Девушки с палаткой

Светлана Хорошилова

Девушки с палаткой

Обычно при виде машины скорой помощи невольно возникает чувство тревоги… Но только не у Олеси, свыкшейся со скорыми и с их регулярным воем в дежурные дни. Олеся посторонилась, освобождая проезд для въехавшего на территорию реанимобиля и взобралась на бетонный бордюр. Проследила за ним пустым незаинтересованным взглядом до тех пор, пока красная полоса на жёлтом не скользнула за угол семиэтажного строения – это было главное здание на всей территории, к нему периодически подъезжали скорые и останавливались у широкого крыльца приёмного отделения. Девушка соскочила вниз, продолжила свой путь в привычном для неё направлении.

После сильного дождя, который неделю шёл не переставая, во всех ложбинах асфальта скопилось обилие зеркальной воды, отражавшей небесную голубизну. Как бы ни старалась Олеся обходить стороной эти многочисленные лужи и грязь, перебираясь с бордюра на бордюр, всё же забрызгала свои любимые белые кроссовки, единственную удобную обувь в её и без того скромном гардеробе. Воздух щедро наполнился озоном, что дышалось почти как в лесу. Давно природа не дарила такой живительной свежести, изнуряя летней жарой и сухостью, изводя невыносимой духотой. Пожалуй, сегодня ближе к полудню духота вернётся – влага начала активно испаряться, благодаря августовскому солнцу, ярко палящему с самого утра над городом. Небо сегодня было чистым, безоблачным.

Первый день после отпуска требовал невероятных усилий – желание идти на работу у Олеси напрочь отсутствовало. Поэтому выбралась она из постели на седьмой трезвон будильника, а до того, почти вслепую, с полузакрытыми глазами, запускала и запускала повтор, а затем вновь проваливалась в сладостную дремоту, за которую готова была уволиться с работы. Мучительный подъём откладывался до последнего, чтобы потом, с момента спускания ног на ковёр ей пришлось носиться по всей квартире, в спешке собираться, скакать в одном кроссовке к стеллажу, на котором валялись забытые ключи, а затем в финале вальяжно, не торопясь, дефилировать перед окнами родного стационара. Опять её ждали длинные сквозные коридоры, впитавшие в себя многолетние запахи санитарной химии, ждали перебинтованные больные, привычно курсирующие из палаты в столовую с кружками и тарелками, из процедурного на процедуры… Распорядок не менялся годами. Каким он был ещё при Олесиной матери, посвятившей себя профессии операционной медсестры и проработавшей в этих стенах без малого сорок лет, таким он остался при Олесе, сидящей на посту в травматологии, или «травме», как часто сокращал название персонал. С тех пор не так уж много изменилось. Разве что окна по всему комплексу заменили на белоснежные пластиковые, установили кровати современные на колёсах со скользкими клеёнчатыми матрацами, но достаточно широкие, оснащённые регулятором положения спины.

Их больница сегодня дежурила – о том говорила повышенная активность скорых. Пока Олеся добиралась до входа, ещё одна успела сменить предыдущую и выгрузить на крыльцо каталку со свежим прибывшим. На этот раз доставили женщину или девушку, лица которой было не разобрать из-за ожогов и ран, и из-за кислородной маски. Пострадавшая выглядела ужасно, казалось, что она давно уже умерла, дня эдак три назад, но в таком случае тело транспортировали бы совершенно в другую сторону, в морг, расположенный отдалённо в одноэтажной постройке. Видимо жизнь в этой женщине, а скорее девушке, ещё теплилась, поэтому катили её внутрь оживлённого корпуса, прямо в сердце стационара.

– Здорово, Олесюндр! – буквально наскочил на Олесю водитель скорой, появившийся из ниоткуда и чуть не оглушил своим бодрым приветствием.

Олеся вынуждена была остановиться, так как знала его давно, благодаря своей матери, которая с этим дядькой всегда пребывала в добрых отношениях.

– Загорелая ты какая-то… – прицепился он. – В отпуске что ль была?

– Ага! – ответила она. Затем, вспомнив свой скоротечный отпуск, добавила: – Были бы наши отпуска месяца по три, как ты считаешь?.. А то получается: хорошего понемногу?

Водитель, подмигнув, выразил ей сочувствие:

– Неохота наверно работать?

– А тебе наверно охота?! – ворвалась в разговор вышедшая из здания врач со скорой, которую сопровождала фельдшер. Вид у врача был усталым, лицо недовольным. – Залезай, поехали! Хватит лясы точить!

Двери машины дружно закрылись. Скорая прокатилась вокруг газонного островка с пестрящей клумбой по центру – в тот момент Олесю уже затягивало в корпус вместе с попутными посетителями через неустанно открывающиеся стеклянные двери.

Коллеги в травматологии встретили её с распростёртыми объятиями. Работа была приостановлена и не возобновлялась до тех пор, пока персонал не выпытал у Олеси: чем же всё-таки она занималась во время отпуска? Медиков не удовлетворил ответ, что провела она его в родительском родовом гнезде на садово-огородной плантации. Пришлось усмирять коллег, вообразивших, будто Олеся разыгрывает их, и будто провела она отпуск в поездке на золотые пески с замечательным кавалером, чего на самом деле ей средства не позволяли, да и кавалера никакого не было.

Олеся отправилась в служебное помещение переодеваться в отглаженный и аккуратно сложенный брючный костюм, переобуваться в мягкие, рассчитанные на долгую смену белые мокасины. Перед этим она с особой тщательностью оттёрла влажной салфеткой грязные брызги на щиколотках и кроссовках – аккуратность была ей привита с детства.

Рабочий день как всегда начался с беготни по всему корпусу. В отделении травматологии, где она работала седьмой год, начиная с две тысячи одиннадцатого, недавно затеяли плановый ремонт и часть палат раскидали по разным этажам: по две, по три… Даже в отделении гинекологии самую крайнюю по коридору палату заселили мужиками с разного рода травмами, в которую медсёстрам так же приходилось таскать пешком по лестнице врачебные назначения. Постояльцы этой обособленной палаты обрадовались приходу новенькой, хорошенькой, белокурой, с чувством юмора, быстро поставившей всех на место и сразу завоевавшей авторитет. В ход пошли комплименты – Олеся отвечала ни них с тонким юмором. В больницах медсёстры часто слышали комплименты, особенно в палатах с мужской, так сказать, публикой, благодаря чему у них росла самооценка и набирался опыт общения.

В ходе беготни её остановила рентген-лаборант. Обрадовавшись, что не придётся далеко ходить, лаборантка всучила ей свежие, запечатлённые на рентгеновской фотобумаге переломы, а заодно не в службу, а в дружбу, попросила занести пару снимков в реанимацию, что была по пути. Лифт работал один, и тот приезжал с большой задержкой – его терпеливо дожидались загипсованные больные с костылями, да персонал с обременительной техникой: креслами и каталками. Изредка возле лифтов маячили парни в пыльной спецодежде со строительным инструментом в руках. Олеся наматывала круги по лестнице, бегала вверх-вниз куда быстрее остальных, плетущихся размеренным шагом – некоторые останавливались, покручивали головой, волнуясь, что проскочили нужный этаж. В связи с постоянным движением фигура у Олеси, особенно за период ремонта, приобрела подточенную форму: стройную, спортивную, и даже калории от маминых пирогов, накопленные за время отпуска, тратились в этой беготне куда быстрее.

В коридоре небольшого отделения реанимации, где царили спокойствие и тишь, её встретила улыбчивая Саша, медсестра. Олеся была знакома с ней с самого детства: вместе росли в одном дворе, вместе с переменным успехом увлекались одними и теми же спортивными секциями, вместе подавали документы в медицинский колледж. В эту больницу тоже устраивались вместе по протекции Олесиной матери. Саша тогда согласилась на вакансию в реанимации лишь на время, а застряла похоже навсегда.

– Ну-у-у… смотрю и не пойму… – затянула приветствие Саша, вскинув ладони вверх от удивления, – негра что ль к нам занесло? Или это Лопухина идёт по нашему коридору? – Саша расплылась в широчайшей улыбке.

Сквозь тонкое полотно белого медицинского костюма на ней отчасти просвечивались контуры нижнего белья. У Саши были достаточно крепкие руки, на которых не было ничего: ни колец, ни часов, ни лакового покрытия.

– Ах, снимки нам несёшь, – с наигранным разочарованием сказала Саша. – А я, наивная, думала, что ты специально пришла меня проведать. – Два больших фотолиста, вложенные в тонкие истории болезней, перешли в её руки.

– Специально к тебе я лучше зайду после смены, – пообещала Олеся. – В рабочее время секунды свободной нет. Это твои лежат… тихие и смирные, – Олеся мотнула головой на стоящие неподалёку кровати с больными в бессознательном состоянии, – а мои, несмотря на переломы, гоняют кто куда, и каждому от меня что-то надо.

Она осеклась, вытянула шею, заинтересованно уставилась на лежащую в коме молодую девушку лет девятнадцати, подопечную этого нерадостного отделения, воедино связанную с аппаратами – это её доставила утром скорая. Видимые части тела девушки, да вероятно и те части, что были под простынёй у неё были обклеены пластырями и обработаны красящими антисептиками. Вид у неё был будто её тащили из-под обломков, вынимали из пожарища, или она вернулась с поля боя, ну в крайнем случае подверглась нападению демонической силы, как бывает в кино.

Лопухина заинтересовалась:

– А что это с ней?

Сотрудники реанимации здесь всякое повидали, принимая вновь прибывших и провожая: кого-то в другое отделение, кого-то, к сожалению, в морг – все попадающие сюда балансировали между жизнью и смертью. Искалеченные внешне или угасающие изнутри прибывали и убывали. Кто-то из них запоминался надолго – таким часто сопутствовала резонансная история, наделавшая много шума, но травмы их были понятными, объяснимыми в отличие от этой загадочной девушки, что сейчас наводила ужас одним своим видом.

– Я сама недавно заступила. Толком не знаю, – ответила Саша, пожав плечами. – Подождёшь меня? – спохватилась она. – Хочу угостить тебя яблоками из деревни.

– Давай, только в темпе!

Реанимационная медсестра торопливо ушла в конец короткого коридора, постукивая светло-зелёными шлёпками, завернула в дальнюю дверь. Сзади костюм просвечивался вдвойне, но то совершенно никого не смущало – реанимация была отдельным миром, святая святых, спальней стационара, здесь было всё, как в кругу семьи, поэтому персонал и выглядел как в спальне одетым по-домашнему. Здесь не сновали больные с тарелками и передачами от родственников, не вышагивали мастера с перфораторами, перекинутыми через плечо… Возможно здесь кто-то блуждал невидимый – призраки умерших пациентов, но о них никто не говорил, лишь предполагал, что больше всего их водится в этом, специально отведённом для призрачных скитаний, месте.

Олеся снова взглянула на девушку, на вид кажущуюся бездыханной, словно приготовленную для приношения князю тьмы какими-нибудь сатанистами, и у неё мелькнула мысль: вдруг бедняжка стала жертвой ритуального обряда? На оголённом плече зарубцевались четыре борозды, очень похожие на следы от когтей, на скуле виднелся сильный ожог, от запястья криво тянулись раны, а вокруг него чёткие следы, что говорило на первый взгляд, будто руки девушки были связаны, но то было нечто другое, скорее запястья ей жгли.

Пытаясь понять природу появления этих смешанных разнородных травм, Олеся искала сходство с какой-либо известной символикой, если держаться предположения, что девушка побывала в руках у фанатиков демонического культа. Никогда ещё Олесе не приходилось видеть ничего подобного за всю её многолетнюю практику. Каждый, кто поступал в ту же травматологию особо не удивлял: кого-то сбила машина, кто-то упал с высоты, кому-то досталось в драке. Но это юное создание подверглось какому-то необъяснимому воздействию. Человек с богатой фантазией предположил бы, что она побывала в эпицентре инопланетной атаки.

«Что же с тобой могло случиться…» – зависла в раздумьях Олеся. Её озадачило случившееся с девушкой, захотелось выяснить все подробности. Бессознательное тело ничем не могло ей помочь, наоборот, глядя на него, вопросы только приумножались. Кто знает, может девушка слышала всё, что происходило вокруг… В какой восторг пришли бы окружающие, если бы та могла подавать знаки: где искать ключ к разгадке.

Неожиданно Лопухину кто-то обхватил за плечи, незаметно подкравшись со спины, чем заставил её вздрогнуть. Рентгеновские снимки, предназначавшиеся для травматологии, что были в руках у Олеси, можно сказать, взлетели, издав звук чем-то схожий со звуком полёта бумеранга.

– Какие девушки и без охраны! – проворковал за спиной врач-реаниматолог – по одной этой фразе его всегда можно было узнать.

– Здрасьте, Пётр Сергеич! – выдохнула Лопухина, держась свободной рукой за сердце.

Реаниматолог был здоровенным мужчиной, с усами и вечно вёл себя с девушками как обольститель. Он тут же расплылся в масляной улыбке.

– Что же ты, радость моя, забыла в нашем предбаннике ада? Посмотри какие у нас лежат экземпляры, – представил он, обведя рукой, – как раз в тему!

Под словом «экземпляры» он, наверное, имел в виду её, эту странную потерпевшую. К везению Олеси, разговор о девушке зашёл быстрее, чем она надеялась, и завёл его сам лечащий врач – а кто, как не он, должен быть в курсе истории болезни. Наверняка он давно сделал выводы: что да откуда. Глаза любопытной Лопухиной загорелись в нетерпении, она вообразила, что вот сейчас-то ей всё и откроется.

– А что случилось вот с этим экземпляром, Пётр Сергеич?

Тот пожал плечами в точности как Саша.

– Да шут её знает… Ты дальше под простынёй не видела!

Лопухина решила не упускать такой возможности, приняв его слова за готовность продемонстрировать.

– Покажете, Пётр Сергеич?

Тот в ответ просвистел тяжёлой одышкой, многозначительно глядя на Олесю в упор. Вся надежда на раскрытие тайны растаяла в один миг, когда тот ответил:

– Шла б ты отсюда, радость моя, от греха-то подальше.

Его увесистая красная ручища снова устроилась на её плече, тем самым намекая на выпроваживание.

– Кстати, в твоей «травме» сестра её лежит… Говорят, немногим лучше, разве что в сознании.

– Как фамилия? – уцепилась за возможность Олеся.

– Да-а… – отмахнулся реаниматолог, – они не родные. Только что следователь приходил вот к этой… – показал он на девушку, но следом самовлюблённо заулыбался и начал пританцовывать, покачивая своим упитанным телом и напевая: – А мы его не впусти-или-и-и… А мы его выпроводили восвояси-и… – Он мягонько так сделал жест ладошкой в пустой коридор с хитрым видом, означавший «до свидания».

Несмотря на солидный возраст, Пётр Сергеевич выглядел этаким озорным мальчишкой, скачущим от восторга из-за дурацкой проделки. Он имел полное право, чтобы уберечь ослабленную пациентку, лежащую в коме, от всяческих нежелательных посещений, однако, умел сделать это так, что любое привычное событие превращалось у него в особое достижение. В данном случае достижением стал отказ представителю закона в посещении, поэтому, довольный собой, врач сейчас пластично вытанцовывал своеобразную «джигу-дрыгу», плескаясь в вверенных ему полномочиях. Тем же припевающим тоном он сообщил, что было дальше:

– Тогда он почесал к тебе – сестру допрашивать.

– И сестра такая же? – удивлённо спросила Олеся, с улыбкой наблюдая за настроением врача.

– А я видел?! – Пётр Сергеевич остановился и возмущённо вылупил глаза.

Они услышали как застучали пластиковые подошвы Сашиной обуви. Та бережно несла в обеих руках прозрачный пакет, набитый большими отборными яблоками. Пётр Сергеевич недоумевая уставился на содержимое её рук.

– А! – издал он напуганный вопль. – Наши яблоки теперь травматология будет жрать?

У Саши покраснели щёки, она засомневалась – отдавать или нет.

– Да я ещё принесу, Пётр Сергеич! – сказала она в растерянности.

– Да шучу я, шучу! – Реаниматолог снова расплылся в добродушной, но где-то плутоватой улыбке, довольный тем, что медсёстры попались на крючок. Своим пристрастием к разного рода провокациям, разумеется, неожиданным, он был известен на весь стационар. Некоторые его коллеги – людей такого рода называют стрелянными воробьями, были уверены, что больше не попадутся на его розыгрыш, они считали, что всегда готовы к новому сюрпризу, стоило Петру Сергеевичу очутиться в поле зрения. Однако, ничего не помогало – хитрецу, как всегда, снова удавалось сконфузить любого стрелянного воробья.

Массивные ручищи в знак доброго расположения потрясли Сашу за плечи.

– Мне ничего не жалко для таких красивых девушек! – задобрил он.

После чего красивые девушки, розовощёко улыбаясь, разбрелись по своим делам.

Из травматологии долетали характерные лязгающие звуки, говорящие, что уборка, проводимая санитаркой, была в самом разгаре. Санитарку звали редким именем Наина, возраст её перевалил за шестьдесят – все здесь, и врачи в том числе, относились к ней с почтением, потому как она проработала в стенах этой больницы немалых полвека, с момента её постройки. Наину коллеги шутя прозвали «вечной санитаркой» или «незаменимым работником». Все знали, что на вопрос: почему она засиделась в санитарках, Наина ответит своим любимым девизом: «Доктора приходят и уходят, а санитарки остаются!» Её местонахождение легко было определить по пронзительному лязгу ручки о металлическое ведро – откидывала она её небрежно, чем бывало будила спящих. Сейчас она по обыкновению отмывала палаты, переходя из одной в другую, и Олеся, вспомнив о ней, придумала короткий путь для добычи информации, чтобы не терять времени на просмотр записей поступлений больных – нужно было всего лишь спросить Наину.

Олеся остановилась возле неё и сказала, что к ним недавно должна была поступить молодая девушка, не совсем обычная, состоянием которой, возможно, интересовались все, кому не лень… Санитарка не дала Олесе договорить:

– Есть у нас одна необычная малолетка, которой интересуются все, кому не лень. Ходют и ходют, выясняют чего да откуда… Надоели уже! – Ручка с грохотом ударилась о ведро. – Её положили в четырнадцатую.

Лопухина не ошиблась: Наина как всегда была в курсе – она была в курсе любого события, знала про всех, включая больных, детальные подробности, даже за пределами отделения, про больных других отделений, так как любила перекинуться словцом с остальными санитарками, и за пределами больницы тоже, так как имела массу знакомых, у которых она всегда выступала посредником для подхода к врачам, поэтому была у многих на хорошем счету. Столь высокий авторитет за ней закрепился благодаря огромному стажу работы и знанию своего дела – Наина содержала отделение в полной чистоте, знала где что лежит, график каждого, кто с ней бок о бок работал. Жалко следователь был не в курсе – к кому здесь надо обращаться в первую очередь.

– Она поступила ещё вчера, – продолжала докладывать санитарка, не отрываясь от дел. – Сначала была напугана, как дикарка из леса, как маугли, верещала вся в истерике завидев людей… Теперь вообще молчит, отвернулась, ни с кем не желает разговаривать. Сейчас под капельницей спит лежит. – Не поднимая головы, Наина с усилием тёрла пол, подходила к ведру, отжимала тряпку и снова грубо шлёпала ею о линолеум. – Единственное, чего сказала внятного, пока везли в неотложке: «Помогите сестре». А сестра где-то на речке осталась… Говорят, нашли уже. Правда, без сознания, едва живую.

Санитарка прервала уборку, вытянула шею из дверного проёма, прищурилась, заговорщицки произнесла:

– Вон он идёт! Журналист!

Молодой мужчина с сумкой через плечо, вероятнее всего пробравшийся в отделение инкогнито, поравнялся с палатой, которую отмывала Наина. Лопухина осталась наблюдать.

– Да спит она! – громко крикнула санитарка, обращаясь к нему. – Под капельницей. Нельзя к ней сейчас!

Тот остановился, сообразив, что его раскрыли, резко развернулся и почесал в обратном направлении. Вечная санитарка была здесь главной – слушались её все: и персонал, и посетители, и даже завотделением.

– Вижу, пока меня не было, у вас тут прямо мексиканские страсти разыгрались, – сказала Олеся, провожая взглядом уходящего. После чего с руками, всунутыми в карманы, побрела по коридору. Проходя мимо четырнадцатой, она приостановилась, затем сделала шаг назад. Поначалу Олеся колебалась, намеревалась продолжить путь, но, видя заманчиво приоткрытую дверь, всё-таки решила туда войти.

В небольшой двухместной палате стояла тишина в отличие от остальных, шестиместных, палат. На данный момент её занимала единственная пациентка. Она лежала под одеялом, под которым угадывались выпуклые очертания загипсованного плеча. Видно было, что повёрнута она лицом к стене, хотя на голову был накинут край одеяла. Капельница израсходовалась где-то наполовину – Олеся её проконтролировала, тронув за ролик, затем наклонилась к больной, замерла. Сестра той искалеченной девушки тихо сопела. Судя по гипсу, ей тоже досталось, но насколько серьёзно сложно было сказать, потому как её с ног до головы закрывало одеяло. Удовлетворив любопытство, медсестра так же осторожно прокралась в обратном направлении, вышла в коридор, прикрыла за собой дверь и лицом к лицу столкнулась с заведующим отделением в сопровождении подтянутого седовласого мужчины с папкой в руках.

– Идите занимайтесь своей работой, Лопухина! – прошипел заведующий.

Олеся втянула голову в плечи, взяв курс на сестринский пост и отправилась исполнять свои обязанности, по ходу оглядываясь и наблюдая, как эти двое представительно вплывают в четырнадцатую палату. Наина по-шпионски выглянула из туалета, что был в конце коридора, так же следя за ними – на всё отделение было слышно, как изо всех сил хлещет вода, заполняя оцинкованное ведро.

За время рабочего дня Олеся выяснила, что двадцатидвухлетнюю Татьяну Маркус привезли с перелом ключицы, многочисленными вывихами, ссадинами, незначительными ожогами после двухмесячных поисков. Сёстры пропали ещё в июне. Под подозрение сразу попал отец-алкоголик – его до сих пор содержали в следственном изоляторе. Старшую, Татьяну Маркус, обнаружили в крайне стрессовом состоянии, когда она выползала к загородной трассе, идущей вдоль леса, где её и подобрали случайно проезжающие мимо люди. Позднее в реанимацию в бессознательном состоянии была доставлена вторая девушка по имени Марьяна.

Ближе к вечеру дверь четырнадцатой палаты снова отворилась. В это время юная пациентка отрешённо изучала потолок – на вошедшую Олесю даже не взглянула, будто ей нет никакого дела до приходящих и уходящих. Та принесла маленький стеклянный пузырёк, на дне которого пестрила смесь таблеток и капсул, а из горлышка торчала картонная полоска с фамилией «Маркус».

– Тебя ведь Таней зовут? – Олеся поставила флакон на тумбочку. – Эти таблетки тебе на вечер.

Девушка насупилась, теперь она внимательно следила за медсестрой, шевеля только зрачками.

– Почему не хочешь общаться со следователем? – как бы вдруг поинтересовалась Лопухина. Уходить она не торопилась. Её руки нырнули в карманы, придав ей хозяйский вид. Она наклонила голову на бок, наблюдая за реакцией молчаливой травмированной новоприбывшей. Может Олеся и лезла не в своё дело, однако она считала, что это дело общественное – наказать виновных.

Маркус не удосужилась ответить ни на один вопрос. Когда Олеся собралась снова заговорить с ней, девушка психованно отвернулась к стенке и натянула одеяло на спину, а затем и на голову. Медсестре ничего не оставалось, как направиться к выходу, но в дверях она задержалась…

– Видела твою сестру… – многозначительно сказала Олеся.

Край одеяла размашисто откинулся. Маркус приподняла голову, выкрутила шею и застыла вся во внимании с неподдельным интересом. Олеся сообразила, что нашла рычаг воздействия на строптивую пациентку, однако, сделала вид, будто всё равно покидает палату.

– Как она?! – Чудо произошло: единственная пациентка четырнадцатой палаты заговорила нормальной человеческой речью, без истерик, не огрызаясь, как жаловался на неё медперсонал. – Мне никто про сестру ничего не рассказывает. Все только вопросы задают!

Лопухина с видом одолжения вернулась обратно.

– Врачи говорят, сестра твоя обязательно выздоровеет. Организм молодой… – Олеся врала, потому что на самом деле понятия не имела – что с её сестрой и каков прогноз на выздоровление, потому как персонал реанимации говорил о чём угодно: о неграх, о яблоках, о предбаннике ада, но только не о состоянии несчастной.

Несколько секунд она постояла в ожидании ответной реакции, но видя, как Маркус недовольно раздувает ноздри без каких-либо комментариев, развернулась и вышла за дверь.

Несмотря ни на что, контакт с этой весьма странной особой был найден, главное, не суетиться вокруг неё, не показывать особой заинтересованности. Против сестёр было совершено преступление и до сих пор не установлено – кто же виновник. Сёстры молчали: одна в связи с тем, что пребывала в бессознательном состоянии с самого начала, другая не хотела ни с кем сотрудничать. Отец обратился с заявлением об их исчезновении спустя две недели, как будто у него это было в порядке вещей, что дочери вдруг исчезли из частного дома без денег, без телефонов, не взяв одежды и обуви, кроме той, что была на них. Первые дни после подачи заявления отец чего-то мялся, сомневался, даже, в один момент, порывался его отозвать. Он вообще не настаивал на розыске, он, как другие родители, оказавшиеся в подобной ситуации, никого не торопил, не ругался в отделении о вялой работе сотрудников правопорядка в связи с поисками его дочерей, да и само заявление писал будто для галочки: ну, когда у вас появится время, между делом, поищите, а то дочки куда-то запропастились, не понятно только куда…