скачать книгу бесплатно
Старший лейтенант с дирижёрской палочкой выкатил глаза на Мишу, изумился ещё больше прежнего и на какую-то секундочку забыл этой самой палочкой махать, отчего возникло общее смятение, разрешившееся самым необыкновенным образом: как чёртик из коробки, вырос в полный рост у своего места рядовой Ваня, схватил инструмент и приложил к губам.
Совершенно обалдевший дирижёр по инерции махнул палочкой, и взлетело соло трубы над миром, и взлетел над миром Иван вместе со своей трубой…
Самое интересное в этой истории, что многочисленные важные зрители, приняли всё происходящее, как продуманный ход, и очень благодарили потрясённого дирижёра. Хвалили Процянко, хвалили смелого воина, героически ползшего между стульями. «Хорошо! Смешно, красиво. Вот только на две бы октавы потише, это было бы в самый раз! – говорил заместитель командующего, окая на волжский манер, – Но хорошо придумали, черти! Хорошо! Смешно! Воину твоему отпуск от меня сверхсрочный, десять суток, без дороги. Ха! Смешно! Молодцы!»
Если вы думаете, что я всё это сочинил, что ничего подобно не было, то лучше всего спросите у самого Вани. Где он живёт сейчас, я, правда, не знаю, но это ведь легко выяснить, Интернет будет вам в помощь. А фамилия его… Чёрт! Вылетают у меня фамилии из памяти… Вспомнил – Долговязов. А, нет, это другой, это пианист был у нас. А Ванина фамилия… фамилия… Перебежкин? Хотя при чём тут Перебежкин? Перебежкин не ползал никуда.
Ладно, не буду мытарить, вспомню – напишу. Договорились?
СОЛНЦА ЛУЧ СКОЛЬЗНУЛ ПО СТЕНКЕ
Из песни слов не выкинешь.
Все совпадения имён и событий
являются вымышленными
и никаких действительных истоков не имеют.
Замечательный скрипач, барабанщик, вокалист и даже композитор, Боря Кочет попал в армию практически случайно, можно сказать, на спор. Подробностей не знаю, слышал только, что он, кажется, объявил друзьям по ансамблю, что его, дескать, ни за что не возьмут, а если возьмут, то с него бутылка известно чего. Друзья радостно согласились и отправились в местный военкомат, гордо неся в руках повестку. Радостных друзей встретила не менее радостная медкомиссия с возгласами «А вот вас то мы и ждём!», и Боря… загремел.
Обескураженный Боря напоследок выскреб из кармана всё, что выскребалось, (набралось как раз под расчёт) а на бутерброды с килькой скинулись уже без его участия и принялись разливать и решать под это дело, кем же Борю заменить аж на два года. Ансамбль «Апрель» был в те приснопамятные времена уже столь популярен в стране, что гастроли и концерты были расписаны на несколько месяцев вперёд. Популярность ансамбля и, соответственно, Бориса сослужила ему добрую службу, и был он отправлен в учебную часть, совсем недалеко от родного города, где стал, как и на гражданке, солистом, скрипачом и барабанщиком военного ансамбля «Звёздочка» при местном доме офицеров.
Подробности армейского быта Бориса Кочета упущу, ибо речь пойдёт лишь об одном, но весьма значимом эпизоде.
Как-то Андрюха Макарский притащил в ансамбль замечательную песню, в которой были такие слова:
Солнца луч скользнул по стенке
И вставать немного лень,
Заблестят в траве росинки,
Здравствуй-здравствуй, новый день!
Ветерок шуршит травою
И целуются листы.
Как мы счастливы с тобою
Этим утром я и ты…
Мелодия песни была красива, романтична, проста, незатейлива. Она сразу всем понравилась, и ансамбль с энтузиазмом приступил к разучиванию. Вскорости песня вошла в репертуар и стала шлягером, без которого не обходилось ни одно выступление.
Вот на концерте в автотранспортном предприятии и случился этот самый шибко значимый эпизод, сиречь казус.
Кто-то из работников предприятия, а может быть даже дирекция, сочувствуя тяжёлой солдатской судьбине, приволок за кулисы… ящик водки. Не верите? А это действительно было именно так, и тому есть свидетели, готовые присягнуть, что всё, мной изложенное – правда без малейшего даже приукрашивания.
Ящик водки, представший взорам удивлённой и обрадованной кучки солдат срочной службы, был немедленно вскрыт и… Когда начался концерт, некоторые из ансамблистов уже находились в состоянии столь приподнятом, что приподняться и переместиться на сцену сочли задачей практически невыполнимой. Впрочем, пока занавес был закрыт, им удалось занять свои места, хотя и не без дополнительных усилий. Должен заметить к чести танцоров, а в ансамбле была и хореографическая группа, что они стояли стойко, как броня боевой машины пехоты. Настолько стойко, что к ящику устремились уже по окончании выступления, но он уже был практически пуст.
Наконец в середине выступления дело дошло до шлягеров, самый «убойный» из которых я уже упоминал.
Боря Кочет, до этого сидевший за ударной установкой, устремил ясны очи в зал, отложил в сторону свои барабанные палочки, слегка промахнувшись мимо стула, осторожно, как стакан, который боялся расплескать, прижал к молодецкой груди скрипку и двинулся к микрофону на авансцену.
Все, находившиеся за кулисами, с напряжённым вниманием следили за его степенным перемещением. Шёл Борис долго, так долго, что, кажется, даже устал, потому что, подойдя к микрофону, взялся за стойку, желая обрести долгожданную опору. Обретя опору, он поднял скрипку, приладил её, как положено, вскинул смычок, коснулся струн и… Полилась мелодия. Несмотря на действие находящихся в ящике за кулисами напитков, играл Борис прелестно. Однако инструментальное вступление инструментальным вступлением, а дальше нужно было петь слова.
Вдохновлённый тем, что сыграть у него получилось, как никогда замечательно, Борис, чуть отстранившись от микрофона, просветлённым взором посмотрел за кулисы и чистым своим высоким голосом выдал:
Солнца луч скользнул по стенке…
И пропал за поворот…
Заблестят в траве коленки…
Здравствуй… опа Новый год…
Тут чуткие зрители могли слышать грохот – это за кулисами происходило стремительное перемещение тел из положения вертикального в положение лёжа.
Поскольку вспомнить слова второй части куплета у Бори, несмотря на титанические усилия, не получилось, то он продолжал, повторив первые строки:
Солнца луч скользнул по стенке…
И пропал за поворот…
Хорошо нам встать у стенки…
И заплакать в Новый год…
Вот тут грохот услышали уже не только чуткие зрители, но и весь зал, приняв его, вероятно, за шумовые эффекты.
Можете не верить, но финальные аккорды песни буквально потонули в аплодисментах. Такого успеха никто, в том числе и Борис, не переживал нигде и никогда.
КАПЕЛЬКИ ДЕТСТВА
МОНАХ
Покажите мне счастливца, который не писал бы в школе сочинения, и я скажу, что это мираж или уникум, каких не бывает. Все прочие писали непременно.
Скрипели перьями (давно этот скрип звучал, до эпохи шариковых ручек, фломастеров и прочих новомодных приспособлений для письма), сопели, старательно выводили буквы, грызли ручки, заводили глаза к небу, подглядывали у соседей по парте, умудрялись проливать чернильницы-непроливашки, тяжко вздыхали, глядели по сторонам, стреляли бумажными шариками через трубочки в девчонок – шла обычная школьная ребячья жизнь.
«Кем я хочу стать?» – из года в год терзали нас учителя вопросом, на который надо было отвечать идеологически правильно, без грамматических ошибок и, в силу способностей, подробнее.
Атеистическая пропаганда просветляла умы, учение отцов теоретического коммунизма и наказы партийных съездов считались непререкаемыми.
За окнами тихо шелестели 60-е, потом 70-е, и было ребятишкам покойно и радостно: будущая жизнь виделась кому-то за штурвалом космического корабля, кого-то непременно тянуло стать капитаном дальнего плавания, кого-то, обязательно, директором завода, хотя глубоко в душе мечтал он быть главным индейцем Гойко Митичем, кто-то уже мнил себя знаменитым хирургом или киноартистом, а другой собирался посвятить свою жизнь благородному поприщу педагога.
Всё было, как всегда.
Но однажды, в обычной ленинградской школе, случился просто кошмар, и вывел его, этот кошмар, старательно, даже закусив от усердия губу, на обычном тетрадном листке в линейку ученик третьего класса.
«Когда я вырасту, то хотел бы стать монахом.
А если я не стану монахом, то тогда я хотел бы стать путешественником. Только я хотел бы путешествовать не на поезде, не на корабле, не на самолёте. Я хотел бы путешествовать в старой скрипучей телеге.
Я бы ехал в телеге, а телега бы скрипела.
Телега бы скрипела и говорила:
«Ты не стал монахом…
Ты не стал монахом…
Ты не стал монахом…»»
ВОПРОСИК
Грустный и напряженно сосредоточенный Серёжка шагал из садика, держась за мамину руку.
– Сынок, – то и дело спрашивала встревоженная мама, – тебя кто-то обидел? Ну, что ты молчишь?
Серёжка сопел и хмуро продолжал вышагивать к дому.
– Может ты подрался?
Молчание.
– Может ты скушал чего?
– Яболока я шкушал…
– Плохое яблоко? – мама остановилась, присела к сыну, – Тебя тошнит?
– Ха-ошае. Пай-дём.
Короткая дорога кончилась быстро, и домой пришли в полной неизвестности. Что случилось? Почему Серёжка такой надутый?
Расспросы и попытки выведать причину так и не привели ни к чему, пока не сели ужинать.
Задумчиво, и без обычных долгих уговоров, съев котлетку и отложив в сторону вилку, Серёжка вдруг компот пить не стал, а сложил пухленькие ручки на столе и щекой одной лёг на них. Полежал, грустно наблюдая, как отец поглощает ужин.
– Серёжа, – сказала мама, – не клади локти на стол, нехорошо так делать.
– Падазди, мама. Я у папы спрасить хацу.
– Что, сынулечка? – отец доедал последний кусочек.
– Папа, шкажи, ну пацему так: каздый думает только о себе, и только я один думаю обо мне?
РАЗ-СКАЗ-КА
Монолог
– Это я, знаете, что?.. Это я думаю, как вам рассказывать. … Вот… Всё равно, я, вот, не понимаю: почему, когда одни люди врут, то им верят, а я, вот, рассказываю… и… Ай, ладно, вы всё равно мне тоже не поверите.
Я, вот, Юрке Сирину рассказывал – он мне не поверил, хотя мы с ним дружим, и я дал ему за просто так две жевачки с вкладышами и монету с этих… Сель… этих… Сель… ну как их? Сель-шель-ссс-ких островов, с пальмой. А сам он, между прочим, всем в школе рассказывал, что его папа ездил в Париж, а мама – в Японию, и привезли ему электронную игрушку, ну, знаете, такую, с ковбойцами… Ну, там кнопочки нажимаешь, и когда тысячу набираешь, то там все серии «Ну, погоди!» показывают…
Ой! Это же у нас, «Ну, погоди!», а у них там… «Чипс и чупс», что ли?
Я что-то запутался… Я, тогда, завтра начну вам рассказывать, ладно?
А Сирин же врёт! А ему верят. У него папа плотником работает у нас в школе, а мама – каc… кан… этой… ну… кан-стел-ляншей. Ну, вот… Я тогда вам с са-а-амого начала начну, ладно?
Правда, это очень давно было, прошлой осенью.
Я заболел тогда, и мама утром мне горлышко посмотрела и говорит: «Владюшечка, ты сегодня ещё дома посиди, ладно? Я в час приду, покормлю тебя супиком… Только не смотри, пожалуйста, всё подряд по телевизору, хорошо? А то глазки заболят». И ушла.
А я телевизор и не смотрел вовсе, потому что скоро совсем Юрка пришёл – у нас, оказывается, русиша не было – и принёс мне задания и книжку, он брал у меня, а я сам ещё прочитать не успел. Он, когда ушёл, я сразу читать стал. А там, в книжке, два вкладыша было и такая резинка стирательная, знаете, розовая… только не целая, а так, кусочек… Сирин забыл, наверное…
Вот, а потом до самой мамы ничего такого не было, я просто читал, а потом просто стал рисовать и слова писать в облаках… Ну, знаете, когда люди говорят, то рядом в облаках слова пишут, чтобы знать?
Значит, дальше мама пришла и сразу там, на кухне греметь стала. Я и маму нарисовал, только мне не понравилось – мама красивая, я её очень люблю – а у меня некрасивая получилась. Я тогда взял эту резинку и стёр маму. Слышу: в кухне что-то разбилось… и всё.
Я тогда подождал немножко, а потом на кухню пошёл, а мамы – нету. Я всё-всё обсмотрел, даже под столом, даже на лестницу выходил, хотя мама мне не разрешала же. А дверь-то снутри закрыта была. Ну, не могла же мама понести мусор и снутри закрыться, ведь правда, же?
А я, знаете, что? Я, вот, как-то сразу догадался. И не испугался ни сколечки, а пошёл, взял тот листик, ну, где маму стёр, и снова её нарисовал. И слышу в кухне: «Вот раззява! Ну, надо же?! Маленький, подожди ещё немножко: я быстренько пол подотру и супика тебе налью!»
Ой! Я, знаете, как обрадовался?! Только я ничего маме не сказал, а пошёл к ней на кухню и говорю: «Мамочка, ты знаешь, я тебя так люблю! Не ходи больше на работу сегодня, пожалуйста!»
А она всё равно пошла.
Я тогда рисовать стал и стирать. Так интересно, знаете?! Я телевизор нарисовал – его же, чего там, рисовать! И стирать начал. И так здорово! Я, так, сверху стирал, и он сверху вниз, так, пропадал…
Только не насовсем – потом я его снова нарисовал… Ой! Знаете, что? … Я устал чего-то!.. Я погулять хочу. Можно, я вам завтра дальше расскажу, ладно?
– Ой! Мурзик, не мешай! Ну, пожалуйста!.. Ну иди… иди… Я, знаете, что? Я вчера вам вот про что забыл рассказать. Я же потом ещё Мурзика стёр… только не насовсем… Он сим-пан-тин-ченый, мама говорит. Нет, правда, он хороший, только сильно царапается. Я тогда, знаете, что? Я написал: «Мурзик хороший, ласковый, но сильно царапается», а потом взял и про «царапается» стёр. И так здорово! Ну, иди, иди ко мне, я тебе за ушком почешу!..
Ой, самое же интересное! Я же ещё тапочки стёр, а потом, знаете, я чего-то устал и книжку решил почитать, а про тапочки забыл…
Потом я ещё немножко просто так порисовал и поподписывал, и мама пришла. Я тогда резинку в блокнот спрятал… Знаете, у меня такой есть блокнот, с кармашками!.. Мы с мамой поужинали, и я играть пошёл, а к маме тётя Риммочка пришла. Она над нами живёт, только у них с дядей Вовой одна комната и соседи. И тётя Риммочка у себя не курит, а у нас курит, и с мамой они очень долго на кухне разговаривают, потому что они подружки.
А дядя Вова, зато, моряк, он мне жевачек… знаете сколько привозил?! И он всё время в этой… ну… в этом… как его?.. ну, вы поняли, в общем.
А я сначала просто так играл, а потом опять стирать начал. Я сначала просто так стирал разное там, ну, только маленькое, чтоб мама не сердилась… Только вы не думайте, я стирал, а потом снова писал… А потом, знаете что?.. Только вы не расскажете? Правда? Я это… я тётю Римочку стёр… ну, только не её саму, а знаете, что? Я написал: «Тётя Риммочка курит» и «курит» – стёр… Ой, смехотура! Она, значит, маме говорит на кухне:
– Мне Вова потрясающие сигареты привёз! Я их до сегодня ещё не пробовала.
Чего-то они потом пошептались, пошуршали чем-то… «Фирма!» – говорят, – «Фирма!» А потом она вдруг как закашляет. «Ой!» – говорит, – «Какое говно!» Вот честное слово!
