная, совсем пропала…
– Так ты еще поговори, пожалей ее как-то! Уговори, чтобы в руки себя взяла… Не собирается ведь она жить на нашем балконе! Да и дома ее потеряли наверняка… Хотя… Я как-то глянул в ее телефон, там ни одного вызова нет, и она тоже никому не звонила. Может, нам самим ее мужу позвонить, а? Как думаешь?
– Нет, не надо… Как бы еще хуже не сделать… Да и что мы ему скажем, сам подумай? Приезжай, мол, жену свою забери? Если он ей не звонит, значит, и нам ему звонить не надо…
– Ну да. Ты права, наверное. Иди, поговори с ней еще. Давай, иди, я сам посуду помою…
Люда вздохнула, вытерла руки полотенцем, пошла на балкон. Села рядом с Лесей на диван, обняла за плечи, качнула слегка.
– Лесь, ну что ты… Не молчи, Лесь. Вон, даже Димка за тебя уже испугался. И мне тоже страшновато как-то… Ты бы хоть поплакала, что ли! Может, и впрямь со слезами твои потемки вытекут!
Леся только пожала плечами, ничего не ответила. Какое поплакать, о чем это сейчас Люда ей говорит? Казалось, что душа в ней давно уже изошла слезами, выплакала все в себя, внутрь, оставив глаза сухими и пустыми, как две круглые дырки – страшно в зеркало смотреть…
Люда посидела еще немного и больше с разговорами приставать не стала, только смотрела с жалостью. Потом чуть не силой подняла ее с дивана, повела на кухню, усадила за стол, поставила перед ней тарелку с борщом.
– Ешь! Тебе поесть горячего надо! Ты же скоро на мумию ходячую будешь похожа, люди на улицах станут шарахаться! Ешь!
– Я не хочу, Люд… Не могу… Я лучше спать пойду, сил совсем нет…
– Ну иди, что ж…
Леся ушла на балкон, автоматически застелила диванчик, так же автоматически разделась, легла спать. А утром подскочила раньше всех и вышла из квартиры на цыпочках, аккуратно закрыв за собой дверь, и опять кружила по городу – все шла и шла по красивым улицам и набережным, жалко заглядывая в лица проходящих мимо мужчин…
А однажды утром увидела вдруг, как много цветов появилось в городе, как торжественно и важно вышагивают дети, несущие перед собой нарядные букеты, и как, умильно улыбаясь, оглядываются на них спешащие по своим делам прохожие. «Первое сентября же сегодня… – кольнуло болезненно в сердце. – Лиза тоже в школу пошла…»
* * *…От белых бантов, пестрых цветов, калейдоскопа радостных детских и взрослых глаз рябило в глазах. Школьный двор напоминал слегка потревоженный улей – все гудело и двигалось в празднично-рабочем ритме, каждому было здесь предусмотрено свое определенное место и положение… Лиза, стоя в шеренге нарядных первоклашек, все оглядывалась назад, расплывалась в направленной Лешику с Таней счастливой улыбке и снова деловито отворачивалась, взмахивая тугими косичками. Эти косички Таня плела ей целое утро – с трудом сладила с непослушными кудрявыми волосами! А что делать – захотелось девчонке косички…
Закончилась линейка, старшеклассник пронес на плече малявку, которая старательно потряхивала зажатым в ладони колокольчиком, и началась перекличка первоклашек. Они выскакивали из плотного ряда торжественные и взволнованные и шли к школьному крыльцу под аплодисменты родителей.
– Лиза Ростовцева! – звонко выкрикнула наконец молоденькая учительница и ее имя, и девочка тоже гордо пошла к школьному крыльцу, неся в вытянутой руке букет из нераскрывшихся белых бутонов – как раз под цвет белых бантиков…
Таня всплакнула. Вытерла торопливо пальцами горячую слезу под глазами, дрогнула губами, махнув сердито рукой на удивленного Лешика – не понять тебе, мол, ты ж мужик все-таки…
– Сказали, у них только два урока будет, – деловито проговорил Лешик, глянув на часы. – Заберешь ее, ладно?
– Конечно, заберу… Я сегодня отгул взяла, целый день буду с Лизой, – поспешила согласиться Таня.
