скачать книгу бесплатно
Задумался пролетарский вождь, хмуро, с прищуром, посмотрел в зал, потряс в воздухе пальчиком, как бы грозя кому-то, вероятно политической проститутке Троцкому, заложил палец за жилет и стремительно удалился в кулисы.
Зрители от напряжения даже привстали со своих мест, ожидая непоправимого. Но непоправимого не произошло – грянул телефонный звонок, затем ещё и ещё – Ильич за кулисами нервно давил на кнопку электрического звонка вместо помощника режиссёра.
– Владимир Ильич! – раздался дрожащий голос зрителя из заднего ряда. – Вам звонят!
– Слышу! Слышу! Иду! – отозвался Ленин, козликом выскакивая из кулисы и с разочарованием глядя на замолкнувший аппарат. – Не успел! Вот. Пожалуйста. Стоит на минутку выйти по сгочному делу, и он звонит. Вегоятно это Феликс Эдмундович!
Подлетел вождь к столу, поднял телефонную трубку, накрутил диск и откашлявшись проговорил: «Станция? Станция? Багышня! Соедините меня с Дзегжинским! – выдержал паузу и облегчённо произнёс. – Феликс Эдмундович? Вы мне звонили? Да. Да. Это очень хогошо!»
Продолжая удерживать трубку возле уха, повернулся влево, потом повернулся вправо, поглядывая в кулисы и продолжая бубнить: «Да. Да. Хогошо. Это агхихогошо! Да. Понял».
– Проход! Подача! – соловьём залился телевизионный Озеров, предвкушая вкусный удар.
– Еду! Немедленно еду! – воскликнул Владимир Ильич, грохнул телефонной трубкой и немедленно уехал к Дзержинскому в кулисы… закрывать занавес.
Поплевал на ладони, взялся за ручку, сделал два-три поворота… Мягко пошёл тяжёлый занавес, скрывая потрясённых зрителей.
– Гол! – завопил комментатор!
– Го-о-о-ол! – донеслось из закулисного далека до слуха Ильича.
– Пгоститутки! – проворчал вождь мировой революции и, закрыв занавес до конца, рванул за кулисы досматривать матч.
СТРАСТИ ПО-АРМЕЙСКИ
НОТНЫЙ СТАН НЕЛЮДОВА
В каком, не знаю месяце,
в каком году – не ведаю,
а где-то в самом-самом
конце семидесятых
в ансамбль песни-пляски был
назначен замполит.
По имени Геннадий,
фамилия Нелюдов.
По званию же был он
Ох, младший лейтенант.
Ни музыкального слуха, ни вокального голоса Нелюдов не имел и к музыкальным инструментам испытывал со школьных лет стойкую неприязнь, потому что как однажды прогулял он в школе урок пения, так на него и не являлся вовсе, родителям объявил, что неспособен и потребовал освобождения.
– Будущему офицеру пение не нужно! – заявил он огорошенному папе, а заодно и огорошенной маме, чуть не уронившей от этого заявления тарелку с блинчиками.
Как уж там получилось, я не знаю, но освобождение от уроков пения он добился, а в выпускном аттестате Нелюдова в строке «пение» стоял жирный прочерк, чему будущий офицер был несказанно рад.
Ошибался Нелюдов. Ох, ошибался!
В том самом Высшем военно-политическом танково-артиллерийском училище, куда он каким-то чудом поступил, пение ему всё-таки удалось хлебнуть сполна во время строевой подготовки и парадных маршей. Но в сплочённом, сбитом строю его фальшивый крик тонул в общем слаженном хоре и никого особо не беспокоил. Главное – командный голос, а не «до-ре-ми-фа-соль» какая-то!
А и как же с такими талантами сподобился младший лейтенант очутиться в Ансамбле песни и пляски? А любовь виновата. Тот самый лямур-тужур-бонжур-носки. Влюбился-женился-ребенка состругал, и к самым выпускным экзаменам так измаялся от плача младенца не спавши бог знает сколько ночей подряд, что позорно провалился. Переэкзаменовки с великим трудом сдал Нелюдов лишь с третьего раза и в итоге вместо двух звёздочек, как у всех выпускников, должен был довольствоваться лишь одной.
«Ну куда такого сокола девать? В какую-такую боевую часть? – думала высокая экзаменационная комиссия. – А? Пусть где-нибудь немного поболтается, о! хотя бы в Ансамбле песни и пляски послужит, опыта наберётся» – догадалась комиссия. И младший лейтенант Геннадий Нелюдов сам не заметил, как въехал в кабинет замполита ансамбля, где и стал набираться армейского опыта.
Да! Одно обстоятельство нуждается в отдельном пояснении, ибо служба в ансамбле песни и пляски всё-таки была несколько особенной и требовала некоторых специальных знаний, не преподававшихся в военно-политическом училище, а школьные уроки пения и нотной грамоты, как мы помним, Геннадий вычеркнул из жизни и аттестата раз и навсегда.
Младшему лейтенанту никто никогда не растолковывал значения музыкальных терминов, таких как диезы, бекары, мелизмы, форшлаги, флажолеты, бемоли и прочее, прочее, прочее, а уж про то, что такое «баллон» в устах балетных людей, он даже догадаться не мог бы.
Кстати, поясню, что на балетном языке баллоном называется способность во время исполнения прыжков как бы зависать на мгновение в воздухе, что говорит об очень высоком уровне танцевального мастерства.
Между певцами же особой популярностью пользовались шутки про си-бемольное масло, которого вечно не хватало, чтобы спеть высокие ноты.
Этот недостаток специфических знаний у Нелюдова срочники ансамбля скоро обнаружили и стали пользоваться им со страшной силой.
Одним из первых открыл и проверил эту возможность солист балета Санька Блинов.
Началось всё с шутки. С перекошенным от ужаса лицом проник он в кабинет грозного замначальника и, почти заикаясь от волнения, стал говорить, что послезавтра нужно ехать в командировку, а у него баллон сломался.
– Как сломался? – совершенно серьёзно воскликнул Нелюдов.
Сашка поначалу даже оторопел, но тут же продолжил.
– Ну, как? Во время репетиции…
– Что же ты завхозу не сказал, он бы в ремонт сдал?
Тут Блинов сообразил, что его шутливое враньё принимается за чистую монету, и подхватил опасную игру.
– Так ремонт, это дней пять или даже неделя, а ехать послезавтра.
– Ладно, не паникуй, я что-нибудь придумаю… Сейчас начальнику позвоню.
– Зачем звонить? Завтра суббота, всё равно всё закрыто. У меня есть дома запасной, я могу съездить…
– О, молодец, с этого бы и начинал. Вот тебе увольнительная до…
Совсем обнаглев, солист перебил: «Послезавтра к отъезду только успею. Он у отца на даче, в Первоуральск надо будет мотаться».
– А точно успеешь? А то смотри!
– Успею. Не первый же раз.
И поехал Сашка за баллоном на дачу в Первоуральск, только почему-то на трамвае… На улице, кажется, Бебеля у него подруга жизни жила… И даже, помнится, не одна и не только на Бебеля.
После Сашкиного триумфа очередь за увольнительными стала возникать у кабинета Нелюдова с регулярностью поезда метро.
Скрипач Миша Коломийцев раза четыре умудрился сходить в увольнительную за очень редкими, итальянскими бемолями.
Игорь Зырянов, освоивший самоучкой контрабас, ходил покупать форшлаги и мелизмы, которые всё время крошились, и непонятно было, кто же их выпускает столь низкого качества, одноразовые они были, что ли?
Миша Токарев, потрясающий флейтист, вместе с Володей Хмелёвым, экстра-класса, кстати, баянистом, то и дело меняли изношенные флажолеты, а один раз умудрились потерять где-то или разбить ужасно хрупкий бекар, причём, Миша от флейты, а Володя его же, но от баяна. Такие вот Маши-растеряши. Пришлось отправить их аж на три дня, иначе концерт срывался.
Ферматы, опять же, вёдрами требовались, вёдрами! Толик Коновалов за ними аж на неделю в Челябинск мотался. Еле достал, по большому блату, через брата двоюродного, который на базе какой-то работал.
Как-то пришли к Нелюдову два певца-солиста, два Александра, два тенора, оба рядовые, только фамилии разные: один Швед, другой Выгрузов. Пришли и стоят. Стоят и молчат. Вообще-то они вместе никогда к нему не ходили, солисты, это значит соперники, конкуренты. А тут вдруг оба пришли.
Нелюдов сразу заподозрил недоброе, и точно: у обоих закончились запасы си-бемольного масла. Ни капли не осталось! Мало того, что тренировки накрываются медной посудой (Нелюдов репетиции ансамбля на армейский лад тренировками величал), так ещё и надвигающийся правительственный концерт под угрозой.
– А вы что, только сегодня об этом подумали?
– Нет, вчера, – Выгрузов виновато потупился.
– Пошути мне тут, пошути… На губе у меня шутить будешь.
Пришлось в итоге солистам – Александрам Шведу и Выгрузову, – как они не пытались возражать, идти в увольнение, чтобы искать по всему городу дефицитнейшее си-бемольное масло. Правда, поиски эти происходили довольно странным образом, а именно: в небольшой двухкомнатной квартирке, почти на самой окраине Свердловска, накрыт был хозяйственной и заботливой мамой Саши Выгрузова стол. За столом этим, поглощая вкусный борщ, котлеты, домашние соленья и прочие вкусности, искали си-бемольное масло оба Александра, чтобы затем продолжить поиски, переодевшись в гражданскую одежду, каждый в своём направлении.
Продолжалась эта лафа довольно долго, однако всему на свете приходит конец. Пришёл он и этой лафе. Пришёл закономерно и ожидаемо в лице вернувшегося из очередного отпуска заместителя начальника ансамбля по художественной части старшего лейтенанта Михаила Процянко. Работал Процянко в ансамбле, вернее, служил, не первый год, окончив в своё время отделение военных дирижёров Московской аж консерватории.
Заглянул, выйдя из отпуска, Процянко к Нелюдову с вопросом: «А где у нас рядовой Шевченко болтается? Он мне нужен».
Между нами говоря, болтался рядовой Шевченко в это время в женском общежитии Уральского политехнического института, в комнате номер один, два, возможно даже три, в объятиях полуодетой Светочки, а может быть Танечки или скорее Риточки, держа в правой руке на отлёте стакан портвейна №72, но в трактовке младшего лейтенанта Нелюдова это прозвучало чуть-чуть иначе.
– Здравия желаю, Миша. Хорошо, что ты вернулся. Прости, я тут обедаю… Ты чай будешь? Я только что заварил…
– Да нет, спасибо. Шевченко мне нужен.
Нелюдов глотнул чайку и весомо произнёс: «Шевченко я отправил в увольнительную, у него нотный стан кончился. Пока не найдёт, я ему сказал, чтоб не появлялся мне на глаза».
От такого заявления у Миши Процянко самопроизвольно открылся рот и в глазах явилось некое подобие жалости к говорившему.
– Что у него кончилось? – оторопело переспросил он.
– Нотный стан кончился, – со знанием дела повторил Нелюдов. – Причём закончился ещё вчера утром, а он мне об этом только вечером сообщить изволил.
Поражённый Процянко молчал.
– Вот Карпов Коля молодец. Сразу пришёл, как только батман стал ему ногу натирать. Лучше вовремя новый заказать, тем более что по знакомству, бесплатно, чем потом в госпитале…
– Что ему ногу натирает?
– Батман…
– Какой батман?
– Откуда я знаю, какой? Гранд, кажется. Мал он ему… Коля ни тренироваться, ни танцевать не может… Да, вот, посмотри список увольнительных на сегодня…
И лейтенант Процянко посмотрел…
Разговор в кабинете продолжался долго, очень долго. Сколько? Никто не знает. Но все знают, что итогом этого разговора был… как бы помягче сказать? Нет, лучше промолчу, все и так всё поняли.
Впрочем, был ещё один итог этого разговора: Нелюдова буквально перекашивало, стоило кому-нибудь произнести слово форшлаг, тошнило от мелизма, бемоль вызывал бурный прилив гнева, а батман – судорогу.
КАЗУС МАЛИНОВСКОГО
В лето 1978-е Ансамбль песни и пляски Уральского военного округа колбасило и трясло. Нет, не землетрясение тому было причиной, а некое невероятное событие, сиречь казус, что случился с виолончелистом Малиновским.
К моменту призыва в армию он был уже женат и имел сына двух лет с небольшим. Как известно всем, а кому не известно, сообщаю, что при наличии двух киндеров папен, он же фатер, он же отец, он же фазер от срочной службы освобождается. На это Малиновский с женой и рассчитывали, решив скоренько заиметь ещё одного карапуза, да вот незадача – беременность протекала с затруднениями, а потому мутер, она же мамахен, она же мазер, то есть жена виолончелиста Малиновского частенько лёживала в больницах, и самому виолончелисту приходилось чуть не каждый день слёзно выпрашивать увольнительную, чтобы забрать малыша из садика, понянчиться с ним, одеть-накормить, утром в садик спровадить и – бегом через полгорода на службу в армию.
То утро, о котором пойдёт речь, началось, как всегда, с общего построения. Всё протекало буднично и обыкновенно, за исключением одной детали: в строю рядовой Малиновский стоял не один, он держал за руку малютку лет около трёх в синих штанишках на перекрещенных лямках, в клетчатой рубашке и летних сандаликах. Малый ковырял в носу, а рядовой Малиновский, дёргал его руку и что-то шипел, стараясь быть неслышным. Неслышным быть Малиновскому не удалось, несмотря на все усилия.
Командующий построением младший лейтенант Нелюдов при виде малыша даже несколько смутился, хотел было рядового Малиновского вывести из строя и объявить очередное взыскание, но почему-то просто по-человечески вдруг спросил: «Девать некуда, что ли, пацана?»
– Некуда, – подтвердил Малиновский. – Карантин в садике, – дёрнул малютку за руку, чтобы тот не ковырял в носу, а сам потупился.
– А как же тренировка? – так и не выучив слово «репетиция» спросил младший лейтенант.
– Не знаю.
– Ладно, давай его в кабинет к заму по АХЧ. У него уже трое внуков, он понимает, как с детьми нужно. А мы после обеда разберёмся.
Пробудившаяся не к месту в Нелюдове жалость сыграла со всеми шутку, но никто ещё не подозревал об этом.
Виолончелист Малиновский завёл сына в кабинет заместителя по хозяйственной части пожилого добродушного Виталия Матвеевича, и все отправились по своим, так сказать, рабочим местам, на репетицию.
Малыш Малиновский, получив от папы строжайшей строгости наказ вести себя тихо, как только папа скрылся за дверью, тут же начал наказ исполнять по мере возможности, то есть залез пальцем в письменный прибор на столе и вытащил оттуда гигантскую кляксу. Клякса с пальца сорвалась и угодила именно туда, куда было надо – на финансовую ведомость. Спокойный обычно Виталий Матвеевич пережил эту неприятность, лишь слегка вздрогнув. Он промокнул кляксу пресс-папье и протянул юному Малиновскому платок: «Немедленно вытри руки! В чернильницу лезть руками нельзя! Разве тебе папа не говорил?»
– Нет, не галявиль! – объявил отпрыск и потянулся посмотреть на запачканную ведомость. Чтобы удобнее было тянуться, он схватился руками за счётный аппарат «Феликс», от чего тот поехал по столу, и оба успешно рухнули на пол. Падая, малыш поддел ногой корзину для бумаг, и всё её содержимое разлетелось по кабинету.
– О, боже! – воскликнул зам по АХЧ и ринулся поднимать юного альпиниста. У того на глазах стояли слёзы, но он мужественно терпел, пока его поднимали, отряхивали, оттирали пальцы послюнявленным платком и даже не проронил ни звука, когда водили умываться.
Однако, лишь только Виталий Матвеевич вернул его в кабинет, малютка во мгновение ока умудрился:
а) разбить цветочный горшок, уронив его с подоконника,
б) опрокинуть вешалку с одеждой,
в) оседлать Виталия Матвеевича с радостным возгласом «лосядка!» в тот момент, когда тот ползал по полу, собирая разбросанное содержимое корзины,
г) оказаться на столе, несмотря на яростное сопротивление…
Виталий Матвеевич, опытный папа и дедушка, воспитавший двух детей и троих внуков, действительно был опытен и мудр, а потому дрогнул лишь часа через полтора от начала событий. Проявив несвойственную ему обычно поспешность, он заскочил в кабинет Нелюдова, но того на месте не оказалось. Тогда он ринулся в кабинет к старшему лейтенанту Процянко и слёзно начал умолять прекратить пытку.
