скачать книгу бесплатно
Пит сгрузил бревно, которое с глухим шуршанием покатилось по земле. Мне пришлось отскочить в сторону, спасая ноги от махины. Пит сел. Закинув руки за голову, он потянулся и расплылся в улыбке, глядя на нас.
– Скамейка, – сказал он. – Какая «кота» без скамейки?
Теперь и я усмехнулся.
8
День потихоньку, словно на цыпочках, сходил на нет, растворяясь в красноватом мареве. Мы обошлись незатейливым ужином. Жара все еще чувствовалась, проникая во все поры, и отбивала всякое желание набивать живот.
– Не знаю, как вы, а лично я собираюсь искупаться, – сказал Эдгар через некоторое время, вытер руки после еды и скрылся за кустами.
Все по очереди поднялись и последовали его примеру. Хильма пошла переодеваться в палатку. Только Жозефина покачала головой.
– Нет настроения.
Синее озеро манило зеркальной гладью. Но еще более манящей мне казалась возможность поговорить с Жозефиной наедине. Жозефина осталась сидеть на бревне, я пристроился рядом.
– После каникул мне придется вступать в гитлерюгенд. Так считают родители.
Я прислушался к сказанному. Звучало, может быть, не слишком романтично, но меня действительно интересовало, как Жозефине удается совмещать несовместимое – Союз немецких девушек и дружбу с нашей компанией. Мне казалось, что это я очень ловко придумал – начать разговор на волнующую меня тему с себя. Жозефина уже опять закурила. Белые колечки дыма поднимались вверх.
– И что ты будешь делать? – спросила она, глядя на воду.
Постепенно вода поглощала купальщиков – сначала исчезали ноги, потом бедра, потом грудь. У Генриха уже торчала только голова.
– Не знаю, – ответил я. – У меня вроде как нет выбора. Родители хотят, чтобы я поступил в университет. Надеются, что из меня выйдет толк, как говорится.
Жозефина кивнула.
– Понять можно, – сказала она и потушила окурок, присыпав его землей.
– Они у меня никакие не нацисты, – продолжал я. – Скорее наоборот. Особенно отец. Раньше все было по-другому. Он был в Рейхсбаннере и защищал Веймарскую республику. В прямом смысле боролся за нее, насколько я знаю. – Я провел рукой по бревну. – Хотя я знаю немного. Он особо не рассказывает об этом. У нас в семье вообще мало разговаривают. – Жозефина опять кивнула. – И ничего не происходит. Если он не на работе, то сидит дома. Читает газету. Слушает радио. Вот и все.
Мы смотрели на озеро. Там как раз начался поединок «всадников»: Хильма взгромоздилась на плечи Генриху, Эдгар оседлал Рихарда. Сражение шло под оглушительный хохот и визг.
Пит лежал на берегу, у самой кромки, засунув пятки в воду. Чуть приподнявшись на локтях, он наблюдал за происходящим.
– Знакомая картина, – отозвалась Жозефина, помолчав. – Великое молчание, у нас дома то же самое. Но все равно тебе есть чему радоваться. Мои-то родители боготворят национал-социализм. – Она рассмеялась, но смех ее был каким-то безрадостным и тусклым. – Это им помогает.
Я уже собрался было уточнить, что она имеет в виду, но Жозефина не дала мне задать вопрос.
– Давай поговорим о чем-нибудь другом. А что, если тебе вступить в гитлерюгенд и делать только минимум необходимого? Лично я действую по такому принципу. – Она рассмеялась и как будто немного оживилась. – У нас в отряде вообще никакой дисциплины, сплошной разброд. У других бывает иначе.
Громкий «плюх» прервал наш разговор. Эдгар свалился в воду, поединок закончился. Эдгар вынырнул, отфыркиваясь, – изо рта и ушей разлетались брызги, как будто он превратился в фонтан.
– Ну не знаю, – сказал я. – Дело не только в этом. У нас в школе вообще… – Я посмотрел на Жозефину. «Продолжай», говорили ее глаза, потемневшие от сгустившихся сумерек. Я задумался. Потом все же продолжил: – Началось все с учителей. Один за другим они стали исчезать. Года три назад. Я тогда не придал этому особого значения. Как-то не задумывался. Меня это не касалось. По крайней мере, напрямую не касалось. Но потом дело дошло до учеников. Некоторым приходилось несладко, одному из моих лучших друзей доставалось по первое число. Его звали Пауль, Пауль Зелигман, отличный парень. В детстве мы с ним чего только не вытворяли, бегали, например, по домам и замазывали глиной звонки, ну и всякое такое, понимаешь? А по пятницам я чуть ли не каждую неделю у них обедал! – Я замолчал. Остатки дневного света растворились на горизонте, уступив место ночи, сверкавшей черным мрамором. Каждую секунду в небе у нас над головой появлялись сотни новых звезд. Лицо у Жозефины было совершенно спокойным, и я решил рассказать ей все.
– Он был евреем, и потому, считай, вне закона. Второсортная личность. Самой гнусной была вся эта мелюзга из «Юнгфольк»[25 - «Юнгфольк» – подростковая национал-социалистическая организация, в ряды которой принимались мальчики в возрасте от 10 до 14 лет, была официально утверждена в 1930 г. и до 1939 г. считалась добровольной; с 1939 г. членство в ней для данной возрастной группы было обязательным. Члены организации носили форменную одежду, обязательными элементами которой были короткие штаны без лямок, на ремне с пряжкой, однотонная темная рубашка с накладными карманами, эмблемой на рукаве и пуговицами с буквами «DJ» (Deutsches Jugendvolk), шейный платок-галстук, скрепленный под воротничком кожаным кольцом.]. Знали, что Пауль никогда пальцем не тронет человека в форме, тем более что он был старше. И вот однажды они облили его скисшим молоком. Вылили прямо на голову. Посреди школьного двора. Под радостные вопли собравшихся. А я стоял рядом.
– И что было потом? – спросила Жозефина.
– Пауль убежал. Я не мог осуждать его за это. На следующем уроке он отсутствовал. На другой день тоже не пришел. Я отправился к нему, но мне никто не открыл. Только через несколько дней соседи рассказали по секрету, что Зелигманы уехали за границу. Похоже, готовились уже давно.
Хильма с Эдгаром выбрались из воды, мокрые как губки, хоть отжимай. Посторонние слушатели мне были не нужны, и я закруглил разговор.
– Ну вот и все, – сказал я. – Вот так я, наверное, и запомнился Паулю. Как я стою и ничего не делаю. Полным идиотом.
Жозефина достала из пачки новую сигарету, зажгла ее и протянула мне. Получился такой поцелуй. Мое сердце распирало от волнения, как распирает от воздуха какой-нибудь цеппелин. Мы сидели и курили.
– Все в порядке? – спросила Хильма.
«Да не совсем, – подумал я. – Хотя, с другой стороны, очень даже в порядке».
Я кивнул. Жозефина промолчала, слившись со светом ночи.
Ясное ночное небо не принесло прохлады. Предложение Хильмы развести костер было дружно отвергнуто. Даже те, кто долго плескался в воде, отказались. Но и без костра нам было уютно, и я наслаждался этой картиной, как мы лежим на траве при тусклом свете звезд, подхватываем песни вслед за Эдгаром и рассказываем друг другу всякое разное. Эдгар, как мне казалось до сих пор, невеликий оратор, не умолкал, развлекая нас своими историями. Запасы их были поистине неисчерпаемыми.
– Молодежная встреча коммунистов в Лейпциге в 1930 году! – сказал он. – Вы себе не представляете, что там творилось! В то время как все вокруг праздновали день рождения Гитлера, мы чествовали своих героев на Аугустусплац. Эрнста Тельмана[26 - Эрнст Тельман (1886-1944) – глава немецкого коммунистического движения; последние одиннадцать лет жизни, с момента прихода Гитлера к власти в 1933 г. до расстрела, провел в заключении.], ну и других, сами знаете. Я, тогда еще совсем мелкий, сидел на плечах у отца. Впереди нас, позади, вокруг – толпы! Десятки тысяч! Вся площадь, все боковые улицы, всё было забито! Никогда я не видел такого количества народу в одном месте. – Эдгар расставил руки, будто пытаясь объять необъятное. Голос его звучал возбужденно. – А потом у Нового театра выставили красные флаги. Полиция ринулась на площадь и прямиком к отряду ротфронтовцев[27 - Ротфронт – обиходное название Союза красных фронтовиков, немецкой коммунистической боевой организации, действовавшей с 1924 г.; в мае 1929 г., после устроенных ею демонстраций и беспорядков, она была запрещена и действовала нелегально до полного ее разгрома в 1933 г.], державших оборону при флагах. Ротфронтовцы уже тогда были запрещены. Сутолока началась несусветная, как в разворошенном муравейнике. Сумасшедший дом! Я сидел торчком у отца на плечах и докладывал со своего наблюдательного пункта обстановку, хотя разобраться в происходящем было практически невозможно. – Эдгар устремил взгляд вдаль, и я живо представил себе его десятилетним мальчишкой. – Ну вот. И тут раздались выстрелы. И крики, крики, творилось что-то невообразимое. Весь город перебаламутило. Мы как-то сумели выбраться из этой заварухи. Потом выяснилось, что были убитые. Два парня из Берлина и, как говорили, несколько полицейских, из тех, что открыли огонь. После этого мой отец стал осторожнее. Коммунистические марши окончательно запретили.
Я вспомнил наше приключение по дороге сюда.
– По поводу осторожности, – сказал я, когда Эдгар закончил. – Чем нам грозит сегодняшнее знакомство? Я имею в виду стычку с гитлерюгендовцами.
Генрих широко и сладко зевнул.
– Да ничего такого особенного не было, – сказал он. – Ну донесут куда следует, ясное дело. Но вряд ли они вышлют за нами отряд кавалерии, чтобы прочесывать здешние леса.
– Вообще-то Харро прав, – сказала Хильма. – Надо быть начеку. А главное, надо будет в воскресенье ехать другой дорогой. И, может быть, даже разделиться. – Она поднялась и тоже зевнула. – Мой брат раньше всегда имел при себе в таких случаях объяснительную записку. «Конрад Вайсгербер отпущен на выходные в Вурцен навестить тетю», что-то в таком духе. Все проверки проходил на ура. Нам тоже надо будет такими запастись. У меня дневник с собой, так что бумаги на всех хватит. А кое-кто проследит, чтобы ошибок не было. – Она хлопнула меня по плечу и ухмыльнулась. – Ну все, я пошла на боковую.
Жозефина последовала за ней. Вскоре и мы, мальчики, отправились спать. Последние лягушки в камышах, сопровождавшие громким кваканьем наши разговоры, умолкли. Стояла почти полная тишина. Я заснул в несколько секунд, но отдохнуть как следует мне не удалось. Меня бросало из одного сна в другой, я то ворочался в полудреме, то просыпался, то снова засыпал. Утро уже приветливо заглядывало в отверстие палатки сверху, а у меня в голове все маячило лицо того гитлерюгендовца, похожее на морду дога. Он стоял посреди дороги. Походный нож, зажатый в руке, чиркнул по горлу. Открылась зияющая рана, но крови было не видно.
9
Было жарко. Наша «кота» стояла в тени, но солнце все равно пробивалось сквозь ветви, к тому же нас было пятеро на малом пространстве. Я огляделся и понял, что нас стало меньше. Место, где спал Генрих, устроившийся просто на одеяле, теперь пустовало. Я отер пот со лба краешком спального мешка и выкарабкался из него. Потом вылез наружу.
Запах летнего утра и воды быстро наполнил легкие, изгнав оттуда затхлый воздух «коты». Легкий ветерок трепал листья на ветках дубов, тихонько махавших мне с высоты. На небе передвигались небольшие облака, быстро менявшие свои очертания. У девочек в палатке было тихо. Генрих куда-то подевался.
Без всякой цели я прошелся немного по берегу озера. Два лебедя плавали на середине, они смотрели на меня, склонив головы вбок, будто спрашивали, что я тут делаю. Я только пожал плечами и поприветствовал их рукой. Они горделиво отвернулись.
Я поднялся на небольшой холм. Солнце на востоке стояло еще совсем низко, но уже жарило вовсю, как будто перевалило за полдень. Сегодня точно будет градусов тридцать, не меньше. Я прошел еще немного и уже собрался было повернуть назад, как в этот момент услышал свист. Генрих сидел на лугу, прислонясь к березе и подтянув ноги. Он был похож на пастушка-подпаска из прошлого века. Я направился к нему. Рядом с ним на земле лежал лист бумаги, на котором было что-то нарисовано.
– Доброе утро, – поприветствовал я. – А ты чем тут занимаешься?
– Да так, ничем, – ответил он.
– Покажи! – попросил я.
Генрих покачал головой, делая вид, будто ему еще нужно крепко подумать, прежде чем решиться, но я видел, что это он так дурачится. Он протянул мне рисунок.
– Ничего серьезного, так, балуюсь понемногу, – сказал он.
Я разглядывал картинку. Несколько простых черных линий точно и выразительно передавали общий вид лежащей перед нами ложбины.
– Здорово! Я и не знал, что ты у нас художник, – сказал я.
– Не преувеличивай, – сказал Генрих, сорвал пучок травинок и запустил в меня. Травинки разлетелись в воздухе.
– Нет, честно! – сказал я. – А ты давно этим занимаешься?
Генрих махнул рукой.
– Точно не знаю. Как-то раз попробовал, и пошло. Помогает отвлечься.
Он поднялся, кусочек угля полетел на землю. Генрих успел его подхватить, завернул в платок и сунул в карман. Я хотел вернуть ему рисунок, но Генрих остановил меня.
– Это тебе, – сказал он. – Можешь оставить у себя.
Я смутился.
Генрих сделал шаг в мою сторону.
– Спасибо, – ответил я.
Мне показалось, что Генрих хочет еще что-то добавить. Он стоял совсем рядом. Но он только усмехнулся и отер руки о штаны. Я вспотел.
– Пойдем, – сказал он.
Мы пошли назад к палаткам. Наша компания уже приступила к завтраку. Хильма сидела по-турецки на лужайке и сердито смотрела на нас.
– В следующий раз предупреждайте, когда соберетесь слинять. Чтобы хоть знать, на кого рассчитывать, если что!
От этого выговора мне стало неловко.
– Извини, – сказал я.
Генрих послал ей воздушный поцелуй. Мы подсели к остальным. На завтрак имелся хлеб с вареньем, это я принес, и потрясающая намазка под названием «Фальшивый паштет от Эдгара».
– Пришлось попотеть, чтобы выцыганить у мамы побольше картошки, – сказал он. – А так делается очень просто. Вся хитрость – в майоране, его нужно много напихать.
– Нет, правда, очень вкусно, – похвалил я, отрываясь от бутерброда.
– Можно разок и фальшивым паштетом пробавиться для разнообразия, – сказал Пит.
Генрих прожевал откусанный хлеб.
– Кончай, Пит, эту песню, – сказал он, когда у него наконец освободился рот. – Чего цепляешься? Надоело.
Пит промолчал. Я тоже. Мне было приятно, что нашелся кто-то, кто укротил Пита, так и норовившего меня слегка унизить и поддеть. Но, с другой стороны, я и сам за себя мог постоять. Мне не хотелось выглядеть в глазах других слабаком, который нуждается в защите. Особенно в глазах девочек.
После завтрака стало совсем уже жарко. Все по очереди потянулись за кусты и выходили оттуда готовые к купанию, даже Жозефина. Ее костюм в сине-белую полоску казался нарисованным прямо на теле. Руки и ноги, выглядывавшие из костюма, были белыми, и мне казалось, что ничего более мягкого не существует в природе. Тоненькие, почти невидимые серебряные волоски, какие бывают у крошечных гусениц, поблескивали на солнце. Волнующие округлости прорисовывались под тканью. Мне нужно было срочно охладиться, но в ее глазах не было ни тени прохлады.
Мы купались. Дурачились. Потом вылезли из воды. Постепенно разговоры умолкли. Мы дремали. В какой-то момент кто-то захрапел. И если бы к нам не явились незваные гости, я уверен, мы бы провалялись так до самого вечера.
Первой их заметила Хильма. Какое-то время она смотрела, наморщив лоб, на другой берег озера. Я следил за ней сквозь прищуренные глаза, но мне было лень поднять голову. Потом любопытство все-таки взяло верх. Почти в ту же минуту она сказала:
– Погляди-ка. Вон там.
На противоположном берегу, под ивой, какие-то парни ставили палатку. Они были в коротких штанах, может быть, даже в таких же кожаных, как у нас, в белых рубашках и белых носках. Не похоже было, что это гитлерюгендовцы, но впечатление могло быть обманчивым. Белые рубашки носили и члены молодежных государственных организаций в походах или по воскресеньям. Но они никогда не носили штаны на лямках с перемычиной на груди, какие были у неведомых пришельцев.
Мы следили за ними из камышей, как индейцы, вернее, как неловкие индейцы. Один из мальчиков повернул голову. У него были большие глаза, и он напоминал теперь косулю, почуявшую опасность. Мы пригнулись, и я не смог сдержать смеха. Парень точно нас заметил.
– Черт побери! – сказала Хильма. – Кто пойдет сходит к ним?
– Может, ты сходишь? – обратился Генрих к Жозефине. – В твоем наряде… Посмотрим, как они отреагируют.
Жозефина бросила в его сторону раздраженный взгляд и выдохнула – как будто шина спустилась.
– Я пойду, – сказал Рихард. – Мне кажется, я одного из них знаю.
Недолго думая, он вышел из нашего укрытия и прямиком направился к незнакомцам. Будет драка, решил я и на всякий случай принялся разминать запястья. Все затаили дыхание.
Парни на том берегу тем временем управились с палаткой; один из них проверил напоследок, хорошо ли держатся все колышки. Почти одновременно они увидели приближающегося Рихарда и быстро сгруппировались. Рихард остановился, не доходя до них нескольких метров. До нас долетал его голос, но слов было не разобрать. Я увидел, что один из парней покачал головой.
Секунды тянулись как вечность. Казалось, картинка застыла. И тут один из парней выступил вперед. Его боксерский нос лепешкой, казалось, занимал всё лицо. Парень сделал навстречу Рихарду несколько шагов – два, три, четыре, и я уже изготовился рвануть Рихарду на помощь, но тут они обнялись, и замелькали руки, пошли пожатия, похлопывания по плечам. Наш разведчик помахал нам, и мы вышли из камышей.
– Вот, ребята, – сказал он в радостном возбуждении, какого я у него никогда не видел. – Это Макс Маслофф из Линденау[28 - Линденау – район Лейпцига.]. – Рихард дружески ткнул «боксера» в грудь. – Мы с ним знакомы со времен «Красных соколов»[29 - «Красные соколы» – юношеская организация, близкая по своему духу к социалистическому движению, была основана в 1925 г. в Австрии и получила затем распространение в Германии; менее политизированная, чем остальные молодежные союзы этого времени, организация занималась преимущественно устройством отдыха для детей рабочих; в 1934-1945 гг. была запрещена, после Второй мировой войны возобновила свою деятельность.]. Не виделись уже сто лет!
– С тех пор как «Красных соколов» запретили! – уточнил Макс. Голос у него был на удивление звонким, что никак не вязалось с его грубоватым обликом. Мы все представились и пригласили Макса с друзьями к нам, в нашу дубовую «пещеру». Макс предложил отметить знакомство можжевеловым шнапсом.
– Шикарный напиток, – сказал я. – Откуда такая роскошь?
Макс рассмеялся и неопределенно махнул рукой.
– Добыли, – ответил он.
Как они его там добыли, никто уточнять не стал. Вряд ли купили.
Мы пили. Мы болтали. Макс и его друзья, как выяснилось почти сразу, были своими. Они рассказали, что у них в Линденау сложилась похожая группа. Так же как и мы, они собирались где-нибудь на улице, то и дело схлестывались с гитлерюгендовцами, которые были мастера на всякие провокации, все было знакомо. Правда, до сих пор я считал, что мы одни такие в городе. Я сидел, прислонившись к дубу, с можжевеловкой в руках. Надо мной шумела листва. А в голове у меня тоже шумело – от переполнявшего меня чувства сопричастности большому общему делу.
10
Мне понадобилось некоторое время, чтобы сообразить, где я нахожусь. Какая-то мелкая нечисть со всей силы разлепила мне глаза. Перед собой я видел одну сплошную зелень с узорчатыми прорезями. Медленно-медленно до меня дошло, что я, похоже, ночью так и не сумел добраться до «коты» и что шум у меня в голове есть не что иное, как то самое похмелье, о котором я слышал от взрослых.
Я закрыл глаза. Пестрые круги пустились в пляс. Боль и головокружение никуда не делись, а только усилились. Я снова открыл глаза. Где-то рядом зашуршала бумага. Я поднялся. Ощущение было такое, будто меня сунули в бочку с тягучим медом и заставили шевелиться. Передо мной сидела Хильма. Она склонилась над картой и сосредоточенно разглядывала ее, покусывая нижнюю губу.
– Привет, – сказал я, не способный на большее, и снова опустился на землю.
– Выспался? – с улыбкой спросила Хильма и протянула мне стакан воды.