– Ну вот и отлично… А я пока в Озерск сгоняю, сына с первым сентября поздравлю. Вечером вернусь, отметим праздник.
– Леш… А может, мы все вместе поедем, а? Дождемся Лизу и поедем… И с Колиной бабушкой сразу поговорим… Скажем, что хотим забрать Колю…
– Нет, Тань, пока не надо. Мне лучше одному поехать.
– Но почему? Мы ведь решили…
– Решили, да. Но нельзя так сразу… Ольга Петровна пока ведь не знает, что мы с Лесей расстались. Представляешь, каково ей будет, если мы с тобой вместе заявимся?
– Мне кажется, лучше все сразу надо делать… Так честнее…
– Нет. У Ольги Петровны здоровье не то, чтобы вот так с ней… Как обухом по голове. Нет, Тань…
– Ладно, как скажешь. Я ведь как лучше хотела. Но спорить не буду, тебе виднее. Ты мужчина, ты и решай, как лучше…
– Ну, я тогда поехал?
– Езжай… А я в скверике посижу, Лизу подожду.
Лешик развернулся, быстро пошел к машине. Таня смотрела ему вслед, не скрывая досады. Потом вздохнула грустно, встряхнула недавно подстриженными волосами, потрогала голову рукой – непривычно как-то… Хотя парикмахерша давеча ужасно ее расхваливала – мол, совсем другая женщина с новой прической стала! И не узнать! И давно надо было бабушкин узелок на затылке убрать, челку на лоб отпустить… Да вас теперь мама родная не узнает, что вы!
Да уж, мама родная не узнает… Не рассказывать же этой парикмахерше, что никакой мамы она и не помнит, что росла сама по себе, как трава в огороде. Что никто ее никогда не любил…
А может, и сейчас никто не любит. Зря она понадеялась на быстрое счастье. Вон, Лешик даже в одну постель с ней не ложится, а сама она не умеет к нему подластиться – не научилась этому нехитрому делу… Опыта нет. Откуда ему было взяться-то?
* * *…А однажды Лесе показалось, что в праздно гуляющей толпе она ясно увидела идущего далеко впереди Сашу – и не столько увидела, сколько почувствовала вдруг его близкое присутствие, бросилась догонять, расталкивая прохожих, но тут же и потеряла его из виду, бежала еще долго, так просто, в отчаянное свое никуда, пока не упала, обессилев, на скамейку около маленького кафе. Отдышавшись, посмотрела вдруг на себя со стороны, как будто кто-то невидимый резко и сильно встряхнул ее за хрупкие плечи: смотри, это же ты сидишь, бледная и дрожащая, со спутанными мокрыми волосами, с глазами-дырками, жадно заглядывающими в лица прохожих! Смотри, благополучная и счастливая Леся Ростовцева, что с тобою сделалось – ты стала похожа на жалкую женщину, которая упорно ищет своего хозяина и повелителя и от которой уже ничего, совсем ничего прежнего не осталось – ни легкого веселого обаяния, ни кокетливой и капризной лености, ни приятного легкомыслия – ничего…
Из открытой двери кафе плотной волной выплеснулся на улицу запах жарящихся люля-кебабов и обволок ее всю, заставив желудок резко сжаться в судорожном спазме. Следующая волна запаха подкатила уже к самому горлу, и затошнило так сильно, что закружилась голова, и пробило холодным потом, и задрожало мелко все тело. «Боже, что это со мной?» – испуганно подумала Леся, без сил откидываясь на спинку скамейки. И тут же догадалась – что… Именно то самое, что происходило с ней обычно в самые ранние сроки беременности – необъяснимое природой свойство организма бурно реагировать на запах жареного мяса. «Вот только этого мне не хватало!» – запаниковала она, с трудом сдерживая судорожные спазмы и быстро проводя в уме нехитрые женские вычисления. Но тут же и успокоила себя – нет, быть этого не может. Это организм так на стресс реагирует. А как все это еще назвать? Только стрессом и можно назвать… Причем очень злым стрессом… Который она сама для себя организовала, выходит. После такого стресса и умереть можно, не только бедный организм из строя вывести…
Вдруг ужасно стало жалко себя, такую потерянную и несчастную. И сильно захотелось домой, в свой северный город, в свою обустроенную уютную квартиру, в удобную ванную, в красивую бело-голубую спальню, в свою обыденную и, как ей казалось, надоевшую до чертиков жизнь с заботливым Лешиком рядом, с уютными посиделками на кухне в обществе подруги Таньки… Конечно же, не подруги, но она так к ней привыкла! Да и неважно это сейчас, подруга ей Танька или не подруга… Пусть приходит, пусть сидит у них каждый вечер, кому она мешает, по большому счету?
