Гайда!

– Ну, прости меня, дурака! – протягивая Аркадию руку, сказал Николай. – Так я пойду?

– Иди уж!

Попрощавшись, Кондратьев направился в сторону своей Ильинской, которая, впрочем, теперь гордо именовалась улицей товарища Троцкого. Аркадий проводил взглядом его маленькую, съежившуюся от холода фигурку и подумал: «Вот Колька… Вроде, и не высок, и в плечах не широк, а сила в нем чувствуется настоящая, крепкая. Если ему какое дело доверить, он лоб расшибет, а все, что нужно, сделает. Честный, ответственный и мыслит правильно, по-пролетарски.

Талке, конечно, пока рано о женихах думать, но Колька точно бы ей подошел. Надежный он человек. А то, что ростом не вышел, так это ерунда. Зато он цепкий, жилистый. И потом – может, подрастет еще. Парни, говорят, долго растут. А что худой – тоже поправимо. Да и толстых-то сейчас по пальцам пересчитаешь. Откуда толстым взяться, когда время такое голодное? Вот кончится война – мясо у всех и нарастет…»

Аркадий вдруг замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Его внимание привлекли две идущие по противоположной стороне улицы девушки, в одной из которых он узнал Лену Дорошевскую.

Сердце его бешено заколотилось. Будь Лена одна, он тут же окликнул бы ее, но присутствие второй девушки – стройной шатенки с выбивающимися из-под мехового берета кудряшками – сдерживало его. Может, при подруге Лена и разговаривать с ним не станет – отделается кивком головы или коротким «Здрасте!» и пойдет себе дальше. Что тогда?

– Ой, Лёлька, смотри кто там стоит! – показав на Аркадия, воскликнула вдруг шатенка, назвав Лену детским домашним именем. – Это же Голиков Аркаша, который с твоим братом, Костей, учился!

Обе девушки остановились и посмотрели на Аркадия. Он помахал им рукой, быстро перешел на другую сторону улицы и поздоровался:

– Привет, девчонки! Лёлька, а я смотрю – ты или не ты. Больше года ведь не виделись!

– Да она это, она! – засмеялась кудрявая девушка. – А меня вы, небось, и не помните?

– А мы знакомы? – спросил Аркадий.

– Знакомы, знакомы, – ответила за подругу Лена. – Это Вера, моя одноклассница. Мы из гимназии к вам в реальное приходили на спектакль, в котором ты тоже кого-то играл. Тогда вы и познакомились.

– Ну да, – вспомнил Аркадий. – Мы ставили комедию Гоголя «Игроки». Я там играл молодого человека, который мечтал стать гусаром.

Вера окинула Аркадия оценивающим взглядом и кокетливо произнесла:

– А вам пошел бы гусарский мундир!

– Гусарские мундиры вышли из моды, – отшутился Аркадий. – Сейчас в кавалерии совсем другая форма, как и во всей Красной армии.

– А эта форма вам тоже идет! Шинелька хорошо смотрится, сапожки блестят, и шапочка ладненько так сидит, – не унималась Вера.

Аркадий даже слегка смутился от такой похвалы. Вообще-то, не будь под «шинелькой» фуфайки, которую Дарья заставила его «поддеть», она бы болталась на нем как на колу – веса-то у него было пока маловато. Но ведь девчонки о фуфайке не знают! «Сапожки» – да! – блестят. Для этого утром он накапал на голенища растопленного парафина и хорошенько прошелся по ним суконкой. Ну, а что касается «шапочки», то чуть сдвинутая на бок папаха из мелкого серого каракуля действительно лихо сидела у него на голове. Жаль только, что все это заметила Вера, а не ее подруга…

– Аркаш, Костик сказал, что ты был ранен. Сейчас-то как? Вылечился или еще не совсем? – спросила Лена.

«Значит, знала и о моем ранении, и о том, что я дома, а проведать раненого не пришла…» – промелькнула в голове Аркадия мысль, но и тени обиды не отразилось на его лице.

– Раны зарубцевались, скоро снова в строй, – спокойно ответил он девушке. – В общем, все у меня хорошо. А вы-то как живете? Как мама, папа? Костик чем занимается?

– Живем, как все сейчас живут, – тихо сказала Лена. – Мы с Костей учимся. Мама домашним хозяйством занимается и… за папой ухаживает.

– А что с ним такое? – спросил Аркадий. – Он заболел?

