Леонид Заманский: человек без страха

На обыске: чего б тут хапануть?

Они тогда сигнала только ждали –

Подкинуть, не подкинуть Лёньке ствол?

Они его в клозете потеряли,

И Лёнька от судьбы своей ушёл.

Там срок ему светил совсем весёлый,

Но он тогда Чапаева включил,

И мясорубка Лёньку не смолола,

А придала вдобавок новых сил.

Ещё «герой» – маньяк из сельсовета,

Которого когда-то знал Колян,

Что вроде даже с неба, с того света

Строчил доносы на односельчан.

Товарищ Зайцев тот же, для примера,

Что бизнес весь в итоге пр…л,

За что потом совет акционеров

Едва ему башку не оторвал!

Конечно, все они большие суки,

Собрать их вместе – чистый карнавал!

Но кой-кого Заманский на поруки

Готов был брать и многих даже брал.

Забыл сказать: майор тот очумелый,

Что Лёньку личной свите напоказ

На обыске чморил по беспределу,

Теперь складами ведает у нас.

Он вспоминает прошлое нередко,

Уже не задирает больше нос,

А, самое-то главное, беретку

Ту самую, пропавшую, принёс!

Вот, значит, совесть – это не химера,

И не такой уж гад ты и злодей,

Пока в тебе жива простая вера:

Нельзя беретки п…ть у людей!

            -32-

Мне мозги подозренье мутило –

То, что он стопроцентный мудила,

Но потом я свой взгляд поменял,

Всё же не был похож он на лоха,

С накладными справлялся неплохо,

В крепеже стеллажей понимал.

Он однажды сказал мне с тоскою:

«Ты прости, было время такое, –

Всех сажали, ты помнишь – дурдом!»

Он, как гусь, угодил к нам в духовку,

Что ж, такая она, перековка

Добросовестным честным трудом!

«Он тебе нахлобучку и встряску, –

Мы давали майору подсказку, –

Обеспечит, но ты не робей!

Труд есть жизнь. Если честно мы пашем,

То уже нам и дьявол не страшен,

И вообще никакой лиходей!

И уже не мигнёт из-за штор нам

Та, с косой, или кто он там, в чёрном,

Тот безумный больной дровосек».

Мне ясны были эти расчёты –

В том, что кровью, ну, в смысле работой

Много мог искупить человек.

Я раньше был до Лёньки голым, босым,

Простым весёлым парнем молодым,

И первым замом стал по всем вопросам,

Чтоб вкалывать на пару вместе с ним.

Конец восьмидесятых – наше время,

Начало девяностых, а потом

Сложнее стало жить, и не со всеми

Готов сидеть я за одним столом.

Не с каждым я здороваюсь при встрече,

Иных уж нет, как говорил поэт.

Но есть и те, кто рядом, недалече,

Кого бы я не видел тыщу лет,

Кто мне теперь противен до изжоги.

Немало я на свете повидал.

От суммы всё зависело у многих,

Продал он душу или не продал.

Один звонил, который Лёньку кинул:

«Друзья, догадки ваши неверны,

Что я урод и полная скотина,

А просто бабки были мне нужны».

В своих попытках друг мой не ленился

Любого переделать подлеца,

И я прощать у Лёньки научился,

Но, честно говоря, не до конца.

Он многих в баню гнал: «Вперёд, ребята!»

Там некий тип их веником хлестал,

Который лозоходцем был когда-то,

А после человеком всё же стал!

Мне трудно иногда не выражаться:

Там были, кто попарился, поддал,

А через день, не в силах удержаться,

На бабки Лёньку запросто кидал.

            -33-

Я бы памятник Лёньке поставил,

Чтобы каждый хлебало раззявил

Хоть на миг, стороной проходя:

«Это ктой-то такой новомодный?»

Что ж, узнают, пускай не сегодня,

А немного потом погодя.

Я не скульптор, не злитесь, ребята,

Я обычный простой литератор –

Как бы с Пушкиным так наравне,

Может, даже чуть-чуть послабее,

Но в итоговой личной судьбе я,

Если честно, уверен вполне.

Я пишу, как умею, стараюсь,

Жилы рву, не сдаюсь, упираюсь,

Я под стать скоро буду ему,

Так как жив, и творю, и не ною,

Как другие порой. И ещё я

За оставшийся срок поднажму.

