скачать книгу бесплатно
– А у вас с Ветровым как, вы вместе еще? – поинтересовалась Ася.
– Вместе. Мы на море ездили к его друзьям, жили где-то месяц под Сочи. Когда туда ехали, нас с поезда ссадили – за пьянку.
– Вы буянили, что ли?
– Нет, мы не вовремя встретились с начальником поезда. Всего две станции не доехали. Нас в милицейскую машину посадили, отвезли в отделение. Там заставляли дуть в трубочку, ходить по линии и так далее. Я боялась, что деньги украдут – вещи забрали. Но нет, все вернули потом. Только пришлось билеты покупать, чтобы доехать. А так все здорово – море, покой. Миша роман писать начал.
– А ты? – спросил Барсуков.
– А я ничего не написала вообще, мне было так хорошо…
– Сам-то что написал? – спросила Надя.
– А у меня новый сюжет, – он поправил воротник белой рубашки. – Я когда сегодня ехал сюда, на остановке видел замечательную картину – две машины врезались, уже ДПС работают, что-то там измеряют. «Волга» и «Фольксваген». Повреждены не сильно, так, царапины. Пока гаишники работали, водители познакомились. Женщина – водитель «Фолькса», мужчина за рулем «Волги». Когда документы оформили, начали разъезжаться, но «Фольксваген» не захотел заводиться. Мужчина из «Волги» увидел, что она не заводится, остановился, вышел, что-то понажимал в капоте – не помогло. Закончилось тем, что «Фольксваген» привязали к «Волге», так они и уехали. И я подумал, вот так какая-то житейская буря налетит, бросит людей друг к другу, и кто знает, что из этого выйдет. Может, они привязались навсегда? Думаю, это будет повесть… – Барсуков задумался.
– Опять сюжет, – сказала Надя, – а готовое у тебя есть что-то? На диплом-то хватит?
– Ой, Надь, не порть настроение, его и так нет, – пробурчал Петя Сипченко, – сегодня вот совсем не хочется думать о дипломе.
– Ладно, не будем, – согласилась она. – А я тоже летом не писала, зато вчера получилось стихотворение. Как я ему обрадовалась! Когда долго не пишешь, становится страшно, что это молчание навсегда и я больше ничего не напишу…
– Вот я тоже этого ужасно боюсь! – подхватила Марина. – И ведь нельзя себя заставить усилием воли. Вернее, заставить можно, но тогда получится плохой текст, лучше уж вообще не писать.
– Да, я прямо чувствую, как проваливаюсь в ледяную дыру ужаса, и настроение сразу портится, а потом раз – и приходит стихотворение. И это чудо, словно… – Надя замолчала, вглядываясь в пространство за фонтаном.
Чуть вдали, ближе к Тверскому бульвару, на одной из скамеек сидел Лялин. Поколебавшись несколько секунд, Надя пошла к нему.
– Надь, ты куда? – с плохо скрываемым разочарованием в голосе крикнул ей вслед Барсуков, но она не ответила.
Лялин заметил Надю примерно на полпути. В светлом сарафане, с распущенными волосами, отливавшими под солнцем золотом, с бутылкой пива в руке, светящейся под лучами, словно драгоценный кристалл, она напоминала царевну, вышедшую из сказки и перенесенную недобрыми силами в центр Москвы двадцать первого века.
– А почему вы босиком? – вместо приветствия спросил мастер, глядя на ее ступни, выглядывающие из-под светлой льняной юбки. – Мне, кстати, часто снятся кошмары, что я иду на какую-то важную конференцию, выхожу на сцену выступать и обнаруживаю себя босиком. А вы на самом деле…
– На самом деле это не так уж и страшно. Мы немного в фонтан забрались, вот и разулась. Да и асфальт приятный, теплый.
– А ведь еще не вечер, – заметил Андрей Мстиславович, глядя на бутылку в ее руке.
– Вы, я смотрю, тоже отмечаете, – быстро ответила она, глядя на его золотую фляжку в кожаном футляре под крокодила. – У вас там водка или коньяк?
– Ни то ни другое. Там мой фирменный коктейль. Сам делаю. Называется «Амбра».
– «Амбра»? Это ведь что-то с духами связанное?
– Я так сократил от амброзии. Чем-то похоже на арфу. Амбра-кадабра. Главное, не пить много. Хотите? Вы садитесь. Только стаканчика у меня нет.
– Хочу. – Надя села рядом и осторожно поднесла к губам золотое горлышко.
Напиток был крепким, обжигающим и в то же время приятно-терпким.
– Вкусно! – объявила она, возвращая фляжку. – А что в этой «Амбре»?
– О, этот секрет я унесу с собой в могилу. Шучу. Это текила, лаймовый сок, ликер и немного корицы.
Наде очень хотелось спросить, почему он пьет в одиночестве в этом сквере, но она не решалась. До них долетало ласковое журчание фонтана, а где-то совсем рядом посвистывала птица.
– Интересно, что за птица, – сказала она, – я в них совсем не разбираюсь, знаю утку, голубя, воробья, галку еще. А всех остальных называю скворушками, хотя это, наверное, не они. Может, это соловей?
– Нет, соловьи весной поют.
– Да, правда. А я никогда не слышала соловья.
– А к нам в дворик они прилетают. Из аудитории слышно. Ты, наверное, слышала, просто не знала, что это соловей.
– Вы мне покажете? Весной?
– Конечно, – ответил мастер и задумался. – Что у вас вообще хорошего?
– Я переехала. Только не знаю, хорошее это или плохое. В бабушкину квартиру, потому что она умерла.
Возможно, это было волшебным действием «Амбры», но совершенно неожиданно для себя Надя рассказала Андрею Мстиславовичу про похороны, переезд и ремонт. Мастер слушал не перебивая, лишь иногда отхлебывая из фляжки, перед тем предлагая выпить ей.
Когда она вернулась к своим Ильина, и Барсукова не было – они пошли за пивом к палатке возле метро.
– О чем говорили? Вы стихи, что ли, так долго обсуждали? – лукаво улыбнулась Марина.
– Не стихи. Просто пообщались. А вы почему не подошли?
– Побоялись вам помешать, – ответила Ася. – Вы такая красивая пара!
– Не придумывай.
Надя обернулась, чтобы еще раз посмотреть на Лялина. Лавочка, на которой они только что распивали «Амбру», была пуста.
10. Эволюция творчества
Осень стремительно разрасталась, наполняясь красками, словно природа готовилась не к временному умиранию, а новому расцвету. Несколько недель спустя после первого семинара, когда все по очереди читали свои стихи и делились последними новостями, промелькнули незаметно, и наконец наступил день, которого Надя ждала со страхом и нетерпением – ее обсуждение. За все лето она написала только одно стихотворение, которое и прочитала на первой творческой встрече. Но оно не вызвало оживленных откликов, да и ей самой, честно говоря, казалось каким-то вялым. Но ничего другого у нее не было. Вадим даже посоветовал ей по-хорошему потерять голову, чтобы дать эмоциональную свободу своим строкам.
– Чью голову потерять? – переспросил Лялин.
– Свою. А разве не понятно?
– Нет, не понятно. – Мастер улыбнулся. – А то она возьмет и мою голову потеряет…
От этих слов у Нади сердце застучало, словно колеса скорого поезда на стыках рельс, но виду она не подала, и сама себя успокоила: все это ей кажется. Но что удается укрыть от людей, невозможно спрятать в творчестве. В сентябре Эвтерпа, словно компенсируя поэтически бесплодное лето, не покидала ее ни на день. Наде приходилось записывать внезапно зазвучавшее стихотворение, где бы она ни была, на лекции, в метро или магазине – она останавливалась и доставала маленький блокнот. Однажды вдохновение настигло ее по дороге домой. Лил дождь, Надя торопилась – зонт, конечно, в тот день она не взяла. Почувствовав подступающие слова, Надя замедлила шаг, проверяя, быть может, она сумеет их запомнить и донести хотя бы до подъезда, чтобы там в укрытии записать эти строки. Но тут же, не доверяя памяти, остановилась, и, заслоняя буквы от льющейся с неба воды, начала выводить буквы. И в октябре новая подборка была готова. Обсуждение ее страшило, и не только из-за стихов. Наде стало казаться, что Андрей Мстиславович как-то иначе смотрит на нее во время семинаров. Причем когда она отвечала на его взгляд, мастер никогда не отводил глаза сразу. «Чтобы формулировать довольно тонкие вещи, необходимо точное слово. Душевное состояние, перенесенное на внешний предметный ряд – это художественная задача, для выполнения которой требуется определенный уровень, прежде всего владения языком. Помните, поэтическая самостоятельность идет рука об руку с точностью выражения. Но не стоит забывать о форме…» – говорил на одном из семинаров Лялин, и Надя слушала, глядя ему в глаза, и аудитория вместе с ней начинала уплывать в иное, счастливое измерение. Как бы она хотела говорить с ним на равных, путаясь в падежах и перевирая цитаты, употребляя неточные и неверные слова, и чтобы Андрею Мстиславовичу это казалось прекрасным. Сначала Надя пыталась себя убедить, что все это вздор, фантазия, чрезмерно разыгравшееся воображение, но однажды поймала себя на том, что ждет встречи с мастером. По средам ее сковывала хрустальная грусть, ведь в следующий раз она увидит его только во вторник. А однажды после семинара, когда Надя с подругами стояла на крыльце, Лялин, проходя мимо них, похлопал свою студентку по плечу:
– Уже покурили? – спросил он.
– Я не курю, – ответила Надя, вздрогнув, как от ожога.
– Да? А еще вы не поете, я помню. Ну, до следующего вторника.
И он шагнул с освещенного крыльца в осенние сумерки. Надя зачарованно смотрела ему вслед. Именно в этот момент явилась твердая уверенность: ей – не кажется. Но что делать дальше, было не понятно. Лялин снился Наде вот уже третью неделю, а она ни с кем не говорила о нем, даже с Мариной. Да и о чем говорить?
В какой момент женщина начинает видеть в человеке, которого знает не первый день, именно мужчину? Не коллегу, не учителя, не товарища… Когда, из-за чего зрение переключается, и тогда уже и сам человек, и весь мир становятся чем-то иным? Надя этого не знала. Когда она пыталась вспомнить с чего все началось, память предлагала картинку их первой встречи – взгляд, рукопожатие… В любовь с первого взгляда она не верила. Но другого начала у нее не было.
Когда Надя зашла в аудиторию, почти все уже собрались. Даже Ветров пришел, но сегодня они с Мариной сидели раздельно. Трудно было поверить, что вчерашние влюбленные расстались по-настоящему. Случилось это так. Аня и Поль решили устроить поэтический вечер на двоих, сыграв на контрасте своих стихов. Аня писала в стиле неоромантизма, так она сама о себе говорила. Она читала первой.
однажды случится тот самый вечер
написанный на роду
ты мне улыбнешься и я отвечу
и взгляда не отведу
пройдет лет десять в делах и планах
вот новый десяток взят
в привычных ссорах никто не ангел
в раздорах никто не свят
ты будешь первым в своих сомненьях
научишься укрощать
ты станешь молча искать прощенья
а я научусь прощать
и нам останется тьму сорочью
в стаканах мешать с вином
и будешь ты возвращаться ночью
а я мечтать об ином
и вот однажды подует ветер
в особенно темный год
другое счастье тебе ответит
и взгляда не отведет
когда же судьба обрывая звенья
раскрутит свою пращу
ни ты не станешь искать прощенья
ни я тебя не прощу
В то время как Поля смело можно было назвать традиционным лириком. Он начал свое выступление со стихотворения, которое Надя особенно любила.
Кошки – это совсем не то, что собаки:
Лучше читают они воздушные знаки…
Хозяйка квартиры вчера попросила доски.
Я достал из-за шкафа невиданные предметы:
Цветным обтянуты ситцем. Кладут их на два табурета,
Садятся: практично, удобно для переноски.
Значит, где-то гостей по-деревенски много.
Свадьба? Поминки? Проводы? Шум, тревога,
Курят на лестнице, не запирают двери, столы сдвигают…
Кот нарезает круги, себе не находит места.
Иду на балкон: ночь после дождя – невеста!
Только последние тучи над городом догорают.
Девятый этаж – видать Текстили, Кузьминки.
Оглядываюсь на кота и чувствую, что – поминки…
Что я здесь делаю, так далеко от дома?!
В квартире пустой, с чужим хрусталем, посудой…
Воздушные знаки куда-то летят отсюда.
Ходит и ходит кот со своей истомой.
После поэтического вечера все, как обычно, отмечали, но в этот раз особенно разошлись – чуть не спалили «Акростих», литературное кафе, где проходило много различных мероприятий. Кто-то разлил по столу 70-градусную хреновуху, изготовленную по личному рецепту Ларичева. Миша решил проверить, действительно ли она такая крепкая, как обещал Антон, и поджег. Стол вспыхнул. Все кинулись тушить огонь, а оторопевший бармен наблюдал за этим, не двигаясь с места. Очаг возгорания был ликвидирован стихами Дениса Новикова. Книга не пострадала, да и стол практически тоже. Потом Поль пытался подраться с Русланом, Антон звал всех на кладбище, а Миша начал отключаться прямо в метро. В итоге Марина его дотащила до дома и сдала на руки жене, которая супруга приняла и пригласила ее зайти. Оказалось, жена знала про их отношения с Мариной. И вот, пока Ветров храпел в соседней комнате, его женщины пили на кухне чай.
– Сначала мы обсуждали какую-то ерунду, чуть ли не погоду, – рассказывала Марина. – Потом она начала говорить про него гадости, что он со мной лишь развлекается, а завтра забудет, что ей меня жалко. Себя пусть пожалеет! Не верю я в благородные жесты бывших жен!
– Почему бывших? – спросила Надя.
– Потому что настоящие, когда узнают о любовнице, уходят или убивают!
– Кого убивают?
– Всех! Ненавижу его! – рыдала подруга. – И вообще плевать мне на него и на жену, пусть хоть завтра оба загнутся! Почему я должна страдать?
– Но ты же Мишу любишь. Иначе бросила бы тогда в метро, или в милицию сдала.
– Люблю, да. Я от этой любви себя узнавать перестала. Мне как будто одновременно хочется и жить и умереть…
Когда Надя села на место и достала распечатанную подборку, то заметила, что Андрей Мстиславович как-то особенно на нее посмотрел. Для обсуждения она выбрала оливковое вязаное платье, бордовые ботинки и серьги в виде голубых эмалевых рыбок. Ресницы накрасила любимой зеленой тушью, глаза подвела черным карандашом, губы оставила без помады. Но главным и в этот раз необычайно трудным оказался отбор стихотворений. Надя провела несколько дней в мучительных сомнениях, не решаясь добавить самые откровенные. Например, это:
А его борода лучше всякой другой бороды,
Потому что нежна, как пшеничное поле,
По которому я иду, и оно принимает мои следы,
И сухая былинка стынет в немом уколе.
Это вовсе не боль, это нежность земных полей,
Шелестит, проплывает в ласковом поцелуе,
Словно небо, которого нет светлей,
И оно мою жизнь незримо перелицует.
И я падаю в это поле, плыву на нём под дождём,
И зимую под снегом, и прорастаю весною.
Я трава, и лес, и дождь, и поле, и водоём,
На который падают поцелуи с яростью проливною.
И все же она его добавила – кто знает, что случится завтра и будет ли еще шанс показать мастеру свои стихи.
– Ну что, прекрасная поэтесса, вы готовы? – спросил Лялин.
От слов Андрея Мстиславовича сердце Нади забилось сильнее, но одновременно она насторожилась: не собирается ли он разнести подборку, этим комплиментом смягчая грядущий удар? У Нади сильнее, чем обычно, дрожали руки во время чтения. Ведь на самом деле все стихи она написала о нем и для него, и Наде казалось, она прямо сейчас, здесь, перед всеми признается своему мастеру в любви. И Лялин, и остальные – это понимают. У нее сбивалось дыхание и сердце стучало иначе, но она читала, читала как никогда.
