Родственники

– Одевайся, молодой человек, пришли по твою душу, до райцентра довезем на самых лучших санях, – улыбаясь, сказали сельсоветские и, усевшись поудобнее на свободные табуретки, вынули кисеты, стали самокрутки заворачивать. Представители власти были в годах, курили табак, выращенный в своих огородах.

Родители Володи, пойманные врасплох, стали делать вид, что очень рады пришельцам, стали предлагать то самогон, то чай, одновременно собирая вещи сына. Дорога длинная, теплые вещи и хлеб с сыром из дома не будут лишними. Молодой Владимир, спавший вместе с братом Варнавой на широкой печи, понял, что попался бесповоротно, покрутился несколько раз в постели, потом спустился на пол и стал одеваться. Натянул на ноги связанные матерью из овечьей шерсти носки, так называемые чорабы. Сунул ноги в шаровары и вдруг, на глазах у всех, обулся в отцовские огромные резиновые калоши и, подмигнув представителям власти, вышел с их разрешения на улицу. Чиновники кивнули в знак понимания, мол, парень, не одевшись, как следует, в зимнюю стужу никуда не денется, выходит по нужде. Собирая вещи сына, Мария Варнавовна то и дело всхлипывала, вытирала краем платка разбегающиеся слезинки, а Илья Пантелеевич, ростом чуть ниже жены, искривив круглое лицо гримасой, то и дело на жену при людях смотрел грозно, слегка покрикивал и замахивался клюшкой, которую любил носить с собой.

– Молчи, баба, чего ради слезы распускаешь в два ручья, так и беду накликать в дом нетрудно. Слава Богу, парень возмужал, прогонит фрицев и вернется.

Представители власти кивком головы поддерживали Илью Габо и принимались даже рассказывать, как в один дом, хозяйка которого часто любила по поводу и без повода голосить, пришло большое горе – получили похоронку. Как только Мария Варнавовна услышала про похоронку, сразу прекратила свои всхлипывания. Сельсоветчики были разговорчивыми чиновниками. Чувствуя, что завтра их ждет похвала от начальства, а может, и небольшой ценный подарок, стали еще рассказывать истории, самые страшные, которые якобы произошли в их сельсовете, но в соседнем селе, в семье, где к выполнению закона относятся не очень уважительно. Рассказывая истории, чиновники забыли, зачем пришли, начали уже и чай пить, просить другую чашку, и только к утру вспомнили, зачем здесь оказались, и, глядя то друг на друга, то на родителей Володи, в недоумении спрашивали: «А где же Владимир?» Спохватившись, уважаемые чиновники почти бегом кинулись на улицу, за ними вышли и родители. Окликнули парня. Ответа не было. Начали идти по следам от калош на свежевыпавшем снегу, следы были четкие и шли они к дороге. По дороге, перемешавшиеся с другими следами, но еще отчетливо заметные, следы Володи потянулись в сторону речки Корсу, которая находилась на расстоянии двухсот метров от дома Габо. Надо было спуститься по небольшому холму, а потом сделать десятка два шагов – и ты на речке. Следы от калош на льду не были видны. Чиновники и родители посмотрели по сторонам… Поняв, что молодой человек их перехитрил – вышел на улицу вроде как по нужде, а скрылся основательно, и не просто будет поймать его во второй раз, сельсоветчики всю свою злость стали вымещать на родителях беглеца.

– Военное время, родители за сына отвечают по полной программе, сейчас вас обоих отвезем в район и скажем, что вы умышленно скрываете сына, за это полагается вам тюрьма, – покрикивали на чету Габо чиновники. А те, радуясь в душе, что сын оказался молодцом и обманул этих дураков, не перечили, слушали угрозы работников сельсовета. Чета Габо понимала, что после произошедшего человеческие нервы могут и не выдержать, а потому пусть сельсоветчики успокоятся, ведь так была близка награда и вдруг – на тебе, пшик оказался в руке. Жаль потерянную ночь – ни сна, ни дела серьезного. Однако, прошагав вместе до подножия холма, откуда дорога, как лучи солнца, разбегалась в разные стороны села, работники сельсовета, недовольно процедив сквозь зубы: «Бывайте», направились в сторону конторы, там, видимо, их ждали сани.

