скачать книгу бесплатно
Как будто звёздам побожились
В лесу берёзовые ветки.
Когда эмоции наружу —
Абсурд, и всё на этом фоне.
Дай бог им клятву не нарушить
И строй отточенных симфоний.
За это выдержу разлуки
И контрибуции с китайца…
Ах, как их гордо кличут – внуки!
Созвездье молодости, звуки
И поиск вечного скитальца.
«Приснились ночью ильмени…»
Приснились ночью ильмени.
Осенний дождь кропит окошко.
Тоска, ты чуть повремени,
Ты задержись в пути немножко.
На ум приходят имена,
Чтобы с ума вдруг не свихнуться.
И вдох, как капелька вина,
Чтоб в мир, который спит, вернуться.
Свет ускользает, как лини
Сквозь дырку в стареньком лукошке.
Постойте! Это чьи огни
В далёком призрачном окошке?
Я помню: снились купола
Церквей утопленных, именье…
Куда ты, юность, уплыла,
Разбив сердца в одно мгновенье?
В одно мгновенье выбит день
Из колеи, весь в позолоте.
И снова бродит чья-то тень,
Молясь усердно, на болоте.
И грянул гром… и грянул гром,
Блатного слова удостоен.
Вот я, к примеру, строю дом,
И он всё время недостроен.
Углами вытравлен, как мышь,
А ночь крадётся, словно кошка.
Осенний дождь кропит окошко,
И где-то зло скрипит камыш.
Астрахань (графика)
Астра… Аст-Ра… Аст-Ра-Хань…
Словно в осень – злую рань —
Чернобровых чаек брань.
Знатен в бисере росы
Звон отточенной косы.
Звёздной ночи горб и дань.
Дар божественный и грань.
Грань земли, почти огранок, —
Мудрость сердца астраханок.
Соль земли – печальный лотос
И звезды далёкой голос.
Голос трубный бога Ра,
Светотени и игра
В символ выплесканных зорь
И в судьбы иной узор.
Бабочка
Бабушка убила бабочку на глазах у внука.
Что за трагедия?! Но малышу стало больно…
«Бабочка, – говорила бабушка, – красива, но вредна.
Летает как птица, а мыслит как червяк».
Каприз природы! Но малышу было больно…
Никакая конфетка не могла утешить его.
Светит солнце, жужжат мухи… Всё как прежде.
Своим детским чутьём он понимал: что-то случилось.
Он готов был отдать любимую машинку, чтоб только…
Почему стало вдруг так противно и неуютно?
«Бабушка! Бабушка!» – вырывалось изнутри.
Но припухшие губы пролепетали: «Ба-боч-ка…»
Бабочка, наверное, тебе было больно?!
Больно было маленькому мальчику,
Больно было его огромной – как весь огород – душе.
«Может, бабочка не любила бабушку?
Я тоже иногда не люблю бабу… А если она меня?..»
Холодок по спине породил мурашки,
И короткий испуг отобразился на лице ребёнка.
За что бабочке любить бабушку?
Бабушка не кормила бабочку кашей
И не клала ей мокрый платок на голову…
Бабочка, как два сшитых вместе лепестка,
А бабушка большая, пятиконечная, как звезда.
Малыш вытянул руки и расставил ноги,
Представил себя маленькой звёздочкой.
Потом резко подался вперёд
И с вытянутыми в стороны, как крылья, руками
Побежал по тропинке вдоль забора.
Чем не бабочка?!
Он не думал заменить бабочку собой —
Философия взрослых здесь не прокатит.
Когда малыш нарезвился, напрыгался
И даже где-то отхватил царапину на коленке —
Ему не было, как полчаса назад, больно.
И только я опытным краем глаза заметил:
Внук мой несколько изменился,
Что-то в нём пробудилось и ожило…
Вот только что это?!
