Когда опускается ночь

Так вот, мистер Фрэнк был мне верный друг и охотно рекомендовал меня при всяком удобном случае. Мне удалось оказать ему небольшую своевременную услугу, не безвозмездно разумеется: я помог ему получить ссуду под выгодный процент, чем, в сущности, спас его от евреев-ростовщиков. Это произошло, когда мистер Фрэнк еще учился в колледже. Когда он вернулся из колледжа и на некоторое время поселился дома, по всей окрестности распространились сведения, что он влюблен; говорили, что его избранница – гувернантка его младшей сестры и он намерен на ней жениться. Да неужели?! Опять вы за свое, мистер художник! Хотите узнать, как ее звали, верно? Смит – довольны?

Будучи законником, я считаю любые слухи глупостями и ложью. Но в этом случае слухи имели совершенно иную природу. Мистер Фрэнк сообщил мне, что влюблен не на шутку, и поклялся честью (нелепое выражение, к которому постоянно прибегают молодые люди его возраста), что твердо решил жениться на гувернантке Смит – очаровательной, прелестной девушке, по его словам, но я не сентиментален, поэтому я буду называть ее гувернанткой Смит. Так вот, отец мистера Фрэнка, гордый, словно Люцифер, сказал по поводу женитьбы на гувернантке «нет», в то время как мистер Фрэнк желал бы услышать от него «да». Он был человек дела, старый Гатлифф, и избрал сугубо деловой подход. Он отослал гувернантку прочь с отменными рекомендациями и щедрым подарком, а затем начал подыскивать мистеру Фрэнку полезное занятие. Пока он подыскивал, мистер Фрэнк помчался в Лондон вслед за гувернанткой, у которой на всем белом свете не было никого, кроме тетки – сестры ее отца. Тетка отказывается принимать мистера Фрэнка без разрешения старого сквайра. Мистер Фрэнк пишет отцу и сообщает, что женится на девушке, едва только достигнет совершеннолетия, или пустит себе пулю в лоб. Сквайр с женой и дочерью прибывают в столицу, между ними происходят всевозможные сентиментальные сцены, не имеющие ни малейшего отношения к настоящему заявлению, в результате чего старый Гатлифф вынужден взять назад слово «нет» и заменить его словом «да».

Он никогда не пошел бы на это, думается мне, если бы у этой оказии не было одной удачной особенности. Отец гувернантки был из хорошей семьи, почти ровня самому Гатлиффу. Он был военный, продал свой офицерский патент[20], решил торговать вином – разорился – умер; жена idem[21] – и на этом список смертей кончается. В сущности, не осталось никаких родственников, у которых сквайр мог бы навести справки, кроме сестры отца, которая, по словам старого Гатлиффа, проявила себя дамой исключительно благородного воспитания, когда захлопнула дверь перед носом мистера Фрэнка при первом знакомстве. Итак, коротко говоря, все наконец устроилось ко всеобщему удовольствию. Назначили день свадьбы, поместили объявления в газете графства – «брак в высшем обществе» и все такое прочее. Привели и подобающую случаю биографию отца гувернантки, дабы пресечь досужую болтовню, – весьма красочно описали его древний род, подробно перечислили все заслуги в армии, но ни слова, прошу отметить, о последовавшем превращении в торговца вином. Ах нет, об этом ни слова!

Но я-то это знал, поскольку мистер Фрэнк сам сказал мне. Вот в нем-то не было ни капли ложной гордости. Он представил меня своей будущей жене, когда я случайно повстречал его на прогулке, и спросил, не считаю ли я его счастливцем. Охотно признаю: да, считал – и так и сказал ему. Ах! Но очень уж она была в моем вкусе, эта гувернантка. Ростом, насколько я припоминаю, пять футов четыре дюйма. Славная гибкая фигурка – сразу видно, что ее никогда не стесняли корсетом. Глаза, от которых у меня сразу возникло ощущение, будто я под строгим перекрестным допросом, стоило ей взглянуть на меня. Губки ярко-красные – такие раз поцелуешь, и еще захочется. Щечки, румянец – нет, мистер художник, вы не узнали бы ее сейчас по щечкам и румянцу, даже если бы я сию же минуту нарисовал их вам. Со времени моего рассказа она нарожала кучу детей, и щечки у нее заметно округлились, а румянец на два-три тона краснее, чем в тот день, когда я повстречал ее на прогулке с мистером Фрэнком.

