скачать книгу бесплатно
– Она потом тебе все объяснит, – сказала Хильма, заметив мой взгляд, и усмехнулась. – По крайней мере, если ты решишь присоединиться к нам.
Я только об этом и мечтал.
Остаток дня пролетел незаметно. Черный ящик, патефон Decca, принадлежавший старшему брату Хильмы, крутил нам музыку на каменных ступеньках до самой ночи. Десятки раз мы прослушали попеременно Goody Goody[10 - Прикидывающийся паинькой (англ.).] и Sometimes I’m Happy[11 - Иногда я счастлив (англ.).] Бенни Гудмена[12 - Бенни Гудмен (1909-1986) – американский джазовый музыкант (выходец из России), которого называли королем свинга.]. И все курили. Я тоже. У Eckstein был омерзительный, но потрясающий вкус. Я был счастлив.
4
С каждым днем я возвращался домой все позже. К тому, что я много болтался неизвестно где, мои родители уже привыкли, поэтому, наверное, и не заметили произошедших перемен. Возможно, они думали, что это временное явление: бурные радости лета и каникул. А может быть, они сознательно старались не замечать перемен. Во всяком случае, мама довольно редко задавала мне вопросы относительно моего времяпрепровождения, и я всякий раз отвечал уклончиво. А папа и вовсе ни о чем не спрашивал.
Образ жизни моих новых друзей существенно отличался от моего, но большинство из них не видело в этом никакой проблемы. Похоже, только я воспринимал данное обстоятельство как проблему – мне казалось, что я не могу найти подходящий тон, когда, к примеру, Хильма рассказывала о том, как ей не хватает тех денег, которые она зарабатывала на случайных работах. В подобные моменты она сама и особенно Генрих откровенно потешались надо мной. Они не хотели брать от меня никаких подношений. Не то чтобы у меня было много денег, но все же кое-что мне давали на карманные расходы.
– Если у тебя есть лишняя капуста, то давай пустим ее на что-нибудь разумное, – сказала однажды Хильма и сложила губы трубочкой, будто собираясь свистнуть.
– Ты и что-нибудь разумное – две вещи несовместные, – поддел я ее и получил в ответ затычину.
– Нет, надо придумать что-нибудь разумное. Например, обновить тебе гардеробчик. А то ты ходишь как… как пай-мальчик из интерната.
Она пустилась пританцовывать вокруг меня с нахальной усмешкой, но я не поддался на провокацию.
– Почему бы и нет, – сказал я. – А где?
Хильма остановилась и теперь стояла руки в боки.
– В Доме молодежи, конечно. На Нюрнбергерштрассе. Только не говори, что не знаешь.
Я пожал плечами.
– Слышал.
– Слышал, слышал, – передразнила меня Хильма и опять пошла пританцовывать. – А велосипед у тебя есть? Завтра можешь?
– Да. И еще раз да, – сказал я. – Во сколько?
Она опять остановилась и задумалась.
– В четыре у меня. Херманнштрассе, 1, пройдешь через ресторан, звонить Вайсгерберам, понял?
– Понял, – ответил я с подчеркнуто скучающим видом и получил вторую затычину. Мы оба усмехнулись.
На следующий день я пришел в назначенное время в назначенное место. Звонок был тугой, кнопка впивалась мне в палец, как тупая игла. Но я быстро утешился, потому что уже через несколько секунд передо мной стояла Хильма.
– «Золотая корона», приличное заведение, – изрек я, проходя через ресторан на первом этаже. – Мои родители сюда любят захаживать.
Хильма деловито кивнула.
– Да, сносное. Иногда нам даже кое-что перепадает из кухни. – Она подмигнула. – Ну что, двинулись?
Мы тронулись в путь. По дороге болтали. Ехать двум велосипедистам рядом запрещалось. Нам было наплевать. Мы были Хильма и Харро.
Проехав мимо Баварского вокзала, мы остановились. Вот она, наша цель. «Одежда для молодежи» – было написано над гигантскими входными дверями – такие бывают в соборах. Какого цвета изначально были дверные ручки, определить уже было почти невозможно. Миллионы молодых людей побывали тут, расставшись с последними пфеннигами.
