Гайда!

– Там все поголовно за бандитов стоят. Что ни дом – то бандитское логово, – будто прочитав его мысли, сказал Кожевников, подъехавший к Аркадию на жилистой, как и он сам, серой кобыле. – Мужики тамошние целый полк в антоновскую армию снарядили, слыхал, небось? Они тут чуть не всю округу контролируют. Никакие наши законы на них не действуют. Их только пулеметами убеждать надо. Не хотят подчиняться народной власти, так пусть подыхают как бешеные псы! Так что нечего их жалеть, командир.

– Я и не жалею, – повернувшись к Кожевникову, ответил Аркадий. – Тех, кто в банды подался или бандитам помогает. Но не все ведь такие…

Позади них раздались голоса красноармейцев.

– Подъезжаем, вроде. Вон кресты видать!

– Где, где?

– Ослеп, что ль? Вон там, за деревьями, видишь?

Тронув за поводья Рыжего, Аркадий развернул коня мордой к бойцам. То же проделал и Кожевников. Оба заметили, что некоторые из красноармейцев крестятся, но никак не отреагировали на этот факт – не до того было.

– Товарищи красноармейцы! Перед нами поставлена задача – восстановить Советскую власть в селе Пахотный Угол, – окинув отряд взглядом, сказал Аркадий. – Выполнять ее будем так: разбиваемся на группы по 4 – 5 человек. Старшими групп назначаются коммунисты и красноармейцы из сочувствующих. Двигаемся по улицам, заходим в каждый дом. Действуем по обстановке. Тех, кто добровольно сложит оружие и сдастся, отправляем к церкви – на сход. С теми, кто окажет сопротивление, расправляемся на месте.

– Какой к черту сход! Я б все-таки пулеметчика вперед пустил, – нагнувшись к Аркадию, недовольно процедил ему в ухо Кожевников. – Чтобы даже высунуться из своих домов не смогли. А потом всех бандитов – а тут одни бандиты и живут! – ликвидировать к чертовой матери. Но ты командир, тебе решать.

Он снова повернулся к отряду и уже громким, строгим голосом предупредил красноармейцев:

– И чтоб никакого братания с бандитами! Все слышали? Желтков, Свешников, к вам в первую очередь относится! Где вы там?

– Тут мы, тут, – послышался чей-то хриплый голос.

– Вам понятно?

– Понятно. Чего уж тут не понять…

– Так как насчет пулемета? Может, передумаешь? – опять обратился к командиру отряда Кожевников.

Ответа не последовало. Аркадий снова развернул Рыжего – теперь уже по направлению к селу. Вскоре он пожалел, что не прислушался к совету комиссара.

Едва бойцы отряда под развевающимися красными флагами вступили в Пахотный Угол, как со всех сторон в них полетели пули. Стреляли из-за близлежащих домов, хозяйственных построек, из окон изб. Несколько красноармейцев, вскрикнув и выпустив из рук поводья, упали с лошадей на землю. Испуганные животные с громким ржанием метались среди людей, топча копытами тех, кто оказался под их ногами. Лошадь, тащившая повозку с пулеметом, встала на дыбы. Тачанка опрокинулась, орудие свалилось с нее и ударилось оземь.

Отряд рассыпался в разные стороны. Соскочив с коней, которые оказались слишком большой мишенью для стрелявших, бойцы укрывались за попадавшимися на их пути деревьями, кочками, сараями, прыгали в какие-то канавы и траншеи, на дне которых стояла дождевая вода.

Первыми в обстановке сориентировались бывшие продотрядовцы, открыв ответный огонь из своих укрытий. К ним тут же присоединись остальные. Передвигаясь по местности короткими перебежками, а то и ползком, красноармейцы окружали одну избу за другой, прицельным огнем уничтожая пытавшихся скрыться бандитов. Врываясь в дома, они поступали в соответствии с приказом командира отряда: тех, кого заставали без оружия или с поднятыми вверх руками, подгоняя штыками винтовок, гнали к церкви. Того, кто продолжал сопротивляться, расстреливали, кололи штыками, убивали прикладами. Баб и ребятишек не трогали, но и их отправляли на церковную площадь…

Бой длился почти пять часов. Непрерывный в начале схватки грохот выстрелов постепенно стихал. Когда с окраин села до центра начали доноситься лишь редкие хлопки, стало ясно, что из этой схватки отряд Аркадия вышел победителем.