Свадьба должна была состояться в среду. Год и месяц я бы предпочел не упоминать. Я к тому времени открыл собственную юридическую практику (скажем, месяца за полтора до описываемых событий или около того) и утром в понедельник сидел у себя в конторе один-одинешенек, пытаясь представить себе будущее и не слишком в этом преуспевая, когда вдруг ко мне врывается мистер Фрэнк, бледный как привидение, прямо хоть картину с него пиши, и говорит, что ему нужен совет по ужаснейшему делу и он готов последовать этому совету, не теряя ни часа.

– У вас деловой вопрос, мистер Фрэнк? – обрываю я его, поскольку ясно, что он вот-вот впадет в сентиментальность. – Да или нет, мистер Фрэнк? – И с целью поскорее привести его в чувство стучу по столу новеньким ножом для бумаг.

– Мой милый Бокшес! – Он всегда обращался со мной запанибрата. – Ни в коем случае не деловой, это вопрос дружбы…

Я был вынужден снова привести его в чувство и учинить ему допрос, словно свидетелю в суде, не то он полдня потратил бы на пустые разговоры.

– Ну, мистер Фрэнк, – говорю, – я не терплю, чтобы сентиментальность мешала делу. Прошу вас, перестаньте болтать и дайте мне задать вопросы. Отвечайте как можно короче. Если достаточно просто кивнуть – кивайте вместо слов.

Три секунды я смотрел на него, не мигая, и он наконец сел в кресло, продолжая стонать и ерзать. Я снова постучал по столу ножом для бумаг, чтобы слегка испугать его. А затем продолжил:

– Из вашего заявления я делаю вывод, что у вас возникли затруднения, которые способны воспрепятствовать вашему бракосочетанию в среду?

(Он кивнул, и я снова вмешался, не дав ему произнести ни слова.)

– Эти затруднения касаются вашей молодой особы и восходят к периоду некоей сделки, в которой участвовал ее покойный отец, верно?

(Он кивает, и я опять вмешиваюсь.)

– Имеется третья сторона, заявившая о себе, увидев объявление о вашем бракосочетании в газете. Эта сторона знает нечто, чего ей знать не положено, и готова применить эти свои знания, дабы скомпрометировать молодую особу или ваш брак, если не получит определенную сумму денег за молчание? Превосходно. А теперь, мистер Фрэнк, первым делом подтвердите, что молодая особа самолично сообщила вам об этой сделке с участием ее покойного отца. Откуда вам стало об этом известно?

– Как-то раз она рассказывала мне об отце – до того мило и нежно, что пробудила во мне интерес к нему, – начинает мистер Фрэнк. – И я, помимо всего прочего, спросил ее, от чего он умер. Главным образом – от помрачения ума, ответила она и добавила, что это помрачение было связано с отвратительной тайной, которую они с матерью скрывали ото всех, но от меня она не станет ее скрывать, поскольку твердо решила вступить в замужнюю жизнь, не имея секретов от мужа.

Тут мистер Фрэнк снова едва не впал в сентиментальность, и я опять привел его в чувство посредством ножа для бумаг.

– Она сказала мне, – продолжал мистер Фрэнк, – что продажа офицерского патента и обращение к торговле вином были величайшей ошибкой в жизни ее отца. У него не было деловой хватки, и с самого начала его преследовали неудачи. Возникли сильные подозрения, что его секретарь обманывал его…

– Минутку, – говорю. – Как звали подозреваемого секретаря?

– Даваджер, – говорит он.

– Даваджер, – говорю я и делаю пометку. – Продолжайте, мистер Фрэнк.

– Его дела все сильнее запутывались, – говорит мистер Фрэнк, – у него возникла нужда в деньгах по всем направлениям, и вот уже его ожидало банкротство и неизбежный в подобных случаях позор (по крайней мере, по его мнению). Эти беды привели его ум в крайне расстроенное состояние, и жена и дочь ближе к концу все сильнее сомневались, отвечает ли он за свои действия. И в этом горе и отчаянии…

Тут мистер Фрэнк начал запинаться.

У нас, законников, есть два способа добыть показания во всей их полноте, если заказчик или свидетель не желает ими делиться. Либо напугать, либо пошутить. С мистером Фрэнком я предпочел пошутить.

– Ах! – говорю. – Я знаю, что он сделал. Ему нужно было подписать какой-то документ, а он ошибся – с кем не случается! – и вместо своего имени написал имя другого джентльмена… Так?