Проза
Ольга Маркова
Отдушина
1
Когда Славка был маленьким, он большую часть года жил у бабушки ввиду постоянных командировок родителей. Бабушка любила своего единственного внучка самозабвенно и во всех его болячках, непрекращающихся простудах и возрастных капризах всегда винила свою непутёвую дочь, которую в неполных восемнадцать лет угораздило выскочить замуж за шалопутного папашку Славки – чокнутого научного сотрудника орнитологической лаборатории, вечно шастающего по своим никчёмным копеечным экспедициям «за синей птицей».
Если молодой отец семейства, сидя за обеденным столом в гостях у тёщи, вдохновенно веселил Славку бесчисленными птичьими прибаутками, имитируя то трели зяблика, то обворожительные флейтовые переливы иволги, бабушка сквозь редкие недолеченные зубы нашёптывала дочке Светлане:
– Скажи ему, пусть прекратит свои посвистушки. И так денег в доме не бывает.
Вскоре Славкины родители были приглашены на работу в дремуче-отдалённый западносибирский питомник. Мама – лаборантом, а папа – перспективным заведующим научным отделом. Славку бабушка им не отдала. Разве можно ему, такому слабенькому, в лютые морозы из нижневолжского тепла?! Да родители и не сопротивлялись этому. Тогда они ещё слишком были увлечены своими научными открытиями и романтическими приключениями.
Четырёхлетний Славка остался под бабушкиной опекой. В шесть лет он уже почти не помнил прибауток отца, но терпкий запах корицы, неуловимо исходивший от маминых каштановых волос, отпечатался в его памяти надолго. Голоса родителей, изредка звонивших ему и бабушке по телефону, оставались такими же весёлыми и притягательными, как прежде, а периодические посылки с кедровыми орешками, брусничным вареньем, сушёными белыми грибами и разными другими вкусностями на какое-то время возмещали недоданное ребёнку родительское тепло.
С навязчивым вниманием бабушки Таси к своей персоне шестилетний Славка смирялся с трудом. Она сопровождала его и на повседневных прогулках, и в походах на дни рождения к дворовым друзьям. Только Таисия Петровна знала, какие продукты необходимы подрастающему Славкиному организму, а какие наносят непоправимый вред. Но иногда и у него выдавались часы относительного покоя.
Славка терпеть не мог ходить по продуктовым магазинам и стоять в душных очередях. Однажды он умудрился упасть в обморок в магазине «Дары Каспия» при покупке бабушкой полуживых сазанчиков. Причиной тому были тошнотворный запах сырой рыбы и пузырящаяся кровянистая пена на поверхности огромного стеклянного аквариума с мутноватой водой, откуда этих бедолаг вытаскивали огромным сачком. С этой поры бабушка наложила вето на их совместные шопинги эпохи брежневизма. Отправляясь за покупками, она оставляла Славку домовничать.
Тщательно заперев на два замка обитую дерматином дверь на пятом этаже типовой двухкомнатной хрущёвки, добытчица-пенсионерка спешила по своим хозяйственным делам. Обратно бабушка возвращалась часа через два, изредка – через три. Для Славки это было время отдохновения и редкого ощущения свободы.
Оставшись один, он безудержно бегал с улюлюканьем вокруг огромного овального стола, изображая индейца, кувыркался множество раз через голову на старом потёртом паласе, затем взбирался на высокую пружинную кровать бабушки, как спортсмены на батут, где до изнеможения прыгал, пытаясь дотянуться руками до белёного потолка, а затем прицельно пикировал в мягкую гору пуховых подушек. Чуть передохнув и подкрепившись на кухне молоком с бабушкиными медовыми блинчиками, он предавался более спокойному времяпрепровождению – рассматриванию книжек с картинками.
На стеллажах в комнате хранилась весьма приличная библиотека, доставшаяся семье от деда – военного фотокорреспондента, внезапно ушедшего из жизни в год Славкиного рождения, – она-то и притягивала к себе Славку пуще магнита. Особенно притягательными казались ему смешные карикатуры каких-то Кукрыниксов, чьё кучерявое имя одновременно и настораживало его, и вызывало невольный смешок.