Лена молчала. Глаза ее вдруг наполнились слезами.

– Дмитрий Наркисович очень болен, – ответила на вопросы подруга девушки. – Как из тюрьмы пришел, так и слег.

– Из тюрьмы? – переспросил Аркадий. – Из какой тюрьмы?

– Из Всехсвятской, из какой же еще! – воскликнула Вера. – Куда теперь людей сажают! Старая-то тюрьма – та, что у Тихвинского кладбища, давно уже переполнена. Вот и приспособили Всехсвятскую церковь под каталажку. Загонят туда людей и голодом морят, да еще избивают ни за что! Вот у нас один знакомый…

– Ладно, Вера, не надо об этом, – попыталась остановить подругу Лена, но та внезапно разошлась:

– Почему «не надо», Лёлька? Пусть знает, что тут творится! У моего отца есть товарищ один – санитарный врач. Как-то здравотдел включил его в комиссию, которая обследовала местные тюрьмы. Так вот. Врач этот в ужас пришел от того, что там увидел. Кругом грязища, вонь. Большинство арестованных спит вповалку прямо на полу, в нечистотах, все завшивленные, больные, голодные. Полно туберкулезных! Тех, кто умирает, тут же и хоронят – кого на Тихвинском, кого – на Всехсвятском кладбищах. И что вы думаете? Изменилось что-нибудь после этой проверки?

Вера выжидающе посмотрела на Аркадия, но тот молчал.

– Акт какой-то составили, и на этом все! – сердито сказала девушка. – Папин товарищ говорит, что ничего там в ближайшее время не изменится, потому что властям нашим сейчас не до заключенных.

– А когда Дмитрия Наркисовича арестовали? – после того, как Вера выговорилась, спросил Аркадий, которому показалось, что ответ на этот вопрос он уже знает – в памяти вдруг всплыл приснившийся ему в Киеве сон.

– Весной прошлого года, – подтвердила его догадку Лена. – Папу обвинили в контрреволюционной деятельности. Срок был небольшой – всего месяц, но этого хватило, чтобы подорвать здоровье. С тех пор он и болеет…

Некоторое время все трое молчали. В голове Аркадия крутились мысли о том, что его мать, кроме больницы, работает в уездном здравотделе. Он не знал, известно ли ей, как содержатся заключенные в арзамасских тюрьмах, но то, что Наталья Аркадьевна с утра до ночи занята на службе и что она валится с ног от усталости, заметить успел. В конце концов, у уездной власти, помимо тюрем, забитых уголовниками и врагами Советов, работы хватает…

– Так, значит, вы опять на фронт собираетесь? – переменила тему разговора Вера.

– Конечно! – почему-то с облегчением выдохнул Аркадий. – Враг пока не сдается, но мы будем биться с ним до последнего выстрела, до нашей полной победы!

7.

Территория за большим, красивым зданием главного воронежского вокзала была расчерчена линиями стальных рельсов. На резервных путях стояли в ожидании отправки на фронт вагоны, заполненные военнослужащими – красноармейцами 23-го запасного полка, в командование которым Аркадий вступил всего три дня назад.

Получив назначение на эту должность, он поначалу даже немного растерялся. Во-первых, потому что ему еще не приходилось командовать подразделением, насчитывающим почти пять тысяч штыков. Во-вторых, потому что работа предстояла большая и не слишком ему привычная – из состава запполка требовалось в срочном порядке сформировать несколько маршевых рот для переброски в Кронштадт.

В гарнизоне крепости давно уже чувствовалось брожение среди недовольных политикой «военного коммунизма» умов. То и дело вспыхивали беспорядки, которые в начале марта двадцать первого года переросли в вооруженное выступление жителей города и экипажей некоторых кораблей Балтийского флота против большевиков.

Узнав о восстании, Аркадий искренне недоумевал: как такое могло случиться? Ну ладно, этот предатель Козловский – один из главных организаторов мятежа. Он хоть и числился в РККА военспецом, но ведь раньше в царской армии до генерала дослужился. Такому ничего не стоило переметнуться на сторону врага. А вот кронштадтские матросы каковы! В семнадцатом их оплотом революции называли, а они такой фортель выкинули! И это в то время, когда у Красной армии сил едва хватает, чтобы бороться с врагами Советской власти практически по всему Черноземью.