– Это был вексель, – говорит мистер Фрэнк, который не стал смеяться моей шутке, а, напротив, совсем упал духом. – Его главный кредитор не желал ждать, пока он соберет нужную сумму или по крайней мере значительную часть ее. Но ее отец решил, что сможет выплатить долг, распродав все имущество…

– Естественно, – говорю. – Можете не рассказывать. Мошенничество было раскрыто. Когда?

– Еще до первой попытки реализовать вексель. Все это отец моей невесты по наивности проделал самым нелепым и неверным образом. Человек, чью подпись он подделал, был его лучший друг и родственник его жены – человек не только богатый, но и добрый. Он мог повлиять на главного кредитора, и так и поступил, что было весьма благородно. Он очень тепло относился к жене несчастного и доказал это своей щедростью.

– К делу, – говорю. – Что именно он сделал? Что именно он сделал с юридической точки зрения?

– Сжег фальшивый вексель, написал взамен собственный, а затем – и только затем – рассказал обо всем моей дорогой девочке и ее матери. Разве можно поступить благороднее? – спрашивает мистер Фрэнк.

– С моей профессиональной точки зрения нельзя поступить тупее, – говорю я. – Где тогда был отец? Надо полагать, его не было дома?

– Он был болен и лежал в постели, – сказал мистер Фрэнк, краснея. – Но он собрался с силами и в тот же день написал покаянное благодарственное письмо, где обещал показать себя достойным столь благородного обращения и великодушия, а для этого продать все свое имущество, чтобы уплатить долг. Он и правда распродал все, вплоть до старинных фамильных портретов, передававшихся по наследству, вплоть до скудного столового серебра, вплоть до столов и стульев, стоявших в гостиной. Долг был выплачен до последнего фартинга, а отцу моей невесты нужно было начинать все с чистого листа, заручившись самыми добрыми обещаниями помочь от того благодетеля, который его простил. Но было поздно. Преступление, совершенное в отчаянный миг, даже заглаженное, не давало ему покоя. Он стал одержим мыслью, будто навеки уронил себя в глазах жены и дочери, и…

– Умер, – оборвал его я. – Да-да, это нам известно. Теперь давайте вернемся к покаянному благодарственному письму, которое он написал. Мой опыт в юриспруденции, мистер Фрэнк, убедил меня, что, если бы все жгли полученные письма, половина судей в нашей стране остались бы без работы. Не знаете ли вы, случайно, содержалось ли в письме, о котором мы сейчас говорим, хоть что-то похожее на признание в мошенничестве?

– Разумеется, – говорит он. – А как иначе ему было выразить раскаяние, не сделав подобного признания?

– Проще простого, если бы он был законником, – говорю я. – Впрочем, не важно; сейчас я выскажу догадку – прошу отметить, весьма смелую. Ошибусь ли я, если предположу, что письмо было похищено и что пальцы, взявшие его, принадлежали мистеру Даваджеру – человеку, обладающему сомнительной репутацией в коммерческих кругах.

– Именно это я и хотел вам объяснить! – вскричал мистер Фрэнк.

– Как же он сообщил вам о любопытном факте кражи?

– Он не показывался мне на глаза. У этого негодяя достало наглости…

– Ага! – говорю я. – Через саму юную особу! Ловкач, однако, этот мистер Даваджер.

– Сегодня утром, когда она гуляла одна по аллее, – продолжает мистер Фрэнк, – он имел дерзость подойти к ней и сказать, что вот уже несколько дней ищет случая поговорить с ней наедине. Затем он показал ей – показал! – письмо ее несчастного родителя, вложил ей в руки другое письмо, адресованное ей, поклонился и ушел, оставив ее полумертвой от ужаса и изумления. Если бы только я был рядом! – И мистер Фрэнк грозно потряс кулаком в качестве заключительного жеста.

– То, что вас не было рядом, величайшая удача, – говорю я. – А другое письмо – оно при вас?

Он вручил мне его. Оно было настолько кратким и комичным, что я и через столько лет помню его до последнего слова. Вот как оно начиналось:

«Фрэнсису Гатлиффу-младшему, эсквайру.

Сэр! У меня есть на продажу крайне любопытное письмо одного человека. Цена – пятисотфунтовая банкнота. Юная леди, на которой вы намерены жениться в среду, сообщит вам все об этом письме и подтвердит его подлинность. Если вы откажетесь от сделки, я пошлю копию письма в местную газету и буду ждать вашего досточтимого отца с оригиналом днем в ближайший вторник. Я приехал сюда по семейным делам и остановился в семейной гостинице, известной под названием „Герб Гатлиффов“. Ваш покорнейший слуга

Альфред Даваджер».