Домой, домой! У нее есть свой дом! И в самом деле, чего она здесь так долго и одержимо ищет, в этом мокром чужом городе, что это случилось с ней такое страшное, диктующее свои жестокие правила? Немедленно надо лететь домой…
И следом прилетевшая мысль ожгла запоздало – она ведь даже Лизу первого сентября в школу не проводила! Да как же так получилось, господи? Как же она могла? Как же стыдно это осознавать вдруг, нестерпимо стыдно… Что произошло с ней такое ужасное, темное, злое? И почему только сейчас она это увидела и осознала?
Леся резко поднялась со скамьи, тряхнула сильно головой, прогоняя остатки тошнотворной судороги, быстро пошла к автобусной остановке. Через час, собрав вещи и бросив по Сашиному примеру ключи от квартиры в почтовый ящик, она уже ловила такси, чтобы ехать в аэропорт, поскорее из этого жуткого и красивого города-искусителя, подальше от порочного черноглазого Саши и от необъяснимого сумасшествия…
Уже сидя в такси, она вспомнила вдруг, что давно не ставила на зарядку мобильник, и махнула рукой, подумав: «Попрошу у кого-нибудь телефон, позвоню Лешику из аэропорта, пусть встретит! Вот билет куплю – и позвоню…»
Свободные места оказались только на ранний утренний рейс. Возвращаться к Люде не хотелось, да и не было в этом уже никакого смысла. Просидела ночь в кресле зала ожидания, зато телефон удалось зарядить. Но он выдавал ей одни длинные пугающие гудки, и трубку домашнего телефона никто не взял даже ночью. Потом оказалось, что мобильник Лешика вообще заблокирован, и это тоже было очень странно… «Наверное, на дачу к матери уехали! – успокаивала себя Леся, глядя в темноту иллюминатора. – У них на даче плохо со связью… Но это и хорошо! Они с Лизой приедут с дачи, а я дома их встречу, как будто никуда и не пропадала…»
Она крепко уснула, свернувшись в самолетном кресле калачиком и уютно поджав под себя замерзшие ноги, и проснулась от голоса бортпроводницы, жизнерадостно призывающей всех пассажиров дружно пристегнуть привязные ремни: «Наш самолет идет на посадку…»
* * *Открыв ключом дверь, Леся на цыпочках вошла в прихожую, прислушалась. Квартирная тишина была неуютно-пугающей, в сером утреннем свете привычные ранее вещи казались чужими и незнакомыми. Вроде все то же, и что-то не то…
На кухне, прислоненный к стоящей на столе сахарнице, бросился в глаза исписанный мелким аккуратным Лешиным почерком листочек. Леся растерянно взяла его в руки, начала читать. Квадратные буковки прыгали у нее перед глазами, никак не желая складываться в слова. Чего это такое он пишет? Живи как хочешь… Так продолжаться не может… А, вот про Лизу что-то. Ага… Лизу не отдаст… Только к концу письма до нее дошло горькое осознание того, что ее замечательный муж ушел и забрал с собой дочь и что такое событие каким-то странным образом смогло произойти в ее жизни. Не укладывалось в голове, никак не укладывалось! Как так, почему? Это же Лешик, который всегда любил ее беззаветно! Да как он мог…
А может, она не поняла что-то? Надо еще раз внимательно перечитать! Что он тут пишет такое? Да, вот отсюда… Самый конец письма…
«…Устраивай спокойно свою новую судьбу, по своему собственному сценарию – ты ведь именно за этим и уехала в Сочи, правда? Надеюсь, у тебя все получится. И мне тоже позволь устроить свою судьбу так, как я счел это нужным…» – дочитала она последнюю фразу и опустилась без сил на диванчик.
