Темное время души

Она коротко нажала на кнопку звонка и, неловко улыбаясь, отступила на шаг назад, давая обозреть себя в дверной глазок.

Открыла ей Люда, улыбнулась приветливо и тут же, развернувшись, умчалась на кухню, крикнув ей громко оттуда:

– Лесь, проходи! Извини, у меня тут картошка горит! Проходи сюда, на кухню!

– Да, Люд, иду… Я сейчас, Люд…

Леся скинула в прихожей босоножки, виновато улыбаясь, на цыпочках прошла в глубь квартиры, заглядывая во все двери, долго стояла на балконе, с ужасом глядя на голый, открывший перед ней свою драную обивку диван.

– Люд, а Саша где? – спросила она растерянно, заходя на кухню. – Я по всей квартире прошла, его нигде нет…

– А он ушел, Лесь.

– Как это – ушел? – опешила Леся. – Куда? Ему же нельзя уходить, его ж бандиты поймать могут!

– Не знаю, Лесь… Я и сама удивилась. Ты когда позвонила утром, я на работе была. Ты сказала, что приедешь, и я тут же перезвонила ему, попросила, чтобы дверь тебе открыл…

– Ну?! Чего ты молчишь? Куда он делся, Люд?

– Да говорю же тебе – не знаю! Я пораньше решила домой прийти, с работы отпросилась… Вошла в квартиру, а его нет. Только записка на кухонном столе лежит…

– Покажи! Покажи мне эту записку!

– Да вон, на подоконнике…

Леся взяла в руки мятый клочок старой квитанции, на обороте которой было начеркано быстрым размашистым почерком: «Дима, Люда, я ухожу, спасибо вам за все! В долгу не останусь! Ключи брошу в почтовый ящик».

Леся повертела в руках записку, спросила упавшим голосом:

– И это все?

– Да, все… А что еще может быть? Он ясно все написал…

– Да как же, Люд… Как же ясно, если ничего не ясно… – сглотнув горькую слюну, растерянно проговорила Леся. – Ты же сама знаешь, что ему идти некуда…

– Ну, это уже его проблемы, Лесь! Если захочет, найдет где спрятаться! А может, он уже передумал прятаться… В конце концов, не будет же он всю жизнь взаперти сидеть!

– Да его же убьют, Люда! Как ты этого не можешь понять! Ты же сама себе потом этого не простишь, ты что?

Люда повернулась от плиты, глянула на нее удивленно. Помолчала, потом проговорила тихо:

– А я его разве гнала, Лесь? Вовсе не гнала. И я ему не нянька, если уж на то пошло. Он сам так решил. Если ушел, значит, так надо. Его проблемы. Что ты от меня хочешь еще, не пойму?

– Прости, Люд… Прости… Конечно, я веду себя как ненормальная. Примчалась, хотя меня никто и не звал… Еще и допрос с пристрастием тебе устраиваю. Но я и правда будто с ума сошла, Люд… Меня даже потряхивает нервной дрожью, видишь?

Леся протянула вперед ладони, которые и впрямь тряслись, как у старухи, и Люда вздохнула, глянув на нее с жалостью. Потом спросила тихо:

– Ну чем я тебе могу помочь, Лесечка, чем? Хочешь, валерьянки накапаю? Как же тебя так влюбиться-то угораздило, миленькая моя?

– Да сама не знаю, как вышло… А только я себя потеряла, вконец потеряла. И никакая валерьянка мне уже не поможет. Смешно даже – валерьянка…

– Но ведь надо с собой что-то делать, Лесь? Надо ведь в себя приходить как-то?

– Как, Люд? Как?! Если б я знала…

– Я думаю, тебе надо вернуться домой и найти хорошего врача. Такого, который поможет.

– Тогда уж лучше сразу в психушку залечь… Это ты мне советуешь?

– Если надо, то и в психушку! Но я думаю, до нее дело не дойдет, достаточно будет клиники неврозов. Ты сама-то хоть чувствуешь, до какого ужасного состояния себя довела?