К полудню, едва смолкли последние выстрелы, перед церковью столпились все, кто остался в живых, кроме, разве что, немощных стариков, лежачих больных да тяжело раненых, которые уж и двигаться не могли. Даже несмышленые младенцы оказались в этой мрачной, растерянной толпе. Самых маленьких трясли на руках испуганные матери. Ребятишки постарше цеплялись за подолы юбок своих мамок, бабок, нянек.

Большую часть церковной площади занимали бабы и дети. Мужики, которых было куда меньше, чем женщин, сгрудились у самой церкви. Мужского населения в селе заметно поубавилось: кого-то убили, кому-то удалось скрыться. Наверняка были и те, кто сумел спрятаться где-то поблизости – в каком-нибудь погребе или сарае.

Над площадью нависла тяжелая, гнетущая тишина. Усмиренные натиском красноармейцев мужики стояли молча, стиснув зубы в бессильной злобе. Убитые горем бабы, потерявшие своих мужей, отцов, сыновей, отголосив, тихо, почти беззвучно плакали, вытирая слезы. Маленькие дети перестали орать – на это у них уже не было сил. Ребята постарше тоже молчали и – кто со страхом, кто с любопытством – ждали, что же будет дальше.

Командир отряда стоял перед погрузившейся в безмолвное напряжение толпой и пытался сосредоточиться на том, что ему следует предпринять.

Минувшей ночью, по дороге в Пахотный Угол, Аркадий прокручивал в голове мысли, которые собирался донести до крестьян. Должны же они понять, в конце концов, что в стране сейчас тяжелые времена: голод, разруха, гражданская война, а своим пособничеством антоновцам они только усугубляют ситуацию. Ни к чему хорошему это не приведет. Рано или поздно всех участников шаек ждет неминуемая расплата.

«Тем, кто вовремя одумается, кто решит вернуться к мирной жизни, возделывать поля, выращивать хлеб, Советская власть обещает полное прощение. Нужно только явиться с повинной и сдать оружие…» – забравшись на тачанку, собирался сказать он на крестьянском сходе.

Но после пятичасового боя заготовленная речь напрочь вылетела у Аркадия из головы. Да и опрокинутая тачанка осталась где-то на дороге…

– Что-то больно радостно нас тут встретили, – раздался неподалеку голос Кожевникова. – Успели, видать, подготовиться к встрече-то! Откуда вот только узнали, что мы в гости едем?

– Так у них разведка тоже не дремлет, Федорыч, – послышался уже совсем рядом с Аркадием еще один знакомый ему голос. – Небось, успела предупредить.

Двое мужчин – комиссар и заместитель председателя партячейки Иван Крылатов – подошли к командиру отряда.

– Думается мне, дело тут не в ихней разведке, – продолжал Кожевников. – Думается, из наших кто-то бандитам посодействовал. И даже догадываюсь кто! Я, Иван, просил тебя за Желтковым и Свешниковым приглядывать. Ты когда их последний раз видел?

– Так, на последнем привале оба рядом были, – ответил Крылатов. – И потом, вроде, обоих видел.

– То-то и оно, что «вроде», – недобро ухмыльнулся Кожевников. – А где они сейчас? Где?

Его товарищ ответить не успел.

– Вон еще ведут! – послышался чей-то возглас.

Над толпой пронесся негромкий гул, потом снова наступила тишина. Крестьяне расступились, пропуская к церкви группу из шести человек.

Шли они по трое – в два ряда. Впереди шествовали три мужика средних лет. Двое были одеты в темно-синие крестьянские рубахи на выпуск, но без кушаков, третий – в форму бойца Красной армии.

За этой троицей следовали три молоденьких красноармейца с выставленными вперед винтовками, направленными в спины идущих перед ними людей.

– Ну, что я говорил! – с нескрываемым злорадством в голосе воскликнул Кожевников. – Вот вам, пожалуйста, и Желтков!

Аркадий догадался, что комиссар имел в виду одного из трех доставленных под конвоем мужиков – того, на ком была красноармейская форма.

– И где же вы эту сволочь обнаружили? – не отрывая взгляда от понурившего голову Желткова, обратился к конвоирам Кожевников.

– А вот у них, – показав на двух других конвоируемых, ответил один из красноармейцев – парнишка лет двадцати с бледным, усыпанным веснушками лицом. – В избе ихней.

– И чем же он там занимался? – с деланым удивлением спросил Кожевников. – Чай из самовара распивал или что покрепче для гостя дорогого нашлось?

