Лагуна

Секс с ней был нереален. Горячее, чем в мечтах. Лучше, чем в мыслях.

Она была невероятна. Ее тело, ее стоны, ее горящие глаза.

Это было… гораздо лучше, чем хорошо. Это было великолепно.

Я не предполагал, что моя первая же после возвращения на остров рабочая смена в баре закончится встречей с ней. И уж точно не планировал, что мы займемся сексом. Кроме того, я был уверен, что она ненавидит меня за то, что три года назад я исчез из ее жизни, а потому чертовски удивился, когда она сама подошла ко мне в баре.

Но… это было лучшее стечение обстоятельств в моей жизни.

И меня не мучает совесть, что я переспал с ней вместо того, чтобы начать все цивилизованно. Судя по ее реакции этим утром, если бы я пригласил ее на свидание, она бы послала меня куда-нибудь далеко. Например, в задницу кита. И да, она у него есть.

Так что хорошо, что мы переспали. Плохо, что она, кажется, жалеет.

Но я принял ее условие. Чисто секс, и ничего больше. Хоть и считаю это полным бредом. Что мне еще остается?

Остается верить, что ежедневный секс рано или поздно приведет к чувствам. Я надеюсь на это, ведь с того самого момента, как я вышел из ее бунгало около трех часов назад, я не перестаю думать о том, что хочу в ее постель снова. Но не только в постель.

Мне нужно больше.

Гораздо больше, чем несколько оргазмов с ней.

Точнее – я хочу видеть ее рядом с собой по жизни, и лишь потом наслаждаться ее оргазмами. Удивительно, но все эти три года в разлуке я все еще производил в памяти, как она смеется. И клянусь, порой мне казалось, что я помню даже ее запах. Эми совсем не изменилась: такая же громкая, искренняя и чертовски забавная. Я думал, мои чувства к ней прошли, ведь я не был дома три года. Но едва заметил ее в толпе, мое сердце вновь забилось чаще. Оно перекачивало кровь с такой скоростью, что клапаны могли не выдержать. Так было всегда: когда речь шла об Эммелин, я был близок к гипоксии. И за три года это не изменилось.

Я все еще по уши в нее влюблен.

И я сделаю все для того, чтобы начинать каждое утро в постели Эммелин Ричардсон. Желательно – в ее объятиях. Ведь это рецепт моего идеального утра. И раз Эми согласна только на секс, я притворюсь, что меня это устраивает, но при этом сделаю все возможное, чтобы влюбить ее в себя снова.

Она нужна мне.

– Ты меня слушаешь, Макс? – доносится до меня голос отца.

Твою мать. Он что, все это время что-то говорил?

Поворачиваюсь к нему и встречаюсь с недовольным выражением его лица. Мы с отцом не виделись около полугода, с его последнего приезда к нам в Сидней. Его волосы за это время стали совсем седыми, в уголках глаз появились морщинки, а взгляд совсем потух. Инфаркт ударил по нему сильнее, чем я думал. И на мгновение я испытываю за это чувство вины.

– Ты сам не свой сегодня. Что с тобой?

– Перебрал вчера на вечеринке, – прочистив горло, почти не лгу я.

– Ты в бар работать устроился или веселиться?

– Одно другому не мешает.

– Иди проспись.

– Я в норме, пап.

– А по тебе не скажешь, – фыркает он. – Слабак. Вот я в твои годы мог зажигать до самого утра.

– Не слушай его, Макс! – кричит стоящая в ангаре мама. – В твои годы он не знал, что такое «зажигать», ведь у него уже было трое детей.

– Ты просто пропускала все наши ночные вечеринки с памперсами и присыпками, потому что я давал тебе возможность поспать, – ерничает отец.

– Ты был королем этих вечеринок, Лиам. – Мама подходит к отцу и смачно чмокает его в губы.

– Не подлизывайся, – закатывает глаза отец, но сам улыбается и заходит в бунгало, чтобы продолжить инвентаризацию.

Я усмехаюсь и с восхищением гляжу на этих двоих.

Как спустя тридцать пять лет вместе они всё еще смотрят друг на друга полными любви взглядами?

Хочу так же.

– О милый, – обращается ко мне мама и обхватывает мое лицо ладонями. – Ты и вправду выглядишь ужасно. Чем ты занимался всю ночь? – спрашивает она и тут же осекается. – Не уверена, что хочу знать ответ на этот вопрос.

Коротко смеюсь и отвожу взгляд.

– Между прочим, годы идут. Тебе уже двадцать шесть, Максимильян, – начинает одну свою любимую песню мама. – Я когда-нибудь дождусь внуков? Что, если я умру, так и не понянчив их?!

– Ма, у Дина есть дочь. Тебе мало быть ее бабушкой?

– Это другое. И даже не вздумай спорить. – Она бросает на меня грозный взгляд, и с моих губ срывается смешок.

Взяв контейнер с воском для серфбордов, мама проходит мимо меня, взмахнув при этом своими длинными темными волосами. На языке ее жестов это что-то вроде «Ты меня не любишь», поэтому я кричу ей вслед:

– Я очень люблю тебя, мам!

– Тогда остепенись, в конце-то концов, – бормочет она, и по моему лицу расползается улыбка.

– Хэй, Макс! – Арчи показывает шаку[1], прислонившись к дверному косяку. – Где ты провел ночь?

Поворачиваюсь к младшему брату и вижу, что засранец хищно улыбается.

– Не твоего ума дело, – прожигаю его взглядом.

– Не моего ума дело, что утром ты вышел из бунгало девчонки Ричардсонов через окно?

– Да. Именно это не твоего ума дело. – Я показываю на него указательным пальцем. – Держи язык за зубами.

Брат вскидывает руки.

– Да я-то нем как рыба. Главное, чтобы ты не проболтался своей новой цыпочке о нашей задумке для победы в тендере, когда засовываешь ей по самые гланды.

Хватаю его за ворот расстегнутой рубашки и прижимаю к стене.

– Не вздумай так о ней говорить, Арчибальд.

– Ладно, ладно. Но если отец узнает…

– Он не должен узнать, – рычу я. – Ты меня понял?

– Мальчики? – хмурится мама, заметив нашу потасовку. – Макс, отпусти его!

Убираю руки и делаю шаг назад.

– Что на тебя нашло?! – спрашивает она, испепеляя меня янтарными глазами, которые сейчас словно огненные.

– Мамуль, все хорошо, – вальяжно тянет Арчи и кивает в сторону пляжа. – Мы просто спорили, с какого раза Эммелин сможет поставить этого мальца на малибу[2]. И Макс не умеет проигрывать, поэтому теперь ему придется тренировать утреннюю группу по выходным вместо меня.

Мудак.

Стискиваю зубы, а заодно и кулаки.

– Нечего вообще смотреть в сторону девчонки Ричардсонов, – грохочет голос папы из бунгало. – Сколько раз повторять вам, что их семья проклята!

Начинается.

Несите попкорн!

– Да, пап. Почему сразу «проклята»?

– Потому что с того момента, как этот кусок идиота Грант Ричардсон открыл по соседству с нами свою школу, мы потеряли почти всё. Но черта с два я уступлю ему этот тендер!

– Успокойся, милый. – Мама обнимает его за плечи. – Тебе нельзя нервничать.

– Я в порядке, Латифа! – сбрасывает он ее руки и с негодованием уходит на задний двор.

– Мальчики, – голос мамы не сулит ничего хорошего, – у отца уже был инфаркт. Если не хотите свести его в могилу, держитесь подальше от Ричардсонов, пока мы не получим этот тендер.

Ну, с этим наставлением она немного опоздала, если честно. Сложно держаться подальше от девушки во время секса. У меня не настолько длинный член.

– Вы меня поняли? – хмурится мама и, заметив наши кивки, уходит следом за папой.

Мы с Арчи остаемся одни и некоторое время не произносим ни слова.

– Когда они узнают… – произносит Арчи, смотря на Эммелин.

– Они не узнают раньше времени, если ты будешь держать язык за зубами, – перебиваю его.

– Думаешь, я один видел, как ты вчера танцевал с ней на вечеринке?

– Вряд ли всем есть дело до того, с кем я танцую на вечеринках.

– О, правда? – фыркает брат. – Ты не был на острове три года, а до этого переспал со всем населением Гамильтона. Серьезно считаешь, что они не хотят наступить на те же грабли и снова покататься на твоем члене?

Устало закатываю глаза.

– Я не грабли. И меня это давно не интересует.

– И ты считаешь, что это как-то помешает им думать о том, чтобы стать для тебя особенной?

– Арчи…

– Ну, как знаешь… – Арчи окидывает меня скептическим взглядом, а затем проходит в ангар за доской, бросив напоследок: – Я ничего не расскажу о вас с Эммелин. И про тренировки я пошутил. Я знаю, что ты любишь ее уже давно, но просто, Макс… Отец не должен узнать об этом, пока мы не выиграем тендер. Прежде чем что-то сделать, подумай головой, которая у тебя вот здесь, – малец показывает на мою голову, – а не той, что у тебя в пляжных шортах.

Брат проходит мимо меня, взяв доску в ангаре, и я, фыркнув ему вслед, тут же становлюсь серьезным. Делаю глубокий вдох, внушая себе, что я как раз таки здесь ради тендера, и вскидываю голову к ясному голубому небу. На нем сегодня ни облачка. Красующееся солнце слепит меня своими лучами, озаряя все вокруг ярчайшим светом. Перевожу взгляд на океан и зачарованно любуюсь тем, как лазурная вода мерцает в его лучах, пока волны наперегонки спешат к белоснежному берегу. Они идут с запада. Значит, ветер переменчивый.

Поразительно. Океан всегда казался мне чем-то неземным. А в последние годы он стал моим спасением, а точнее – лучшим другом. Люди говорят, что его шум дарит умиротворение и позволяет побыть наедине с собственными мыслями… Но я люблю океан за то, что с ним не нужно говорить. А мне очень нравится тишина.

Океан не осудит тебя. Не набьет морду. Не отвернется, когда тебе плохо, и будет рядом, когда тебе хорошо.

Океан – место, где тебе всегда рады.

Он мой лучший друг.

Он то, что позволяет мне чувствовать себя живым.

Беру стоящую у стены доску, натираю ее воском, надеваю рукава гидрокостюма и, пристегнув лиш[3], тоже несусь в океан следом за Арчи.

Плыву на лайн-ап[4] и начинаю грести быстрее, чтобы набрать ту же скорость, что и у волны, иначе она опередит меня и накроет с головой. Словив свою волну, широко улыбаюсь. Это непередаваемое ощущение, когда по каждой клеточке кожи растекается особый вид кайфа, не сравнимый ни с чем.

Надавив передней ногой на доску, разгоняюсь, а затем теряю скорость, чтобы вновь подняться по гребню волны. Волна становится больше, и скорость ее тоже увеличивается, поэтому я прячусь в трубе, чтобы не оказаться сбитым липом[5].

Этим утром мне совершенно не хочется лажать. Ведь, как вы помните, сегодня идеальное утро. И мне бы определенно не хотелось менять рецептуру.

Съезжаю с волны и доплываю до берега вместе с шор-брейком[6]. Схватив доску, выбегаю из воды, другой рукой проводя по мокрым растрепанным волосам, и улыбаюсь, глядя на Арчи и парней рядом с ним, провожающих меня оценивающими взглядами.

– И с чего ты вдруг решил повыпендриваться с самого утра? – доносится с берега голос моего друга Джона.

– Судя по его улыбке, Джонни, у него ночью был секс, – убирая светлые пряди от лица, фыркает Зандерс, еще один мой друг.

– И не только ночью, парни. – Ну, а это Арчи, с ним вы уже знакомы. – Ставлю сто австралийских долларов, что секрет его бодрости в такую рань именно в утреннем сексе.

Парни улюлюкают мне с берега, а когда я их нагоняю, они тут же начинают показывать руками, пальцами и даже языком всякие пошлые жесты.

Нужно срочно сообщить ученым, что пубертатный период может быть ярко выраженным даже у мужчин под тридцать.

Закатив глаза, подхожу к парням и, отстегнув лиш, кладу доску на песок, а затем и сам устраиваюсь рядом с ней.

– Будешь? – Зандерс протягивает мне биттер[7].

– Сейчас десять утра. – Я скептически смотрю на него.

– Счастливые часов не наблюдают, – произносит друг и делает глоток алкоголя.

– Так и кто она? – Джон не сводит с меня взгляда.

Молчу.

– Ты что, даже не узнал ее имени? – прыскает со смеху Зандерс.

– Черт, Зандерс, включи мозги, – выдыхает Арчи. – Мы говорим о Максе.

– Точно. Если бы нужно было охарактеризовать Макса одним словом, то это бы было слово «душный», – смеется Зандерс и снова выпивает биттер.

Я свожу брови к переносице и обращаюсь к Джону:

– Когда он успел так напиться?

– А он со вчерашнего вечера и не трезвел. На костер приходила Вики.

Понимающе киваю. Зандерс – синоним к слову «трагедия», если уж на то пошло. Не знаю, сколько раз они с Вики сходились и расходились за последние два года, и не уверен даже, что Зандерс сам знает. Но Вики – единственное, что выводит Зандерса на эмоции, учитывая его полную апатию к жизни. Так что поблагодарим его бывшую за то, что он в эту минуту проходит все стадии принятия, кроме, собственно, самого принятия.

– Да пошла она, – гневно выплевывает Зандерс. – Пусть дальше скачет на маленьком члене этого урода Диего. Он у него кривой, как мой мизинец, который неправильно сросся после падения с доски в одиннадцать.

– Пожалуй, опустим подробности, при которых ты так детально рассматривал его член, – произносит Джон.

Арчи тут же коротко смеется в кулак:

– Да еще и сравнивал со своим мизинцем.

– Черт, парни, а как же мужская солидарность? – вспыхивает Зандерс.

– А что ты предлагаешь? – вскидывает бровь Джонни. – Следующую вечеринку у костра начать с речи, в которой выразить свое сочувствие Диего из-за размера члена?

– Я имел в виду мужскую солидарность в отношении меня. Кретин. – Зандерс шумно выдыхает. – Почему женщины вечно все портят?

– Так, давай ты не будешь обобщать прекрасный пол, – тут же пресекает его недовольство Джон.

– Прости, Джонни, – вскидывает руки Зандерс. – Я не имел в виду Эрику. Твоя жена – самая прекрасная женщина в мире. После моей мамы, конечно же.

Я усмехаюсь.

– Ой, кто это тут у нас смеется? – пихает меня в плечо друг. – Ты расскажешь, кто та бедная овечка, что решила потрахаться с таким мазохистом?

Арчи поджимает губы, чтобы не заржать.

– Парни, – выдыхаю я, – когда я с вами, у меня такое ощущение, будто я нахожусь в обществе подростков. Нет, ну ладно Арчи, – указываю рукой на брата, – ему двадцать. Но ты-то куда, Зандерс? Еще немного, и ты войдешь в категорию «Шугар дэдди».

Джон начинает смеяться, пока Зандерс закатывает глаза:

– Я не могу быть «Шугар дэдди», кретин. Ведь у меня нет детей.

– Ну, мужик, не у всех «Милф» в порно есть дети, но это не мешает им быть «Милфами», – пожимает плечами Арчи, и все вокруг разражаются хохотом.

Кроме меня, ведь Зандерс прав: мое имя – синоним к слову «душный». Еще лет десять назад я бы с удовольствием поддержал эту беседу, но сейчас просто не понимаю, зачем хвастаться своими похождениями. Это просто секс. Все трахаются.

Да, в пубертатном возрасте я тоже был тем еще кретином и занимался сексом почти так же часто, как ловил волны. Меня все устраивало, ведь я не хотел отношений. Да и о каких серьезных чувствах можно говорить, когда ты подросток?

Но я больше не подросток. И да, я люблю секс, но говорить о нем с тем, кто участия в этом самом сексе не принимает, я не люблю. И не понимаю.

Мой пубертат закончился, когда в двадцать один я вернулся с Уитсандея и встретил Эммелин. Ей не было восемнадцати, а я хотел сделать все правильно, дождаться ее. И определенно не хотел искать ей замену в постели на те полгода, что нужно было подождать.

Мне была нужна лишь она.

Вот только я уехал прежде, чем узнал, каково это – заниматься с ней любовью. А это именно то, что я чувствовал к ней. Я любил ее каждой клеточкой души, а не просто хотел трахнуть ее.

После нашего расставания мне пришлось улететь к старшему брату Дину, чтобы помочь с рестораном в Сиднее. Тогда наша семья была на мели, ресторан увяз в долгах после смерти дедушки. И у меня просто не было другого выхода. Время шло, я был одинок и должен был забыть об Эми и о своих чувствах к ней. Только поэтому я начал спать с клиентками. Денег на то, чтобы водить девиц на свидания или хотя бы просто по гостиницам, у меня не было, а приводить их домой к моему старшему брату Дину с его женой Карен казалось мне чем-то неприемлемым. Поэтому я лишь иногда довольствовался быстрым сексом или минетом в подсобке бара, в котором подрабатывал барменом. Клиентки часто хотели как-то «отблагодарить» меня за то, что я на протяжении пары часов подливал им мартини и слушал о том, как мужья их не удовлетворяют, а я не собирался отказываться, ведь страдал после того, как потерял девушку, в которую был влюблен.

Но всё это слишком быстро сошло на нет. Меня тошнило от жизни настолько, что даже секс не приносил никакого удовольствия. Это вызывало лишь отвращение к самому себе.

Я ненавидел каждый день своей жизни, мечтал вернуться обратно на остров, снова почувствовать океан и увидеть Эми… Но ничего не мог сделать: я был обязан Дину жизнью, а потому не мог вырваться из этой клетки. Поэтому, когда неделю назад у моего отца случился инфаркт и Дин попросил меня прилететь сюда, я свободно выдохнул. Знаю, нельзя так говорить, но мысль о возвращении домой открыла у меня второе дыхание.

Что, если это знак, что мне нужно вернуть себе собственную жизнь? Вернуть Эми? Иначе зачем я здесь?

Безусловно, теперь на меня легла забота о семье и серф-школе, а еще этот тендер, но я никогда не был так счастлив, как сейчас. Теперь я знаю, что Эми все еще одинока, а значит, у меня есть шанс. Хоть она и отрицает то, что это возможно, я был влюблен в нее слишком долго, чтобы вот так просто взять и сделать вид, что прошлой ночи не было. Не знаю, к чему это приведет, правда. Все очень сложно, но она меня не ненавидит. Поэтому я сделаю все для того, чтобы она захотела быть со мной, чтобы узнала, почему тогда я исчез, и чтобы смогла влюбиться в меня.

Мой взгляд находит Эммелин на другой половине острова. Она кажется такой счастливой, когда ее звонкий смех эхом проносится по побережью. Улыбка на ее губах завораживает меня. И я не могу перестать любоваться ею, как бы ни старался.

Сейчас Эми тренирует детей на суше – пытается научить их балансировать на доске. Они смотрят на нее так, словно увидели настоящую русалочку – с неподдельным интересом и восхищением. Ее светлые волосы переливаются золотом в ослепительных солнечных лучах. Теплый ветерок развевает яркие малиновые прядки, отчего ракушки, вплетенные в них, едва слышно звенят. Размахивая руками, она что-то объясняет группе детей, во взглядах которых можно разглядеть восторг.

Я знаю этот взгляд, ведь давным-давно смотрю на нее так же.

Когда Эми поворачивается в нашу сторону, мое сердце пропускает удар, а кожа покрывается мурашками. Интересно, так будет всегда, стоит мне лишь взглянуть на нее?

Завороженно ею любуюсь, и ее лицо озаряет улыбка, едва она замечает меня.

– Кто-нибудь объяснит мне, почему нам улыбается девчонка Ричардсонов? – басит Зандерс.

Черт.

– Не думаю, что она улыбается нам, придурок, – спасает мою задницу Арчи. – Скорее, ее веселит то, что на твоем шотборде перед уточкой «duck» красным баллончиком написано «му».

– Гребаная Вики, – ругается Зандерс, даже не глядя на злополучную надпись, и снова тянется к алкоголю. – Я ведь не изменял ей с этой Клариссой.

– Она Ванесса, бро, – поправляет его Джонни.

– Какая, к черту, разница? Меня она не интересует. И у меня с ней ничего не было.

– В этот раз? – фыркает Арчи. – Или ты про тот случай, когда ты слизывал соль с ее груди и запивал все это текилой на глазах лучшей подруги Вики?

– Я был молод.

– Это было два месяца назад, – скептически добавляю я, и Джон коротко смеется в кулак.

– К черту вас, – выдыхает Зандерс и поднимается на ноги. Он допивает до дна биттер, а затем ставит бутылку на песок. – Пойду ловить волны.

– Ты пьян, – констатирует факт Джон.

– Не завидуй, – усмехается друг и берет свой шотборд.

Джон поворачивается ко мне, и в его взгляде я вижу то же, что чувствую сейчас сам. Мы волнуемся за этого кретина, который совсем слетел с катушек.

Первое правило любого серфера – никогда не пытаться поймать волну, когда ты взбешен. Главное в серфинге – владеть ситуацией. Одно импульсивное неверное движение – и ты врежешься в волну на скорости, а затем не сможешь выбраться, ведь над тобой не вода, а будто бы непробиваемый бетон.

И этот придурок сейчас нарушает самое важное правило, когда на кону его жизнь.

– Так и будем сидеть? Или все же поднимем свои задницы и пойдем страховать его задницу? – наконец спрашивает Джон.

Арчи усмехается и послушно берет свой борд. Следую его примеру и тоже бегу в океан, чтобы быть рядом, когда этого идиота Зандерса накроет волной. Ведь для чего еще нужны друзья, как не для того, чтобы прикрывать задницы в те самые моменты, когда ты слетаешь с катушек?

Глава 3

Эммелин

Большой Барьерный риф – самый громадный в мире аквариум. Под чистейшей бирюзовой водой скрываются целые лабиринты кораллов невиданной красоты. Сказочный подводный мир насчитывает огромное количество живых организмов, увидеть которые слетаются туристы со всего света.

Наш маленький остров Гамильтон – один из множества островов, окружающих Большой Барьерный риф. Здесь можно поплавать с аквалангом, чтобы собственными глазами увидеть удивительную красоту коралловых рифов, арендовать яхту, взять урок серфинга или просто отдохнуть на идеальном белоснежном пляже, попивая Пина Коладу.

Конкуренция среди местных на острове очень большая. Сетевые отели и рестораны постепенно вытесняют нас, и выживать становится все сложнее. И нашу семью тоже это коснулось.

Мы с отцом переехали сюда много лет назад и сейчас владеем небольшим серф-лагерем, который ежегодно посещает множество туристов, мечтающих научиться серфингу. С тех пор как я впервые поймала волну, серфинг стал моей страстью, и сейчас я делюсь этим с детьми, которых ежедневно тренирую на нашем собственном маленьком пляже.

Несколько недель назад австралийский телеканал JWC объявил о грядущем телепроекте «Райское наслаждение». Съемки пройдут у нас на острове Гамильтон, в новомодном пятизвездочном отеле «Птичка», и сейчас телеканал в ускоренном темпе ищет желающих предоставить серф-школу для мастер-классов по серфингу. Узнав об этом, отец загорелся этой идеей, ведь на кону сто тысяч долларов и дополнительная реклама нашей школы на телевидении, поэтому мы приняли решение, что нам нужно попробовать выйти из собственной зоны комфорта и идти дальше, начать тренировать не только детей, но и взрослых.

Вот только есть одно «но» на пути к нашей победе: семья Миллеров, серф-школа которой находится на противоположной половине острова.

Наши лагеря соперничали с того самого дня, как отец повесил вывеску школы по соседству со школой Лиама Миллера и стал врагом номер один. Хотя папа даже не пытался соперничать, даже не думал об этом, когда решил тренировать детей, и просто делал то, что умеет лучше всего: серфил.

Отец учил меня ловить волны, еще когда мне было девять. Он тренировал местных детей и всех желающих совершенно бесплатно, не спеша строя собственную маленькую школу. Спустя время о нашей школе узнали и на соседних островах, а затем и на всем побережье. Мы стали проводить мастер-классы, собирать группы, и уже через три года основали свой серф-лагерь, о котором теперь знают все, кому не терпится посетить Большой Барьерный риф.

Целью отца всегда было желание обучить детей тому, что он знает сам – ведь в свое время он был легендарным бигвейв-серфером, – а вовсе не пытаться выжить Миллеров с острова. Отец не собирался с ними конкурировать, но у Лиама Миллера было другое мнение на этот счет. Он действительно верил в то, что мы уводим его клиентов, что было полным абсурдом: мы всегда тренировали детей, а взрослые продолжали брать уроки в лагере Миллеров.

Так что моя любовь, возникшая к Максу Миллеру, среднему сыну Лиама, должна была умереть еще на стадии зародыша, учитывая то, что мне в его семье никогда не будут рады. Но что-то пошло не так. И этим утром я проснулась обнаженной с ним в собственной постели.

Зачем я позволила этому случиться?

Все дело в гребаной текиле.

Девятый шот активизировал тех самых бабочек, которые должны были сдохнуть еще три года назад, но вдруг решили напомнить о себе, стоило мне увидеть его в баре.

Сегодня же создам в «Гугле» петицию о запрете текилы.

Мир был бы лучше без нее. Мой мир – точно.

А еще мой мир был бы лучше без Макса Миллера в моей же постели.

И его слова о том, что теперь он хочет быть со мной… к чему это? Мы оба знаем, что время потеряно и совсем скоро он вернется в Сидней, где продолжит жить счастливо и безмятежно.

Если бы Макс хотел продолжать наши отношения тогда, три года назад, то предложил бы полететь в Сидней вместе с ним. Но он этого не сделал. Он просто испарился, не написав даже гребаного СМС.

Тогда зачем бросаться такими громкими словами сейчас, спустя столько времени?

Я понимаю, что сама облажалась, когда пьяная полезла к нему целоваться. Самоконтроль исчез, едва я ощутила присутствие парня, которого любила с девяти лет.