скачать книгу бесплатно
– Так это и не шутка. – Олег делает шаг вперёд, будто бы намереваясь взять её за плечи, но останавливается.
И правильно. И хорошо. Потому что если он подойдёт, Рая отрежет ему голову его же коньками – вот они, у него в руках. Как непредусмотрительно.
Злость оказывается сильнее оцепенения.
– Как? – только спрашивает она. Получается дрожаще и тонко, как будто она всё ещё Русалочка, но уже за мгновение до того, как морская ведьма заберёт её голос.
Рая спрашивает именно «Как?», не «Почему?», потому что причины Олег уже объяснил. Просто… Как?
Вместо ответа он только разводит руками.
Может быть, Рае стоит отрезать ему голову его же коньками, даже если он не станет к ней подходить.
– Ты врёшь. Ты же врёшь, да?
Едва заметное движение головой: вправо и влево, вправо и влево.
Нет. Он не врёт.
– Мама тебе не позволит. Да, точно, – Рая цепляется за родителей как за последнюю надежду. – Я сейчас же ей позвоню, и она тебя отругает. Ты об этом даже думать забудешь!
Звучит ужасно по-детски, как будто ей пять, а не восемнадцать, и она злится сама на себя, но всё же на брата – сильнее. Злится – и лезет в сумку за телефоном, не отрывая глаз от Олега.
А он только качает головой – и уходит.
Мама снимает трубку после четвёртого гудка, и это замечательно, потому что Рая сейчас готова звонить хоть до четыреста сорок четвёртого. Она не знает, что говорить, как описать то, что только что произошло в раздевалке, и несколько раз беззвучно открывает и закрывает рот, но, оказывается, ей и не нужно ничего знать. Рая ещё пытается вытолкнуть губами то, сама не знает что, как мать говорит:
– Он сообщил тебе, да? – В её голосе слышится фальшивое, деловитое сочувствие, от которого у Раи подгибаются колени.
– Это же неправда? – говорит она, а потом быстро, всё осознав, сложив дважды два, добавляет: – Ты знала?
Не вопрос, конечно же. Утверждение.
Без ведома родителей в фигурном катании мало что происходит.
Несколько секунд на том конце трубке молчат, и, на самом деле, молчания более чем достаточно, чтобы всё стало понятно. Конечно же, она знала. Она же сама говорила: слишком маленькие, чтобы танцевать про любовь. А если когда-то были слишком маленькими, значит, в один прекрасный день станут достаточно взрослыми, и «переходить во взрослые лучше с партнёршей, с которой у нас будет химия», ну и, конечно же, «проблемы нужно решать по мере их поступления».
Это она, Рая, проблема.
– Послушай, дорогая, – наконец, говорит мать. – Это самый лучший вариант для Олега, они со Златой с самого начала идеально друг другу подходили…
– Ты не можешь этого знать. – Непонятно, зачем спорить, если всё уже решено, но удержаться Рая не может. И не пытается. А даже если бы попыталась, вряд ли смогла бы сейчас себя контролировать. – Они же тогда даже не пробовались.
Слова собираются в горле колючками. Мать снова молчит.
– Они пробовались четыре года назад, – наконец, говорит она, и Рая понимает, что сочувствие в её голосе, даже фальшивое, ей померещилось. Показалось. Там, максимум, сожаление, причём не о ней, а том, что она не желает принять и смириться, ну и о том, что вообще приходится тратить время на этот разговор.
Сама не зная, зачем, Рая спрашивает:
– И что же им помешало?
Она как будто бы отдирает засохшую корочку со старой болячки (ну, если не считать того, что рана исключительно свежая). Или расковыривает едва заживший прыщ. Или давит на синяк на колене, проверяя, больно или нет, есть опухоль или нет, нужно ли идти к врачу или можно сразу на лёд.
Или, чего уж там, сначала разрезает себя, а потом забирается в открытую рану руками, чтобы сделать больнее, больнее, больнее.
Интересно, а предел вообще есть?
– Тогда родители Златы не захотели менять тренера и возить её на далёкий каток.
Вот оно что. Родителям Златы, видимо, были не интересны высокие спортивные результаты, потому что ради высоких результатов переезжают поближе к катку, а то и в другой город, если потребуется. Или в другую страну.
Если бы на других планетах занимались фигурным катанием, то можно было бы и на другую планету.
Рая сглатывает, пытаясь растворить колючки в горле, прогнать их, но ничего не выходит. Голос звучит сипло, безжизненно:
– И вы решили, что по юниорам, в общем-то, можно и со мной докататься?
Мне ведь не надо переезжать. Я ведь уже у этого тренера.
– Да, – на этот раз мать отвечает без промедления. – Детка, ты же знаешь, многие распадаются перед переходом во взрослые.