А вот скульптором быть – как-то это

Не моё. Даже глины-то нету

У меня, чтобы Лёньку лепить.

Так что памятник мой – эта книга.

В ней простая, пожалуй, интрига –

Жить, работать, гулять! Не тупить!

Со статуями сложно всё, ей-Богу,

У земляков бывает скорый суд:

Сначала молотком отколят ногу,

А после морду краской обольют.

И только, распрощавшись с юным пылом,

На склоне дней когда-нибудь, потом,

Задумаются: кем вообще-то был он,

Кого мы били в ногу молотком?

В мозгу у земляков какой-то мутный,

Густой и вязкий плещется кисель,

Ну кто поймёт нерукотворный труд мой,

Событий и героев карусель!

Поймут. Не сомневаюсь.Так ли, этак,

Нам Лёня шлёт из прошлого привет.

Летят, летят года, как листья с веток,

Горит, горит огонь его и свет.

Тот свет души, пронзающий потёмки,

Тот яркий луч, что спать нам не давал,

Скользил, плясал, шептал, прямой и ломкий:

«Держитесь, братцы, чёрт бы вас побрал!

Упал – вставай, и только зубы стисни,

Иди и знай: свои не подведут!»

И мы держались, вместе шли по жизни,

А те, кто вместе, те всегда дойдут.

Я знаю: ничего не исчезает.

Всё остаётся с нами навсегда.

И пусть нас время треплет и терзает,

И пусть за дверью прячется беда.

И я особой тайны не открою:

Товарища и друга моего

Уместно номинировать в герои.

Вот я и номинирую его.

            -34-

Знаю, спросит дотошный читатель:

«Лирик ты или нет? вот и кстати

Чем-то новым меня удиви,

Расскажи, не стесняйся, чего ты –

Как у Лёньки по ходу работы

Разрешались вопросы любви?

В нас всегда и везде, в зной и в холод,

К симпатичному женскому полу

Страсть жужжит, словно жук: жу-жу-жу!

Рвёт нам сердце на мелкие части,

Только Лёнька, выходит, бесстрастен?

Скажешь, так что ли?» Нет, не скажу!

Он свои изобрёл наработки,

Разговор был простой и короткий –

Встанет так вот у края стола:

«Гутен морген, мадам, знаешь, кто ты?»

«Знаю: символ разумной работы!» –

Это мантра такая была.

«Ты там модное что-то надела?

Вот и делай полезное дело», –

Лёнька в лоб им любил говорить,

Даже в ухо чего-то пошепчет

Или руку сожмёт чуть покрепче,

Чтоб работой потом завалить.

Чего другого, кроме этой ручки,

Он вряд ли так уж сильно позволял.

Про эти штучки-дрючки-закорючки

Не знаю, братцы, свечку не держал.

Но я тогда у Лёньки научился

Удваивать для бабы фронт работ.

Когда инстинкт у женщины включился,

Она тебя на части разорвёт.

Но, если ты сумеешь увернуться

От встречных заморочек и обид,

Лишь стоит ей к работе прикоснуться,

Она у ней вся с ходу закипит.

И, чтоб глаза у бабы не потухли,

Мизинцем прикоснись к её серьге,

И стрижку похвали у ней, и туфли

На каждой по отдельности ноге!

Примерно как в космическом полёте,

Заставь её от радости дрожать!

Чтоб бабу мотивировать к работе,

Ты должен эту бабу уважать!

Я как-то подошёл к одной на пробу,

К бухгалтерше, и прямо ей сказал:

«Не то, что б вы теперь моя зазноба,

И даже не бесспорный идеал, –

Баланс-то вы бухгалтерский готовьте,

Считайте ваши чёртовы рубли,

Но вы подбором пуговиц на кофте

С ума меня практически свели!»

Она сперва как будто впала в ступор,

Проверила углы в районе штор

И полчаса рассеянно и тупо

В мерцающий глядела монитор,

Потом очнулась, хлопнула в ладоши:

Впервые, мол, смогли так удивить!

…Она потом пахала, словно лошадь,

И я не мог её остановить!

Недавно тут с ребятами как раз мы

Узнали от знакомого врача,

Что в мозге невротические спазмы

У баб порой бывают сгоряча.