Здешние продавцы, наверное, видали всякое. Если бы существовала премия самым ненормальным покупателям, то мы с Хильмой точно были бы кандидатами номер один. Приталенные пиджачки, клетчатые рубашки, галстуки, летчицкие шлемы – мы не пропускали ничего. Все перемерили. Под конец во всем магазине не осталось точно ни одного предмета, который не прошел бы через наши руки.
Веселый марафон, проходивший под наш нескончаемый смех, закончился тем, что я, уже совсем обессилев, остановил свой выбор на ансамбле из клетчатой рубашки, коротких кожаных штанов с нагрудником на лямках и белых носков. Я тут же нарядился в обновки и сам себе казался королем, правда, обедневшим, потому что уже на башмаки с толстой подошвой, которые я себе присмотрел, денег у меня не хватило, даже штаны пришлось взять в рассрочку. Но какое это имело значение?
– Шикарно выглядишь! – одобрительно сказала Хильма и прищелкнула языком. За это я готов был, глазом не моргнув, влезть в еще бо?льшие долги.
Не прошло и получаса, как я почувствовал, что новый наряд имеет и свои недостатки. Если прежде гитлер-югендовцы на меня просто косо посматривали и лишь в редких случаях – как тогда у Конневицкого креста – приставали, то теперь я превратился в живую мишень. На обратном пути нам попались две машины, которые при виде нас резко посигналили, но я ничего такого не подумал. Когда же мы проезжали мимо моей школы на Алексис-Шуман-плац, я краем глаза вдруг заметил какое-то движение. Моя голова только еще собиралась обдумать возникшее странное ощущение, как мимо меня пролетело что-то тяжелое и темное, чуть не заехав мне в нос. В первый момент я решил, что это камень, но потом увидел, что это всего-навсего отвратительное большое яблоко, которое шмякнулось на трамвайные рельсы. Вычислить, кто пулял, было несложно: на площади я увидел целую свору типов при полном параде, из которых по крайней мере у одного на рукаве сверкала черно-золотая повязка дружинника.
– Говнюки! Уроды! Союзники[13 - Имеется в виду принадлежность к «Союзной молодежи» – юношеской организации, сформировавшейся в Германии по окончании Первой мировой войны и вобравшей в себя членов движения «Перелетные птицы» и «Следопыты», близких по духу к скаутскому движению. Союз был запрещен в 1933 г. Члены организации носили одежду, бросавшуюся в глаза: короткие кожаные штаны (часто с лямками), клетчатые рубашки, походные башмаки.] поганые! – чего только они не кричали нам вслед. Других боеприпасов у них, похоже, не было.
Я помахал им рукой, но предпочел убраться скорее отсюда подобру-поздорову. Хильма вырвалась вперед и полетела стрелой. Я – за ней, не спуская глаз с ее кожаных штанов.
Мы жали на педали. Мы летели. Добравшись наконец до Конневицкого перекрестка и вырулив к церкви, мы буквально свалились с велосипедов, поддавшись силе тяжести, стащившей нас на землю. Мы не могли отдышаться. Пот лил с нас градом. Потом мы начали хохотать, нас трясло от смеха, и мы рухнули на траву.
– Ты видел, как этот придурок копался в своем рюкзаке? – хихикая, спросила Хильма. Я пожал плечами, но Хильма даже не смотрела в мою сторону. Она все смеялась и смеялась. – Как мартышка! Да только яблоки у него все вышли! – Она опять прыснула и снова зашлась в безудержном смехе, не в силах остановиться.
– Ну ладно, хватит, – сказал я в какой-то момент полушутливо, полусерьезно, но Хильма все продолжала хохотать. В конце концов она все-таки угомонилась и отерла рукавом слезы на глазах.
– Чего они нам такое кричали? «Уроды»? «Союзники поганые»? – спросил я. – Ты поняла? Но ведь ее уже давно нет, «Союзной молодежи».
