скачать книгу бесплатно
Сын встал за плуг. Высокий, жилистый, пашет и пашет. Видит Моисей, что устал сын, а виду показывать не хочет, хоть весь потом обливается. Жалко стало ему кровиночку, надо силенки поберечь.
– Тпру! – остановил он лошадь. – Надорвешься ведь, весь день впереди, отдохни.
– Сейчас, чуток еще допашу.
– Нет. Пускай кобылка немного отдохнет, и ты, сынку, отдохни, пускай тебя Андрейка сменит. Привыкай, сын, – он ласково погладил юношу по голове.
Андрей уже подрос, но телом еще был слаб для плуга.
После пахоты Моисей посадил младшего сына верхом на лошадь и поручил возить борону из березовых прутьев и дубовых зубьев. Едет Ермолай вдоль борозды, осторожно управляя конем, упаси господи отвернуть в сторону, а то, не ровен час, отругает тятя или подзатыльник отвесит.
Проехал туда и обратно Ермолай, лошадь на отдых остановил, снял его отец с лошади, разнуздал ее, насыпал из мешка в торбу немного овса и поставил перед мордой. Та стала торопливо жевать овес.
– Ну вот, сейчас подкормим лошадку, отдохнем и опять за работу возьмемся, – устало проговорил Моисей. – А пока давайте сами чего-нибудь перекусим.
– Тятя, да чаго ж мы раз по раз пашем и бороним одно и то же поле? – недоуменно спросил Степан.
– Эх, сынку, хлебушек особого ухода требует. О землице лучше позаботишься – она тебя добрым урожаем отблагодарит.
Он бросил взгляд на сына и подмигнул:
– Вот заведешь семью, по-другому думать будешь.
– А когда семью заводить?
– Не торопись, хомут на шею всегда надеть успеешь. А вот под овес, сынка, и одного раза хватит вспахать.
– Отчего так?
– Овес – он как сорняк, особого ухода не требует и на непаханой земле расти будет.
Часть пашни засевали весной. Особенно надо торопиться с посевом льна, чтобы уберечь всходы от льняной блохи. На другой день после пахоты насыпал Моисей в полотняную сумку семена, надевал ее через плечо и старших сыновей, Степана и Андрея, привлекал к работе. Пойдут дружно разбрасывать семена по теплому и влажному полю, а Ермолай на лошади тянет борону и заглубляет семена в землю. Закончат сеять лен, сеют гречу, просо и коноплю. И так всю весну.
Ермолай обвел взглядом пашню и оценил проделанную работу:
– Тятя! А сколько гречи вырастет к осени?
– Как на мою думку, если посеять один мешок, то можно собрать не меньше восьми-десяти.
– Ого! – радостно удивился сын.
– Но мы не можем столько посеять, потому что столько семян у нас нет. Вот такая жизнь, сынок. То земли не хватает, то семян.
По темноте возвращались с поля домой, так как помнил Моисей заповедь отцов: весенний день год кормит.
5
Из Киева на каникулы приехал сын Василий. Привез студенческого товарища.
– Григорий, – представился тот помещику.
– Ах, батюшки! – всплеснула руками Татьяна Федоровна. – А я уж и не чаяла, что нынче-то приедете.
Она обняла и расцеловала сына, взяла его за руку и повела в дом. Пока шли до крыльца, несколько раз оглядывалась на его приятеля, который шел следом. Она даже всплакнула и сквозь слезы, всхлипывая, прошептала:
– Худой-то какой, в чем только душенька держится. Все небось учился, все силенки потратил. Но ничего, ничего, откормим тебя за неделю.
Они прошли в гостиную.
Ханенко опустился в кресло и некоторое время молчал, глядел то на сына, то на его приятеля.
– Давайте располагайтесь в комнатах! – радушно предложила Татьяна Федоровна. – И идем ужинать.
Вечером после трапезы, немного захмелев от водки, Ханенко неожиданно завел разговор о делах. О том, что бурмистр молодец, не церемонился с крестьянами, а быстро переселил половину деревень на необжитые земли.
Василий понимающе кивал, а потом повернулся к своему приятелю:
– Ты, я знаю, все за волю крестьян разговоры ведешь. Почему это тебя так тревожит?