И чем ногой об землю просто топнуть,

Поплакать тихо в тёмном уголке,

Ей моментально хочется утопнуть

В холодной Волге-матушке реке!

Что надо бабе? Вот чего ей надо –

Идти в рабочий дружный коллектив!

Вот он и есть утеха и услада,

Что пресечёт тяжёлый нервный срыв.

Захочет, скажем, Галька или Машка

Навеки с этим миром связь порвать,

Что всё, мол, я увядшая ромашка,

Мне смысла больше нет существовать,

Что верить и мечтать – смешно и дико,

И вся любовь – один сплошной обман

Ответ: «А не п..ди-ка ты гвоздика!» –

Ей тут же, моментально будет дан.

И ей, ввиду её душевной боли,

Во цвете лет покинуть этот мир

Элементарно мастер не позволит,

Её верёвкой свяжет бригадир.

Но тут и перебарщивать опасно,

Ведь ласку-то никто не отменял!

Я лично знал спецов высококлассных,

Но в их когорту так и не попал.

При этом хоть какой ты спец великий,

Нельзя тот миг прохлопать и проспать,

Когда её синдром на самом пике –

Вот тут и надо бабу поддержать!

            -35-

Так какой из всего главный вывод?

Ну, скажи мне, читатель, а ты вот

Как-то понял, к чему я клоню?

То, что с бабой нельзя напрямую –

Вот к чему откровенно клоню я, –

Чтоб не сохла она на корню!

Пусть, к примеру, она тебе скажет:

Три плюс два – это семь, или даже

Утверждает, что шесть – это пять!

Улыбнись, и спокойно, без шума,

Да, скажи, я и сам так подумал,

Просто первым стеснялся сказать!

Я уже, оставаясь за Лёньку,

Баб сверх плана грузил потихоньку.

И платил им, конечно, сполна.

Ну а что? Сил у них безгранично,

Ты лишь ей намекни самолично,

Что на свете всех краше она.

Бухгалтерия наша, банкирши,

Плюс вдобавок и те, кто поширше,

Я имею в виду поварих,

Все стонали, но лямку тянули,

До земли позвоночники гнули,

Я лишь только дивился на них,

Но при этом следил, мониторил,

Чтоб в азарте своём и задоре

Голубые не гасли глаза,

Перед общей унылой рутиной,

Чтобы не было как с Катериной

У Островского в драме «Гроза».

Друзья, я объективным с вами буду

(Я умный, хоть не Гегель и не Кант):

Все бабы – самоцветы, изумруды,

А Катька наша – чистый бриллиант,

Не на истлевшем рубище заплата,

А драгоценный камень на кольце.

Литературовед и литератор,

Я выступаю здесь в одном лице.

Я сам себя хвалю. Ясны причины –

Что тоже, как Островский, дал дрозда –

Вот так вот взял, и образ Катерины

Создал в литературе на года.

Я про века хотел сказать сначала,

Поскольку глубоко привык копать,

Но мне во сне гадалка нагадала,

Что человек разучится читать,

Что очень скоро полчища дебилов

По всей земле колоннами пройдут,

И, если жизнь кого-то не добила,

Они его достанут и добьют –

Зубами будут рвать любую книгу,

С тобой и мной, читатель, заодно.

Зачем? Да так. А ты, хоть плачь, хоть прыгай,

Башкой лети в ближайшее окно.

Но я же сам себя и критикую,

Что к лирике немного поостыл,

Что я другую бабу никакую

В роман свой почему-то не впустил.

Да, тут уже роман, по ходу, начат,

Одних героев сколько набралось!

Я их не контролирую, а, значит, –

Роман и есть. Дай Бог, чтоб всё сошлось.

            -36-

А чего не сойтись? Всё сойдётя.

Правда, есть одно «но»: всё сорвётся,

Если буквы забудет народ,

И тогда уж конец моей Музе,

Смерть, хана. Я без всяких иллюзий

Отдаю себе в этом отчёт.

Но пока ещё этого нету,

Люди ходят по белому свету,

Знаки, вывески могут читать,

Понимают, где лево, где право,

Север, юг… Мне задача по нраву –

В этом деле от них не отстать.

Лёнька спорил мудрёно и мрачно –

Он ошибочно и однозначно

Интеллект возводил в абсолют,

Я считаю, что зря. Всё сложнее –

Даже карту читать не умея,

Люди к новым вершинам идут –

Не всегда, но бывает такое,

Вот и Катька – в порядке, в покое,

Кем угодно её назови,

И без всякого устного счёта

Пребывает в режиме полёта

По просторам великой любви.

Такая получается картина:

Она примером стала для коллег,

А это значит, наша Катерина –

Общественно-полезный человек!

И, кстати, я сказать хочу о главном:

Она как раз вот в лютую грозу

На фрезерном станке совсем недавно

Освоила фасонную фрезу.

Чего это – фреза? – читатель спросит,

Мол, знать хочу, мол, мне не всё равно!

Я в этом помогу ему вопросе

И сам себя проверю заодно.

При оптимальной правильной заточке

Ей в этом мире, братцы, нет цены,

А мы, чтоб не пропасть поодиночке,

Не только взяться за руки должны,

А знать ещё, чего нам ими делать,

Ну, взялись, разовзялись, и чего?

Чтоб наше братство враз не поредело,

Аттестовать неплохо бы его.

Учи, мой друг, таблицу умноженья,

И слишком сильно не переживай,

Когда в мозгу возникнет напряженье,

Что ты по рельсам едешь, как трамвай,

А вот доехать никуда не можешь.

Уже на части рвётся голова,

И ты скрипишь зубами, рвёшь одёжу:

Ну сколько это будет – семью два?

А шестью пять? А тридцать восемь в кубе?

Тут мне ребята скажут: «Парень, стоп!

Однажды ты на танцах в сельском клубе

За эти речи странные огрёб!»

Да, так и есть, друзья мои, подружки,

Фреза главней в сто раз, чем семью шесть.

И если ты наладил вывод стружки,

То что там быть, не быть, уже ты есть! –

Не ищущий поблажек и уловок,

Прошедший весь дремучий этот лес –

От поворотных фрезерных головок

До шпинделя – хоть с гильзой, а хоть без!

            -37-

Что-то я разошёлся, ребята,

Будто ломом шурую, лопатой, –

Понимаю: пора тормознуть.

Про лихое и славное время

Мой рассказ не для всех. Эй, кто в теме!

Пей до дна и про нас не забудь!

Ну, а те, кто не в ней, что ж, бывает,

Жизнь с пути нас порою сбивает –

Вроде яркие светят огни –

Там, вдали, поманили, и нету…

Мой читатель, ты как? С кем ты, где ты?

От меня, от стихов отдохни!

Намудрил тут по тексту слегка я, –

Круговерть небольшая такая –

Лом, запчасти, колёса в грязи,

Путч, заводы, какие-то бабы.

На короткое время хотя бы

Минимально мозги разгрузи.

В парк культуры какой-нибудь, что ли,

Загляни, там найдёшь поневоле

С флорой-фауной тесный контакт, –

Погляди на ползучего гада:

Что, ползёшь? Ну, ползи, тоже надо!.

…Всё. Конец первой части. Антракт.

Вторая часть

            -1-

Ну что, мои друзья, антракт окончен,

И я продолжу, гусли бы сюда!

Эх, песнь моя, звучи сильней и звонче,

Рассказ про те далёкие года!

Наш холдинг процветал. Мы рвали жилы.

Да, вот оно, начало всех начал!

Одно меня тревожило и злило –

Что Лёнька никогда не отдыхал.

Он был огнём охвачен, адской страстью,

Не ел, не спал нормально, по-людски,

И, даже говоря кому-то «Здрасьте»,

Всегда черкал какие-то листки.

Вот здесь, мол, миллион по предоплате

Получим, а вот здесь возьмём кредит, –

И повторять любил, что, кто не тратит,

Вот так в углу всю жизнь и просидит.

Он в полночь, днём, с утра, в любую пору,

Включая калькулятор в голове,

С переговоров на переговоры

Как маятник, мотался по Москве.

«Питание, режим, скажи на милость! –

Глумился он, – да вроде я не псих!»

Но что-то в нём однажды надломилось,

Он просто сполз со стула и затих.

Потом привстал, но бледен был и страшен,

И мы его скорей, пока он жив,

На частном самолёте к бывшим нашим

Отправили в больницу в Тель-Авив.

Он прилетел туда, почти что синий,

Под скальпель с ходу, с лёту угодил,

Его там искромсали, словно дыню,

Он от наркоза сутки отходил.

Диагнозов там было выше крыши,

Хоть сразу в изголовье ставь свечу.

Я эти все названья хоть и слышал,

Озвучивать их даже не хочу.

            -2-

Да, когда организм на измене,

Как букашка, микроб в мыльной пене,

Срочно надо тревогу трубить.

А пока за хорошую плату

Лёнька в тихую прибыл палату –

Понемногу в себя приходить.

Вроде был в нём слегка скособочен

(Я вообще в этом шарю не очень)

Кровеносный какой-то сосуд,

Сердце билось тихонечко, робко,

Лёньке дали брелок с красной кнопкой:

Плохо будет – нажми. Прибегут.

Плохо стало под утро, к рассвету.

Жми, не жми, никого. Толку нету.

Никаких медсестёр. Тишина –

То ли спят они все, ротозейки,

То ли нету в брелке батарейки.

Лёнька понял: приплыли, хана.

«Нет, плывём ещё! – зубы скрипели,

И сверчком стрекотал, еле-еле,

Слабый пульс. Но явилась уже

Та, с косою мадам, в капюшоне:

«Что, заждался? Прости меня, Лёня,

Я была на другом этаже!»

Она стояла возле изголовья.

«Что надо? – Лёнька был немного зол, –

Откуда ты?» «Оттудова – с любовью!

А ты уже, считай, наш новосёл!

Я та, с кем смысла спорить – никакого,

Кто в свой черёд приходит к вам ко всем!»

И Лёнька, запинаясь, молвил слово:

«Не рано ли? мне только тридцать семь.

И то лишь будет. Может, для начала

Послушаем консилиум врачих,

Что шансов у меня не так уж мало?»

Она лишь усмехнулась: «Никаких!»

К нему в палату дверь из коридора,

Стеклянная, прозрачная, вела,

Чтоб Лёнька был доступен для обзора,

Мол, как, чего, какие там дела?

В палате свет горел, и для чего-то

На тумбочке стоял пустой графин,

И Лёнька, уплывая, понял: вот он,

Последний в жизни шанс. Всего один.

Теперь в кулак с отчаяньем звериным

Собрать на миг всю силу, волю, страсть,

И к чёрту эту дверь разбить графином!

Авось услышат. Только бы попасть!

Замах! Бросок! И лязг, и звон! Всё просто!

И, прибежав на шум и кавардак,

Как курицы, кудахтали медсёстры:

Да что ж оно! Да как же это так!

Душа у Лёньки в радости купалась,

Звенела, как летящая стрела,

И та, что в капюшоне, испугалась

И под шумок куда-то удрала.

Потом уже, в Москве, под вой метели,

Он зубоскалил: классный был бросок.

Графин вполне достиг заветной цели,

Хоть и летел слегка наискосок.

            -3-

Да, Заманский урок преподал нам:

«Если впал ты в глубокий нокдаун,

Бой не кончен. Вперёд, мужики!

Там, где чёткого нету прицела,

Ласты склеить – нехитрое дело,

В смысле сразу откинуть коньки!»

Он вернулся в Москву только летом.

Он полгода в Израиле этом

Пил в палате кисель перед сном.

Слава Богу, что всё это время

Он на связи был с нами со всеми,

И жена оставалась при нём.

Там его сколько раз потрошили,

Столько раз и обратно зашили,

А у нас не всегда было так:

Кораблей и ракет был избыток,

Но при этом с поставками ниток

Иногда наблюдался напряг.

Лёньку нашего – парня из стали –

С того света реально достали,

Главный врач напоследок ему

Руку крепко пожал: «Редкий случай!

Ишь, зараза! – настырный, живучий!

Что ж, давай там, воюй по уму!»

…У нас клубок такой без Лёньки сплёлся,

Что ты его попробуй разрули.

Пока он там за жизнь свою боролся,

У нас дела летели, а не шли.

Наш холдинг рос и двигался, не мешкал –

Не то, чтобы он к звёздам воспарил,

Но он катил почти как та тележка,

Что Сашка нам когда-то смастерил.

Случилось, мать честная, ёксель-моксель,

Пошла какая надо полоса!

А наши электронщики и вовсе

Реальные творили чудеса.

Да никому ни разу и не снилось,

Какая там продукция пошла.

Госбезопасность даже изумилась

И нервничать немного начала.