Как всякий молодой человек, я слышал, конечно, о молодежном движении в Веймарской республике[14 - Веймарская республика – неофициальное название Германского государства, вошедшее в обиход в 1918 г. после принятия в Веймаре демократической конституции, закрепившей республиканскую форму правления; просуществовала до 1933 г.]. Но по-настоящему в этом не разбирался, располагая только какими-то обрывочными сведениями. Какая группа за что там выступала – об этом наверняка знал мой отец, но не я. Гитлерюгенд или подполье, ничего другого больше не существовало.
Хильма рвала травинки и посыпала нас зеленым дождем.
– Придется тебе привыкать теперь потихоньку… – сказала она. – Союзники… Они и сами-то, поди, не знают, что такое «Союзная молодежь». – Теперь она лежала, опершись на локоть, и смотрела на меня. – Просто увидели, что мы выглядим не так, как они. Для такой публики этого достаточно. – Ее испытующий взгляд будто хотел просветить меня насквозь. – Если тебя интересует эта тема, то у меня есть для тебя кое-что, – сказала она. – Мой брат… – она замолчала на секунду и огляделась. – Мой брат был в «Независимой молодежи»[15 - Имеется в виду юношеская организация «Независимая молодежь 1 ноября 1929 года» левого толка, основанная в 1929 г. в противовес «Союзной молодежи». В отличие от «Союзной молодежи», в эту организацию девушки не принимались; после прихода к власти нацистов «Независимая молодежь» действовала в подполье.], – продолжила Хильма, убедившись, что кроме меня ее слышат только деревья да кусты. – Он продолжает читать их книги и журналы. Мне разрешено давать все это читать другим в любое время. – В ее голосе звучала гордость, которую невозможно было не заметить. – Пойдем к нам, посмотришь. Но только предупреждаю: держать у себя и распространять такие вещи запрещено, карается законом.
Последние слова она произнесла шепотом. Сладкий ветер играл листьями на соседних деревьях. Отправиться вот так вот запросто домой к девочке, которую я едва знал, и почитать запрещенную литературу – для Хильмы в этом не было ничего такого особенного, для меня же это было совершенно невероятным. Минуту спустя мы уже катили наши велосипеды в сторону ее дома.
5
Запах кофе в квартире Хильмы был таким сильным, что его можно было бы, наверное, собрать в коробочку и взять с собой домой. Родители Хильмы, похоже, тратили на кофе больше денег, чем на все необходимые продукты питания вместе взятые. В кухне я с удивлением обнаружил уменьшенную копию Хильмы, девчонку с поджатыми губами и двумя корзинками из кос на голове. В остальном же она как две капли воды была похожа на Хильму. Девчонка сидела за маленьким столом, на котором были разложены кучки лоскутков.
– Моя сестра Цита. Харро – друг, – представила нас друг другу Хильма без особых церемоний.
Девчонка вперила в меня свой взгляд, как пригвоздила.
– Поможешь мне потом? – спросила Цита Хильму. Та ответила «да» и выпихнула меня из кухни, чтобы провести в соседнюю комнату, где стояло несколько кроватей.
– Ох уж эти младшие сестры, – вздохнула она и наморщила лоб.
Затем она принялась рыться под одной из кроватей, опять подставив мне на обозрение свою попу. Я старательно отводил глаза. В результате раскопок на свет божий были извлечены стопки книжек, тетрадей, брошюр. Судя по всему, у нее там скопились гигантские бумажные залежи. У меня в руках оказалась тоненькая книжица небольшого формата с надписью на обложке «Азбука героя». Я принялся листать ее, а Хильма все еще копалась под кроватью.
– Это ты правильную вещь выбрал, – сказала она приглушенным голосом из-под кровати. – Любимая книга Конрада была.
Я почитал переписку между неким взрослым учителем и молодым матросом. После каждого письма матроса следовала какая-нибудь история или притча, рассказанная учителем в качестве иллюстрации к описанным эпизодам из жизни молодого человека. Сила и добродетель сквозили в каждом слове, сверкая между строк, как благородная сталь. Рассуждения учителя о героизме, храбрости и морали пробудили в моей груди неведомое мне до сих пор чувство гордости, и эта гордость обжигающим мощным потоком изливалась из слов, проникая в каждый мускул.
Моя вторая половина, вникая в смысл всей этой воинственной риторики, окрашивавшей философское мудрствование относительно самовоспитания и безусловного подчинения общей идее, постоянно находила на это возражения. А где терпимость, где свобода в этом элитарном героическом существовании, главная заповедь которого – преодоление себя? Пока я предавался этим размышлениям, Хильма выбралась из-под кровати. Она принялась перебирать книги, то и дело погружаясь в чтение, и как будто совершенно забыла о моем присутствии.
В середине «Азбуки героя» я наткнулся на картинку с изображением карпа. Он преподносился как символ силы, способности плыть против течения – так, по крайней мере, говорилось о нем в предыдущей истории о самурае. Картинка понравилась мне. Но потом я подумал: а как быть с теми, кто хотел бы плыть против течения, но не может по слабости? Эти вопросы остались открытыми и после разговора с Хильмой.
– Сила и самоопределение – что в этом плохого? – спросила она. У нее на коленях лежал какой-то текст. Ее голос звучал так, как будто она выступает на сцене с художественным чтением. – В этом-то и заключается сегодня главная проблема. Вся молодежь при государстве, все делают одно и то же. Как бараны! – Она отложила листок в сторону и встала. – А члены «Союзной молодежи» служат одному общему делу, а не вождю. Хотя Туск, основатель «Союза немецкой молодежи 1 ноября 1929 года» и автор «Азбуки»[16 - Имеется в виду Эберхард Кёбель (1903-1955), основатель организации «Независимая молодежь 1 ноября 1929 года»; по традиции, восходящей к движениям «Перелетные птицы» и «Следопыты», члены организации имели свои «походные имена»; Кёбель, побывавший в Лапландии, взял себе имя Туск, что в переводе с лапландского диалекта означает «немец». В 1933 г. был арестован, в 1934 г. выпущен под залог; в том же году эмигрировал в Англию; в 1948 г. вернулся в Германию и до самой своей смерти жил в ГДР.], был для многих таким вождем. – Хильма меряла комнату шагами. – А для кого-то остается по сей день. Говорят, он сейчас в Англии живет, этот Туск. – Она остановилась и посмотрела на меня. – Лично мне в «Независимых» не нравится совсем другое.
– Что?
– Что-что… А то, что они девушек не принимают.
Она подмигнула мне. Я не стал углубляться в тему и принялся проглядывать выпуски журнала «Ледокол»[17 - Молодежный журнал «Ледокол», в издании которого принимал участие Э. Кёбель, начал выходить в 1932 г. и был запрещен в 1935 г.]. В ноябрьском номере за 1932 год мне попалась статья, на которую я обратил внимание из-за формулировок, оставлявших неприятный привкус. В ней говорилось о «вредном влиянии либерализма в школе» и о важности «учителя, не ведающего жалости». Главная мысль, насколько я понял, сводилась к тому, что необходимо строго разграничивать две сферы жизни – школу и досуг. В школе нужно беспрекословно подчиняться, досуг посвящать общению с товарищами, объединенными духом причастности к общему делу. Мне показалось все это чистой глупостью. И словно в подтверждение этому я наткнулся в одном из следующих номеров на ответную статью, в которой излагались контраргументы, доказывавшие порочность системы жесткого воспитания.
Самым острым мне показался материал, помещенный в апрельском номере за 1933 год; дальше все шло по нисходящей и тексты выглядели всё более беззубыми. В апрельском же номере была опубликована заметка, в которой говорилось об одном пожарном отделении в Берлине, дежурившем в тот вечер, когда загорелся рейхстаг[18 - Здание рейхстага в Берлине сгорело в ночь с 27 на 28 февраля 1933 г.; задержанный на месте голландский рабочий Маринус ван дер Луббе (1909-1934) был обвинен в поджоге и приговорен в 1934 г. к смертной казни; вместе с ним к суду были привлечены деятели международного коммунистического движения (Эрнст Торглер, Георгий Димитров, Благой Попов и Васил Танев), которые, однако, были оправданы за недостатком доказательств.]. Один из пожарных пришел к выводу, что такой масштабный и эффективный поджог невозможно осуществить в одиночку. От своих родителей я знал, что многие люди считали поджог рейхстага делом рук самих нацистов, устроивших эту инсценировку для того, чтобы иметь повод для преследования своих политических противников. При этом мне, тогда двенадцатилетнему мальчишке, было строго-настрого велено держать язык за зубами и ни о чем таком вслух не говорить. Теперь же передо мной был текст, в котором эта версия была изложена черным по белому, – как тут не разволноваться.
Вернувшись домой, я ожидал, что получу выволочку. Начитавшись запрещенной литературы, воодушевленный разговорами на все эти запретные темы, я думал, что огонь бунтарства, опаливший меня изнутри трепетным пламенем, будет явственно виден всем окружающим и вызовет недовольство. Но я ошибся.
– Если ты считаешь, что теперь так надо наряжаться… – только и сказала мама. Мысли ее были где-то в другом месте. Отец вообще никак не отреагировал.
Но были другие, кого мой новый наряд не оставлял равнодушным. Я научился обходить стороной гитлер-югендовцев, если шел один. Вместе с тем благодаря моей новой одежде я чувствовал себя полноправным членом дружеского сообщества, с которым я теперь сблизился. Генрих выдал мне одну из своих старых клетчатых рубашек, чтобы у меня было что-то на смену. Рубашка висела на мне мешком. Хильма ушила мне ее по размеру.
А еще был Пит. Беззубый вампир. Я почти забыл о нашей недавней встрече. Но в один прекрасный день я увидел его сидящим вместе с другими на ступеньках церкви. Невозмутимый, хмурый, он возвышался монументом, утверждавшим его право на присутствие здесь. Я протянул ему руку.
– Харро. Кажется, мы уже встречались.
– Пит.
Рука, которую я пожал, была из той же наждачной бумаги, что и его голос. Как и его глаза, в которые я теперь смотрел.
Я предпочел сесть от него по возможности подальше.
– А мы как раз говорим о походе, – сказала Хильма. – Мой брат все никак не может забыть, как жил в палаточном лагере под Любшюцем. Этого лагеря уже нет, года три как нет, но само место еще существует. Мне хочется туда. Я только что предложила.
В голове у меня что-то щелкнуло. Я вспомнил статью в «Иллюстрированной республиканской газете», которую издавал Рейхсбаннер и которую раньше читал мой отец. Я был тогда еще маленьким, и воинственные картинки на первой полосе притягивали меня к себе как магнитом. Частенько я открывал шкаф, в который мой отец складывал газеты.
Мне было, наверное, лет девять-десять, когда я прочитал о вылазке коммунистов на природу где-то под Лейпцигом. В памяти всплыл целый веер фотографий, сопровождавших текст: люди, греющиеся на солнце в шезлонгах или сидящие на траве, занятые разговорами, и островерхая палатка с навесом-козырьком, в которой могло поместиться человек двадцать, не меньше, настоящий дворец. Конечно, я мало что тогда понял. Но если в те годы все это никак не соотносилось с моей жизненной реальностью, то теперь тогдашние картинки вернулись ко мне запоздалым ярким эхом.
– А что произошло три года назад? – спросил я, хотя уже и сам догадывался, что услышу в ответ.
– Что-что, – сказала Хильма и прочертила каблуком линию на земле. – Как обычно. Полиция, штурмовики, эсэс явились скопом и все сожгли.
– Твой брат там тоже был?
Хильма кивнула.
– Он любит поговорить о тех временах, наш Конрад. Только о том дне ничего не рассказывает.
Повисла пауза. Даже движение транспорта на Конневицком перекрестке, шум от которого обычно был слышен и тут, у церкви, на несколько мгновений как будто остановилось.
– Ну здорово! – сказал я, чтобы заполнить тишину. – Я с вами. Смогу, наверное, и палатку добыть. Нужно будет только договориться с родителями.
Пит, сидевший на другом конце ступенек, затянулся сигаретой и с шумом выпустил дым из ноздрей. Он даже особо не пытался скрыть, что мои слова его изрядно позабавили.
– Палатки не проблема, – быстро ответила Хильма, сглаживая неловкость. – Возьмем «коту»[19 - Основатель «Независимой молодежи» Эберхард Кёбель, будучи сам заядлым путешественником, культивировал совместные походы как форму досуга, укрепляющую дух коллективизма; после своей поездки в Лапландию разработал особый тип вместительной палатки, получивший название «кота» («коте») и повторявший в общих чертах модель лапландских чумов или юрт.] моего брата. Там все мальчики поместятся. Для нас с Жозефиной есть обычная палатка. – Хильма кивнула в сторону Жозефины, которая сидела, вперившись застывшим взглядом в стволы каштанов, будто глазами сдирала с них кору. – А вот чего нет, так это припасов. Хлеб, сыр, чего-нибудь вкусненького для поднятия настроения. Можешь что-нибудь такое сообразить?
– Наверное, – сказал я. – Попробую организовать.
– Молодец! – воскликнул Генрих. – Тогда на выходных отправляемся в поход! – Он хлопнул в ладоши.
– Ну а ты как? – спросил я Жозефину.
Два голубых глаза посмотрели на меня. Пелена, застилавшая их, рассеялась, как дымок от потушенной свечи. Красные губы пришли в движение.
– Попробую организовать.
6
Как я ни радовался предстоящему походу, две вещи все-таки не давали мне покоя. Первое, что меня тревожило, – это вопрос об участниках. Пит наверняка будет, да еще прихватит с собой парочку таких же, как он. А что, если среди нас не окажется ни одной Жозефины, зато штуки четыре Питов?
Второй вопрос был гораздо более сложным. Мне нужно было решить, как сообщить родителям о намечающемся мероприятии. Ведь меня не будет дома с пятницы до воскресенья, такое длительное отсутствие простыми прогулками или починкой велосипеда в подвале не объяснишь. О якобы уже заполненном заявлении на прием в гитлерюгенд мы тоже еще толком не говорили. Но поход сейчас был важнее. Как-то мне придется с ними объясниться.
– Хотел вас кое о чем спросить, – начал я разговор тем же вечером, когда все собрались в гостиной. Отец сидел и слушал шипение в радиоприемнике, сквозь которое пробивались обрывки каких-то фраз – судя по всему, передача из Москвы. Стараниями отца мы могли хоть целый день ловить заграничные станции на коротких волнах. Многим, если у них вообще было радио, приходилось довольствоваться «народным приемником»[20 - «Народные приемники», выпуск которых был налажен в 1933 г., предназначались для приема местных вещательных станций только на длинных и средних волнах, они были недороги и доступны широким слоям населения.].
Мама сидела с книгой за столом.
– О чем? – поинтересовалась мама. Она откинулась на стуле и теперь сидела, прижав книгу к груди.
Отец что-то такое пробурчал, не отрываясь от приемника. Диктор призывал к солидарности с испанским народом и борьбе с путчистами[21 - Речь идет о гражданской войне в Испании (1936-1939) между Второй Испанской республикой, образовавшейся после свержения монархии в 1931 г. и управлявшейся Народным фронтом, и военно-националистическими силами под предводительством генерала Франсиско Франко (1892-1975); Народный фронт активно поддерживался Советским Союзом, генерал Франко – нацистской Германией, Италией и Португалией.].
– Мои друзья едут на выходные в поход с палатками. Я бы хотел поехать с ними.
Мамина книга перекочевала на стол и закрылась.
«С каких это пор ты обзавелся друзьями, с которыми тебе так хочется отправиться в поход?» – спрашивали ее глаза.
– И куда они собираются? – вместо этого спросила она.
– Недалеко, – ответил я. – На озера под Любшюцем.
Отец скривился, как я заметил по той половине лица, которая была обращена ко мне.
– На озера под Любшюцем? С какой стати? Почему? Что вы там потеряли?
– Говорят, там красиво, – сказал я. – Природа, и купание отличное.
Отец выключил радио.
– Говорят, там красиво, значит. Кто говорит?
К этому вопросу я был готов.
– Генрих. Генрих, сосед наш. Сын Умрата, который торгует углем. Генрих тоже поедет, – выложил я приготовленный козырь. Он был, конечно, мелким, но все же лучше, чем ничего. Быть может, родителям будет спокойнее отпустить меня со знакомым человеком.
