История Деборы Самсон

– Женщина тоже то, чем она себя сделала?

– Да. Женщина есть то, чем она себя сделала… конечно, с Божьей помощью. Всем нам нужен совет Господа.

– Но что, если нам не хочется следовать совету Господа?

– В таком случае мы поступаем на свой страх и риск. Но мне не хотелось бы остаться без Господней помощи. Мне без нее не обойтись.

– Понимаю, – прошептала я. Я часто ощущала себя одинокой, лишенной Господней защиты. – Но как же тогда король Георг? – прибавила я.

– А что с ним?

– Вы сказали, что у нас здесь нет титулов. Но он по-прежнему наш король. Ведь так? Хотя после Бостонской бойни поговаривают, что король нам не нужен.

– Единственный король и властелин, которому я покоряюсь, есть царь царей, владыка владык, предвечный отец, князь мира. – Произнеся эти слова, преподобный Конант нахмурился и плотно сжал губы.

Я кивнула с серьезным видом, но мое сердце отчаянно забилось. Каким бы верным подданным ни был Сильванус Конант, он только что произнес слова, достойные отчаянного мятежника.

* * *

27 марта 1771 года

Дорогая миссис Элизабет!

Меня зовут Дебора Самсон. Уверена, вас предупредили, что я вам напишу. Пока что корреспондент из меня не очень, но я надеюсь многому научиться. Обещаю, что буду стараться изо всех сил, чтобы мои письма были интересны, чтобы вам нравилось их читать и чтобы вы позволили мне и дальше писать вам. Преподобный Конант сказал, что вы добрая, красивая и умная женщина. Я не красива, но стараюсь быть доброй. И я очень умна.

Я люблю читать, а еще люблю бегать, хотя времени на эти занятия у меня почти не бывает, потому что в доме всегда хватает работы. И все же я каждый день читаю Библию и учу наизусть стихи из Притчей Соломоновых. Есть ли у вас в Притчах любимые стихи? Я напишу здесь один, который выучила, тренировки ради.

Притчи 28:1: «Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним; а праведник смел, как лев».

Я сказала миссис Томас, что бегать – не то же самое, что убегать. Мне показалось, что эта мысль очень смелая – что она подобна льву. Миссис Томас не рассмеялась в ответ, хотя я заметила, что Финеас усмехнулся. Боюсь, что я все же довольно дерзкая. Я хожу с семейством Томас в Первую конгрегационалистскую церковь. Ваш дядя Сильванус каждую неделю проповедует там, и, хотя я его очень люблю и говорит он убедительно, часами сидеть без дела – настоящая пытка.

В прошлое воскресенье я солгала, сказала, что мне нехорошо, и улизнула из церкви еще до окончания проповеди. Я побежала в лес и провела благословенные часы, лазя по деревьям и качаясь на ветках. Я знаю тропку, что ведет вдоль опушки до самой фермы. Я начала расчищать ее от корней и камней, которые могут помешать девочке – то есть мне, – бегущей со всех ног.

Миссис Томас спросила, чем я занималась в свободное время, между домашними делами и ужином. Я ответила, что расчищала дорожку. Я даже прочла ей стих из Писания, чтобы показать, что намерения у меня самые благие. В Притчах 4:26 сказано: «Обдумай стезю для ноги твоей, и все пути твои да будут тверды».

Как раз этим я и была занята. Обдумывала свою стезю и утверждала свой путь. Миссис Томас порадовалась, что я занимаюсь полезным делом, и сказала, что я помогаю другим людям, которым, возможно, придется воспользоваться этой тропкой. Однако я не рассказала ей всего.

Я называю эту тропку своей беговой дорожкой и считаю, что она принадлежит мне, ведь я сама выполнила всю работу. Здесь я могу бегать, и никто меня не увидит. Я сказала мальчикам, что сумею обогнать их всех, даже Финеаса, хотя он здорово бегает, если только буду состязаться не в юбке, а в более подходящей одежде. Братья приняли вызов и вручили мне пару заношенных штанов – они пришлись мне впору – и к ним рубаху. В этой одежде я бегаю так быстро, что мне начинает казаться, будто штаны волшебные.

Надеюсь, вы не решите, что я нечестивица, но, если бегать грешно, я останусь грешницей до конца своих дней, потому что лишь бег способен меня успокоить.