Конечно, после заключения договора с поляками и разгрома Врангеля полегче стало. Основные силы теперь туда перенаправлены, но одолеть повстанцев оказалось не так-то просто. Взять хотя бы ту же Воронежскую губернию. В некоторых волостях, особенно там, где банды Колесникова/1/ бесчинствуют, уже и Советской власти не существует. Как только какой-нибудь из Ванькиных отрядов – а их у него, как говорят в штабе бригады, больше ста шестидесяти! – к селу или деревне приближается, так местные Советы и ревкомы вместе с продотрядами тут же ретируются: перебираются в уезды, где поспокойнее. Останешься – убьют. Тем более, что многие крестьяне, не понимая истинного положения вещей, бандитов поддерживают. Да и в соседних губерниях, особенно в Тамбовской, ситуация не лучше, а тут еще Кронштадт…

От досады Аркадий сжал кулаки.

К делу новоиспеченный командир полка приступил сразу же, как только прибыл в Воронеж. Работал с раннего утра до позднего вечера: уточнял списки бойцов, проверял обеспечение красноармейцев оружием, продуктами питания и обмундированием, инструктировал комсостав.

«Третий день кручусь как белка в колесе! – подумал он, разглядывая через окно штабного вагона готовый к отправке эшелон, стоящий на параллельном пути. – А что делать? Ведь там, под Кронштадтом, наши ждут помощи. Первый штурм Красной армии мятежники отбили. В газетах об этом скупо пишут, но ходят слухи, что мы понесли серьезные потери. Поэтому к Тухачевскому так спешно и стягиваются дополнительные части. Ничего! Вот соберет он побольше войск и покажет изменникам, что значит Красная армия!»

Тьма за окном сгустилась. Тоненький серпик луны и звезды, выглядывающие из-за рваных, нависших над городом туч, почти не давали света, и утоптанный сотнями пар ног, покрывшийся грязной коркой снег между железнодорожными путями казался совсем черным. Решив, что завтра встанет пораньше и будет работать с удвоенной силой, Аркадий потушил лампу, улегся на жесткую деревянную полку и укрылся новенькой, еще не потрепанной в боях шинелью, которую три дня назад получил на складе.

«А ведь сегодня ровно год, как Петьку похоронили», – неожиданно пришла ему в голову мысль, которая вмиг прогнала уже начавший обволакивать его сон.

Аркадий отчетливо вспомнил день, когда арзамасцы провожали в последний путь его верного товарища. Петр Цыбышев ехал домой на побывку после полученных на фронте ранений, но в дороге заболел тифом и умер. Хоронили его как героя, с армейскими почестями – винтовочными залпами и торжественными речами над могилой. Было это в середине марта прошлого года – в то время, когда у Аркадия как раз заканчивался отпуск после ранения. До отъезда в Москву за новым назначением он успел еще написать некролог о безвременной кончине друга в комсомольскую газету «Авангард».

«Надо же – целый год прошел. Не верится даже…» – подумал он, пытаясь поудобнее устроиться на узкой деревянной полке в командирском отсеке штабного вагона, где и документы составлял, и приказы писал, и спал уже не первую ночь.

Из-за перегородки доносились негромкие мужские голоса. К помощнику комполка заглянули приятели – трое или четверо ротных. Разговаривали тихо, о чем, непонятно. Приглашали и его посидеть в компании, но Аркадий отказался – он еще плохо знал своих подчиненных, не успел выработать стиль общения с ними и вообще панибратство считал неуместным. Да и устал он очень. Решил, что лучше полежит спокойно, поразмышляет о том о сем, может, попытается разобраться в вещах, о которых днем даже задуматься некогда.

«И почему люди такие разные бывают? – уставившись в темноту, принялся философствовать Аркадий. – Одни жизнь готовы отдать за правое дело, рвутся на фронт, чтобы народную власть защищать. Вот тот же Петька, например. Ему почти три года до призыва оставалось, а он добровольцем в Красную армию пошел и погиб за революцию. Но ведь не все такие, как Петька. Некоторые на любые хитрости идут, только бы в действующую армию не попасть…»

Что и говорить – у него в полку разный народец подобрался. Когда Аркадий начал формировать роты для отправки в Кронштадт, коммунисты и комсомольцы, само собой, оказались в первых рядах. Но их среди личного состава числилось совсем немного. Большинство военнослужащих запасного полка – это граждане беспартийные и малосознательные. Среди них, в основном, выписавшиеся из госпиталей раненые, которые только и думают о том, как бы поскорее домой вернуться, в теплые постельки. Приписанными к полку оказались и задержанные, получившие прощение – вместо расстрела! – и возвращенные в армию дезертиры, и не молодые уже, но еще военнообязанные, имевшие ранее отсрочки от призыва мужики. Ясное дело, никто из них тоже не горел желанием отправляться на фронт.