– Неглупый малый, – говорю я и убираю письмо в ящик под замок.

– Неглупый?! – восклицает мистер Фрэнк. – Да его за такое впору отхлестать кнутом! Я бы и отхлестал, но она еще до того, как рассказала, в чем дело, взяла с меня обещание, что я отправлюсь прямиком к вам.

– Это одно из самых разумных обещаний в вашей жизни, – говорю я. – Мы не можем себе позволить напасть на этого малого, а как нам с ним поступить, еще подумаем. Пожалуй, с моей стороны не будет клеветой на нрав вашего превосходного отца, если я заявлю, что он, едва увидев письмо, немедленно потребует отложить свадьбу, – и это лишь по меньшей мере?

– С его отношением к моей женитьбе он потребует ее и вовсе отменить, если увидит письмо, – говорит мистер Фрэнк со стоном. – Но это еще не самое скверное. Моя великодушная, благородная девочка и сама говорит, что, если письмо попадет в газеты со всеми замечаниями, которые наверняка присовокупит этот негодяй и на которые нам нечего будет ответить, она скорее умрет, чем свяжет меня помолвкой, даже если отец позволит мне сохранить ее.

При этих словах на глаза его навернулись слезы. Он был совсем молод и слаб духом и к тому же до нелепости влюблен. Я снова постучал ножом для бумаг и заставил его вернуться к делу.

– Держитесь, мистер Фрэнк, – говорю. – У меня еще два-три вопроса. Вам не пришло в голову спросить молодую особу, не существует ли, насколько ей известно, и других письменных свидетельств мошенничества, помимо этого письма, будь оно неладно?

– Да, я сразу же подумал об этом и спросил ее, – отвечает он, – и она сказала, что совершенно убеждена: больше никаких письменных улик относительно мошенничества не осталось, только это письмо.

– Вы намерены заплатить мистеру Даваджеру за него указанную сумму? – спрашиваю я.

– Да, – говорит мистер Фрэнк, словно бы даже обидевшись на меня за подобный вопрос. В денежных делах он был легкомысленным юнцом и говорил о сотнях, как большинство говорит о шестипенсовиках.

– Мистер Фрэнк, – говорю я, – вы пришли сюда за моей помощью и советом в этом весьма щекотливом деле и, как я заранее уверен, готовы вознаградить меня за все мои услуги в соответствии с ценами, принятыми в нашей профессии. Теперь я собираюсь с силами, чтобы приступить к действиям решительно и даже отчаянно, если угодно, исходя из принципа «все или ничего» и полагаясь на удачу. Вот что я предлагаю. Я намерен попытаться по мере сил изъять письмо у мистера Даваджера. Если мне это не удастся до завтрашнего полудня, вы вручите ему деньги, а я не возьму с вас платы за профессиональные услуги. Если же я добьюсь успеха, вы получите письмо от меня, а не от мистера Даваджера и отдадите деньги мне, а не ему. Я многим рискую, но готов на это пойти. А вы в любом случае заплатите свои пятьсот фунтов. Что вы скажете о моем плане? Да, мистер Фрэнк, или нет?

– Довольно вопросов! – кричит мистер Фрэнк и вскакивает на ноги. – Сами знаете, что да, десять тысяч раз да. Только это вы получите деньги, а я…

– А вы будете рады их мне вручить. Превосходно. Теперь ступайте домой. Успокойте молодую особу, не позволяйте мистеру Даваджеру увидеть вас даже издалека, держите язык за зубами и не допускайте и тени сомнения, что все письма в мире не помешают вам в среду жениться.

С этими словами я выпроводил его вон из конторы, поскольку хотел в одиночестве обдумать, как мне поступить.

Первым делом, конечно, требовалось взглянуть на врага. Я написал мистеру Даваджеру, сообщил, что мне частным образом поручено уладить этот небольшой деловой вопрос на дружеских условиях между ним и «другой стороной» (никаких имен!), и попросил зайти ко мне при первой же возможности. Мистер Даваджер начал огорчать меня с первых же шагов в этом деле. Ответ его гласил, что ему будет удобно зайти лишь вечером, часов в шесть-семь. Таким образом, он, сами понимаете, вынудил меня потерять несколько драгоценных часов, когда дорога была, можно сказать, каждая минута. Мне ничего не оставалось, кроме как проявить терпение и отдать моему помощнику Тому некоторые распоряжения до прихода мистера Даваджера.

Нет и не будет на свете четырнадцатилетнего мальчишки смышленее моего помощника Тома. Первым шагом в деле подобного рода было, безусловно, наладить слежку за мистером Даваджером, а Том был самым маленьким, шустрым, тихим, смышленым и незаметным змеенышем из всех, кому доводилось красться по следам джентльмена и при этом ловко избегать взгляда этого джентльмена. Я уговорился с мальчиком, что, когда мистер Даваджер придет, он вовсе не покажется, а когда мистер Даваджер соберется уходить, дождется, когда я прозвоню в колокольчик. Если я прозвоню дважды, он выйдет и проводит нашего посетителя. Если же я прозвоню один раз, ему следует спрятаться, а затем последовать за этим джентльменом, куда бы он ни направился, и проводить его до самой гостиницы. Других приготовлений я пока сделать не мог и, вынужденный ждать, решил посмотреть, что теперь будет, и лишь тогда делать выводы.

Мой джентльмен пожаловал без четверти семь.

Профессия законника требует от нас довольно тесно общаться с людьми скверными, грязными, мерзкими. Но такого скверного, грязного мерзавца, как мистер Альфред Даваджер, я в жизни не видывал. У него были сальные выцветшие волосы и лицо все в пятнах. Лоб у него был низкий, живот толстый, голос сиплый, а ноги слабые. Глаза у него были налиты кровью, а один еще и закатился. Пахло от мистера Даваджера выпивкой, а в зубах он держал зубочистку.

– Как поживаете? Я только что отужинал, – говорит он, зажигает сигару, садится нога на ногу и подмигивает мне.

Поначалу я пытался подольститься к нему, расположить к себе и получше узнать, но ничего не вышло. Я с улыбкой, словно в шутку, спросил его, откуда у него письмо. В ответ он лишь сказал мне, что состоял на службе у того, кто его написал, и был у него доверенным лицом, а между тем с детства славится умением блюсти свои интересы. Я осыпал его комплиментами, но он оказался не падок на лесть. Я попробовал вывести его из себя, но он сохранял хладнокровие, несмотря на все мои старания. В конце концов я был вынужден прибегнуть к последнему средству – и попытался запугать его.

– Прежде чем мы начнем разговор о деньгах, – начал я, – позвольте мне, мистер Даваджер, расставить все точки над «i». Вы решили воздействовать на мистера Фрэнсиса Гатлиффа угрозами помешать его бракосочетанию в среду. А если, предположим, у меня в кармане ордер на ваш арест, выданный магистратом? Предположим, в соседней комнате сидит констебль, готовый вас задержать. Предположим, я завтра, накануне свадьбы, заявлю, не называя имен, что подозреваю вас в вымогательстве, и потребую задержать вас на сутки до прояснения обстоятельств. А вы, подозрительный незнакомец, предположим, не сможете найти в этом городе никого, кто возьмет вас на поруки. Предположим…

– Постойте-ка, – говорит мистер Даваджер. – Предположим, я не самый безнадежный тупица из тех, кто носит башмаки. Предположим, я сообразил, что не стоит носить письмо при себе. Предположим, я вручил некий конверт на хранение некоему другу в некоем месте в этом городе. Предположим, в этом конверте лежит письмо, адресованное старику Гатлиффу, а также копия этого письма, предназначенная для редактора местной газеты. Предположим, мой друг получил указания вскрыть конверт и доставить письма по адресам, если я сегодня вечером не приду забрать их. Коротко говоря, мой дорогой сэр, предположим, вы родились вчера, а я – нет! – говорит мистер Даваджер и снова подмигивает мне.

Он не застал меня врасплох: я и не думал, будто письмо может быть при нем. Я притворился, будто сильно опешил и готов пойти на попятный. Мы мигом условились, как решим вопрос о доставке письма и вручении денег. Мне предстояло составить соглашение, ему – подписать. Он не хуже меня понимал, что это соглашение – полнейшая фикция, и сказал мне, что я предлагаю его составить исключительно с целью содрать с заказчика побольше. При всей своей проницательности тут он ошибся. Соглашение составлялось не ради денег мистера Фрэнка, а ради времени мистера Даваджера. Оно было для меня лишь предлогом отложить выплату пятисот фунтов до трех часов дня во вторник. Поскольку утро вторника мистер Даваджер, по его словам, намеревался посвятить развлечениям, он спросил меня, что стоит посмотреть в городе и окрестностях. Я рассказал ему, и он выбросил зубочистку в мой камин, зевнул и удалился.

Я звякнул в колокольчик один раз, подождал, пока мистер Даваджер пройдет мимо окна, а потом посмотрел, где Том. Вот он, мой золотой мальчик, на той стороне улицы, как раз принялся гонять волчок с самым что ни на есть беззаботным видом. Мистер Даваджер двинулся по улице по направлению к рыночной площади. Том тоже погнал волчок по улице в сторону рынка.

Через четверть часа он вернулся, собрав все нужные сведения, причем изложил их до того ясно и лаконично, что просто прелесть. Мистер Даваджер дошел до питейного заведения у самой окраины, на проулке, который вел к большой дороге. На скамейке у заведения сидел человек и курил. Он спросил: «Порядок?» – и вручил мистеру Даваджеру письмо, а тот ответил: «Порядок!» – и пошел обратно в гостиницу. Там он заказал к себе в номер горячего рома с водой, сигары, шлепанцы и велел растопить камин. После чего отправился наверх, а Том ушел.

Теперь я видел свое будущее очень ясно – не слишком далеко, но все же ясно. Я узнал, где находится письмо, – со всей вероятностью, там оно и пробудет до утра: в «Гербе Гатлиффов». Заплатив Тому, я дал ему поручение слоняться возле двери в гостиницу, а когда устанет, подкрепляться в кондитерской напротив и есть там до отвала при одном условии: все время сидеть у окна и не сводить глаз с гостиницы. Если мистер Даваджер выйдет либо друг мистера Даваджера придет навестить его, Том должен сообщить мне. Кроме того, он должен был отнести записочку от меня старшей горничной, моей давней приятельнице, и попросить сегодня вечером, закончив дела, заглянуть ко мне в контору по личному делу. Уладив все эти мелочи, я обнаружил, что у меня есть полчаса свободных, и принялся хлопотать: разогрел себе копченой селедки в конторском камине, выпил горячего джину с водой и ощутил себя относительно довольным жизнью.

Когда пришла старшая горничная, оказалось – большая удача! – что мистер Даваджер привлек ее самое пристальное внимание к своему уродству, поскольку попытался выказать свое расположение, сорвав поцелуй. Едва я упомянул о нем, горничная принялась рвать и метать, а когда я добавил для верности, что мне поручили отстаивать интересы очень красивой и достойной молодой леди (не упоминая имен, естественно), ставшей жертвой жестоких тайных махинаций со стороны мистера Даваджера, моя приятельница была готова практически на все, лишь бы послужить успеху нашего дела. Короче говоря, я узнал, что рассыльный при гостинице получил указание разбудить мистера Даваджера завтра в восемь и должен, как обычно, забрать его одежду вниз, в чистку. Мы договорились, что, если мистер Д. с вечера не вытащит все из карманов, рассыльный забудет сделать это за него и принесет одежду вниз в том виде, в каком обнаружит ее. Если же карманы мистера Д. окажутся пусты, тогда, разумеется, процесс поисков придется перенести в номер мистера Д. Я мог всецело положиться на старшую горничную, а старшая горничная в свою очередь могла всецело положиться на рассыльного.

Я дождался возвращения Тома – он сильно запыхался, а лицо его приобрело желтушный оттенок, но что касается умственных достоинств, они лишь обострились. Доклад его был чрезвычайно краток и утешителен. Гостиница закрывается на ночь, мистер Даваджер укладывается спать, совсем пьяненький; друг мистера Даваджера не объявлялся. Я отправил Тома (строго-настрого наказав ему наутро глаз не спускать с нашего приятеля) в импровизированную постель за конторским столом – и полночи слушал, как он там икает: и самый хороший мальчик будет икать, если разволнуется и переест пирожных.

В половине седьмого утра я тихонько проскользнул в каморку рассыльного.

Одежду принесли. Брюки без карманов. Жилетные карманы пусты. В карманах сюртука что-то было. Во-первых, платок; во-вторых, связка ключей; в-третьих, портсигар; в-четвертых, бумажник. Разумеется, я не рассчитывал найти там письмо, не настолько я глуп, однако же открыл бумажник, поскольку хотел кое-что уточнить.