Иногда в тишине квартиры раздавались приглушённые свистяще-булькающие звуки. Тогда Славке казалось, будто запертый в огромной замкнутой ёмкости хрипящий зверь с невероятным усилием пытается вырваться наружу. В такие минуты Славка на мгновение замирал и опасливо взглядывал в сторону коридора. Он давно вычислил, что загадка этих звуков, вызывавших в нём самые противоречивые чувства, таится в небольшой вентиляционной отдушине ванной комнаты.
Здесь читателю необходимо пояснить, что особенно цепляло и будоражило в этой отдушине Славкино воображение.
Стандартное округлое отверстие над ванной, прикрытое квадратом железной решётки, имело весьма неординарное расположение. Оно в квартире Селивёрстовых размещалось не под потолком, как у других соседей, а чернело аккурат посерёдке стены сверлящим душу глазком тюремной камеры. Бабушка объясняла это явление халтурой строителей-невольников. Для жильцов не было секретом, что в конце пятидесятых при строительстве хрущёвок использовался бесплатный труд сидельцев тюремной зоны. Ходили слухи, что два кореша-уголовника при облицовочных работах пятого этажа дали стрекача. Во всяком случае, найти их тогда никому не удалось.
– Будто в воздухе растворились, – ахая, пересказывала бабушка соседкам эту городскую легенду.
Когда приближался час купания, Славка обречённо погружал своё худенькое тело в распаренные глубины эмалированной ванны с пенистым бадузаном. При этом он изо всех сил старался не обращать внимания на всевидящее око страшившей его отдушины. Бабушка, отдав внуку последние наставления, удалялась, притворив за собой дверь ванной, и отдушина начинала медленно и неотвратимо овладевать его мыслями, движениями, мимикой… Он чувствовал, как нечто таинственное неотступно следит за ним из чёрного пространства стены. В такие минуты каждый взмах его рук, подбрасывающих вверх брызги с пузырями ароматной бадузанной пены, становился до ужаса театральным. Так неопытные артисты работают на кинокамеру, постоянно думая о ней.
Из отдушины в ванную проникали отголоски иной, потусторонней, жизни. По ней струились и текли потоки невидимого воздуха. Иногда, слишком высоко приподнявшись над ванной, чтобы потереть мыльной губкой живот и всё, что пониже, Славка ощущал лёгкое дуновение вдоль левого виска. Оно было слегка влажноватым, тревожным, манящим. Славка старался не смотреть в сторону пугающего отверстия. Лишь однажды, во время очередного купания, вконец осмелев, он вдруг вплотную прижался животом к запотевшему кафелю стены, чуть привстал на цыпочки и, заслонив ладонями глаза от яркого света потолочной лампочки, точно приклеенный, стал вглядываться за прикрывающую отверстие решётку – внутрь пустоты.
Вначале он не ощутил ничего, кроме кромешной тьмы. В нос ударил резкий запах клопов и плесени проржавевших труб. Но постепенно откуда-то издали, из бесконечности чёрного провала, появился мерцающий лучик. Приближаясь, он становился всё ярче и вскоре заполнил пространство вентиляционного отверстия ровным голубоватым светом.
Внезапно стало холодно. Славка попытался отодвинуться от стены, но не смог. Всем нутром своего мальчишечьего организма он почувствовал, как медленно растворяется, проникая внутрь отдушины, а затем плавно скользит и растекается по стенам необычного, устремляющегося в никуда светового коридора.
Предприняв неимоверное усилие, Славка издал истошный вопль, после которого последовала яркая вспышка света, и его уже почти не существующее тело пронзила нестерпимая боль. За этим последовало стремительное падение в до краёв наполненную ванну.
Всё, что Славка более или менее отчётливо припоминал впоследствии из произошедшего с ним, – это шум перетекающей в ушах и заполняющей носовую полость воды, постепенное возвращение сознания, себя, лежащего на кухонной кушетке под огромной простынёй, бабушку, склонившуюся над ним с пропитанной нашатырём ваткой и громко причитавшую:
– Упарился мой соколик, ишь как упарился!
2
Стоял знойный август 1993 года. Над городским микрорайоном уже с утра нависла плотная облачная пелена, но долгожданной влаги она не обещала, напротив, температура воздуха продолжала неумолимо ползти к сорока градусам. Вдоль прогретого асфальта струилось марево. В квартирах, гоняя раскалённый воздух, дружно работали длинноногие вентиляторы.
Станислав потянул на себя тугую дверь подъезда и, еле протиснувшись внутрь, начал неизбежный подъём на верхний этаж. Слегка задержался на третьем этаже перед выцарапанным на зелёной краске стены посланием: «Все люди – зомби, а солнце – ржавый фонарь. Остановись, Земля, – я сойду!». Ощупал изрядно распухшую левую скулу и заплывший глаз. Буркнул под нос: «Вполне согласен с автором».
Затем он долго возился с ключами у двери. Наконец заедающий замок поддался, и Станислав ступил в прихожую старенькой квартиры своего детства. Квартира давненько пустовала, а у него всё никак не доходили руки забежать и навести здесь хотя бы относительный порядок для приёма очередных постояльцев.
Квартирка эта слыла среди соседей «нехорошей». За последние два года жильцы в ней менялись уже пятый раз. Не приживались они в ней, хоть тресни.
Последний квартиросъёмщик, грузный бесцеремонный кавказец, после трёхнедельного обитания на сдаваемой жилплощади как сквозь землю провалился, не заплатив ни гроша, оставив на диване и подоконниках россыпи свежеизданной ваххабитской литературы. Почти месяц после этого инцидента Славку одолевала милиция. Седоватый следователь с широкими монгольскими скулами и скользящим поверх Славкиной головы взглядом совал ему под нос однообразные фотографии бородатых горцев, отснятых в профиль и анфас, требуя их немедленного опознания.
Деньги Славке были ой как нужны! На днях он потерял одну работку, по своей дури потерял. Конечно, это была не государственная и не бюджетная служба, какую давно уже невозможно было отыскать в его маленьком городке. Так, небольшие шабашки. Фоткал для одного знакомого сутенёра его продажных тёлок в разных пикантных позах. А в свободное от этих заказов время занимался строительно-ремонтными работами на даче у своего зажиточного дружка Серёги Воронкова. Всё-таки строительный техникум за плечами остался как-никак. Там, на дачной мансарде друга, он и проживал уже третий год, сдавая бывшую бабушкину, а теперь уже свою квартиру внаём.
Как и положено идеальному мужику в известной поговорке, он поэтапно достраивал Серёгин дом, высаживал по просьбе его жены Татьяны фруктовые деревья, занимался с хозяйским сыном-первоклассником репетиторством по русскому языку и арифметике. Только всё это было чужое, не близкое, не своё, а потому удовлетворения от проделанной работы Станислав не испытывал.
Постоянного заработка он не имел. А кто его, кроме одиночек-везунчиков, в эти годы имел? Но вчера взбесил его тот сутенёр низкой копеечной оценкой его труда. Вырвал Славка из его рук заказное портфолио, да и разорвал фотки с прелестями всех этих проститух на мелкие кусочки. А за то получил по своей физиономии множественные удары и лишился своего кормильца – фирменного фотоаппарата, отнятого у него в тот момент, когда он, растянувшись на скользком мраморном полу в фойе ресторана, подвернул ногу и, несмотря на свои протестные действия, был грубо вышвырнут за дверь.