– Да ничего он не распивал, – засмеялся паренек. – В подполе он сидел. Видать, схоронился, когда нас в окно увидал. Мы в подполье заглянули – хотели посмотреть, может, припасы какие прячут, – глядь, а там этот.

– А эти что? – Кожевников кивком показал на стоявших рядом с Желтковым крестьян. – Они чем занимались?

– Да ничем. В горнице на лавке сидели.

– Оружие при них было?

– В руках ничего не держали, но ружья в избе имеются.

– Так, мы с братцем охотники, – подал голос один из задержанных. – У нас завсегда двустволки были. Как же без них?

– Знаем мы, какие вы охотники! До народной власти вы больно охочи, до советских работников, которых вы и такие, как вы, нещадно убиваете! – резко отчеканил Кожевников и, сделав жест рукой в сторону церкви, приказал конвоирам:

– К стенке их!

– Помилуйте! Да за что же? – взмолился один из братьев.

Не обращая внимание на протесты мужиков, красноармейцы штыками подталкивали задержанных к церковной стене. Желтков остался на месте, но комиссар таким же жестом показал и на него:

– И этого туда же.

– Люди! – воскликнул побледневший Желтков. – Да что же это такое делается!

Толпа снова загудела, но увидев направленные на них стволы, крестьяне затихли.

– А то и делается, Желтков, – зло прищурился Кожевников, – то и делается, что Красная армия уничтожает всякую сволочь, которая народ баламутит, против Советской власти его настраивает, не дает мирную жизнь в деревне налаживать. А что касается тебя, Желтков, то ты не просто сволочью оказался, но еще и предателем, из-за которого сегодня, здесь мои товарищи погибли. Это ведь ты бандитов предупредил, что наш отряд к селу подходит? Ты да дружок твой, Свешников, такой же предатель. Кстати, а этот гад где притаился?

Комиссар обвел взглядом окруживших толпу красноармейцев.

– Вот он, вот! – раздалось сразу несколько голосов.

Кто-то из бойцов подтолкнул к Кожевникову одетого, как и Желтков, в красноармейскую форму худого, невзрачного на вид мужичонка лет тридцати пяти. Он был значительно ниже комиссара ростом, но, подняв голову вверх, ухитрился посмотреть на него так, будто и не было между ними этой разницы.

– Предатель, говоришь? – глядя Кожевникову прямо в глаза, усмехнулся мужичок. – А это еще надо посмотреть, кто тут предатель. Вот вы, большевики, что крестьянам обещали, когда власть свою в деревнях устанавливали?

Он замолчал, видно, ожидая от комиссара ответа, но тот проигнорировал вопрос. Аркадий вдруг заметил, что выглядит Кожевников очень уставшим: его спина ссутулилась, тонкие, почти бесцветные губы превратились в ниточку, морщины на лбу и носогубные складки на бледном, хмуром лице углубились настолько, что он казался почти стариком.

В то же время Аркадий почувствовал, что и сам еле держится на ногах. Только сознание того, что бой, несмотря на потери в личном составе, его отряд все-таки выиграл, до сих пор придавало ему сил, но теперь силы эти были на исходе.

«Господи, ну что за день сегодня такой! Кончится когда-нибудь этот ужас или нет?» – с отчаянием подумал он.

Его мысли перебил низкий, с хрипотцой голос Свешникова:

– Мир вы нам обещали, землю, жизнь хорошую, – так и не дождавшись отклика от комиссара, продолжал мужичок. – А что мы в итоге получили?

– Слушай, Свешников, – устало оборвал его Кожевников, – надоел ты мне хуже горькой редьки. Я ведь только что говорил, кто мешает крестьянам к мирной жизни вернуться: это бандиты антоновские да тот, кто им помогает, а значит, тоже бандитом становится. И вы с Желтковым в том числе. Хоть и служили вы в Красной армии, которая права трудового народа защищает, да предали и армию народную, и интересы трудящихся. Бандитскими прихвостнями оказались. А как у нас с бандитами и предателями поступают?

Комиссар пристально посмотрел на побледневшего, но не отведшего взгляда Свешникова и все с той же усталостью в голосе отдал приказ стоявшим рядом с ним красноармейцам:

– Его тоже к этим.

На этот раз изнуренная, напуганная происходящим толпа даже не возроптала. На площади установилась мертвая тишина – как перед надвигающейся бурей. Одиночный выстрел, внезапно разорвавший это кладбищенское безмолвие, прогремел словно раскат грома.