А Владимир, петляя дворами, заметая следы, пришел к себе во двор и, спрятавшись за большой кучей кизяков, ждал, когда выйдут чиновники и будут искать его. Потом он слышал их разговоры с родителями, удаляющиеся в сторону центральной сельской дороги шаги, хрустящие на свежем снегу. Когда те, дойдя до дороги, повернули в сторону речки, Володя вошел в дом, и, как ни в чем не бывало, поднялся на печь. После часов, проведенных в одной нательной рубахе на холодной улице, теплая печь была ой, как хороша.

Еще много раз убегал Владимир от сельсоветских чиновников, им не удавалось вручить ему повестку. Однако он сам решил получить повестку и пойти в армию. Причиной стал разговор еще не ушедших в армию одноклассников и одноклассниц, пожалевших Володю за его серьезную болезнь.

– А чем я болен, что вы меня так жалеете? – спросил удивленно Владимир.

– Как чем? – в свою очередь изумились одноклассники. – Все село говорит, что Володе Габо нельзя служить. Его родители прячут от армии потому, что он весь больной, не вытерпит армейские условия жизни.

– Понятно, – сказал Володя и больше не стал обсуждать этот вопрос, уверив одноклассников, что его здоровье не хуже, чем у других, а прячется он потому, что в метрике у него стоит дата, которая дает ему право идти в армию только весной этого года, а не раньше. – А властям все равно – кто и когда пойдет служить. Лишь бы они план перевыполнили. Я буду служить так же, как и все, – сказал он и перешел на другую тему.

Весной сорок третьего года дела наших войск в войне улучшались. Советские войска, добившись больших успехов на Курской дуге и в битве под Москвой, пошли в наступление по всем фронтам военных действий и начали постепенно освобождать захваченные села и города от немецко-фашистских захватчиков. Явившись в райвоенкомат, Володя Габо вытащил свою метрику и, показывая год и месяц рождения представителю военкомата, сказал:

– Я должен идти в армию, дайте мне повестку и отправьте на войну хоть сейчас, а то без меня этих фашистов прогонят, – улыбнулся он, – а я хочу некоторым фрицам тоже башку оторвать.

Представители военкомата, внимательно прочитав записи в метрике, улыбнулись, покачали головой и тут же выписали повестку, а спустя пять дней отправили Володю на военные сборы.

В поселке Храми, что расположился на глубоком дне Храмского ущелья, недалеко от Цалки, находились казармы так называемого рабочего батальона. В это время в Цалкском районе шли стройки большой государственной важности. Строили ХрамГЭС, шоссейную дорогу из Тбилиси в Ахалкалаки, где квартировали пограничные войска, защищавшие наши южные рубежи. На этих стройках в основном работали заключенные и солдаты так называемого рабочего батальона, сейчас их называют военными строителями. Отслужив без замечаний вместо трех лет четыре года, Владимир Ильич Габо вернулся домой, в родное село Джиниси и пополнил ряды колхозников. К этому времени, отпраздновав Победу в войне, страна начала подниматься из руин. Полуразрушенная великая страна, как только приступила к мирной жизни, буквально в считанные годы обрела былую свою красоту и даже стала лучше. Как в сказке, из пепла поднимались города и села и становились еще краше, отстраивались по последнему слову строительной науки и техники. Народ, окрыленный Великой Победой в Отечественной войне, в буквальном смысле сворачивал горы, работал не покладая рук от зари до зари, чтобы осуществить свои мечты о лучшей жизни. В колхозе села Джиниси подъем народного духа выражался в том, что люди работали без сна и отдыха, получая за свой труд так называемые «палочки» – трудодни, за которые осенью в урожайный или неурожайный год получишь мешок зерна вперемешку с воробьиным пометом и полподводы – в лучшем случае – картошки. Колхозники и за эти крохи были благодарны Великому Сталину, партии и родному правительству. Понимали, что, слава Богу, закончилась война и стране нужна крестьянская поддержка. Зато как отстроимся, в душе мечтали крестьяне, будем жить припеваючи, по-людски. Семья Ильи Пантелеевича Габо страну свою восстанавливала меньшим количеством, чем защищала в войне. Получили похоронки в конце войны на Емельяна и Терентия. Без вести пропал Василий.

По словам вернувшихся с войны солдат, Василия видели в Белоруссии в конце сорок четвертого года, а потом его след пропал. В этот же период и письма от него перестали приходить в село. Что случилось, почему без вести пропал Василий – никто не знал. Но родители, ежедневно подолгу вглядываясь в фотографии погибших и пропавшего без вести сыновей, тихо прослезившись, тут же вытирали глаза, оглядываясь по сторонам, чтобы дети не видели, про себя произносили: «Вы для нас живы и ждем не дождемся вашего возвращения». Тем не менее, шло время, проходили годы, молодые вдовы Терентия и Емельяна, смазливые лицом, не стали хоронить себя зазря, нашли новых мужей, освободили комнаты, забрали и приданое. Вернулся с войны Филипп, женился и привел красавицу Варвару из рода Пасеновых. Родители после свадьбы выделили им хоромы Терентия. На очереди были Володя и Варнава.

Шел пятидесятый год, колхоз села Джиниси получил в этом году невиданный урожай картофеля. На трудодень выделили, к удивлению всех колхозников, по целому пуду. Заработанный урожай, по несколько подвод на каждый крестьянский двор, развозили неделю. Картошки – крупной, рассыпчатой – у джинисцев было столько, что казалось, будто пришли времена, когда и простому человеку солнце стало светить по-настоящему.

Председатель колхоза, Николай Ефремович Эминов, бывший учитель русского языка и литературы, был выдвинут на должность председателя исполкома района и награжден орденом Ленина. Изо всех районов Грузии учиться у Николая Ефремовича – как получить высокие урожаи – приезжали большие чиновники. Однако не успел Николай Ефремович получить свой орден и пересесть в высокое районное кресло, как бедного учителя среди ночи вдруг забрали нквдешники. В районной газете писали, что из-за халатности председателя Джинисского колхоза десятки тысяч тонн нужного для страны продукта не были получены. Если бы колхоз третий раз обработал картофельные плантации, то, по мнению специалистов, урожай был бы куда выше. Именно председатель Джинисского колхоза дал безграмотное распоряжение не проводить окучивание подросших плантаций отдельно, как положено наукой, а совместить вторичную обработку и окучивание. О том, что колхоз получил урожай, невиданный в этих краях, никто и не вспомнил. И о том, что за всё время существования советской власти ни одно хозяйство в районе не получало столько первосортного картофеля, никто не сказал. В районе, на собраниях в коллективах, в печати все только ругали Николая Ефремовича. Доводы бывшего председателя Джинисского колхоза были такие: картофельные плантации поднялись неожиданно из-за обильных дождей и солнца, и лучшим способом обработки было совмещение вторичной обработки с окучиванием, сделанное своевременно, иначе в поля было бы войти невозможно без ущерба для растений: ботва поднялась высоко, стебли были такие толстые, что при нечаянном прикосновении ломались. Может быть, эта совмещенная обработка и привела к такому высокому урожаю, ведь ни одно хозяйство в районе не получило и половины того, что получили джинисцы.

Резонные, умные, основательные доводы председателя колхоза никем не были услышаны. По большому счету, ни большим начальникам районного масштаба, ни простому народу судьба председателя колхоза, сумевшего вырастить такой обильный урожай, не была интересна, а голоса заботливых родственников никто на высоком уровне не захотел услышать. По анонимке недоброжелателей, был выведен из строя оказавшийся на своем месте талантливый организатор. Крестьянский сын, сам с детства знавший, почем фунт изюма, любивший и знавший сельское хозяйство, в первый же год своего председательства он показал великолепные организаторские способности и профессионализм, подобно своему отцу, Ефрему Николаевичу. Оказавшийся в царской армии перед первой мировой войной, Ефрем Николаевич воевал так умело и усердно, что вернулся домой полным кавалером Георгиевского креста и в звании поручика. Теперь же, как понимал Николай Ефремович, страна была другая и находилась она на такой стадии своего развития, что, при желании, по анонимным сигналам человека можно было запросто посадить в тюрьму, невзирая на посты, заслуги и прочие его способности, тем более, если это сын офицера царской армии.

Первый секретарь райкома, видимо, не до конца поверив анонимке, всё-таки пожалел бывшего литератора и предложил ему написать добровольный отказ от должности со словами искреннего признания вины и раскаивания в содеянном, а также просьбу о возвращении его на учительское поприще. Николай Ефремович так и сделал, понимая, что если люди не хотят слышать веские доводы, то свою правоту в кабинетах сегодняшней власти не доказать. «Лучше остаться без партийного билета и должности, с которой могут всегда спихнуть, да так, что больно ударишься о землю. Лучше честно делать свою учительскую работу, выводить собственную семью на более высокий уровень жизни, чем идти против власти, зарабатывать инфаркт и в зоне гнить» – решил бывший председатель колхоза. После полугодового отсутствия он появился в селе и стал вновь учить детей русскому языку и литературе.

– Что обидно, – иногда вспоминал Николай Ефремович, – колхозники получили столько картошки, что, продав её, многие не только впервые в жизни деньги увидели, у них в руках появились живые деньги. Но не заступились они за своего председателя. И против ничего не сказали, и явной защиты не было.

Впоследствии в колхозе никогда такого урожая не было, и все вспоминали добрым словом тот год. Но защитить своего председателя от клеветы тогда никто не осмелился. И это было самое обидное, это задевало бывшего учителя так, что не смог он дальше преподавать детям русский язык и литературу, а, окончив курсы в Тбилиси, переквалифицировался в географа.

В этот же урожайный год Владимира Габо, звеньевого полеводческой бригады №3, который получил в колхозе среди звеньевых самый высокий урожай, поставили бригадиром. Став бригадиром, Володя решил создать семью, у него на примете были самые видные сельские девушки. В доме Габо родители уже готовились к сватовству, ждали, когда сын назовет адрес, куда идти. Володя по внешности был очень красивым парнем, девушкам нравился, а некоторые были от него без ума. Научившись играть на аккордеоне, Володя увеличил свой список потенциальных невест, а когда его назначили бригадиром, в списке появилось еще несколько имен. И теперь двадцатишестилетний парень решил жениться.

– Рано или поздно, все равно надо это сделать, – рассуждал Владимир, когда родители поднимали эту тему.

– Расти ты уже больше не будешь, люди вытягиваются вверх самостоятельно до двадцати пяти. И мы не молодые, – напоминали временами сыну Илья Пантелеевич и Мария Варнавовна, – женишься раньше – раньше на ноги встанешь.

Вроде и родители требуют, чтобы сын привел в дом невесту, сам он не против, однако что-то не торопится, оттягивает время, на прямой вопрос отца: «Ну, так в чей дом пойдем просить руки девушки? Назовешь, наконец?» отвечает, убегая от дальнейшего разговора: «Почти готов, назову, назову скоро». Дело было в том, что никакой радости в душе не появлялось, когда Володе напоминали о женитьбе. «Да, жениться надо вообще, но не в данную минуту. Это же тебе не пряники в магазине покупать, а жениться, надо это сделать не торопясь, много раз взвешивая и сравнивая» – рассуждал сам собою Владимир. Как—то раз, на колхозном жеребце по кличке «Мальчик» – высоком, статном, коричневой масти и с белой, словно нарисованной, пятиконечной звездой на лбу, Володю отправили в соседнее село Хандо. Надо было приобрести для колхоза несколько пар стропил – прохудилась крыша колхозной конторы и ей требовался небольшой ремонт. Село Хандо находилось ближе к лесу, и его некоторые жители, рискуя свободой, иногда ночью срубали тонкие – диаметром в двадцать-двадцать пять сантиметров – сухие или раненые деревца, для стропил. Заготавливали, а потом нелегально продавали. На коне можно было привезти много стропил, тем более что и Володе нужна была пара штук.

Село Хандо раскинулось на склоне безымянной горы Триалетского хребта в северной части Цалкского района. Чтобы добраться туда из Джиниси, надо было проехать сначала село Авранло, расположенное буквально у подножия этой безымянной горы, а потом уж, поднимаясь по склону горы, попасть в Хандо. Перед выездом из Авранло, держа направление в сторону села Хандо, Володя вдруг увидел во дворе последнего дома, обнесенного невысоким, из базальтового камня, забором, «объект». «Объект» этот заставил Володю вдруг резко потянуть узду коня назад, чтобы остановиться. Однако жеребец не хотел останавливаться. Он производил бег на месте. Поднимал голову к небу, встряхивал головой с бешеной силой, фыркал с таким звуком, что в самом Хандо был слышен этот звук. В такой сложной обстановке Володя то и дело бросал свой взгляд на этот «объект» – девушку неописуемой красоты. Тихо напевая какую-то мелодию, она старательно убирала двор. Намерение остановить жеребца, который никогда и шагом-то не ходил, аллюр и галоп – его любимые способы движения, Володе не удавалось. Но очень хотелось ему красавицу со всех сторон рассмотреть.

Громкое фырканье коня заставило девушку прервать свое занятие. Подняв голову, она стала наблюдать за своеобразным незнакомым всадником. А жеребец, не переставая шагать на месте, словно танцуя, пофыркивал с такой силой, что казалось, будто созданные им сотрясения воздуха могут сбить человека, стоящего рядом. Через считанные секунды конь оказался у забора, рядом с удивленной девушкой. Володя, светясь как солнце, обеими руками натягивая узду в намерении остановить жеребца хотя бы на секунду, все время смотрел на девушку. И когда конь, видимо, пожалев седока, остановился на мгновение, Володя, не найдя ничего лучшего, чтоб начать разговор, глядя в сторону, попросил у девушки кружку воды. Улыбнувшись, девушка кивнула головой в знак удовлетворения просьбы и легко побежала в дом. Глядя ей вслед, Володя проникся чувством, до сих пор ему не знакомым. Ни одна девушка в мире так его не взволновала. Чтобы Володя при виде девушки глаза отворачивал? Непонятно, от каких чувств? Не было такого, и, думал он, никогда не будет. «Ан нет, ошибся, душу перевернула верх тормашками эта хрупкая, чересчур симпатичная девушка» – думал про себя Владимир Габо и собирался, когда придет девушка, спросить ее имя, и при этом чувствовал, что изнутри его охватывает жар, на лбу, на кончике носа даже россыпь мелких капелек пота появилась. Машинально вытерев выступивший пот кулаком, неотрывно глядя на дверь, за которой скрылась девушка, он нетерпеливо ждал ее возвращения. Потом вдруг Володе показалось, что она не придет. «Вошла в дом, родителям сказала о конном путнике, – рассуждал Владимир, – и те ей запретили выйти на улицу, кружку воды могут сами принести. Воды-то мне не надо. Если принесут другие члены семьи, придется выпить глотка два-три» – думал он. И в этот момент в дверях показалась она, с белой эмалированной кружкой в правой руке. Слегка улыбаясь, девушка осторожно ступала ножками, чтобы вода из кружки не проливалась. Подошла к всаднику, подала, а тот нагнулся почти до уровня седла, чтобы взять у нее кружку. И в момент, когда встретились руки всадника и девушки, их радостные, улыбающиеся глаза тоже встретились. И Володя уже не отвел своего взгляда, как прежде, а спросил ласково, когда, наконец, кружка с водой оказалась в его руке:

– Как тебя зовут?

– Фрося, – тут же, в тон ему ответила девушка и опустила взгляд.

– А меня как Ленина, Владимир Ильич, – со смешинкой в глазах произнес всадник.

– Очень приятно, – вырвалось у девушки. Она почувствовала, что нравится ему, неспроста он на таком неспокойном коне оказался здесь, у их забора. И от этой мысли ей стало и приятно, и беспокойно, что-то и ее стало тревожить. Ждала, когда он выпьет воду и вернет кружку, чтобы она могла уйти домой. Но не получилось так. Всадник воду пил глотками: сделает глоток, передохнет, снова делает глоток. И при этом приговаривает:

– Холодная, вкусная вода, зубы ломит, придется еще кружку выпить.

Девушка улыбнулась ярче светильника:

– А у нас всегда вода такая, рядом с нашим домом ключ бьет, отец провел по трубам воду в дом, мы теперь как в городе живем: открываем кран и вода пошла, – сообщила девушка.

– Тебе повезло, – заметил Володя, – к колодцу в центр села не надо каждое утро идти. А у нас каждое утро мама ведрами носит. Вот не повезло мне, Фрося, ни одна девушка не захочет выйти за меня замуж, узнав, что ей придется всю жизнь воду из колодца таскать.

Фрося задумалась и не ответила. Володя настаивал:

– Ну, скажи, Фрось, из-за воды мне заказана дорога к семейной жизни?

Наступила пауза. Володя вновь начал разговор со своего вопроса. Девушка, светясь еще ярче от широкой улыбки, сказала:

– Для счастливой семейной жизни вода не причина.

– Тогда, Фрось, завтра вечером я буду здесь на этом же коне, покажешь только, где коня привязать, чтобы беды не натворил, а то видишь, прыткий какой он…

– Да вы что, завтра родители будут, что я им скажу, – прервала Фрося Володю.

– Ты не волнуйся, я зайду в дом и все сам родителям твоим скажу, – и, передав девушке, уже в четвертый раз, пустую кружку, направил коня в сторону села Хандо.

На следующий день, как и обещал Фросе, Владимир Габо приехал на колхозном жеребце, «Мальчике», к ней домой. Отец Фроси, Андрей Антонович, в углу двора, почти у самой дощатой калитки, переворачивал сено, высушивая на солнце небольшую копну, откуда-то принесенную, скошенную у какой-то канавки, потому что, во-первых, рядом с сеном стояла прислоненная к забору коса, и, во-вторых, в этих краях без разрешения колхоза сено косить для себя лично не было принято. Для себя сено можно было косить после заготовки и скирдования колхозу фуража, если, конечно, оставались еще неудобные для косьбы берега рек, канав и прочие места. Так как пока в районе не приступали к сенокосу, то уважаемый Андрей Антонович мог скосить это небольшое количество сена только где-нибудь рядом, поблизости от дома, у придорожных канав. Поздоровавшись с гостем и познакомившись, Андрей Антонович, зная место прописки коня, знаменитого на весь район, спросил:

– А как в Джиниси дела? Неужто новый ваш председатель, Георгий Ильич Христианов, разрешает всем желающим на «Мальчике» кататься?

– Всем нет, но мне разрешили. Тем более что мой приезд связан с радостным событием…

– Каким событием, неужели, не начав еще сенокос, джинисцы закончили его? – перебив собеседника, улыбнулся хозяин.

– Нет, Андрей Антонович, – слегка улыбнувшись, в такт хозяину произнес Володя. – Радостное событие касается меня самого лично. Я пришел просить у вас руки вашей дочери, Фроси, – сказал Владимир, и, вдруг посерьезнев, и даже слегка испугавшись собственных слов и смелости, стал глядеть пристально на хозяина дома. А тот, в свою очередь, ожидавший всего, но не этого, так как дочери-то всего семнадцать лет, только что окончила школу, и в голове девушки только мысли об учебе в медицинском институте. Надежда Яковлевна Эминова, родственница из Джиниси и студентка Курского мединститута, столько рассказала об этом институте Фросе в письмах и встречах, что девушка уже влюбилась в город Курск, но не в парней, и уж тем более замуж выходить…

– Тут что-то не то, – рассуждал Андрей Антонович. – Может, он увидел ее и влюбился, – пронеслась в его голове мысль, – это может быть, наверное, так и есть. При нормальных отношениях парня и девушки руки ее просят в наших краях у обоих родителей, а не только у отца, – далее рассуждал он. – Но в любом случае – парень смелый, раз один, а может, нет у него родственников, кует свое собственное счастье.

А вслух парня спросил:

– А Фрося что, согласна?

– Не знаю, – услышал неожиданный ответ. Перестав ворошить сено, Андрей Антонович вилы воткнул в землю и, держась обеими руками за конец ручки, уперся на нее всей верхней частью корпуса и повернулся в сторону гостя.

– Симпатичный молодец, – отметил он про себя, – не женственно красивый, а мужчина-красавец, таких девушки любят, и лицо волевое, мужественное. Однако на что он рассчитывает, если даже с девушкой не поговорил. Неужели думает, что любая девушка за честь сочтет выйти за него замуж.

– Володя, – с улыбкой в глазах обратился отец Фроси к гостю, – вы меня удивили. Я буду молчать, мое мнение не имеет значения, но с девушкой вы не поговорили, а она вам ответит только «нет». Не верите мне, идите, поговорите с ней. – Андрею Антоновичу почему—то стало жалко Володю. «Первый раз слышу, чтобы парень вот таким образом жениться собрался» – пронеслось в его голове и, улыбнувшись, он покачал головой.

– Ну что, – глядя на гостя по-доброму, спросил хозяин, – пойдешь, поговоришь с девушкой? Или уже расхотелось – сядешь на коня и поедешь в свое Джиниси?

– Пойду поговорю, Джиниси подождет. Только скажите, куда коня привязать? – спросил Владимир, глазами ища соответствующий гвоздь на столбах балкона.