скачать книгу бесплатно
Варвара хмурится.
– Люди?
– Она титулованная, талантливая и работящая. Перспективная. Тут даже характер не испугает. К ней очередь из партнёров выстроилась раньше, чем мы поняли, что вообще происходит.
Титулованная, талантливая и работящая, звучит очень даже неплохо. Да и «с характером» – тоже, потому то без характера в спорте всё равно ничего не добьёшься. А если не стараться по максимуму, вспоминает она недавние слова Оскара, то какой тогда смысл?
– Ну, – осторожно говорит Варвара, – раз она никому не отвечает, то, может, ещё не всё потеряно?
Рома во фляжке остаётся на последний глоток, и этот глоток она оставляет Янке без колебаний.
– Может, и так. Перебесится, и ответит кому-нибудь. Не удивлюсь, если через два года выйдет за Канаду или Британию.
Варваре интересно, почему именно через два года, или почему именно за Канаду или Британию (неужели там своих девочек нет?), но разговор не об этом, так что она и не спрашивает.
Спрашивает другое:
– А что, кроме неё, нет вариантов?
Янка допивает ром и закрывает глаза. Лицо у неё осунувшееся, усталое.
– Что есть, что нету… Ты Егора видела вообще? Не хочу, говорит, разбивать чью-то пару. Я его спрашиваю, одиночницу, что ли, возьмёшь? Чтобы еле ехала и ничего не умела?
Почему одиночницы еле едут и ничего не умеют, если в телевизионных шоу даже певицы и актрисы вытворяют такое, что самой Варваре не снилось, опять не понятно, но если Янка так говорит, значит, так оно и есть. Спорить о том, в чём подруга разбирается лучше, нет никакого смысла. Здесь вообще нет никакого смысла о чём-либо спорить.
Можно только придвинуться поближе и осторожно обнять.
– Десять лет, – повторяет Янка, опуская голову. – Десять лет.
Боль и отчаяние можно потрогать руками.
– Слушай, – говорит Варвара, чтобы что-то сказать, – ну так десять лет мы и в школе учились. Это же не значит, что нам там теперь до конца жизни сидеть. Я бы сейчас даже вернуться в свои школьные времена не хотела. Может, пройдёт ещё десять лет, и вы счастливы будете тому, что так получилось? В конце концов, хорошо, что она через десять лет ушла, а не через пятнадцать.
Никто ни от чего не застрахован. Уходят и через пятнадцать, и через двадцать, и через сорок, но это же не значит, что нужно опускать руки?
Янка тихо всхлипывает.
– Ну, а мне-то что делать?
Старшая сестра, она привыкла контролировать и помогать, привыкла принимать решения или хотя бы участвовать в их принятии.
Варвара пожимает плечами.
– Отпустить? Пусть сам решает, большой уже мальчик.
Звучит, наверное, грубо, но Янка не обижается. Только снова всхлипывает:
– Так страшно.
– Ничего страшного, – уверенно отвечает Варвара. – Ты же рядом. Ты же всегда будешь рядом.
Просто это его жизнь, и выбор должен сделать он сам. Мы можем только – сперва, – посоветовать, а потом принять то решение, которое сделают близкие (даже если оно нам не нравится), и всегда держаться поблизости, чтобы помочь, поддержать, утешить, протянуть фляжку с ромом, если понадобится.
– Я всегда буду рядом, – медленно, по словам повторяет Янка её же слова, и Варвара не знает, кому оно адресовано: ей или Егору.
5. Рая
Пожалуй, самое отвратительное в фастфуде – это очереди, которые приходится выстоять, чтобы его получить.
В ресторанном дворике торгового центра работают несколько кафешек самого разного плана: от традиционной русской кухни до суши, не обойтись ни без пиццы, ни без бургерной, есть даже отдельный ресторанчик здорового питания, но очередь Рая стоит не к нему. Точнее, уже отстояла.
Она сидит на деревянной лавочке, широкой и неудобной, держа в руках тёплый бумажный пакет с картошкой фри, ароматным бургером (его наименование в меню невозможно с первого раза ни произнести, ни тем более запомнить) и обжаренными в панировке кусочками курицы. Проблема выбора решилась удивительно просто: Рая просто пристроилась в конец самой длинной очереди, про себя посмеиваясь желанию людей ждать по сорок минут вместо того, чтобы подойти к полупустой линии раздачи любого другого заведения и получить там что-то другое, но всеобщее помешательство сыграло ей на руку – по крайней мере, не пришлось мучительно решать, что конкретно попробовать
И заказ она повторила в точности тот, что делала девушка до неё. Разве что вместо кофе выбрала колу.
А вот взять еду на поднос, чтобы сесть за столик неподалёку и съесть прямо там – не смогла, попросила «с собой». Ну что ж, с собой так с собой, только теперь непонятно, где оно, то самое место, где можно развернуть пакет и насладиться запретным.
В общем, да, она сидит на деревянной лавочке, широкой и неудобной, и, видимо, ждёт, пока купленная еда остынет и станет невкусной (хотя, кто знает, может быть, она и горячая ей не понравится), а заодно – смотрит вперёд, туда, где в десятке метров, за многолюдным коридором с блестящими витринами раскрывается слепящее, сверкающее пространство. Каток.
Круглый год сюда можно прийти со своими коньками или взять коньки напрокат, и кататься, кататься, кататься, пока не надоест.
Рае не слишком хорошо видно, но, кажется, там хватает народу. На массовых катках, в общем-то, почти всегда хватает народу: резвящаяся детвора и взрослые, уставшие от своей взрослой жизни, влюблённые парочки и решившие повеселиться подружки… Иногда на таких катках тренируются даже профессиональные фигуристы – те, кому в их собственных школах не выделяют достаточно ледового времени. Или те, кому времени всегда недостаточно, те, кто готов использовать любые возможности, будь то оплаченный каток своего спортивного клуба, или площадка в торговом центре, или замёрзшее озеро возле дома, или какая-нибудь лужа, неважно.
Рая смотрит вперёд, на этот отделённый от неё десятками метров каток, пока глаза не начинают слезиться, а когда наконец-то встаёт, почти врезается в смутно знакомого человека.
– Привет, – говорит человек, забрасывая внушительную спортивную сумку на лавочку, и по традиции обнимая её, чтобы поцеловать в щёку.
Они все так здороваются. Фигуристы, тренеры, родственники. Даже если ненавидят друг друга. Ритуал не имеет ничего общего с реальными чувствами: просто подойти, просто обними, просто поцелуй в щёку или хотя бы сделай вид, что целуешь.
Просто скажи:
– Привет.
Егора Архипова она, конечно, не ненавидит. Разве что за то, что не смог посадить свою Злату на цепь или, на худой конец, не завёл с ней отношения – чтобы она не смогла завести отношений с её братом.
Какая встреча.
Рая говорит это вслух.
Несколько секунд они просто смотрят друг на друга, не зная, что сказать, а потом Егор неловко пожимает плечами. У него получается выдавить маленькую улыбку, но Рая не уверена, что сможет улыбнуться в ответ.
В конце концов, она всё-таки улыбается. Между ними есть что-то общее, и это «что-то» практически ощущается кожей. Оба брошенные, оба одинокие, оба уставшие и потерянные. Рае не нужно смотреть в зеркало, чтобы узнать, как она сейчас выглядит: достаточно посмотреть на Егора, потому что мешки у них под глазами абсолютно одинаковые, впрочем, как и запавшие щёки, как и сухая, сжатая линия губ.
Иногда так бывает: приснится кто-то и ты наутро ощущаешь особую общность, даже если вы с этим человеком близкими никогда не были. Но он же побывал в твоих снах, а значит, уже совсем не чужой, и ты весь день не можешь отделаться не только от мыслей о нём, но и от тёплого, родственного ощущения, появляющегося внутри каждый раз, как в голове всплывает его имя.
Рая смотрит на Егора – и у неё такое чувство, будто он ей приснился.
Но он стоит рядом, живой и настоящий, можно потрогать, если захочется, и смотрит на неё так, будто собирается что-то сказать. И, собственно, говорит:
– Глазам своим не поверил, когда тебя здесь увидел. – И тут же, без перехода: – Присядем?
Она опускается обратно на лавочку легко и почти лишённая собственной воли, как будто он сам усаживает её, для надёжности придерживая за плечи. Но ничего подобного Егор себе не позволяет: усаживается рядом, в отличие от неё, тяжело, словно из него разом вынули кости.
– Хочешь? – не зная, что сказать, Рая показывает ему свой пакет.
– А можно?
На самом деле, ему-то как раз и можно. Мальчики вообще едят всё что угодно – как не в себя, – и, конечно же, не толстеют, только с помощью штанг, гантелей и тренажёров всё раздаются в плечах, разрастаются в бицепсах, мощнеют в ногах, чтобы лучше толкаться, лучше поднимать и лучше удерживать. А девочки… Девочки держат себя в ежовых рукавицах, балансируя между «лучше кататься» и «чтобы поднимать их было удобнее».
Впрочем, Рая одёргивает себя, к ней всё это больше не имеет отношения.
– Конечно, можно. – Открывая пакет, она ловит себя на том, что улыбается, но улыбаться её заставляют не запахи жареного, и уж подавно не мысли о конце спортивной карьеры.
Неожиданно.
Она протягивает Егору бургер, но вместо того, чтобы освободить его от упаковки и начать есть, Егор протягивает его обратно.
– Ты первая.
Наверное, в другой жизни, не случись с ней фигурного катания, есть с кем-то вместе было бы для Раи высшей формой доверия – как, например, стесняясь своего голоса и считая его недостаточно красивым, ты поёшь только рядом с теми, кому действительно доверяешь. В фигурном катании, с его общими раздевалками, бесконечными сборами, кровью и потом на тренировках, стеснительные особо не выживают, но петь при абы ком она бы всё же не стала.
Да и… есть в раздевалке вместе с девчонками, каждая из своего контейнера или со своей тарелки, это одно, а есть с Егором Архиповым один бургер на двоих и чтобы всю дорогу его держал только он – это другое.
Почти интимно, и Рая могла бы смутиться, но вместо смущения чувствует лишь благодарность. Она, оказывается, так скучала по этому ощущению: что-то необычное, что-то приватное, что-то скрытое от всех на свете, тайна – одна на двоих.
Картошку и курицу они едят уже по отдельности, самостоятельно, но ощущение интимности никуда не пропадает.
Посреди оживлённого торгового центра, на неудобной деревянной лавочке, их будто бы накрывает невидимой сферой, отсекающей чужие разговоры, громкую музыку и всё остальное, ненужное.
Наверное, так работает их совместная брошенность, одно на двоих горе, одинаковый секрет, одинаковая проблема.
– Как ты? – спрашивает Егор, и, учитывая картошку в его руках и стекающий с неё соус, который он торопится поймать губами, вопрос звучит вовсе не так серьёзно, как мог бы.
Потому, наверное, и ответить получается очень легко.
– Не знаю.
Любой другой человек решил бы, что за «Не знаю» скрывается нежелание что-либо говорить, или даже обычное хамство – мол, ишь ты, какая фифа, её спрашивают, а она даже не общими словами отмазывается, а откровенно воротит нос, но Егор не ощущается «любым человеком». У них одна на двоих невидимая сфера, отсекающая всё лишнее, и бургер вот был один на двоих, да и общая ситуация тоже.
Забавно.
Забавно, как может случиться: люди, которых ты знала годами, оказываются совершенно чужими и остаются у тебя за спиной, а человек, с которым до этого ты пересекалась только на соревнованиях и вряд ли за всё эти встречи услышала от него больше десятка дежурных «приветкакдела», сверкает грустными глазами из-под пушистой светлой чёлки и честно говорит:
– Я тоже не знаю.
Вымышленные кадры из вымышленного фильма: они стоят плечом к плечу в узком пространстве, отражаясь в висящем напротив зеркале, и не решаются посмотреть друг на друга, а потом, когда их взгляды всё же встречаются, просто неловко пожимают плечами – и им не нужно ничего говорить, всё и так ясно.
Совершенно очевидно и удивительно страшно одновременно.
– Бред такой, – роняет Егор, рассматривая кусочек курицы так, будто от того зависит по меньшей мере спасение мира. – Как будто не со мной происходит.
Если смотреть исключительно на проходящих мимо людей и одновременно пытаться ни о чём не думать, то да, с Егором можно и согласиться. Честно говоря, с ним даже хочется согласиться, но неестественный, отвратительно яркий свет слепит глаза, и назло ему Рая не собирается жмуриться.
– Увы, – говорит она, содрогаясь всем телом. – Именно с нами.
Егор грустно улыбается.
– Могла бы и подыграть. Притвориться. – Звучит как дружеская подколка, ни больше, ни меньше.
Пожав плечами, Рая отправляет в рот очередную порцию картошки. Она, кстати, удивительно вкусная, особенно со сладковатым соусом терияки (который, положа руку на сердце, не очень-то похож на настоящий соус терияки, но всё равно ужасно хорош), а вот кола, первый глоток который она делает только сейчас, далеко не так хороша.
– Кривишься так, как будто у тебя там в лучшем случае водка.
– А хотелось бы горячего шоколада.
Она отставляет стакан, и он тут же попадает в руки Егора. Он зажимает полосатую трубочку между сухими, обветренными губами, и Рая не может отвести глаз от его лица, подсвеченного искусственным светом торгового центра. Наверное, так пристально разглядывать невежливо и неприлично, да и за годы соревнований (они могли не пересекаться на юниорских гран-при и кубках России, но как минимум раз в год сходились на юниорском первенстве трижды подряд) она должна была на него насмотреться, запомнить, но то, что происходит сейчас, ощущается как первая настоящая встреча и не смотреть невозможно.
У него светлые волосы, которые, как Рае кажется, обязательно должны оказаться мягкими на ощупь, и тёмные глаза, в которых тепло в равной степени смешано с безнадёжным отчаянием, и парочка родинок на щеке, и целая россыпь – на шее, сползают под воротник олимпийки. Широкие плечи, и длинные пальцы, и ноги тоже длинные: Егор вытягивает их, не боясь, что кто-то запнётся, потому что кто, в самом деле, может попасть в их личную сферу?
Молчание между ними затягивается, но всё ещё не ощущается неуютным, и Рая изучает взглядом изгиб его шеи, когда Егор вдруг, откашлявшись, говорит:
– Ты трубки не берёшь и сообщения не читаешь, до тебя ни Вконтакте, ни в Инстаграме не дописаться. Мы и писали тебе, и звонили.
Рая замирает, не шевелясь и, кажется, переставая дышать.
Интересно, что скрывается за его «мы»? Егор – и кто же ещё? Она напрягается, пытаясь вспомнить что-то о его семье и о тренерах, конечно же, тренерах, потому что они оба – спортсмены, и «мы» в таких случаях означает либо партнёра, либо тренеров, либо семью, но Злата, во-первых, теперь уже бывшая, а во-вторых, вряд ли бы стала писать ей или звонить – разве что для того, чтобы насладиться триумфом.
Егор и Злата тренировались у семейной пары, Игоря и Полины Белых, бывших чемпионов всего, что только существует на свете. Но Злата ушла, а остался ли Егор, Рая не знает. И о семье его тоже, в общем-то, не знает: ну разве что, матери у него нет, и отца тоже нет, только старшая сестра, которая и отдала его сперва на фигурное катание, а потом конкретно в танцы на льду.
В некотором смысле они с Раей похожи. В некоторым смысле у неё тоже нет (больше нет) ни матери, ни отца, и было бы здорово, если бы не было брата.
– Я телефон разбила, – отвечает она, в конце концов, но правда это только наполовину. Егор, как ей кажется, всё понимает, поэтому приходится быстро добавить: – И просто не хотела ни с кем разговаривать.
Он одобрительно встряхивает головой, мол, зато честно, и тут же задаёт новый вопрос:
– Многие пытались, да? – Его глаза впиваются в её лицо, словно он пытается прочитать что-то во взгляде, или там по губам, по движению ресниц, по хмурой морщинке между бровями.
Рая не отворачивается, не отводит глаза, наоборот – смотрит и смотрит, подаётся вперёд, стараясь быть максимально открытой.
– Даже об интервью хотели договориться. – Ей становится горько. – Как будто кому-то не пофигу на какую-то там Раю Август.
Егор трясёт головой. На его лице проступают удивление и несогласие – быстрые, стремительные реакции: вскинутая бровь, неверящая усмешка.
– Как им может быть пофиг? – Не выпуская стакан, он разводит руками. – Ты же главная звезда и главная юниорская надежда.
Восторженных комментаторов переслушал, что ли? Так для них все, выступающие под своим флагом, надежды и звёзды.
Горечь никуда не уходит.