«Бред какой-то… – пришла в голову первая мысль. – Как это – устраивать судьбу? Куда он ушел? К матери вместе с Лизой уехал? Бросил ее – навеки и навсегда? И что значит, Лизу с собой заберу? Да как он посмел вообще, как на такое решился?»
Когда первая волна возмущения схлынула, она села за стол, подперла щеку рукой, задумалась. Надо было как-то принять все это в себя, осмыслить, но не получалось, хоть убей. Просто потому, что ничего подобного в ее жизни не могло случиться. Не могло, и все тут! Это у других мужья уходят, пусть уходят, сколько им будет угодно, а у нее – нет! С ней-то такого не должно было произойти! Еще чего не хватало…
Метнулась в прихожую, нашла в сумке телефон, снова набрала номер мужа. И опять одно и то же – абонент не может вам ответить в данный момент…
Да что значит не может? Прячется он от нее, что ли?
Тут же быстро набрала Танькин номер и, услышав ее заспанный голос, затараторила в трубку:
– Танька, ты спишь еще? Я разбудила тебя? Мне просто спросить надо, может, ты в курсе… Тут Лешик записку какую-то странную оставил, будто он ушел! Представляешь, каков? Это мой добрый покладистый муж выдал вдруг! Сижу, читаю – ничего понять не могу! Может, ты в курсе, что происходит? Меня же не было пять дней! Ты ж наверняка с ним общалась все это время!
– Да, я знаю… – прохрипела спросонья в трубку Танька. – Я сейчас приеду к тебе, ладно? Хорошо, что ты уже дома… Мне есть тебе что сказать, Леся. Я быстро, только умоюсь! Я все тебе объясню…
– А что, по телефону нельзя?
– Нет, нельзя. Это будет долгий разговор.
– Давай, жду…
Леся положила трубку, удивляясь только что услышанной интонации Танькиного голоса. Слишком странной показалась интонация, будто и не Танька это была вовсе, а какая-то другая женщина. И эта фраза ее про долгий разговор слишком многозначительная… Несвойственна была Таньке многозначительность, ой как несвойственна! Танька, она ж одноклеточная, как инфузория-туфелька… Чего это с ней вдруг случилось?
Она растерянно прошлась по квартире, открывая полупустые шкафы, глядела на сиротливо прижавшиеся друг к другу голые плечики и возмущенно проводила ладонями по пустым полкам, где раньше всегда лежали Лешины и Лизины вещи. Надо же, сбежали… Сбежали, пока ее не было! Господи, что ж это происходит с ней такое? Как в дурном сне…
Дверной звонок вывел ее из состояния тихого удивленного отчаяния, заставив сильно вздрогнуть. Вошедшая в прихожую Танька окинула ее странным, абсолютно незнакомым взглядом, не раздеваясь, прошла на кухню и уселась деловито на свое обычное и любимое место – в самый угол, под свисающие со стены пушистые фиолетовые листья какого-то экзотического растения, название которого Леся так и не смогла запомнить.
– Ты что, подстриглась? – удивленно спросила Леся, садясь напротив. – Тебе идет… Я давно говорила, что тебе надо подстричься. Совсем другая стала, хорошо выглядишь…
– А ты, наоборот, очень плохо выглядишь! – снова окинула она взглядом Лесю. – Не спала совсем, что ли? Любовник спать не давал? Опять в Сочи погоды не было, да?
– Почему не спала? Спала… – автоматически ответила Леся, моргнув растерянно. – При чем тут любовник… Да что ты вообще можешь знать, чтобы такие вопросы задавать глупые…
– Да, и правда. Глупые вопросы-то, – усмехнулась Танька, по-прежнему глядя на нее в упор. – Да и не для этого я к тебе пришла. Нам поговорить надо с тобой, очень серьезно поговорить.
– Так говори, я слушаю.
– В общем, так, подруга! – начала многозначительно Танька, отводя глаза в сторону. – Ты только не удивляйся сильно и постарайся все понять правильно, ладно?
– Да уж постараюсь! Говори…
– А я и говорю! В общем, так… Леша, как ты сама уже поняла, от тебя ушел. И живут они с Лизой теперь у меня и всегда будут жить у меня! Поняла?
– Нет, не поняла… То есть… Это он к тебе, что ли, ушел? К тебе?!
– Да, ко мне!
– К тебе… Да этого просто не может быть, ты врешь…
– А зачем мне тебе врать, какой смысл? Или ты считаешь, что уж совсем такая… Что в мою сторону и посмотреть нельзя? Только в твою сторону можно смотреть, да?
– Но, Таньк… Но как же ты могла… Ты ж вроде как подруга моя, ты что…
– Ага! Вспомнила баба, як дивкой була! Да когда ты меня за подругу-то держала, вспомни? Я ж всегда шла вторым сортом после тебя. Я перед тобой ни в чем не виновата, Лесь! Потому что ты сама мне Лешу отдала, своими руками! А я взяла, с большим счастьем взяла… Чего смотришь так? Или считаешь, что только одну тебя любить можно?
– И… Давно это у вас? То есть… Давно вы встречаетесь? – тихо спросила Леся, удивленно разглядывая Таньку. – Прости, но мне как-то не верится…
– Да нет, какое там давно! Мне бы и в голову не пришло отношения какие-то у тебя за спиной заводить, что ты! Я женщина порядочная, на такие подлости не способная. Просто ситуация ваша семейная так сложилась – он бы все равно ушел! Кризис у него наступил, понимаешь? Он сам так сказал про кризис, не я придумала!
– Да уж, кризис… – тихо повторила за Танькой Леся. – Верхи не могут, низы не хотят…
– Чего? Какие верхи?
– Да это я так…
– А чего так-то? Объясни! Почему ты меня все время за дурочку держишь?
– Так говорили большевики, когда в стране революция назревала. Верхи не могут, низы не хотят. Из школьного курса истории помню.
– Во-во, все правильно! Так все и есть! Ты уже не могла Лешу рядом с собой терпеть, а он не захотел так жить больше… Все правильно говоришь, все правильно!
– Ну что ж… Можешь и так интерпретировать, это твой выбор.
– Умничаешь опять, да? А толку от того, что ты такая умная, а? Умная, а в жизни ничего не понимаешь! Сама свою жизнь испоганила, никто не виноват! Только себя одну любишь, больше никого любить не можешь! И мужа доконала своей нелюбовью, вот он и сбежал! А мужики ее за версту чуют, нелюбовь-то, и спасаются как могут… И не к какой-то конкретной бабе бегут, как им иногда кажется, а от нелюбви бегут! И тут уж не зевай, двери свои открывай пошире! Вот я и открыла! А почему нет? Не я, так другая, только и всего…
– А как же Лиза? Лиза-то тебе зачем? Лизу я не отдам, и не думай даже!
– А тебе зачем? Да это и не обсуждается, в общем… Лиза будет жить с нами, Лешик ее все равно не отдаст, ни при каких раскладах. Да она тебе и не сильно нужна, Лесь! Что я, не вижу, что ли? Не первый год у вас тут диваны протираю! Какая из тебя мать? Да никакая! Так, матерешка… А я для Лизы жизнь свою положу, если надо будет. Она мне родная, Лиза-то. Родней некуда.
– Бред… Бред какой-то… – сжимаясь от услышанного, растерянно бормотала Леся. – Лиза моя дочь, моя! Ты права не имеешь…
– Имею, Лесь. Еще как имею. Тебе придется это понять.
– Интересно… А мне-то как теперь жить, а? Мама Коленьку отняла, ты – Лешика, Лешик – Лизу… Мне-то как жить теперь, Тань? Все у меня отняли…
– Да ни у кого ничего нельзя отнять, если человек сам этого не отдает! – снова загорячилась Танька. – А ты так себя ведешь, что отдаешь будто, сама в руки протягиваешь! Значит, и не нужен был тебе тогда Коленька, если на своем не настояла! Я ж помню, как это было, меня не обманешь… Да и вообще, чего я тебе объясняю? Говорю же – ты в принципе никого любить не умеешь!
– А ты, значит, умеешь?