Необходимо сказать, что с фотоаппаратами у него отношения всегда ладились. Великолепные фотографии как-то сами собой получались. Хоть на фирменной заокеанской фототехнике, хоть на китайских мыльницах. Не всякий фотоас так угадывал с поворотом головы, драпировкой на кровати или с цветовыми фотоэффектами. А он это будто по наитию делал. Да только заказы к нему что-то не очень сыпались. Вот и жил от одного заработка до другого. С семейной жизнью тоже не складывалось. Да и как сложится, если в глазах одни леди лёгкого поведения маячили? С ними и крутил. Денег копить не умел и не хотел – для кого?..
Потерь в Славкиной жизни к тому времени было предостаточно.
Частенько он прокручивал в памяти невесёлые сюжеты своего детско-отроческого бытия: предательство отца, нашедшего-таки в неведомой экспедиции свою чудесную «синюю птицу» – грациозного специалиста по белоснежным стерхам француженку Изабель; его поспешное расставание с ещё не осознавшей всего ужаса произошедшего, похожей на худенького синюшного цыплёнка мамой; незамедлительный выезд на международную конференцию в Париж с новой возлюбленной, где вскоре отец приобрёл статус невозвращенца и навсегда исчез из Славкиной жизни.
Припоминалась Станиславу и мучительная смерть от запущенной пневмонии его мамы, вернувшейся нежданно-негаданно в новогоднюю ночь 1972 года из заснеженной Сибири. Бабушка до последнего держалась стойко, ограждая, насколько возможно, своего внука от мелочных бытовых проблем, но и её несколько лет назад уволокло в мир иной неумолимое время. И вот теперь его лишили фотоаппарата – дорогого, между прочим, приобретения, той самой заветной его отдушины, которой он, проживая в неуютной, заваленной строительным лесом загородной мансарде, снимал виртуозные, но никому, как ему всегда казалось, не нужные художественные фото живой природы.
Естественно, после всего этого не грех было и напиться. Это он и сделал вчера на последнюю мелочь. А сегодня, сидя на табурете в небольшой кухоньке на пятом этаже без копейки в кармане, распахнув на все пуговицы хэбэшную рубашку и жадно глотая из бабушкиного мерного гранёного стакана потрескавшимися похмельными губами прохладную водопроводную воду, вдруг всем организмом прочувствовал такую чудовищную беспросветность, тщету и никчёмность своей уже почти тридцатилетней жизни, ощутил такое дикое одиночество, от которого – хоть в петлю лезь, хоть с балкона бросайся.
– И никому-то от меня никакой пользы, – подытожил он поток своего буйного сознания.
Ещё немного посидев в мрачных думах, Станислав встряхнул лохматой головой, отбрасывая дурные мысли. Приподнялся с кухонной табуретки, прохромал по комнате до балконной двери, распахнул её, и в квартиру ворвалось жалкое подобие ветерка.
Стрелки часов на пузатом комоде, всё ещё продолжавшие отсчитывать правильное время, приближались к 17:00. Шагнув на балкон, наш герой окинул тоскливым взором каменный мешок двора, неспешно выкурил последнюю сигарету и, скомкав пачку, взглянул поверх крыш.
Небеса были всё так же неподвижны и напоминали серые, нависшие над городом плиты потолочного перекрытия, готовые вот-вот обрушиться на монолитный мир пятиэтажек ливневым потоком. Омерзительный скользкий ком подкатил к горлу.
– Ни просвета, ни отдушины, – обречённо вздохнув, произнёс Славка. – На века застывшее пространство. Нырни вниз головой – ничегошеньки не изменится!..
Вдруг в одном из углов балкона, за невысокой, забитой старым тряпьём этажеркой, ему померещилось блеснувшее горлышко знакомой стеклотары. Ещё не веря в удачу, он ловким движением руки подхватил и извлёк из тайника непочатую бутылку с этикеткой «Русская водка», содрал серебристый ярлычок с прогретой бутыли, принюхался… отхлебнул…
– Вроде она, сердешная. Тёплая, но желанная. От бабушкиных запасов, что ли, сохранилась?