Толпа ахнула.

Аркадий видел, как повернувшийся было к нему Кожевников, взмахнув руками, резко откинулся назад. Если бы не подхвативший его Крылатов, комиссар точно рухнул бы как подкошенный.

– Федорыч, ты чего? Ранен, что ли, Федорыч? – осторожно опуская товарища на землю, запричитал Иван. – Куда тебя ранило, скажи. Не молчи, Максим, скажи что-нибудь, друг ты мой дорогой!

Кожевников не отвечал. Глаза комиссара были открыты, губы крепко сжаты. Между его густыми, казавшимися угольно-черными на белом как мел лице бровями появилась глубокая поперечная складка – раненый морщился от боли.

– Федорыч, ну скажи, скажи, где больно, куда тебя ра… – продолжал допытываться Крылатов, но, не закончив фразу, оборвал ее на полуслове: он увидел, как на груди его товарища расплывается темное кровавое пятно.

Аркадий, словно оцепенев, не отрывал взгляда от лица комиссара. Его снова – как и тогда, во время их встречи накануне рейда – поразило, как изменилось вдруг выражение холодных, еще ясных, но уже немигающих глаз: как и тогда, оно сделалось теплым и мягким.

Аркадий догадывался, что одна только мысль – о двух маленьких девочках – могла мгновенно преобразить это всегда суровое лицо. Он понимал, чувствовал, что мысль эта у раненого была последней. И оказался прав: еще через несколько мгновений разгладились морщины на высоком лбу и бледных, совсем бескровных щеках, расправилась складка между бровями умирающего…

– Все, – тихо сказал Крылатов. – Кончено.

Он опустил ладонь на лицо комиссара, а когда убрал руку, все увидели, что глаза Кожевникова закрыты.

Охватившее Аркадия оцепенение длилось недолго – всего несколько секунд: от выстрела, сразившего комиссара, до того момента, когда веки Кожевникова сомкнулись. Какая-то неведомая сила заставила его встрепенуться, забыть про накопившуюся усталость и завершить операцию. Он вновь почувствовал себя боевым командиром, ответственным за выполнение поставленной перед ним задачи.

– Откуда стреляли? – твердым голосом спросил он у стоявших рядом красноармейцев.

– С колокольни, – ответил кто-то из них. – Наши там уже.

Вскоре к командиру отряда и Ивану Крылатову, который взял на себя обязанности погибшего товарища, подвели молоденького – лет семнадцати – паренька. Лицо его было бледным, верхняя губа под хорошо уже заметным рыжеватым пушком слегка подрагивала, но никакого страха в глазах парня видно не было – лишь жгучую, непримиримую ненависть излучали эти глаза.

– Вот эта сволочь, которая комиссара нашего убила! – ткнув прикладом в спину парня, сказал один из бойцов.

– Удрать хотел да не успел – перехватили мы его, – ощетинился другой и, махнув в сторону того места у церковной стены, где ожидали своей участи Свешников, Желтков и двое деревенских мужиков, спросил:

– Куда его? К этим?

– Да я сейчас эту гниду своими руками раздавлю! – бросился на парня Крылатов, но Аркадий его остановил:

– Нет! Пусть туда ведут!

Он хотел еще что-то сказать Ивану, но тут в толпе заголосила какая-та баба:

– Господи, сынок, сынок! Пашенька, да зачем же ты, зачем?! Убьют ведь они тебя теперь, Пашенька! Да зачем же ты! Сынок!

Толпа, словно очнувшись от этого истошного крика, загудела, задвигалась.

– А ну тихо! – громко цыкнул Крылатов. – Тихо всем! Или тоже туда хотите, морды эсеровские?

Угроза подействовала – над церковной площадью снова установилась тишина.

– Сейчас командир говорить будет. Слушайте его! – все так же громогласно объявил Иван.

Аркадий даже удивился – как это ему удалось собраться с мыслями: как-то сразу вспомнилось все, о чем он думал по дороге в Пахотный Угол.

– Товарищи крестьяне! – обратился он к пахотноугловцам. –Только с восстановлением Советской власти вы сможете вернуться к мирному труду, только прекратив помогать бандитам, залечите, наконец, раны, полученные в ходе этой бесконечной, бессмысленной войны!