– Еще как чувствую, Люд, еще как… Просто не то слово… Да, я уеду, Люд, я завтра же уеду… Но сначала мне нужно Сашу найти…

– Ну вот, опять все сначала! Где ты его найдешь, где? Да и не нужно тебе его искать, ты себе только хуже сделаешь! Ну представь, если даже найдешь… Думаешь, он обрадуется, что ли? Если уж отсюда сбежал, когда узнал, что ты скоро примчишься…

– Да пусть… Пусть не обрадуется. Это ведь мне нужно, Люд, понимаешь? Только взглянуть на него, и все…

– Не занимайся самообманом, дурочка! Придумала себе присказку – только взглянуть, только взглянуть… И повторяешь ее без конца, как маньячка… Что изменится от того, что ты его увидишь?

– Да, конечно… Все так… И все же, куда он ушел, как ты думаешь?

– Да не знаю я, Лесь! И знать не хочу! Я ведь сказала тебе уже!

– А может, он домой уехал, в Баку? Давай матери его позвоним!

– Нет, вряд ли он домой сунется. Да успокойся ты, сядь, на тебе лица нет! И попытайся рассуждать здраво! Вернись в ту минуту, когда все это сумасшествие с тобой началось, попытайся все раскрутить назад… И сама себя спроси – ту Лесю спроси, как так все получилось? Разве в таких мужиков можно позволить себе влюбляться?

– В каких? – горестным эхом откликнулась Леся, без сил опускаясь на стул. – В каких таких, Люд?!

– Да он вообще не может никого любить! Ты что, сама не увидела? Он и слов-то таких не знает! Природа его способностью к этому чувству обделила начисто! Наказала, видно, за что-то. Таких не любят, Лесь. От таких бабы умные шарахаются и бегут сломя голову…

– Значит, я баба глупая, раз меня к нему так притянуло! Ничего с собой сделать не могу! Люблю…

– Да брось! – села напротив Люда, внимательно глядя в ее круглые растерянные глаза. – Проблем у тебя других нету, что ли? Придумала сама себе трагедию! С жиру бесишься! Любовь, Лесечка, это другое, и ты не путай божий дар с яичницей!

– А что это, по-твоему? – зло сузив глаза и готовясь вот-вот расплакаться, отчаянно прошептала Леся.

– Не знаю… Мне не объяснить, наверное… – медленно протянула Люда, пожав плечами. – Только знаешь, я бы ни на какую любовь на свете, даже самую роковую, страстную и распрекрасную, не променяла бы дочкин праздник… У тебя ведь дочка в первый класс пойдет, ты говорила? Не должно быть так, понимаешь? Ты же человек, ты же женщина, ты мать… Как так получилось, что порочный мужик, карточный игрок тебе весь белый свет застил? Какая ж это любовь, Леся? Тут, прости, уже шизофренией пахнет, а не любовью!

– Да все ты правильно говоришь, Люд! Только мне-то что теперь делать? – растерянно спросила Леся, дрожащими руками вытирая мокрые от слез щеки. – Совсем я себя потеряла, окончательно потеряла… Ни есть, ни спать, ни жить не могу! Куда ни посмотрю – всюду его вижу, как заговоренная! Опутал меня как паутиной, ничего во мне своего не осталось! А ведь меня предупреждали… Говорили, куда меня может привести мой эгоизм… Про темное время души предупреждали…

– Хм… Это ты правильно сейчас определила – темное время души… Но ведь тут слово «время» – определяющее! Значит, после темного времени светлое наступить должно? Если сама постараешься, конечно… Вот ты и постарайся, выбирайся как-нибудь из темного времени… А сейчас ты сама себя в него еще глубже заталкиваешь! Можешь и не выбраться, вот что страшно на самом деле…

Люда говорила тихо, будто сама с собой, Леся ее не слушала. Вернее, слушала, но не слышала. Слезы копились где-то внутри и вскоре прорвались наружу, и она заплакала навзрыд, горько и безудержно, икая и захлебываясь на вдохе. Люда осторожно села рядом, обняла за плечи, прижала к себе ее голову. Тихо покачивая, гладила по волосам, приговаривая вполголоса:

– Ну, хватит, что ты! Все проходит, и это пройдет… Пройдет, куда оно денется! Завтра у меня выходной, с утра на море пойдем, пива с собой возьмем! Помнишь, как мы у моря сидели, ведь хорошо было, правда? Приехала, и хорошо, и поживи еще, сколько хочешь, раз тебе так нужно! Ты прости меня, если грубое что сказала! Мне просто за тебя обидно стало… Зачем так себя унижать? Нельзя так, Лесечка, нельзя, что ты…

Неожиданно для себя она тоже вдруг расплакалась, уткнувшись носом в пушистые Лесины волосы. Пришедший с работы Димка так и застал их, обнимающихся и ревущих в голос, постоял в дверях, усмехаясь, уперев руки в бока и покачивая головой понимающе. Заглянув в сковородку со сгоревшей до черноты картошкой, налил себе большую кружку молока и, отломив полбатона и на ходу вонзаясь в него крепкими зубами, ушел в гостиную к телевизору. «Глупые, глупые бабы… – подумалось ему весело. – Вечно напридумывают себе всяких проблем с любовью-морковью этой! Лучше бы футболом увлеклись, честное слово! Там этих нервных переживаний – пруд пруди…»

– Ты знаешь, Люд, я мужа почти ненавидеть стала! – сквозь слезы тихо жаловалась Леся. – Раньше все как-то ровно было, жили и жили, меня все устраивало… Он у меня хороший такой, добрый, правильный, понимающий… А приехала из Сочи домой – и не могу! И с сыном нормально не пообщалась, как будто чужой он мне… Дочка заболела, а я все равно в аэропорт помчалась… Наверное, мне тоже природой любить не дано, как ты говоришь! А тут еще Саша… За что мне такое наказание, а?

– Да за то и есть, Лесь, что любить не умеешь! И не учишься!

– Да как, как научиться-то?! Разве можно научиться любить, если тебе не дано?

– Не знаю… Можно, наверное. Кто очень хочет, тот всему может научиться. Только надо в себя уметь заглядывать, ошибки свои видеть и осознавать. По крайней мере, я так думаю. Но я ж не психолог…

– А знаешь, Люд… Один мой знакомый как-то сказал, что я еще не повзрослела, так и живу в скорлупке эгоистичного ребенка… Может, потому я с ума схожу, а?

– Может быть, может быть… Да, есть в тебе что-то детское. Капризное такое, да… И упертое. Но то уже хорошо, что ты осознаешь себя помаленьку. Первые шажки делаешь.

– Ты думаешь, Люд?

– Ну да… Я думаю, все у тебя будет хорошо, обязательно выберешься из своего темного времени. Приедешь домой, начнешь жить сначала… Вернее, пытаться жить…

– Да, я буду, буду пытаться, только сначала Сашу найду! Один раз увижу – и все! Ты помоги мне, Люд… Позвони его матери, вдруг она знает, где он?

Люда вздохнула тяжко, опустила в безнадеге плечи. Потом молча встала, вышла из кухни. Замерев от напряжения, Леся вслушивалась в ее веселый доброжелательный голос, пытаясь что-то понять из доносящихся до нее обрывочных фраз телефонного разговора. Наконец Люда пришла на кухню, с сожалением развела руками.

– Нет, Лесь, она ничего не знает…

– Значит, он здесь, не уехал… Где ж мне теперь искать-то его? – в отчаянии спросила Леся. – А может, ему и идти-то некуда? Может, он на улице где-то ходит? Я пойду, посмотрю… Поищу его…

– Ты что, совсем рехнулась? Куда ты пойдешь одна на ночь глядя? И не думай даже! И мы с Димкой не можем из дома выйти, нам сейчас свекровь Дашеньку привезет, она у нее сегодня целый день гостила… Пойдем-ка лучше покурим с тобой! Потом поужинаем, потом спатки ляжем… Тебе где постелить, на балконе?

* * *

– Тетя Таня, а у нас мама опять уехала… – грустно проговорила из-за спины Лешика Лиза, как только Таня ступила в прихожую.

– Как это – уехала? Куда? Леш, это правда? – удивленно уставилась на Лешика Таня, передавая ему в руки тяжелый пакет с продуктами. – Я тут Лизе сок купила и фрукты… И еще там колбаса и сыр, сам разберешься… Леш, а куда она уехала-то? Чего ты молчишь?