Ага, мысленно кивает Рая. Это нормально. Всё равно по взрослым придётся начинать с чистого листа.
В собственной голове она цитирует слова собственной матери.
Вслух говорит:
– Четыре года назад, – и отключается.
Четыре года назад её брат пробовался с другой, и за четыре года ей никто ни разу об этом не сказал. Даже не намекнул. Четыре года. Сорок восемь месяцев, в течение которых её партнёр, её родители и её тренер, очевидно, то и дело возвращались к идее смены партнёрши.
Убрать её, как сломанный винтик, нет, даже как реквизит, как обыкновенную деталь, и заменить на другую.
Ту, с которой больше химии и больше возможностей. Как будто она ничего не достойна, как будто она недостаточно хороша. Ну, разве что покататься несколько лет (девять долбаных лет!), заработать себе имя, выиграть все мыслимые и немыслимые юниорские титулы (смешно, как будто он сможет перетащить их медали в свою новую пару!) и выбросить её. За бортик. Под лестницу.
Олег даже старые ботинки никогда не выбрасывает: они так и лежат у него в комнате, целая коллекция коньков разного размера, потрёпанных до предела, с порванными шнурками, разбитыми пятками, изрезанными носами.
Ботинки он не выбрасывает, а её – очень даже.
Самое смешное: все знали. Мать знала. И ей не жаль. Она даже не перезванивает.
Рая смотрит на телефон в своей руке, будто не понимая, откуда он взялся, а потом, с силой размахнувшись, бросает его в стену. Она ждёт жалобного звона, разлетевшихся в стороны кусков пластмассы и осколков стекла – и облегчения, но ничего подобного не происходит.
Телефон мёртвым камнем падает на пол. Облегчения нет.
– Ты в порядке? – выныривает из дверного проёма чья-то лохматая голова.
Нет, думает Рая, я нихрена не в порядке.
2. Варвара
– Я не буду ему звонить, потому что с незнакомого номера врываться в чужую жизнь просто невежливо, – раздражённо говорит Варвара, мысленно добавляя, что на всём белом свете не существует ни одной вещи, которую нельзя было бы обсудить или о которой нельзя было бы договориться по переписке.
– Как знаешь, – только отмахивается от неё редактор. Ему, в общем-то, сорок раз наплевать, каким именно способом она договориться о встрече (да и будет ли вообще, эта встреча), главное, чтобы материал был готов к нужному сроку.
– Вот и отлично.
Привычка оставлять за собой последнее слово сидит в ней так же глубоко, как и ненависть к телефонным звонкам, и, удовлетворённая результатом беседы с редактором, она кладёт руки на клавиатуру, чтобы парой нажатий на клавиши отыскать нужного человека.
Нужного человека зовут Оскар, и, наверное, не её бы корова мычала, но ей всё равно очень смешно. Оскар. Ну надо же. Он занимается организацией мероприятий самого разного профиля – от тематических вечеринок до опен-эйров, от книжных клубов до ресторанных дней, и именно о последних ей нужно поговорить, так что в несколько щелчков по клавиатуре и пару кликов мышкой она находит его странички во всех возможных социальных сетях. Она успевает кликнуть на «написать сообщение», быстро набрать, кто она такая и что ей от него нужно, назвать дату ориентировочной встречи и даже нажать на «отправить» прежде, чем над головой раздаётся знакомый голос:
– Привет.
Варвара даже вздрагивает от неожиданности, но, впрочем, не стесняется этого.
– Привет, – отвечает она, поднимая глаза и одновременно вытаскивая карандаш из-за уха.
Ещё одна привычка: прятать карандаши то за уши, то в волосы, формируя невообразимые пучки по аналогии с теми, что модницы делают на изящные палочки, только в три раза небрежнее: потому что волосы у неё не достают даже до плеч и, соответственно, из любого пучка выбиваются.
Рядом с её столом, уже зашвырнув внушительную спортивную сумку на свободный стул, стоит Егор – младший брат одной из коллег, Янки, буквально пять минут назад вызванной к директору на очередную промывку мозгов.
Одной из коллег. Звучит очень и очень нейтрально, настолько, что на секунду у Варвары даже получается в это поверить.
– Она отошла, – говорит Варвара, раскрывая свой ежедневник. – Будет минут через пять.
Или через полчаса, добавляет она про себя, в зависимости от того, какое у директора настроение.
Ей приходится полистать страницы прежде, чем она находит чистое место. Никакого порядка, никакой системы, она просто пишет всё, что заблагорассудится, там, где заблагорассудится, – и, как ни странно, без проблем умудряется потом отыскать нужную информацию, но со стороны, конечно, всё это выглядит довольно безумно.
Бездумно она пишет дату предполагаемой встречи и несколько раз с силой обводит её в неровный кружок.
Егор никуда не уходит. Ну, ещё бы, куда он уйдёт, если ему нужно дождаться сестру – отдать ей ключи или, наоборот, забрать их после тренировки, или ещё что-нибудь, мало ли у родственников может быть общих дел. С другой стороны, какие могут быть ключи, если они живут раздельно: Янка – у своего новоиспечённого бойфренда, а Егор – в съёмной квартире, оплачиваемой клубом, только бы ему меньше уставать и удобнее добираться.
Варвара вздыхает.
Всё было бы легко и просто (или не было бы), если бы пару лет назад они вместе с Егором и Янкой не поехали отдыхать. Под «отдыхать», конечно, не подразумевалось ничего сверхъестественного, никаких солнечных островов и экзотических стран (Варвара сама не знает почему, но её туда никогда не тянуло), обычный горнолыжный комплекс из разных туристических баз неподалёку от города.
На троих они сняли двухкомнатный домик, и по предварительным раскладам предполагалось, что в одном помещении будут спать девочки, в другом – Егор, хотя, конечно, можно было ограничиться одной комнатой на троих, ведь в походной юности лично у Варвары и не такое бывало. Спали в одной палатке и втроём, и впятером, и больше – всё лучше, чем в одиночестве… Но Янка спать рядом с братом не желала категорически, и в конечном итоге спать рядом с ним пришлось Варваре: в первый же вечер тогда ещё подруга познакомилась с кем-то из отдыхающих – и в первую же ночь с быстрой извиняющейся улыбкой провела его в свою комнату.
Варваре оставалось только, схватив благо ещё не разобранную сумку, ретироваться в соседнюю комнату и там, под удивлённым взглядом Егора, занять свободную койку.
В домике было тепло, никакой нужды жаться друг к другу, как это обычно бывает в палатках, и сначала её это, конечно, порадовало, а вот потом… Высокий, широкоплечий, по-спортивному подтянутый и по-мальчишески обаятельный Егор быстро пробрался к ней в голову и категорически оказался убираться оттуда, хотя, честно говоря, он туда и до совместной поездки захаживал.
Днём она смотрела на его пальцы, представляя их на себе, и на его губы (с теми же самыми мыслями), но ей удавалось держаться, потому что мораль, потому что долг, потому что он ещё совсем маленький, а она уже совсем взрослая, и это означает ответственность, и потому что, раз она старше, то должна думать за них двоих и не ломать мальчику жизнь… Но ночью ни морали, ни долга, ни ответственности не остаётся.
Ночью из соседней комнаты раздаются такие звуки, что хочется только одного: перевернуться на спину, раздвинуть ноги и запустить руку в трусы. Пару раз Варвара так и делает, но успевает вовремя спохватиться.
Всего лишь десять ночей, говорит она себе, мы здесь всего лишь десять ночей.
На пятую ночь терпения не остаётся ни у неё, ни у – очевидно – Егора. Варваре почти удаётся заснуть, когда её кровать прогибается под тяжестью ещё одного тела. На самом деле, «почти удаётся заснуть» – сказано слишком сильно: она просто лежит, закусив губу, и зажмурившись, и отчаянно стараясь ничего не слышать и не чувствовать, причём второе – первостепенно. Стоны из соседней комнаты отзвучали минут двадцать назад, да и, в общем-то, ещё до этого потеряли значение, потому что само присутствие Егора электризует её сильней всяких стонов.
Тем более, чужих.
Он забирается в её кровать, садится в ногах на колени и ничего не говорит, и Варвара, точно также молча, поднимается от подушки ему навстречу.
Ей всё казалось: перед первым поцелуем обязательно спросит, целовался ли он раньше (хотя в семнадцать-то лет наверняка целовался), но никаких вопросов никто из них не задаёт. А целуется Егор хорошо – расслабленно и увлекательно. Так увлекательно, что Варвара пропускает тот момент, когда её собственные руки отправляются в путешествие по его плечам, и спине, и лопаткам, и ниже…
Он прогибается ей навстречу, когда её ладонь касается его поясницы, и Варвара внезапно обнаруживает, что до этого момента его руки её не касались. Вообще. Сложно представить, что она этого не замечала, но сейчас две горячие ладони ложатся ей на бока, и, чёрт возьми, прикоснись он к ней раньше, она бы заметила. Прикоснись он к ней раньше, её бы, наверное, разорвало на сотню маленьких варвар – так это всё хорошо.
Оторваться от него невозможно, вспомнить про долг, ответственность и прочие глупости – тоже, и в конечном итоге так всё и происходит: сидя, в изножье кровати, практически не размыкая губ, путаясь пальцами в его волосах и отчаянно сжимая его бёдра коленями. Недолго, конечно, потому что какое тут может быть долго, но потом он опрокидывает её на спину и тут же сам спускается ниже: два пальца внутри и горячий язык, лижет долго, старательно, послушно выполняя каждое указание, которое она даёт срывающимся шёпотом – пока даже шёпота не остаётся, только сорванное дыхание и взрывающиеся звёзды перед глазами.
Они вытягиваются в узкой постели, ударяясь друг об друга коленками, и локоть Егора оказывается у Варвары под головой. Она дышит ему в ключицы, уже почти жалея о том, что произошло, и раздумывает, как одновременно не дать никаких надежд на продолжение и не разбить ему сердце, но сожаления и раздумья быстро остаются забыты. Ему, оказывается, мало просто лежать. Да и ей самой тоже.
В комнате темно, и звёздный свет за окном почти скрывает метелью, а их руки изучают друг друга – то торопливо, то медленно, в своём собственном ритме, почти до рассвета…
Наутро Егор оказывается чертовски корректным. Пожалуй, даже более корректным, чей ей того бы хотелось. За завтраком он так мастерски делает вид, что ничего особенного между ними не произошло, что Варвара сомневается в том, что была у него первой. Больше того, она почти злится, когда понимает, что не будет ни преданных заглядываний в глаза, ни попыток выяснить отношения.
Впрочем, ближе к вечеру становится ясно: вместо щенячьих взглядов и разговоров о том, что между ними происходит, будут такие же горячие ночи – шестая, седьмая, восьмая, девятая и десятая тоже.
Днём они друг к другу даже не прикасаются. Ну, разве что на горе, когда Варвара, не удержав равновесие, валится прямо на Егора и несколько секунд смотрит в его смеющиеся глаза, а потом поднимается – рывком, так яростно, что едва не падает на этот раз уже на спину. Никаких смеющихся глаз в её планы не входит, равно как и семнадцатилетних братьев лучшей подруги тоже, и если бороться с последним она уже опоздала, то оградить себя от первого всё ещё может.
Главное, чтобы Янка ничего не узнала.
Главное, чтобы никто ничего не узнал, и Егор зажимает рот Варвары ладонью, когда она кричит слишком громко. Она соврала бы, если б сказала, что ей это не нравится.
И она определённо соврет, если скажет, что до сих пор не вспоминает об этом. Янка тоже до сих пор вспоминает: то ли Егор проболтался, то ли догадалась сама, но вот уже больше года она как она – удивительное упрямство! – с Варварой она больше не разговаривает, только по делу, и возвращаться памятью к той некрасивой, «ты-переспала-с-моим-младшим-братом» сцене, разыгравшейся прямо посреди офиса – благо, что в уже не рабочее время, ей абсолютно не хочется.
Егор устраивается на соседнем стуле, рядом со своей сумкой, и Варвара не может ничего поделать, но наблюдает за ним из-под ресниц. Он немного подрос и, кажется, чуть раздался в плечах – не слишком, он всё же не хоккеист, чтобы превращаться в медведя, и волосы у него всё такие же длинные, можно собирать в остромодный пучок на макушке.
Или, если с таким пучком уже второй или третий год ходят все, кому не лень, он уже не считается остромодным?
Как бы то ни было, волосы у Егора красивые. Светлые, чуть вьющиеся, мягкой чёлкой падающие на лицо. А глаза – карие и внимательные, тёплые и иногда немножко насмешливые. Но только не сейчас. Сейчас Егор выглядит потерянным. Он бледный, осунувшийся, усталый, под тёмными глазами – тёмные же круги, и это не просто тени от опущенных пушистых ресниц, это следы недосыпа. Любила бы Варвара драматизировать, сказала бы: слёз.
Стук каблуков по скрипучему офисному полу заставляет её отвернуться к своему монитору – это возвращается Янка. И возвращается она очень вовремя, потому что Вконтакте уже вовсю мигает оповещением: человек с впечатляющим именем Оскар и не менее впечатляющей фамилией Непьянов уже ей ответил.
Варвара не может определиться, многообещающая это фамилия или наоборот скучная (а вот имя совершенно точно многообещающее), но совершенно определённо знает, что чужие разговоры подслушивать нельзя.
И тем не менее, удержаться ей сложно.
Янка даже не здоровается. Стук каблуков ускоряется, это она бросается к брату, а слово повисает в воздухе только одно:
– Всё? – и ещё потом, целую вечность спустя: – Окончательно?
Егор ничего ей не отвечает, молчит. Кивает, наверное, потому что воздух в кабинете как-то сгущается, становится плотным, и липким, и отчего-то отчаянным.
– Блядь, – выдыхает Янка. – Пиздец.
Для понимания: в обычной жизни Янка не матерится. Даже если реально пиздец. Ну, например, на работе.