Аркадию казалось, что народ его слушает. Во всяком случае, он очень старался, чтобы смысл произносимых им слов дошел до каждого. Как и то, что врагам Советской власти пощады не будет.

Закончив выступление, Аркадий повернулся к Крылатову и приказал:

– Подберите расстрельную команду.

Когда пятеро красноармейцев направили стволы винтовок в сторону церковной стены, у которой выстроились арестованные, он сам четко и уверенно отдал команду:

– Пли!

Грохот выстрелов слился с вырвавшимся из толпы отчаянным женским криком…

9.

С первыми лучами солнца нависшие над рекой клочья легкого, полупрозрачного тумана начали рассеиваться. Уже через четверть часа перед сидевшим на берегу Аркадием засверкало чистое, гладкое, как зеркало, русло Цны. У кромки реки вода казалась совсем черной из-за отражавшегося в ней кустарника.

«Совсем как на нашей Теше, – предался воспоминаниям Аркадий, – тихо, красиво. И берега похожи, и кусты в воде так же отражаются, и птицы по утрам заливаются, как и у нас. Кажется, будто вчера с ребятами рыбу под откосом ловили – там, где Верхняя Набережная кончается. Знать бы, как они все…

Шурка Плеско обещал часто писать – рассказывать, как арзамасский комсомол работает, как у него в газете дела идут, да не пишет, лентяй такой. Хотя, может, и не в лени дело – просто некогда ему. А может, письма не доходят – я ведь не сижу на одном месте.

Интересно, Толик Ольшевский все еще сохнет по Талке? Ей-то, вроде, Колька Кондратьев больше нравится…»

При мысли о сестре у Аркадия екнуло сердце – как она там, бедная, столько времени с младшими управляется? Мать уехала в Туркестан в прошлом году в конце лета. Сказала, на полгода, но к началу апреля еще не вернулась. Сейчас, конечно, может, уже приехала, но ему об этом не известно. Во всяком случае, в последнем письме, которое Аркадий успел получить перед отъездом из Воронежа, Таля о возвращении матери не сообщала. Жаловалась только, что зиму они еле пережили – уж очень плохо с продуктами стало. Да спрашивала, как всегда, когда он домой приедет. Аркадий и сам хотел бы знать ответ на этот вопрос. Он ужасно соскучился и по Арзамасу, и по сестрам, и по товарищам своим. Отпуск бы взять хоть на недельку, да кто ж его отпустит, когда бандиты никак не угомонятся.

«Ничего, недолго им осталось, – мысленно убеждал сам себя Аркадий. – Скоро, скоро придет время, когда в каждой сводке будет только одна оперативная информация: «На всех фронтах Советской республики спокойно». Вот тогда и домой поеду, в академию буду готовиться. Но сначала в Воронеж заскочу – за Марусей…»

– Товарищ командир, идите сюда, – позвал его кто-то из красноармейцев. – Уха готова.

Сматывать удочку Аркадию не хотелось – когда еще посидишь вот так в тишине, о будущем помечтаешь. Да и рыба не перестала клевать – только что он снял с крючка здоровущего леща. Вот бы такого в уху! Но его подчиненные уже сварганили ароматную похлебку, в которой плавали куски жирных карасей, начавших утренний жор раньше остальных речных обитателей и по этой причине оказавшихся в булькающем над костром котелке.

«Нужно идти, скоро уж в город возвращаться, – с сожалением подумал Аркадий, вставая с березового чурбана, который специально подкатил поближе к воде. – Да и ушицы похлебать охота…»

Прихватив пойманного леща и несколько подлещиков покрупнее – рыбка, что помельче, отправилась обратно в реку, – он поднялся к костру, вокруг которого суетились двое красноармейцев вверенного ему полка.

Аркадий передал пойманную рыбу Силантию – коренастому двадцатилетнему парню, мобилизованному здесь, в Моршанском уезде, чуть больше месяца назад, сел на лежавшее возле костра бревно и посмотрел на второго красноармейца, колдовавшего над котелком.

– Отменная ушица получилась, – похвалил приготовленное кушанье Егор – товарищ Силантия, тоже из местных.

Огромным, слегка помятым оловянным черпаком он выловил большой кусок карася и перевалил его в миску, стоявшую возле командира. Потом извлек из котелка еще два довольно увесистых куска рыбы и положил их в другие миски – свою и Силантия. Затем, зачерпнув приправленного мукой, пшенкой и луком бульона вместе с кусочками карасей помельче, до краев заполнил сначала миску комполка, а после нее – две другие посудины.