Напрасно. Век двадцатый – век суровый.

Мы вместе делим общую судьбу.

Полковнику, товарищу Петрову,

Я подарил подзорную трубу,

Чтоб быть ему на стрёме и на страже

И чётко понимать при всём при том:

Благонадёжность в смысле шпионажа

Мы все на высшем уровне блюдём!

Компьютерные розничные лавки

Открыли мы, и в срок, без дураков,

Имели регулярные поставки

От бывших комсомольских вожаков.

Нам счастье прямо в руки так и плыло,

Но, чтобы эффективно выживать,

Нам, как факиру в цирке, надо было

Помехи и капканы миновать –

Вплотную проскочить меж острых лезвий,

Пройти через пылающий костёр.

…Мы в нефтяную тему не полезли.

Поэтому и живы до сих пор.

Но были сформированы подходы.

Напомню, что валютой был металл

Заманский покупать хотел заводы.

А слов на ветер Лёнька не бросал.

            -4-

Он собрал нас: «Вы видели это?

Я вернулся сюда с того света.

Я немного, но всё же …к,

Раз довёл сам себя до такого.

Всё накроется – вот моё слово,

Если в графике жизни – бардак.

Тыщу раз будь крутой ты и классный,

Отдых нужен!» Ну что ж, мы согласны,

И для нас ещё было притом

Неожиданно и симпатично,

То, что Лёнька, пусть даже частично,

Сам себя вдруг признал …ом.

«Организму нужна расслабуха! –

Он как сваю бетонную вбухал

Нам в мозги свою речь. Мы в круиз

Забуримся – в Стокгольм, типа, в Таллинн,

Да и в Хельсинки. Все мы устали».

Вот такой вот у Лёньки каприз.

Мы сегодня весь мир покоряем,

В Лондон выпить на сутки летаем,

А тогда, в девяносто втором,

Это было серьёзною вехой –

Лишний раз за границу поехать.

Вот уже мы и к шведам плывём!

Сейчас как вспомнишь, сразу так и вздрогнешь

От наших рож весёлых, но косых.

Скажу об этом вскользь я, между строк лишь,

А вот круизный лайнер был красив!

Нас три десятка русских. Что тут скажешь?

Сначала оно было ничего –

Мы к Лёньке лезли с тостами, и даже

Сумели пару рюмок влить в него.

И мы ещё в какую-то минуту

Его пытались к пьянству подстрекать,

Но он ушёл от нас в свою каюту

Чего-то на листках своих черкать.

Наш Колька возле стойки балагурит:

«Я чувствую вибрацию в ноздре!

А это у меня обычно к буре,

К дождю и к непогоде на дворе!»

Вот Сашка по каютам Катьку ищет,

И, словно чёрт играет на трубе,

Над палубой свистит такой ветрище,

Что как-то всем уже не по себе.

Бухгалтерши, однако, загалдели:

«А мы хотим по палубе пройтись!

Там, говорят, и впрямь, на самом деле

Душа летит куда-то сразу ввысь!

Друзья! Ведь иногда бывает людям

Немного страшно видеть сильный шквал,

Давайте мы Заманского разбудим,

Он должен успокоить персонал!

Пусть будет рядом, если нам придётся

Смотреть во время качки на луну.

А вдруг наш лайнер перекувырнётся?

А вдруг мы вместе с ним пойдём ко дну?

И чтобы нас в ревущую пучину

Какой-нибудь Гольфстрим не уволок,

Нам надо настоящего мужчину –

Чтоб рядом был, хранил нас и берёг!»

            -5-

Мы к нему постучались легонько:

«Девкам страшно, вставай, слышишь, Лёнька,

Им гусары нужны, мужики!»

Он протёр каждый глаз. Он поднялся.

Он спросонья слегка чертыхался,

Но завязывал всё же шнурки.

Он никак не въезжал: что случилось?

То ли баба в пучину свалилась,

Где никто никогда не бывал,

То ли мы в кабаке все фужеры

Перебили сверх нормы и меры,

То ли гром нас сразил наповал!

«Ладно – Лёнька вздохнул, – жизнь покажет.

Цель пока что одна – баб уважить

И найти, если кто-то пропал,

И спасти». А они были рады:

«Нам всего лишь романтики надо,

Чтобы ветер нам кудри трепал!»

Он на верхнюю палубу вышел: