скачать книгу бесплатно
– Я, признаться, тоже не умею петь. Какие еще есть идеи?
– Да все просто, – подключился к дискуссии Вадим. – Было дерево, и человек его любил. А потом его спилили. А это дерево было для него чем-то незыблемым, нерушимым. И оно умерло. И он чувствует трупный запах этого дерева. Представляете, какой ужас? И несчастный стал бить стекла в казино, привлекли за хулиганство. Вот это и есть любовь! Когда было что-то незыблемое, а потом раз – и нет его. Как рухнул СССР!
– И это открыло новые возможности, – заметил Андрей Мстиславович.
– Это какие же? – громко спросила Надя.
– Да, какие? – вторил ей Вадим.
– К примеру, взять то, что исключительно важно для нас с вами – после пришла свобода слова. В стране появились книги, которые раньше читали под одеялом, – ответил Лялин.
– Вы хотите сказать, что сейчас есть свобода слова?
– Конечно! Вы можете написать о чем угодно!
– Да! А вот мои стихи в «Знамя» не взяли, – пожаловался Вадим, – сказали, там мат есть. А я такой пришел с рукописью, думал, сейчас прямо из рук вырвут и в ближайший номер!
– Ага, еще и гонорар сразу выплатят. Двойной, – съехидничала Ася.
– Вот именно! А мне вместо этого – фиг! Это что, не цензура?
– Это политика конкретного журнала. Цензура – совсем другое.
– В царской России тоже была цензура… – начала Надя, но Лялин ее перебил:
– И что же, будем к этому стремиться? И хочу заметить, у нас не лекция политических учений, а творческий семинар. Так что давайте вернемся к нашей теме.
– А я не согласна! – возмутилась Надя.
– Это хорошо, что вы еще не согласны. – Андрей Мстиславович посмотрел на нее из-под очков с изумрудными дужками. – Поэт должен ощущать сопротивление материала, каким бы оно ни было.
После семинара они, как обычно, зашли в «Китайскую забегаловку», палатку-стекляшку с китайской едой рядом с Новопушкинским сквером – там можно было перекусить и выпить пива, стоя за длинным столиком вдоль окна. Обсуждали нового мастера – в целом всем Лялин понравился, все заметили его живой интерес к ним и стихам. Этот первый, ознакомительный семинар оказался гораздо увлекательнее, чем все, что были в этом году до него. И даже Надя, несмотря на их небольшое столкновение, ощущала к Андрею Мстиславовичу необъяснимую симпатию.
3. Выращивание молодых гениев
Утром Надя с друзьями возле входа в главное здание ждали начала истории критики, первой сегодняшней пары. Ася и Марина курили, стоя на бетонных бортиках крыльца. Когда массивная деревянная дверь с высоким стеклом открывалась, впуская или выпуская проходящих, они теряли друг друга из виду, но не переставали разговаривать. Девушки спорили о «Темных аллеях» Бунина. Марина утверждала, что он всего лишь впавший в эротический маразм заурядный писатель, и если вытащить чувственные элементы из рассказов, от текста ничего не останется. Ася яростно говорила о «Темных аллеях», она считала, что тексты Бунина – это невероятная глубина чувств, точность языка и живые персонажи. И он пишет о физической страсти целомудренно, а Марина просто его не понимает. Надя больше соглашалась с доводами Аси. Ветров не вступал в разговор, слушая подруг, он стоял на первой, почти полностью утонувшей в асфальте ступеньке.
– А ты почему молчишь? – Исчерпав собственные аргументы, повернулась к Мише Марина. – Ты вообще прозаик, сам что думаешь?
– Я думаю, вы сейчас словно три грации. Даже нет, вы – олицетворение всех женщин этого мира, – меланхолично улыбнулся Миша.
– При чем тут женщины мира? – возмутилась Марина.
– При том, что ты рыжая, Ася – брюнетка, а Надя – блондинка.
– Да что ты про нас! Ты про Бунина что можешь сказать?
– А зачем мне Бунин, когда есть вы!
– Вот! – торжествующе закричала Ася. – Довод в мою пользу! Устами мужчины, к тому же прозаика!
– Вовсе нет! Это довод в мою пользу! – заявила Марина. – А ты, Ветров, – мерзкий эротоман!
Марина спрыгнула с крыльца и схватила попытавшегося увернуться Ветрова за рукав синего пальто.
Миша учился на заочном и официально должен был посещать институт два раза в год во время сессий – когда весь курс слушал лекции и сдавал экзамены. Но заочники, живущие в Москве, могли приходить на лекции дневного отделения, к тому же многие старались регулярно бывать на творческих семинарах. Ветров часто появлялся на лекциях – во-первых, ему по наследству досталась небольшая автомойка, исправно приносящая доход и не требующая ежедневного присутствия. А во-вторых, после того как у них с Мариной начался роман, Мишу можно было встретить во дворе или в коридорах института почти каждый день.
Познакомились они здесь, во дворике. Анохина шла к выходу, когда Ветров подошел к ней с вопросом, неожиданно попавшим в цель: «Девушка, можно я вам иконку подарю?» Дело в том, что Марина всегда носила с собой маленькую икону от бабушки во внутреннем кармане рюкзака. А в тот день, приехав с новой сумкой, она впервые оказалась без своего образка. И Марина, обычно сходу отвергающая подобные знакомства, остановилась.
Дверь в очередной раз протяжно скрипнула, и на крыльцо вышли Весин с преподавателем физкультуры Кручининым. Они тоже о чем-то спорили. Вдруг Николай Сергеевич замолчал и остановился, уставившись на окурок, лежащий на асфальте.
– Чей это? – спросил он с интонацией, не предвещавшей ничего хорошего.
На что Ася, одернув черную мини-юбку, бодро ответила: «Понятия не имеем», спрыгнула с бортика, подобрала бычок и бросила в урну.
– Ну вы совсем как я! Всегда так делаю! – обрадованно воскликнул Весин, спустился к Асе и подобрал еще несколько окурков.
– Вот! А вот еще! – все подобранные остатки сигарет нырнули в черное жерло урны. – Григорий Семенович, пойдемте, продолжим.
Кручинин, молча наблюдавший за этой сценой, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, сделал резкий шаг и снова оказался рядом с ректором. Судя по выражению лица, он собирался сказать Весину нечто важное, когда ему пришлось прерваться. Григорий Семенович даже сдвинул на затылок свою неизменную советскую спортивную шапку, с которой не расставался ни зимой, ни летом. Наде преподаватель физкультуры казался похожим на венценосного журавля, только вместо золотого хохолка голову Кручинина украшали жесткие седые волосы. Крепкий, пружинистый, с резким голосом, Григорий Семенович существовал в своем, не связанном с литературой мире. Он живо интересовался студентами, показывающими успехи на спортивном поприще, заступался за своих подопечных перед деканатом, если у тех случались проблемы с учебой по другим предметам, и гордился победами на межвузовских спартакиадах. Например, когда футбольная команда Литинститута обыграла команду Госконсерватории, Кручинин весь следующий день ходил по двору с загадочной улыбкой и с удовольствием делился подробностями матча.
Не успели Весин и Кручинин отойти на достаточное расстояние, дверь открылась, и на крыльцо высунулся Вадим.
– Эй, декаденты, вы че тут как неродные стоите? Видали объявление?
– Какое объявление?
– Да там все курсы собрались, дерутся уже почти!
– Где собрались, почему дерутся? Вадь, ты нормально объяснить можешь? – Ася потянула из пачки новую сигарету.
– Короче. За мной. Сейчас же!
Когда они поднялись на второй этаж, объявлений не было видно из-за сплотившихся спин. Вадим решительно пошел вперед, к доске, проложив дорогу остальным. Всеобщее внимание привлекло объявление следующего содержания:
«Доценту, преподавателю физвоспитания Кручинину Г. С. объявляется строгий выговор за циничное и развязное поведение на похоронах доцента физвоспитания Круглова Н. В.»
– Интересно, как можно цинично и развязно вести себя на похоронах? – хихикнула Надя. – Разве что Кручинин бегал вокруг гроба, потирая руки и приговаривая: «Ну наконец-то!»
– Наверное, – ответила Марина. – Но, Вадь, с твоим не сравнится.
– Да ладно, это гораздо круче!
Выговор Вадиму и его соседу по комнате звучал так:
«Студентам 4 курса дневного отделения Ильину В. Г. и Чанову Е. М. объявить выговор за устроенный в общежитии литературный диспут на тему «Проблемы поэтики Достоевского», вылившийся в драку».
– Это что! – возразил Миша. – Ничто не сравнится с указом о запрете пьянки.
– Не пьянку запретили, а проносить, – уточнила Ася.
– Да одно и то же!
Приказ о запрете кто-то успел сфотографировать, пока он висел на доске объявлений, и сейчас, во времена стремительно развивающегося интернета, картинка гуляла по просторам «Живого Журнала», появляясь то тут, то там, словно плавник редкого морского хищника, выступившего над морем и снова уходящего в глубину. Приказ звучал так:
«В связи с участившимися случаями непробудного пьянства в комнатах и помещениях общежития Литинститута, переходящих в глубокий похмельный синдром и пр. и пр. Сами понимаете, терпеть, естественно, этого дальше нельзя…
Сознавая, что отвечаю не только за академическую успеваемость и выращивание молодых гениев словесности, приписанных как к России, так и к другим странам ближнего и дальнего зарубежья, приказываю, черт меня побери:
Запретить пронос в общежитие спиртных напитков.
Особые случаи могут быть согласованы с зав. общежитием и ректором.
Оставляю за собой право придумать суровую кару для злостных «проносильщиков» вплоть до…
Ректор Н. С. Весин»
Надо сказать, объявления в институте, как официальные, так и не очень, часто становились самостоятельным произведением искусства. Например, на одном из студенческих столов осталась выведенная неизвестным слушателем надпись: «Все фигня, фигня, фигня, и Соссюр, и Потебня». А на входе в главное здание висел листок с просьбой: «Господа-товарищи! Будьте так добры! Придерживайте дверь!» На двери деканата заочки красовался файл с разноцветными буквами: «Правила аудиенции: Заходите тихо. Просите мало. Уходите быстро».
Не только Миша часто появлялся на лекциях дневного отделения, но и Марина ответно приходила в корпус заочного, в здание, расположенное за книжной лавкой и небольшим стадионом, огороженным высокой сеткой. Здесь Марина любила сидеть с книгой на широком подоконнике высокого окна с витражами. Иногда она вместе с Мишей слушала лекции в зале, где висел большой черно-белый портрет Горького. Они выбирали место за одной из колонн, и там, на синих кожаных креслах с откидными сиденьями и столиками, которые поднимались и опускались, словно в самолете, влюбленные записывали лекции или стихи, если муза внезапно решала посетить одного из них. И, разумеется, не обходилось без любовных игривых шалостей – не просто так они старались скрыться от посторонних глаз за таким, пусть и не надежным прикрытием, как колонна.
Впрочем, не одна Марина любила там бывать. Наде нравилось подниматься по серой лестнице на второй этаж, мимо еще одного большого портрета Горького в полный рост работы Павла Корина, скорее всего, копии. Она чувствовала себя спокойно, читая, привалившись к спинке большого кожаного дивана в зале с портретами известных выпускников: Чингиз Айтматов, Юлия Друнина, Константин Ваншенкин, Владимир Соколов… Надя любила рассматривать паркет, большие подоконники, на которых стояли, выглядывая во дворик, цветы в больших горшках. Ей нравились заочники – люди, съезжавшиеся на сессии из разных точек России или других стран. Петербург, Вологда, Краснодар, Нижний Новгород, Мюнхен, Лион, Пекин… География всего мира сходилась здесь, словно узор в калейдоскопе, где на почве любви к слову всходили и обретали жизнь ростки, быть может, будущих великих произведений.
4. Теория развязанности
Сперва познакомившись с Мишей, Надины друзья незаметно сблизились с его товарищами, которые, за исключением прозаика Ветрова, все учились в одном семинаре поэзии, у Николая Тарыкина. Этим вечером они вместе шли в театр песни «Исток», куда их позвал Мишин друг Руслан Виноградов. Руслан кроме стихов сочинял еще и песни, и в его квартиру, а жил он один, часто приходили друзья или поклонницы – «мои девушки», как он их называл. Внешне спокойного, но вместе с тем стремительного и быстрого Руслана можно было сравнить с раскаленным угольком, который появлялся то тут, то там, разгорался и обдавал своим жаром всех присутствующих. Глядя в его глаза, похожие на два серых прозрачных озера, Наде иногда казалось, что весь он состоит из огромных глаз. Виноградов крепко дружил с Антоном Ларичевым, работающим сторожем в библиотеке Ушинского. Вернее, работавшим до недавних дней. Руслан часто навещал друга во время его смены, они пили пиво на крыше, гуляли по пустым залам особняка и все было хорошо. А потом Виноградов научил Ларичева доставать деньги из копилки, предназначенной для сбора средств на ремонт. В результате два месяца копилка стояла пустая, после чего Антона уволили.
Ларичев ходил с длинными волосами, которые часто носил распущенными, становясь похожим на бурятского шамана, или собирал в хвост, а то и просил кого-то из девушек заплести ему косичку. Избранным дозволялось заплести его бороду, и с таким плетением Антон мог проходить несколько недель. Наде Антон нравился. Она замечала, что одежда его всегда тщательно подобрана, а детали, будь то шляпа, кольцо или трость, добавлены не просто так. К тому же она любила его стихи.
Вечером на концерте Надя села рядом с Виноградовым и Ларичевым и, слушая выступление, украдкой смотрела на Марину с Мишей. Несмотря на то что Ветров казался ей старым, Надя признавала – эти двое любят друг друга, хотя понять не могла – почему. Приходилось верить в слова о том, что любовь необъяснима. Когда Миша с Мариной шли навстречу, или она видела пару впереди, нельзя было не заметить: даже походка у этих двоих стала какая-то одинаковая, они синхронно раскачивались из стороны в сторону, шагая рядом с одинаковой скоростью…
Надя снова прислушалась к звучащей музыке. К авторской песне она относилась равнодушно, хотя этот концерт ей понравился. Тексты оказались неплохими, и Надя даже захотела познакомиться с автором, но тот сразу после концерта раскланялся и уехал.
– Ветровы опять незаметно исчезли? – шепнула ей Анна Абашева, когда после концерта их компания расположилась в небольшом скверике. Они выбрали место возле бетонной плиты, на которую можно было поставить бутылки.
– Похоже на то, – ответила ей Надя.
– Ну вот, а мне Марина обещала ваши лекции по философии передать. Просто безобразие! – улыбнулась подруга.
Анна походила на заморскую княжну, сошедшую с полотен Виктора Васнецова. Характер у нее был такой же – княжеский. У Ани с детства наблюдалась пограничная форма ДЦП и, когда она была маленькой, то сама через слезы и боль распрямляла свернутые спастикой руки. Однажды в юности ее отказались обслуживать в парикмахерской, решив, что она наркоманка. Аня не растерялась, вызвала администратора, устроила скандал, но стрижка в том салоне не состоялась. Как и не состоялись сближения с некоторыми людьми. Сейчас прежняя болезнь стала почти незаметной, ее выдавали лишь легкие колебания тела, словно Анна чувствовала биение сердца вселенной и отвечала на него.
– Разумеется, исчезли, зачем им мы – алкоголики? Ничего, что я вас подслушал? – Ларичев протянул девушкам открытую бутылку.
– Влюбленным положено исчезать! – ответила Аня.
– Ну-ну… А я думаю, Марина повзрослеет и проклянет Мишу, – добавил он и взял бутылку обратно.
– А Миша постареет и проклянет Марину, – повернулся к ним Павел Камышников.
Паша получал в Лите второе высшее, он уже окончил сценарный факультет ВГИКа и работал по специальности – режиссером документальных фильмов о культуре. Высокий и широкоплечий, он чем-то напоминал русского богатыря, только для завершенности облика Павлу не доставало бороды. Камышников был женат и свое семейное положение, в отличие от Ветрова, не скрывал. Его жену звали Оля и она часто приезжала на общие встречи и поэтические вечера вместе с ним. А вот жена Дениса Репникова, Надиного однокурсника, Ангелина, подающая надежды молодая актриса, наоборот, почти никогда не появлялась вместе с мужем ни на его, ни на своих мероприятиях. Они познакомились два года назад: Репников учился в семинаре драматургии и ему захотелось вживую понаблюдать за студентами – будущими актерами. Он специально приехал во двор Щукинского института и там познакомился с несколькими студентами, в том числе и со своей будущей женой, влюбился без памяти и на втором месяце знакомства сделал предложение. Ангелина согласилась и переехала из общежития в квартиру, где он большую часть года проводил один. Мама умерла, когда Денис был маленьким, а отец лет пять назад женился на француженке и почти все время проводил в Лионе, управляя каким-то бизнесом. Кстати, Денисом Репникова никто не называл – для друзей он был Доном. Сначала его звали Дон Жуан – за страсть к написанию эротических стихов, которых у него было больше, чем пьес. Но со временем приставка Жуан отвалилась и Денис превратился в Дона. К тому же в его внешности было что-то от испанского кабальеро: тонкие, нежные черты лица, крепкое худощавое телосложение, длинные усы, которые Репников иногда приводил в безукоризненно остроконечный вид с помощью какой-то специальной помады, которую ему присылала мачеха из Франции. Вот и сегодня Дон уже успел показать друзьям новое стихотворение, звучавшее так:
Кудесница интимных таинств,
Нежнейшая из дев и жён,
Зачем я по миру скитаюсь,
От Ваших чресел отрешён?
Расставаться со своей Ангелиной Дон не любил. Но больше всего стихов Репников писал во время их кратковременных супружеских ссор:
Мои объятия Вам гадки —
Вы удалились без оглядки…
Горевал в таких посланиях поэт. «Вот, глядите, – жаловался друзьям Дон, – ушла на работу и даже не поцеловала! А теперь молчит! А вот что я ей напишу!» – и он снова брался за телефон:
Вы холодны со мною,
Как будто заливное…
Ангелина молчала. Тогда Дон снова писал жене:
Где Вы, холодная леди,
Сердце разбившая мне?
Ваше молчанье, как плети
По обнаженной спине.
Но Ангелина упорно не отвечала на поэтические послания мужа. Дон продолжал:
Долой контакты половые!
(А ведь так хочется!)
Отныне только деловые
И творческие…
«Вы посмотрите, – сетовал Репников, – какой стих! А вот еще, неужели опять не ответит?» И новое послание улетало в пространство сотовых сетей:
Миг расставания проклятый!
Нам сколько порознь бродить?
Но сердце, как аккумулятор,
Любовью можно зарядить…
Обычно Ангелина, не выдержав стихотворного напора, переставала дуться, и вечером супруги бурно мирились. Ссорились они в основном из-за денег. Надя запомнила четверостишие, которое Дон написал, когда выяснилось, что Ангелина взяла огромный кредит и все деньги потратила на наряды и косметику. И когда Репников справедливо возмутился, молодая жена смертельно обиделась и не разговаривала с ним неделю. Он тогда написал «кредитный» цикл стихов, одно из которых было таким:
Деньги, милая, – тщета.
Оплачу я все счета,
Все уладив к январю,
Вас я удовлетворю.
Кончилось тем, что Дон нашел деньги и они помирились. Да и как он мог отказать своей красотке-жене, в которую был влюблен и желал ее, словно подросток молодую учительницу. Сегодня Репников опять пришел один.
– Как, вы уже все купили? – воскликнул Руслан, протиснувшись в центр компании. – У меня есть семьсот рублей, большая куча денег, надо срочно от нее избавиться!