– Много как осталось-то, нам все и не съесть, – заглянув в котелок, покачал головой Силантий.

– Нашел о чем тужить, – засмеялся Егор. – С собой возьмем, потом доедим.

– Не-ка, не доедим, – возразил Силантий. – Кто-то к нам идет. Видать, придется делиться.

Он показал рукой в сторону небольшого пригорка, с которого по узкой тропинке спускались двое красноармейцев.

Первым шел невысокий, худощавый парень, шагавший так быстро, что, казалось, еще немного, и он перейдет на бег. Следовавший за ним второй парень – он был на голову выше первого – дышал своему товарищу прямо в затылок, но его движения не выглядели настолько стремительными, потому что ноги у него были длиннее и шаг из-за этого получался шире.

– Это кто ж такие? Несутся, как угорелые… Случилось, что ль, чего? – забеспокоился Егор.

– Вон того – длинного – я третьего дня в штабе видел, когда в карауле стоял. Вроде, он там и служит, – сказал Силантий. – А маленького не знаю. Тоже, небось, штабной.

– Ну, точно чего-то стряслось, – почесал затылок Егор.

Аркадий, слегка прищурившись, поверх головы ступающего впереди красноармейца старался разглядеть его спутника, показавшегося ему знакомым. В штабе они будто бы не сталкивались. Да он там и не сидел – принимая полк, с утра до ночи объезжал вверенные ему объекты, заглядывал в роты, проверял караулы.

Пока Аркадий соображал, где и когда они могли видеться, оба красноармейца успели подойти к кострищу.

– Ну, что я говорил: «Встретимся на фронте!» Так оно и вышло! Здорово, Аркашка, здорово, дружище, – с ходу вдруг бойко затараторил один из парней, но не тот, который привлек его внимание, а другой, шагавший впереди – невысокий.

Егор и Силантий удивленно переглянулись. Какой такой Аркашка? Что за обращение к командиру полка!

В ожидании реакции Аркадия на эдакую фамильярность оба навострили уши. Особенно насторожился Силантий, который после случившегося с ним в штабе инцидента побаивался нового командира.

Он впервые стоял на часах возле секретного ящика. Время караула заканчивалось, его должны были вот-вот сменить, поэтому часовой слегка расслабился. Когда мимо него прошел назначенный намедни комполка, Силантий, посмотрев ему вслед, ухмыльнулся: «Ничего себе командир! Молокосос какой-то!»

Неожиданно в нескольких шагах от поста «молокосос» остановился, резко развернулся, подошел к Силантию и спросил:

– Вы знаете, кто перед вами?

– Знаю. Командир полка, – ответил красноармеец.

– Тогда сходите в караульное помещение и принесите мою полевую сумку. Я ее там забыл. Дайте мне вашу винтовку, я пока здесь за вас постою, – приказал комполка.

«Ну, вот – у него еще и память дырявая», – снова усмехнулся про себя Силантий, но распоряжение выполнил: отдал винтовку и пошел за сумкой.

Через минуту он уже получал нагоняй и от разводчика караула, и от начальника караульной службы за несоблюдение воинского Устава. Потом они втроем бежали на оставленный часовым пост – объясняться с новым командиром.

– Вы знаете, какое наказание ждет военного, нарушившего Устав? – строгим голосом обратился тот к часовому. – Почему вы покинули пост?

– Так я думал, если командир приказывает, надо тут же его приказ выполнять, – захлопал глазами красноармеец, который за короткий срок службы не успел усвоить все армейские законы.

К счастью для Силантия, этот проступок сошел ему с рук. Наоборот, узнав, что он из здешних и рыбные места в округе знает, новый комполка решил взять его на рыбалку, а когда дошло до дела, позволил и товарища прихватить. А вот начальникам из караульной службы, видать, здорово досталось – в тот же день этот случай был проработан на собрании комсостава, и они ходили злые как черти…

– Колька, ты? – громко вскрикнул Аркадий. – Вот это да! Как ты здесь оказался?

Вскочив с бревна, он кинулся к парню. Лицо его при этом сияло неподдельной мальчишеской радостью.

Силантий и Егор снова переглянулись – такой реакции от командира полка они уж точно не ожидали.

– Я, Аркаш, все-таки добился своего – отпустил меня уком партии. Как видишь, на мне теперь тоже военная форма, – похвастался красноармеец и вдруг осекся: