скачать книгу бесплатно
Гигантская рука протянулась ко мне. Я пожал ее.
– Генрих.
– Харро.
2
Фасад моего дома украшал эркер, слева и справа от высоких дверей парадной разместились два магазина. Сверху на углу виднелся небольшой купол, будто нечаянно здесь оказавшийся. Над ним возвышалась башенка с открытыми проемами, завершавшая украшение здания. Если пренебречь всеми запретами играть на чердаке, то в эту башенку можно было даже забраться и наслаждаться чудесным видом на город, подставить лицо ветру, который тут же принимался трепать волосы.
Напротив моего дома находился небольшой парк, обрамлявший местную баню – общественное заведение для тех, у кого не было водонагревателя или печки в ванной комнате. Я, будучи сыном учителей, работавших к тому же по специальности, не принадлежал к их числу.
Углубившись в чтение романа Карла Мая, не имевшего к школе никакого отношения, я лежал на кровати. Закрытое окно защищало меня от духоты. История была увлекательной, но мысли мои то и дело возвращались к событиям, произошедшим несколько дней назад, и растекались, как акварельные краски на мокрой бумаге.
Кто эти парни? Теперь, по прошествии некоторого времени, я сообразил, что некоторых из них я уже видел. В такой одежде их невозможно было не заметить – слишком необычно они выглядели.
Это было, наверное, весной, перед Центральным театром, в начале Ботанишер-штрассе. Там стояли два таких типа – в коротких кожаных штанах, синих куртках, из-под которых нахально выглядывали яркие клетчатые рубашки. Потом мне еще не раз попадался на глаза такой или похожий наряд. Он выделялся, как красный шарик среди кучи серых шаров. Он бросался в глаза, хотя и не слишком, потому что других было все же значительно больше.
И вот теперь эти красные шарики пригласили меня к себе. Хотелось ли мне к ним пойти? Конечно, хотелось.
Я вставил закладку в книгу, отложил ее в сторону и поднялся. Наглаженные брюки и белая рубашка для первого визита не годились. Чтобы не опозориться, мне нужно было подобрать другую экипировку, обязательно.
Наш гардероб был метра три высотой и столько же в ширину – так мне, по крайней мере, казалось. Как обычно, петли правой створки выразили резкий протест. Я принялся наобум перерывать стопки вещей. Льняные куртки, подтяжки, костюмы, – ничего подходящего не находилось. Тут взгляд мой упал на короткие брюки до колен, я не носил их уже несколько лет, но это лучше, чем ничего.
С верхней частью дело оказалось еще сложнее. Подобрать хоть что-нибудь, что не напоминало бы пай-мальчика, оказалось просто невозможным. В какой-то момент я сдался, закатал рукава рубашки, выпятил нижнюю губу и повернулся к зеркалу. Мое несуразное отражение язвительно продемонстрировало мне результаты моих усилий. Ни то ни се. «Плевать», – подумал я. В конце концов, они меня пригласили, а не я им навязался.
Духота медленно просачивалась сквозь щели оконных рам. Это был один из тех вечеров, когда ты каждую минуту ждешь, что небо вот-вот разверзнется ливнем или хотя бы перестанет давить адским жаром и расчистится, так и не подарив из вредности ни единой капли дождя.
Я вышел на улицу. Посреди большого перекрестка возвышалась стела с гербом города и распятием. Что-то такое историческое, я толком не знал; во всяком случае, эта стела дала название перекрестку – Конневицкий крест. Проходя мимо стелы, я похлопал по ржаво-красноватой порфировой колонне. На счастье.
Мне не пришлось ломать голову, к какому из двух кинотеатров направиться. Копна волос соломенного цвета на голове у Генриха сверкала возле «Конневицкого кинематографа» на Пегауэрштрассе, и видно ее было издалека. Я шел не спеша и потому мог спокойно разглядеть его как следует. Удивительно все-таки, думал я, насколько иначе он выглядит без привычной угольной грязи. Белые гольфы, светло-коричневые высокие башмаки, короткие кожаные штаны, рубаха в черно-красную клетку – поразительная метаморфоза. Рукава у него тоже были засучены, это меня успокоило. Он встретил меня широкой, как распахнутое окно, улыбкой.
– Пришел! Здорово! Как дела? Гуляешь на каникулах?
Я пожал плечами и одновременно кивнул. Его товарищи оценивающе смотрели на меня, и по их лицам я понял, что среди них явно нет таких, кто наслаждался бы каникулами. Я поспешил сменить тему.
– Харро, – сказал я, протягивая руку первому попавшемуся парню из группы, обожженному солнцем верзиле, которого я видел вместе с другими несколько дней назад. От его рукопожатия я чуть не присел, но сдержался.
– Вилли, – сказал он, продолжая разглядывать меня изучающим взглядом, в котором, впрочем, не было враждебности.
– Наш спортсмен, байдарочник, – сказал Генрих. – А вот еще один.
Он водрузил свою клешню, похожую на гигантского паука, на плечо стоявшему рядом с Вилли парню.
– Рихард, – сказал тот. Мы пожали друг другу руки. Обошлось без эксцессов, я уже был подготовлен.
Я не успел со всеми познакомиться, потому что Генрих разразился смехом. Он смеялся и смеялся и все колотил кулаком по собственной ладони – по звуку это напоминало шлепок по воде, когда в бассейне плюхаешься в воду животом.
– Нет, вы только поглядите! Девица в коротких штанах! Что дальше-то будет? Канцлерша?
Я проследил за его взглядом. Темноволосая девушка с короткой стрижкой каре и вьющейся челкой, падавшей ей на глаза, шла по улице. У нее было такое выражение лица, что она легко завоевывала себе место в пространстве, хотя по возрасту она была, похоже, моей ровесницей. Она выглядела так, будто точно знала, чего хочет, и более того – знала, что это всякому видно.
Но заворожило меня вовсе не ее выражение лица. Меня заворожила одна деталь ее туалета. Штаны. Короткие штаны. Точно такие же, какие были на Генрихе, который смотрелся в них достаточно вызывающе. Девушка приблизилась и направилась прямо к нему. Я уже решил, что она собирается его побить, но она остановилась перед ним и обняла его. Я удивился.
– Молодца! Тебе идут мои старые штаны! – сказал Генрих, продолжая держать девушку за плечи и оглядывая ее. – Позвольте представить. Хильма, – сказал он наконец и повернулся ко мне.
Я протянул руку. Девушка вскинула подбородок, так что глаз стало не видно.
– Харро, – повторила она за мной, как будто сомневаясь в том, что меня действительно так зовут.
Я кивнул и показал на Генриха.
– Мы соседи, – сказал я.
Мне самому было неясно, к чему такое пояснение, но ничего другого я в тот момент не придумал.
– Соседи, – повторила она и склонила голову набок. – Ну ладно. Хорошо. Добро пожаловать!
Только после этого мы все-таки обменялись рукопожатием. Потом она потянула Генриха за рукав.
– Пойдем пройдемся. Мне нужно тебе кое-что рассказать.
Вот так неожиданно я оказался один на один с незнакомой компанией. Худенький парнишка в матросском воротнике спас положение и сгладил возникшую неловкость.
– Я Эдгар, – сказал он по-простому. – Что тебя к нам привело? Заглянул по-соседски? Или есть другие, более веские причины?
Я поскреб ботинком по асфальту, выпятил нижнюю губу и посмотрел Эдгару в глаза. В зависимости от того, как падал свет, они казались грустными или дружелюбными.
– Да я все время болтаюсь на улице, – сказал я. – А новые друзья ведь никогда не помешают, верно?
Эдгар кивнул еле заметно.
– А ты почему тут?
Эдгар улыбнулся, возможно, потому что заметил мой отвлекающий маневр.
– Потому что на работе ничего не светит. Отец из коммунистов. Мастеру моему это поперек горла. Ему подавай немецкое приветствие[5 - «Немецкое приветствие» – вытянутая под углом 45° рука с выпрямленной ладонью – было в ходу в Третьем рейхе как символический жест, который, как считалось, напоминал о традициях древних германцев, использовавших его при избрании королей как условный знак вскинутого копья.], чтоб, когда он входит в мастерскую или выходит, все руки вскидывали, замешкаешься чуток – наматывает сверхурочные. Вот такие дела. – Эдгар повернул пряжку на ремне. Она была гладкой и сверкала на солнце. – Но это, конечно, касается только меня. У других свои причины. У меня – свои.
– А как это все устроено? – спросил я. – Если кого-то взяли в подмастерья, то можно перейти в какое-нибудь другое место?
– Иногда можно, – ответил Эдгар. – Но не мне. Четыре класса школы. Оценки дрянь. Связей нет. Родители – коммунисты. – Он щелкнул по металлической пряжке. – Как это говорят? Радуйся, что тебя вообще хоть куда-то взяли. А ты, ты еще учишься?
Я кивнул и засунул руки поглубже в карманы брюк.
– Здорово! – сказал Эдгар. – Это же классно! Есть чему радоваться. Или нет?
– Не, ничего хорошего, гадость одна, – ответил я, помолчав немного.
Эдгар поднял брови. Он действительно был очень худеньким.
– А если вообще задвинуть эту твою учебу? – спросил я, снова переводя разговор на него. Эдгар рассмеялся, но не так, чтобы мне стало стыдно за свой дурацкий вопрос.
– Никак не могу, – сказал он. – Папа получает только пособие. Мама работает на «Газаге»[6 - Крупный энергетический концерн, основанный в 1847 г. и существующий по сей день, имел множество филиалов по всей стране, в том числе и в Лейпциге.], зарплата мизерная. И вообще неизвестно, сколько она там продержится. А еще есть младшая сестра. Мне хоть сколько-то все-таки платят, малое, но подспорье.
Не уверен, что мне удалось изобразить на лице понимание.
Над красными черепичными крышами близлежащих домов сверкнули отблески далеких молний. Гроза все еще не могла принять окончательное решение.
3
Приблизительно в то же самое время, когда я обзавелся новыми знакомыми, у меня состоялся разговор с родителями, который был так же малоприятен, как дырка в зубе. Я вообще не любил этих разговоров, потому что в такие моменты неизменно чувствовал себя маленьким мальчиком. Последний разговор был особенно неприятным.
Мой отец, до тридцать третьего года бывший членом Рейхсбаннера, союза участников войны[7 - Рейхсбаннер – сокращенное название Союза германских участников войны и республиканцев, существовавшего в 1924-1933 гг. и близкого по идеологии тогдашней Социал-демократической партии Германии; союз был запрещен в 1933 г.; тогда же была закрыта и издававшаяся им еженедельная «Иллюстрированная республиканская газета».] и СДПГ[8 - Имеется в виду Социал-демократическая партия Германии, основанная в 1863 г. и запрещенная в 1933 г. После Второй мировой войны партия возобновила свою работу и существует по сей день.], сидел в кресле в гостиной, высокий, тяжелый и неподвижный, как древнеегипетская статуя. Напротив него сидела мама, согнувшись буквой «С» над книжками, исписанными листками и потрепанными папками.
Нашей гостиной не хватало уюта. Это было место, где мои родители готовились к занятиям или проверяли работы. В тот день она стала местом, где предстояло состояться воспитательной беседе, в ожидании которой книжные шкафы уже ехидно ухмылялись, хотя еще не было произнесено ни слова.
– Проходи и садись, – изрек отец, хотя я предпочел бы отправиться в противоположном направлении. Я сел. Мама выпрямилась и стала похожей на восклицательный знак с кудряшкой у левого виска. Она не любила красоваться, но это не означало, что она была равнодушна к моде. Ее руки лежали на тетради и напоминали руки пианиста, приготовившегося играть. Она смотрела на меня поверх очков. Папа откашлялся.
– Долгое время мы с мамой были против того, чтобы ты вступал в ряды государственной молодежной организации, – сказал он, подчеркивая каждое отдельное слово.
Противный холодок пробежал у меня по спине. Мои родители не были в партии, правда, от неудобных вопросов их спасало членство в национал-социалистическом союзе учителей. У меня было такое ощущение, что по крайней мере папа на этом не остановится.
– Мы посовещались и решили. Мы разрешаем тебе вступить в организацию.
Увидев, что я открыл рот, отец не дал мне ничего сказать. Он говорил громко:
– Мы должны думать о будущем. Надо приспосабливаться. Идти в ногу со временем. Ты уже слышал, наверное. Мест в университетах мало. Беспартийным и вовсе не пробиться. Мы не хотим лишать тебя возможностей!
С каждой фразой отец все ближе придвигался ко мне. Теперь он снова откинулся в кресле. Неведомый Харро за моей спиной бросил ему в лицо, что он действует только в своих собственных интересах, потому что ему будет стыдно, если его сын не получит места в университете. Настоящий Харро с трудом подыскивал слова, чтобы хоть что-то на это возразить.
– Но вам ведь прекрасно известно, что я передумал и больше не хочу никуда вступать! – ответил я. – Раньше хотел. Потому что все вступали. Теперь нет, с тех пор как… После истории с Паулем!
Имя отозвалось эхом, как будто комната превратилась в склеп.
– Харро, – голос мамы лег мне на плечо. – Пауля больше нет. Ты не должен из-за этого портить себе будущее.
– Должен – не должен, не знаю, – сказал я. – Так или иначе, не собираюсь. Мне это неинтересно.
– Глупости! – закричал отец, вскинув руки. – Слышать ничего не желаю!
У него не хватало терпения, особенно со мной.
– Заявление о вступлении уже заполнено, – бросил он напоследок и раскрыл газету, дав тем самым понять: разговор окончен.
Вопрос, таким образом, закрылся. Продолжать дискуссию было бессмысленно. Придется мне самому побеспокоиться о себе. Как я и без того уже давно делал.
Настало воскресенье, и я благополучно отодвинул в сторону этот разговор, засунув его в маленький ящичек в моей голове, поверх которого уже громоздился другой, гораздо более внушительный и доставлявший мне гораздо больше забот: в этом ящике обитали мои новые знакомые.
Благостный воскресный день залил Конневицкий перекресток спокойным светом. Нарядные платья и торжественные костюмы обрамляли улицы. Перед «Конневицким кинематографом» обнаружилась лишь горстка людей. Ни одного знакомого лица. Я поздоровался.
– А Генрих или Эдгар, они уже были сегодня здесь?
Мрачный тип затянулся сигаретой и выпустил в небо струю дыма.
– А кто это такой любопытный? – его хрипловатый голос напоминал шкрябанье двух листов наждачной бумаги друг о друга, а от его взгляда я чувствовал себя гнилой картофелиной, раздавленной башмаком.
– Харро, – ответил я. – Харро Егер. Я… Я был… Я уже бывал здесь несколько раз. Мы с Генрихом соседи.
Новая струя дыма была отправлена к небу, следом за нею поднялись уголки рта. У моего собеседника не было двух верхних резцов. Из-за этого он выглядел как обезвреженный вампир.
– Церковь, – сказал он. Это прозвучало как любезное предложение отправиться куда подальше.
Наша местная церковь была недалеко, точнее – просто за углом. Свое название – церковь Пауля Герхардта[9 - Пауль Герхард (1607-1676) – известный лютеранский теолог и автор духовных стихов. Церковь в Конневице, возведенная в 1898-1900 гг. и носившая первоначально название Новая церковь Конневица, была переименована в 1934 г.] – она получила совсем недавно. Высокие белые стены были обрамлены светло-красным порфиром, вулканической породой, которая часто используется в здешних краях. Притвор был украшен мозаикой. Мощная башня возносилась к облакам. Вокруг церкви был разбит небольшой парк.
На ступеньках позади храма расположились, как ноты на нотном стане, те, кого я искал. Они встретили меня улыбками. Хильма и Эдгар кивнули мне в знак приветствия. Рядом с Генрихом сидела какая-то незнакомая девушка. На голубой ткани, прикрывавшей ее тело, порхали желтые и оранжевые листья. Кудри у нее были мелкими и светлыми, помада – алая, пудра на щеках – нежно-розовая. Она выглядела так, будто сошла с какой-нибудь картины. Ничего подобного я никогда не видел в жизни.
Взгляд девушки был неопределенным. Я не уловил в нем никаких признаков симпатии или неприязни. Хоть бы какое-нибудь легкое движение, как бывает, когда два человека встречаются впервые, – улыбка или еле заметные морщинки на лбу, – ничего. Единственное, что хоть как-то прочитывалось в ее взгляде, – мгновенная оценка, какую опытный экзаменатор дает очередному кандидату. И все же от этого взгляда трава у меня под ногами стала совсем уже мягкой.
– Это у вас воскресное местечко? – спросил я, ища, где бы мне расположиться на «нотном стане».
– Жозефинино местечко, – сказал Генрих и мотнул головой в сторону таинственной разноцветной девушки. – Но ты прав, мы тут по воскресеньям.
– Жозефина, – повторил я и представился: – Я Харро.
Мне показалось, будто я все же уловил в ее лице движение. Она кивнула.
– Я на неделе работаю, – сказала она. – Могу только по воскресеньям. А торчать там перед кинотеатрами неохота.
– Прятаться приходится, – вступила в разговор Хильма. – Родители. Постоянные клиенты. Слишком много публики.
– Постоянные клиенты? – переспросил я.
Жозефина вытащила из сумки пачку сигарет с надписью Eckstein на упаковке. Я выпучил глаза. Ни разу в жизни я не встречал курящих девушек. Тем более на улице.
– Да, постоянные клиенты, – повторила она. Дым от сигареты расползался по рукавам ее платья. – «Торговая компания Рейхардт и Ко», слышал?
– Колониальные товары на Борнаишерштрассе? Конечно. Знаю. Кто ж не знает.
Жозефина снова кивнула.
– Принадлежит моему отцу.
– Шикарное заведение! Лучшая шоколадная лавка во всем Конневице!
Жозефина улыбнулась, для улыбки в ответ на комплимент – слишком сдержанно.
– Знаю, – сказала она. – Мой папенька. Крупный предприниматель.
Она потушила сигарету о ступеньку, не докурив ее до конца. Я вопрошающе смотрел на Жозефину, но и так было понятно, что отношения у нее с отцом плохие. Ясное дело, иначе она бы не пряталась тут.