– Да ты проходи, Тань, проходи… Чего мы в прихожей разговаривать будем? Пойдем на кухню, я ужин готовлю. Ну, не стой столбом как неродная…

– Да, Леш… Я сейчас…

– Тетя Таня, а можно спросить? – снова подала голосок Лиза, когда Лешик ушел на кухню.

– Конечно, можно, Лизочка… Спрашивай…

– А ты не рассердишься?

– Да когда ж я на тебя сердилась, что ты!

– Тогда пойдем в мою комнату, а то папа услышит, о чем я хочу спросить…

– Пойдем!

В детской они присели на пушистый ковер, и Лиза долго молчала, прежде чем задать свой вопрос. В итоге прошептала с едва заметной слезой в голосе:

– Тетя Таня, а как же в школу-то первого сентября? Ведь мама уехала… А вдруг она к первому сентября не вернется?

– Да вернется, Лизочка… Я думаю, обязательно вернется…

– А если нет? Меня что, один папа провожать будет? Все придут с мамами и папами, а я только с папой? Может, ты с нами пойдешь, а? Ты ведь обещала!

Голос Лизы все больше звенел нотками отчаяния, маленькая ладонь девочки подрагивала в Таниной руке, была холодной и влажной на ощупь.

– Ну конечно, котенок, я пойду с тобой! Что ты! – ласково погладила она девочку по голове, потом посадила ее на колени, прижала с силой к себе и начала покачивать из стороны в сторону. – Какая ты боязливая у меня, господи… Не надо ничего бояться! Не волнуйся, котенок, у нас все будет хорошо! И портфель соберем, и костюмчик нагладим, и банты повяжем… Ты какие себе выбрала, розовые или бордовые? А может, белые банты повяжем?

– Ага, лучше белые… Мама говорит, что розовые банты – это пошлость.

– Да? – с сомнением проговорила Таня, пытаясь не выдать голосом своего возмущения. – А я с твоей мамой не согласна, к примеру… Ты же девочка, ты должна любить розовые банты! Но если хочешь, то давай белые повяжем, конечно же…

– Ну да, ведь гольфы у меня тоже белые! Помнишь, мы всякие гольфы купили? И белые, и розовые, и бордовые?

– Помню! Вот и замечательно! Тебе все это очень, очень идет! А белые так вообще с бомбошками… Таких ни у кого точно нет… А сегодня я еще в магазин заходила и купила тебе пенал!

– Так у меня ведь уже есть пенал! – радостно распахнула глаза Лиза.

– Ну и что? Лишний пенал никогда в хозяйстве не помешает! Да ты только глянь, какая красота! Сейчас я тебе его принесу, он у меня в сумке в прихожей…

Таня поднялась на ноги, почти бегом метнулась в прихожую и вернулась с новым пеналом, торжественно протянула его Лизе:

– Вот…

Вместе они освободили новый пенал от целлофановой обертки, вместе поохали над неописуемой красотой расписной крышечки, изучили все нутро, рассуждая, в каком отделе хранить карандаши, в каком ручки, в каком ластики и всякую мелочовку. Лешик, наблюдающий за их суетой из дверей, только покачивал головой из стороны в сторону да улыбался умильно, держа на весу руки, обсыпанные мукой. Но было в этой улыбке еще что-то, кроме умиления. Будто доля трагизма была, неприятия этой счастливой картинки, несоответствия, неуместности… Ничего так и не сказав, вернулся на кухню, мотнув Тане головой незаметно – иди, мол, за мной…

– Ну, Тань, ты прямо волшебница! – проговорил он тихо, когда Татьяна зашла на кухню и опустилась устало на кухонный диванчик. – За три минуты ее растормошила! А я никак не мог… Весь вечер она на меня куксилась. Да еще и температурит немного…

– Да ты сам виноват, Леш… У тебя же такой вид, будто горе какое случилось! А дети же все чувствуют, их не обманешь! Правда, смотреть на тебя жалко, ну честное слово! Что у вас случилось-то? Куда она опять умчалась, матерешка ваша непутевая? Хоть она и подруга мне, а по-другому сказать просто язык не поворачивается! Матерешка, она и есть матерешка! И не сердись на меня за правду, Леш! Я же такая, что думаю, то и говорю! Да как она могла ребенка оставить, если температура? Да я бы на твоем месте… Не сердись, Леш, но… Просто слов правильных не нахожу…

– Я не сержусь, Тань.

– Ой, правда?

– Правда.

– Ой, как хорошо… Обычно ты всегда ее защищаешь и всегда сердишься, если про твою Лесечку кто вдруг что-то плохое скажет. А я…

– Ты ужинать будешь, Тань? – перебил ее на полуслове Лешик, слегка поморщившись. – Я вот тут пельмени леплю, скоро закончу… Лиза попросила пельменей, пришлось подсуетиться, что ж.

– Давай я тебе помогу. Вдвоем быстрее получится.

Таня по-хозяйски повязала фартук, уселась за стол, приговаривая тихо:

– Сейчас мы вдвоем-то… Вмиг пельменей налепим…

– Да, ты права, – улыбнулся ей Лешик, напряженно думая о чем-то своем. И так же тихо повторил за ней: – Вдвоем, оно конечно… Вдвоем всегда быстрее. И легче. И веселее. И лучше… Очень хорошо, когда вдвоем… Замечательно просто!

– Это ты о чем сейчас, Леш? – осторожно подняла на него глаза Татьяна, ловко орудуя пальцами по краю слепленного пельменя. И тут же добавила испуганно: – Нет, ты не думай, я просто так спросила… Мне показалось, что ты… Как-то очень грустно это сказал… И что думаешь сейчас о чем-то таком… Таком… И будто сказать мне что-то хочешь…

– Да. Грустно получилось, наверное, – вздохнув, бросил короткий нерешительный взгляд в ее сторону Лешик. – И да, ты права. Мне надо поговорить с тобой, Тань.

– Давай, говори… Я слушаю… – едва слышно пролепетала Татьяна, не замечая, что пальцы ее продолжают бегать по краю давно слепленного пельменя.

– Даже не знаю, как начать… Помнишь, как ты мне тогда, в кафе, сказала? Ну, что твои двери для нас с Лизой всегда открыты…

– Помню. Леш. Конечно, помню. Я и сейчас могу это повторить, хоть сто раз подряд.

– Значит, не передумала еще?

– Нет, Леш. Чего это я буду передумывать? Такими словами, знаешь ли, просто так не бросаются… Мне трудно было это тебе сказать, да… Боялась, что ты смеяться надо мной будешь. И даже презирать за такое. Получается, что я… Что я хочу…

– Тань, ты только пойми меня правильно, ради бога! Я сейчас на пределе, я должен что-то решить… Потому что так больше жить не могу. Ну, ты ж сама все видела… Это я про Лесю сейчас… Видела, какая она приехала… Не любит она меня, совсем не любит, пусть я хоть наизнанку вывернусь! Едва терпит, понимаешь? Да ладно, меня… Она и Лизу не любит, и Колю… Они-то в чем виноваты, Тань? Им же мать нужна, понимаешь?

– Понимаю, Леш… Еще как понимаю. А ты? Ты ее любишь?

– А что я? Я устал просто. Я живой человек, мне нормально жить хочется! И счастливым быть тоже хочется! Самому быть счастливым, а не другому комфорт создавать героически… А с Лесей я даже и поговорить об этом не могу. Ускользает она тут же, уходит от меня в свои какие-то переживания, как будто я чужой совсем… Наверное, это ужасно неправильно, что я именно тебе все это говорю, не по-мужски… Ну и пусть будет неправильно! Пусть не по-мужски! Зато честно! Кому я могу еще это сказать? Только тебе и могу… Потому что ты меня понимаешь… И да, это и впрямь не по-мужски, наверное, но я сейчас в таком состоянии нахожусь… Как говорится, быть бы живу…

– Леш, ну что ты оправдываешься, ей-богу! Перестань! Ты ни в чем, ни в чем не виноват! И вообще – она не маленькая, проживет и без тебя хорошо… Все живут, и она прекрасно проживет! Подумаешь – мужа с детьми рядом не будет! Ей ведь не дети да муж рядом нужны, ей просто картинка красивая нужна, чтобы все кругом завидовали! Ты этого не понимаешь, может, но я-то все давно вижу! Ну, не будет у нее красивой картинки, и что? От этого еще никто не умирал… А я, Леш… Да я все сделаю для тебя, для Лизочки, я жить ради вас буду! И Коленьку тоже к себе заберем… Ты только доверься мне, Леш… Я все, все для тебя сделаю, да я наизнанку вывернусь, что ты…

– Не надо наизнанку, Тань. Не надо. Я понял, что ты не против… То есть быть с нами не против… Значит, решено? Начнем вместе новую жизнь?

– Начнем… – задумчивым счастливым эхом повторила за ним Танька.

Они замолчали неловко и напряженно, старательно лепили пельмени, складывали их аккуратненько на большое блюдо – один к одному, один к одному…

– Знаешь, Тань… Если послушать нас со стороны – просто бред двух сумасшедших… – не выдержал первым Лешик. – Мы ведь даже и близки с тобой никогда не были, а собираемся вот так сразу и вдруг жизнь совместную начать… Странно, правда? Такие мы с тобой получаемся – честный муж и честная подруга…

– Она с нами нечестная, а мы честными должны быть, что ли? – запальчиво возразила Татьяна. – И что значит – близки не были? Не были, так будем, и вся недолга… Или я тебе как женщина совсем не подхожу? Так ты скажи, я постараюсь, чтобы все было, как тебе нравится… И вообще, это ведь не главное, что мы близки не были, как ты говоришь… Главное, что мы понимаем друг друга, что мы детям счастья хотим… А в моей деревне знаешь как говорили? Стерпится – слюбится! Вот как! И те семьи, которые умели терпеть да детей любить, лучше всех и жили… Да и обидно даже семью только к постели сводить, неправильно это…

– Не знаю, Тань, что тебе и сказать… Может, ты и права в этой своей деревенской правде.

– Конечно, права! Потому что семья получается, когда детей любят! И не важно, что они по крови не родные… Вот даже Лизочке Леся твоя – вроде как мать родная, плоть от плоти, кровь от крови, а получается, что мое сердце к ее ребенку гораздо ближе стучит…

– Да, Тань. Ты права, конечно. Во всем права.

– Конечно, права… Да и неужели я тебе совсем уж противна, Леш? Ведь нет?

– Ну да… То есть нет… Просто я об этом не думал никогда. Если честно, не представлял себе даже. Понимаешь, для меня это своего рода чистоплотность, что ли… Подруга жены – это святое, и класть на нее глаз не моги…

– Леш, да какая разница – подруга, не подруга… Ты ведь сам по себе очень порядочный и верный, правда? Ты ж ни разу Леське не изменял, я уверена! Ведь не изменял, правда?

– Ой, Тань… – с грустной усмешкой тихо проговорил Лешик. – Есть вопросы, на которые тебе ни один мужик правды не скажет, хоть сто раз он будет порядочным.

– Ну и ладно, и не надо мне правды, бог с ней… Я ж не к тому… Я просто хотела сказать, кто нас торопит-то? В постель залезть – дело нехитрое, самое простое, как ни крути. Главное, что мы с тобой думаем одинаково! Так что не сомневайся во мне, Леш. Я вот в тебе ни капли не сомневаюсь… О таком муже, как ты, только мечтать можно!

– Правда?

– Правда, Леш. Честно-честно, как Лиза говорит. Я могу хоть сегодня к вам сюда переехать!

– Сюда? – осторожно спросил Лешик и замолчал многозначительно.

Татьяна моргнула, нахмурила лоб, будто пыталась мысленно продраться через эту многозначительность, потом всплеснула ладонями по-бабьи, проговорила весело:

– Вот же я глупая, не сообразила! Леська-то ведь сюда вернется, возмущаться начнет, обратно все требовать! Зачем нам такие скандалы, правда? Нет, они нам вовсе не нужны, и Лизочке не нужны… Ее ж отсюда все равно никуда не выгонишь, Леську-то… И потому мы тихо уйдем с тобой, Леш. Ко мне уйдем. У меня квартира хоть и не такая большая, как у тебя, но места всем хватит. В тесноте, да не в обиде, правда? А она пусть здесь остается, что ж… Пусть и этому рада будет, что ты ей всю квартиру оставил… А потом, со временем, разберемся уже, кому и что. Может, разменяешь эту квартиру-то пополам с ней, а то ей одной жирно будет… Или она в мою квартиру переселится, а мы сюда…

– Да, Тань. Ты права. Разберемся. А пока пусть Леся здесь остается, надо ведь ей где-то жить… – не очень уверенно произнес Лешик, с тоской глянув в окно. – Давай к тебе переедем… Я соберусь на днях, и переедем…

– Да зачем на днях-то?

– А когда, Тань?

– Да прямо сейчас! Чего тянуть? А вдруг Леська сегодня вернется, как мы будем при ней уходить? Нет, лучше ее перед фактом поставить! И вообще… Надо ж как-то обустроиться, и Лизе попривыкнуть к новому месту перед школой… Четыре дня всего осталось до первого сентября!

– Хорошо, давай прямо сейчас. Я согласен. Но надо ведь как-то и Лизе сказать об этом… Еще неизвестно, как она ко всему отнесется!

– Я сама скажу, ладно, Леш? У меня, думаю, это все-таки лучше получится. Вот сейчас пойду и скажу…

Татьяна решительно поднялась, стряхнула с рук прилипшую муку и направилась в детскую. Лиза, болтая ножками в новых гольфах, сидела на стульчике перед телевизором, увлеченно смотрела мультик.

– Лиз, ты чего так близко к экрану сидишь? Нельзя так, котенок, глазки быстро устанут…

– Ладно, теть Тань. Я дальше сяду, – покладисто проговорила Лиза, отодвигая стульчик.

– Котенок, давай с тобой поговорим как большие… Давай?

– Теть Тань, погоди, я мультик досмотрю! – махнула рукой капризно в ее сторону Лиза.

– Ой, извини! Давай досмотрим, конечно… Вместе досмотрим…

Татьяна присела рядом на ковер, прикусив губу, долго и грустно смотрела на курносый задорный профиль девочки, на маленькое ушко, затерявшееся в пушистых завитках, на тоненькую вытянутую шейку… «Неужели вот с этого самого момента эта милая девчушка – мой ребенок? Господи, как же это… А Леська? Ой, нет… Получается, я вот так запросто ее материнства лишаю? Пользуюсь ее глупостью? Нехорошо как, совестно и не по-людски… Господь ведь накажет… Может, отступить? Чего ж я такое творю-то?» – вдруг молнией пронеслось у нее в голове. И тут же, вытолкнув эту быструю трусливую мыслишку, пришла следующая, уже более объемная и сердитая: «Нет уж! Не я, так другая все равно рано или поздно на этом месте объявится! Такие места пустыми не бывают. И неизвестно, какой еще матерью Лизе окажется та, другая-то… Нет, нет, никому Лизу не отдам! Еще чего не хватало… Это мой ребенок. Родной. И даже этот привычный ее жест – перекладывание пальчиков, указательный на безымянный, безымянный на указательный – тоже до боли родной, знакомый… И Лешика я никому не отдам! Пусть и не любит он меня… Хотя что такое есть эта любовь? Ерунда на постном масле, выдумки людские! Любит, не любит, плюнет, поцелует… Допустим, не любит, да! Но только когда мы втроем идем по улице, держа с двух сторон Лизу за руки, счастливее нас никого нет на свете! Я это точно знаю. И знаю, как ему именно этого и не хватает, чтоб кто-то непременно держал с другой стороны дочку за руку… Господи, да мы с Лешей еще себе детей заведем! Двоих, троих… Эх, прости, прости, Леська! Прости, рыба моя окаянная! Так уж получилось, что именно я оказалась здесь и к месту, и ко времени. Видимо, и моя очередь на счастье подошла. Потому что я тоже хочу жить… Просто жить… Ты бросила свое счастье под ноги, Леська, а я подобрала, все по-честному!»