Не успел Аркадий заступить на пост, как к нему на стол через головы непосредственных начальников – командиров рот и прочих – посыпались рапорты и заявления от красноармейцев с жалобами на плохое здоровье и просьбами об отпусках или о зачислении в команду слабосильных. Кое-кто из военнослужащих откровенно симулировал – придумывал какие-то несуществующие болезни, а то и легкие увечья умышленно сам себе наносил. Тяпнет, к примеру, такой «вояка» по своему же указательному пальцу чем-нибудь острым или тяжелым – и, считай, инвалид: нечем на спусковой крючок нажимать.

Аркадий быстро разобрался что к чему. Думают, если комполка больно молодой, то его можно облапошить? Не выйдет! Он в первый же день написал приказ о пресечении разного рода попыток симуляции и нарушений воинской дисциплины, а заодно напомнил личному составу о субординации в полку.

Голоса за перегородкой стали громче. До слуха Аркадия доносились отдельные фразы, мат, смех, звон стаканов.

«Опять пьют, – подумал он, похвалив себя за то, что не принял приглашения «посидеть в компании». – Ну как тут с простых красноармейцев требовать соблюдения устава и дисциплины, когда комсостав себе такое позволяет? Надо будет завтра же поговорить об этом с помкомполка и командирами рот. Для начала хотя бы предупредить, а там посмотрим…»

Аркадий натянул на голову шинель, чтобы приглушить доносившиеся из-за перегородки звуки, и решил, что все-таки при первой же возможности попросит должность немного ниже – помощника командира полка, например. Или возьмет полк численностью поменьше. Лучше действующий – в полевой стрелковой дивизии. В конце концов, не его это дело – в запасе сидеть. Тем более, что белогвардейская сволочь то тут, то там голову поднимает…

Вторая половина марта началась с хороших новостей. Главной из них было сообщение о победном штурме Кронштадта частями Красной армии. Газеты писали, что в ночь на 16-е марта после интенсивного артиллерийского обстрела советским войскам удалось ворваться в город и к утру сломить сопротивление противника. К хорошим новостям Аркадий причислил и опубликованные в тех же газетах решения Х съезда партии об отмене продразверстки и замене ее фиксированным продовольственным налогом, а также об амнистии, объявленной для тех, кто с оружием в руках выступал против политики, проводимой Советской властью в деревне, но раскаялся и отказался от дальнейшей борьбы.

«С одной стороны, вроде бы власти пошли крестьянам на уступки – выполнили то, что те как раз и просили, – анализировал ситуацию Аркадий. – Но, с другой стороны, если бы не эти меры, мужики вряд ли перестали бы сопротивляться властям. Так бы и собирались в банды, чтобы продотряды уничтожать и советские органы заодно. И что бы из всего этого вышло? Одними карательными мерами тут не обойдешься. Всех ведь не перестреляешь! Кто ж тогда хлеб выращивать будет?»

Он сидел на скамейке в небольшом скверике недалеко от проспекта Революции и наслаждался тишиной и прекрасной солнечной погодой, установившейся два дня назад. После затянувшихся холодов на воронежскую землю стремительно нагрянула весна, и этот факт можно было считать еще одной хорошей новостью весеннего месяца марта.

По лицу Аркадия скользнул легкий ветерок, заставив его отвлечься от серьезных размышлений. Он поднял голову вверх, посмотрел на плывущие по синему небу похожие на клочки ваты кучевые облака, которые отражались в грязных лужах, и мысленно приказал себе не думать больше ни о текущих событиях, ни о работе и ни о чем таком, что помешало бы ему насладиться погожим днем и отдохнуть после напряженной рабочей недели. Это посоветовал ему и доктор, к которому пришлось обратиться по причине вновь появившейся бессонницы и периодически возникающих головных болей.

Внезапно в груди Аркадия зародилось какое-то непонятное волнение, но не тягостное, тревожное, которое не раз овладевало им в последние дни, а наоборот – радостное, приятное. Ощутив, как разрастается в его душе это чувство, заставляя сердце биться все сильнее и сильнее, Аркадий вдруг понял, что появилось оно не случайно. Вчера, когда он сидел на этой же скамейке, мимо него прошла девушка, на которую невозможно было не обратить внимания.

Девушка показалась ему очень красивой. Ее юное личико обрамляли волнистые пряди светло-русых волос, которые выбивались из-под надвинутой на лоб фетровой шляпки. На стройных ножках как влитые сидели кожаные, отороченные овчиной ботиночки на небольшом каблучке. На ней было серое драповое пальто, фасон которого подчеркивал ее изящную фигурку. Но больше всего Аркадию запомнился обвивающий шею девушки легкий, словно воздушный, газовый шарфик нежно-розового цвета, концы которого развевались на весеннем ветру. Шла она медленно, не торопясь, явно прогуливалась, но, погруженная в какие-то свои мысли, не замечала ничего вокруг.

Аркадий проводил красавицу взглядом. Неожиданно за ее спиной опустилась стайка горластых воробьев, тут же устроивших нешуточную потасовку из-за нескольких рассыпанных кем-то семечек. Услышав позади себя воинственное чириканье, девушка обернулась. В тот же миг воробьи, разобравшись с добычей, вспорхнули и стремительно скрылись из виду. Еще через мгновение девушка снова повернулась к Аркадию спиной, чтобы идти своей дорогой, но этого мгновения им обоим хватило, чтобы взгляды их встретились.

«Не может быть, чтобы мне это показалось, – разволновался Аркадий. – Я же видел, что она тоже на меня посмотрела! Да, все произошло очень быстро. Но я ведь успел заметить, какие у нее глаза…»

Глаза у девушки были небесно-голубого цвета. А может, они были серыми. Просто в них отражалась синева предвечернего мартовского неба, и поэтому они показались ему голубыми. При следующей встрече он рассмотрит их повнимательней. Только вот будет ли эта встреча?

«Вот дурак! Не мог уж с девушкой познакомиться! – принялся ругать себя Аркадий. – Мозги, что ли, на солнце расплавились? Трудно было заговорить, хотя бы слово вымолвить? Хоть бы у воробьев поучился – те орали, ни на кого не глядя. Кстати, этих горлопанов сам бог послал, чтобы она обернулась, а ты – дурья башка! – этим даже воспользоваться не сумел…»

Аркадий вдруг сообразил, что ноги сами привели его в этот скверик, к той же лавочке, на которой он сидел вчера, и что уже битый час он озирается по сторонам, приглядываясь к каждому появившемуся здесь человеку. Незнакомки среди редких прохожих видно не было.

За последнюю четверть часа мимо прошмыгнули несколько мальчишек, о чем-то горячо споривших и на ходу размахивающих деревянными ружьями. Еле передвигая ноги, проковыляла какая-то старушка с потертой кожаной сумкой. Не без труда волоча по рыхлому снегу салазки, прошли две деревенского вида девки – няньки восседавших на санках малышей. Никому из них не было никакого дела до одиноко сидящего на скамейке худого, долговязого парня в красноармейской шинели.

Заметив на аллейке, соединяющей скверик с проспектом Революции, трех молоденьких, похожих на гимназисток девушек, Аркадий на секунду напрягся, но, не увидев среди них ту, которую надеялся увидеть, потерял к ним всякий интерес. Зато подружки, до этого момента весело о чем-то щебетавшие, вмиг умолкли и, бросив на молодого военного кокетливые взгляды, грациозно прошествовали мимо него.

«Интересно, кто она? Чем занимается? – проводив взором удаляющихся «гимназисток», подумал Аркадий. – Учится? Работает? Скорее всего, учится. По возрасту она такая же, как эти девчонки. Ей, наверно, лет шестнадцать…»

К вечеру заметно похолодало. Чтобы согреться, Аркадий сунул руки в карманы шинели и в одном из них нащупал какой-то шершавый брусок размером чуть больше двух спичечных коробков.

– Сухарь! – засмеялся он, извлекая из кармана засохший кусочек хлеба, который специально прихватил с собой в сквер на случай, если рядом с ним снова приземлятся воробьи. – Совсем забыл, что птичек собирался покормить.

Аркадий раскрошил пальцами хлеб и разбросал крошки перед скамейкой. На угощение тут же набросились неизвестно откуда появившиеся пернатые, в два счета проглотившие лакомство.

– Все, все… Нету больше, – показав воробышкам пустые ладони, развел руки Аркадий. – Кыш, кыш! Летите отсюда! Хотя… Погодите, сейчас…

Он встал с лавочки и, вывернув карман шинели, вытряхнул из него оставшиеся крошки. На этот раз пиршество закончилось еще быстрее. Еды хватило не всем, поэтому птички устраивали потасовки из-за каждой крупицы хлеба. Прямо у ног Аркадия двое пернатых ожесточенно сражались за последнюю крошку, но ее нагло выхватил из-под клювов своих собратьев подлетевший к месту боевых действий воробей, который быстро проглотил добычу.

– Кто смел, тот и съел, – прозвучал поблизости незнакомый женский голос.

– Да уж… – машинально отреагировал на реплику Аркадий.

Он собрался было посмотреть в сторону, откуда донесся голос, но так и не повернул головы. Его взгляд застыл на одной из луж, в которой, как в зеркале, слегка подрагивая на смолянисто-черной поверхности, отражалось бледно-розовое пятно, очень похожее на развевающийся на ветру легкий газовый шарфик…

Когда Аркадий вернулся в штабной вагон, на улице было совсем темно. Перед этим он зашел на вокзал и выпил горячего чаю в буфете, чтобы согреться. В вагоне, устроившись на ставшей уже привычной за последние несколько дней полке, он понял, что уснуть ему вряд ли удастся, но нисколечко об этом не пожалел. В голове прокручивались события прошедшего вечера.

Как-то легко и просто все получилось. Столько времени он ждал, волновался – придет, не придет? Откуда бы ему знать, что она почти каждый день прогуливается по этому скверу… Да если бы и знал, все равно пришлось бы поломать голову над тем, как завязать с ней разговор, чтобы познакомиться. А тут – спасибо воробьям! – само собой все произошло.

– Я вас еще вчера приметила, – улыбнулась девушка, наблюдая за тем, как слегка растерявшийся Аркадий никак не может заправить вывернутый карман в полу шинели. – Вы ведь и вчера птичек кормили? Раньше я вас никогда здесь не видела.

– А вы тут часто гуляете? – справившись, наконец, с карманом, спросил Аркадий.

Вопрос о птичках он проигнорировал.

– Раньше мы с девчонками после уроков почти каждый день сюда прибегали. И теперь я часто в этот сквер прихожу. По старой памяти, – ответила девушка.

– Так вы учились где-то поблизости?

– Вы, когда сюда шли, проходили мимо красного здания на углу Большой Дворянской и Тулиновской? – спросила она.

– На какой Дворянской? Я по этому проспекту шел.

– Ой, простите! Никак не могу привыкнуть к новым названиям, – засмеялась девушка. – Большая Дворянская – это теперь проспект Революции, а Тулиновская – улица Веры Комиссаржевской. Актриса такая была, довольно известная. Она несколько раз к нам в Воронеж с гастролями приезжала. В честь нее улицу и назвали. Так вы видели дом, о котором я говорю?

– Видел. Только я его как-то не особо разглядывал.

– Давайте подойдем к нему, – предложила девушка. – Мне хочется, чтобы вы его рассмотрели получше.

– Хорошо, – согласился Аркадий. – Только скажите сначала, как вас зовут. А то я не знаю, как к вам обращаться.

– Мария, – представилась девушка. – А вас?

Аркадий назвал свое имя.

Выйдя на проспект, они оказались возле нарядного особняка с декорированными под красный кирпич стенами. К центральной, в два этажа, части здания с обеих сторон были пристроены выступающие вперед трехэтажные ризалиты. Фасад второго этажа украшали высокие арочные окна, отделанные белой лепниной.

– Правда красивое здание? – спросила Мария.

– Красивое, – подтвердил Аркадий.

– Так вот! В этом здании было лучшее в нашем городе учебное заведение – Мариинская женская гимназия, в которой я и училась, – с гордостью сказала его новая знакомая, и тут же, погрустнев, добавила:

– Но так и не доучилась…

– Почему? Нечем было платить за обучение? – предположил Аркадий.

– Нет, дело не в этом. Просто, когда власть сменилась, гимназию преобразовали в трудовую семилетнюю школу, а потом и вовсе закрыли. Денег, видите ли, у государства нет. Так подруга моей сестры говорит. Она в школе учительницей работала. Сначала все возмущалась, что нагрузку преподавателям увеличивают, а зарплату не повышают, а потом и вовсе без работы осталась. Да и не одна она такая – в Воронеже несколько школ закрылось. Что будет дальше, никто не знает…