Григорий сконфузился, он не ожидал такого вопроса и не знал, что сказать:
– Видите ли, – пробормотал он, – я просто люблю людей, крестьян в частности. Мне стыдно на рабство ваше смотреть.
Василий, щуря глаза, с любопытством посмотрел на приятеля:
– Неужели ты думаешь, что так просто управляться со всем этим хозяйством: деревни, поля, конюшни, винокуренный завод и еще много всего, что не упомнить?
– Погоди! – оборвал его отец и начал внимательно рассматривать собеседника. В его глазах было так много заинтересованности, что этот осмотр выглядел нахальным. – Вот ты говоришь про волю. Как же холопы без господской заботы жить будут? Они ведь пропадут с голоду.
– Как они могут умереть с голоду, если своим трудом всю Россию кормят? Надо правду сказать. Вы знаете, что государь хочет всем крестьянам дать освобождение? Это только вопрос времени.
– Я понимаю свободу, равенство, братство, но я не могу понять, что мои петьки, еремы, гордеи, егоры – свободные граждане. Все одно пропадут, – помещик неодобрительно покачал головой.
– Новое время – новые требования. На их стороне сила. Не вечно же крестьяне в кабале жить будут. В двадцать пятом декабристы пытались изменить жизнь крестьян, но их жестоко наказали – одних казнили, других в Сибирь сослали, но скоро придут другие.
Ханенко невольно содрогнулся.
– А ты что, за декабристов и против царя?
– Я за свободную Россию, где не будет господского произвола и угнетения. Где все граждане будут свободными.
Помещик недоуменно смотрел на Григория: высокий, стройный юноша с необычайно умными глазами. Откуда у него такая озлобленность на господ и любовь к холопам?
Все уже разошлись по спальням, а Иван Николаевич все медленно ходил по комнате.
Полная луна заливала ярким светом сад, двор с раскидистой яблоней посредине, через окна проникала в дом. Ханенко остановился у окна. Свет разливался по кронам деревьев, но было видно, как ночные мрачные тени борются с ним. Задумавшись, вспомнил, как с отцом они сажали эту яблоню. Потом они с сыном играли под ней. Она была тогда молодой, а теперь она уже не та и он уже не тот.
– Пора спать! – оборвал свои думы помещик и отошел от окна, как бы отряхивая с себя воспоминания.
Утром студенты верхом проскакали несколько километров, после обеда гуляли по окрестностям фруктового сада, потом пришли на двор, где за загородкой паслись годовалые жеребята.
– Может, ты просто завидуешь моему отцу? – опершись спиной на заплот и глядя в упор на приятеля, спросил Василий.
– Нет, – строго сказал Григорий. – Отец твой хозяин хороший, и хозяйство у него дай бог каждому, я по сравнению с вами нищ и гол, как сокол, и у меня нет даже своего угла, но я вам не завидую.
Вечером Ханенко вновь начал разговор, недоуменно разведя руками:
– Ваше поведение, молодой человек, по отношению к крестьянам меня серьезно смущает.
Григорий с удивлением посмотрел на него и ответил:
– Как вы не можете понять, Иван Николаевич, рабство – самое подлое, унижающее человеческое достоинство деяние, и от него нужно немедленно избавиться, чтобы сделать крестьян свободными.
– Не надо себя обманывать, – нахмурился Ханенко. – Чтобы сделать крестьян счастливыми и свободными, нужно опираться не на чернь, а на нас, помещиков. На нас вся Россия держится.
– Вы и впрямь так думаете? Крестьян – миллионы, а дворян – тысячи. Необходимо свергнуть власть помещиков, и вопрос будет решен сам собой.
– И вы что, думаете действовать?
– Да, непременно действовать, – ответил Григорий, и ноздри его раздулись от напряжения. – Мне двадцать три года – что я сделал для отечества? Да ничего! Потому я и вступил в союз «Народная воля», чтобы быть полезным. Вам, старому человеку, трудно усвоить эту истину, потому что свою жизнь вы не мыслите без крепостного права. А мы, молодые, верим в свою силу, потому что правда на нашей стороне, жизнь на нашей стороне, и мы победим старое зло. Да что говорить, сама история на нашей стороне.
После этих слов помещик пришел в бешенство и вскочил с кресла:
– Вы плохо кончите, молодой человек!
– Я знаю, – не вставая с дивана, спокойным голосом проговорил Григорий, глядя прямо в глаза Ханенко. – Мы, народовольцы, обречены на смерть. Но кто это сделает, если не мы?
Ханенко тяжело упал в кресло и некоторое время молчал, приходя в себя. И когда его внутреннее напряжение спало, он поднял голову и сказал:
– Поехали завтра в Морозовку. Покажу, какую деревню отстроили и как крестьяне там живут…
Выехали рано. От утреннего тумана с листьев берез падала роса, облака застыли на небе, закрыв собою солнце. Было немного зябко. Рессорная коляска мягко шла по мощеной дороге.
Петр лошадей не гнал, а вел ровно и степенно.
Здесь Ханенко принадлежали две деревни: в семи верстах от усадьбы в Лотаках стоял Ларневск. Деревня большая, опрятная, в ней – винокуренный завод, а в пяти верстах в сторону – Морозовка.
По дороге в Ларневск попалась старуха с клюкой, рядом шла девка с лукошком. Они боязливо поклонились.
Ханенко не обращал на них внимания, а Василий вежливо приподнимал шляпу, что еще больше пугало прохожих. Григорий же отворачивался в сторону, ему были не по нраву эти поклоны.
При въезде в Морозовку встретили Еремея Крутя, он шел, опустив голову, и не смотрел по сторонам.
Кучер остановил лошадей.
– Что, совсем ослеп, барина не видишь! – громко крикнул он и кнутом огрел крестьянина поперек спины.
– Ой, панове, извиняйте, – Еремей скинул шапку и согнулся в поклоне. Его морщинистое лицо перекосило от боли.
– То-то! – крикнул кучер и погнал лошадей дальше.
Проехали поскотину, крайние хаты. Посреди деревни экипаж остановился. Огляделись. Стояли новые дома, покрытые свежей соломой, часть огородов была распахана.
Деревня пугливо затаилась при виде помещика: кто знает, что у него на уме. Любопытные бабы и детишки осторожно наблюдали, выглядывая из-за плетней.
– Ну вот, сынок, смотри, новая деревня, скоро тебе тут хозяином быть, – протянул в раздумье Ханенко и, скрипя сапогами, слез с повозки.
Еремей Круть, завидев помещика, быстро побежал за повозкой и, запыхавшись, низко поклонился ему. Выглядел он почтительно, но его маленькие серые глаза уже были соловые.
Холопу помещик благоволил, прощал пройдохе все прегрешения за его мастеровые способности, а тот улыбался широким ртом, горел глазами и был рад-радехонек, что барин приехал. Но сегодня был не его день.
Ханенко бросил взгляд на сарай, где проживал крепостной, глаза его тотчас вспыхнули гневом:
– Ты что ленишься? – гневно спросил он. – Второй год во времянке ютишься, ни хаты, ни хлева не поставил. Как следующую зиму пережить собираешься?
– С божьей помощью как-нибудь перезимую.
– Понятно, опять на барскую милость надеешься? Глянь на соседей своих: вон хоть на Гаврилу Мотолыгу, на казака Кириенко. Люди позже тебя приехали, уже обустроились. А ты чего ждешь? Доиграешься – прикажу выпороть.
– За что, пан? Мне и так сейчас от кучера досталось.
– За лень твою беспросветную, чтобы ума набрался да работал с интересом.
К подъехавшей коляске подбежал Ермолай и с любопытством уставился на приезжих.
– Чей холоп будешь? – улыбаясь, спросил Василий.
– Я не холоп, я казак! – громко ответил Ермолай.
– А где твоя хата, казак?
– Вон там, где тятя работает.
– А ты что ему не помогаешь?
– Мои старшие братья, Степан и Андрей, с тятей работают, а я гусей пасу. Весной я с тятей тоже в поле работал, на коне верхом борону таскал.
– Молодец! – похвалил его Григорий.
Завидев барина, из-за плетня вышел Моисей и низко поклонился. Помещик вернулся к коляске.
– Потачку вы мужикам даете, барин. Они скоро на шею вам сядут и ноги свесят, – гнусавым голосом протянул кучер, услышав разговор с Еремеем.
– Не твоего ума дело, – оборвал его Ханенко и обратился к сыну: – О чем с холопом говорил?
– Он же казак, а не холоп…
– Были казаки, да все вышли, – рассерженно проговорил помещик. – Отец его от нужды волю на землю сменял.