Ваша покорная слуга

Дебора Самсон

P. S. Я напишу вам о нашем соревновании, даже если не сумею одержать верх.

Глава 2

Возникает необходимость

Я принимала свои горести близко к сердцу, но описывать их не хотела, понимая, что впустую растрачу бумагу и чернила, которые были для меня большой ценностью. Оттачивая перо, как лезвие висевшего надо мной топора, я бы ничем не облегчила свое положение. Вот почему вместо этого я записывала свои слабости. Не ради того, чтобы себя наказать, ведь в этом тоже не было пользы. Я составляла списки, чтобы постараться стать лучше. В Библии говорится о слабостях, которые обращаются в силу: я решила, что обязательно стану сильной. Каждый день, если только не уставала так сильно, что не могла писать, я перечисляла дела, в которых терпела неудачу, и те, в которых мне сопутствовал успех, всякий раз стараясь, чтобы второй столбец оказался длиннее первого. Однако я слишком многому не могла научиться самостоятельно и потому искала указаний везде, где только могла их получить.

– Младшие мальчики жалуются из-за домашних заданий, – сообщила я преподобному Конанту, когда он к нам заглянул. – Я помогаю им как могу. Но мне бы очень хотелось заниматься самой.

Преподобный Конант всегда выбирал время своих посещений так, чтобы остаться на ужин. Я его понимала. Жены у него не было. Он говорил, что повенчан с евангелием, а миссис Томас любила повторять, что он «следит за каждой овцой в своем стаде», но мне нравилось воображать, будто священник особенно внимателен ко мне. Всякий раз, навещая ферму Томасов, он задавал мне множество вопросов.

Дьякон Томас и его сыновья вернулись домой к обеду, но почти все мальчики разошлись сразу после еды: их не занимали беседы о высоких материях, которые велись, когда в доме бывал преподобный Конант. Натаниэль и Бенджамин еще сидели за столом, словно никак не могли наесться. Иеремия расставил в углу комнаты крошечных солдатиков и устроил засаду, планируя напасть на врага.

– Она слишком много им помогает, – проворчала миссис Томас. – А они охотно пользуются ее любознательностью.

Дьякон Томас намазал на хлеб толстый слой масла:

– Им хочется на свежий воздух. Я был таким же.

– Мне тоже хочется прочь из дома, – выпалила я. – Но я нигде не знаю покоя, даже на свежем воздухе. Что бы я ни делала, никак не могу насытиться.

– Ты не наедаешься досыта? – изумленно переспросила миссис Томас.

Даже Натаниэль и Бенджамин перестали есть и застыли, ожидая, что я отвечу.

– Нет-нет. Я наедаюсь. – От смущения щеки у меня зарозовели. – Простите, хозяйка. Я говорила не о еде. Мне не хватает… знаний.

– Но каких же знаний, дитя? – спросила миссис Томас.

– Наверное… знаний о мире. Я хочу побывать в Бостоне, и в Нью-Йорке, и в Филадельфии. Хочу увидеть Париж, и Лондон, и те места, у которых нет названий… пока еще нет. Элизабет бывала в Лондоне и в Париже. – Я прикусила губу и опустила глаза. – А еще я хочу больше знать о Господе.

Последние слова я прибавила потому, что почувствовала: так надо. Мне в самом деле хотелось больше знать о Боге… но остального хотелось сильнее.

Дьякон Томас хмуро глядел на меня, миссис Томас молча ломала руки.

– Продолжай изучать Священное Писание, – проговорил преподобный Конант. – Это верный способ узнать Господа. Его слова – чудесный дар для нас, грешников. Нам и не нужно куда-то идти, ведь Бог здесь, с нами.

– Но мне так хочется куда-нибудь пойти, – призналась я.

Преподобный Конант рассмеялся, и за это я полюбила его еще сильнее.

– В девятнадцатой главе Притчей сказано: нехорошо душе без знания, – прибавила я в оправдание. – Грешно не развивать свой разум. – Мои рассуждения казались мне здравыми.

– А еще в девятнадцатой главе Притчей сказано: торопливый ногами оступится, – произнес дьякон Томас с полным ртом. – Трудное положение, а, Дебора? – Он говорил мягко, не поднимая глаз от тарелки.

В комнате наступила тишина. А потом все сидевшие за столом расхохотались.

– Отец тебя здорово подловил, а, Роб? – фыркнул Натаниэль.

Братья меня только так и называли.

– Прекрати немедленно, – строго велела миссис Томас, хотя и у нее на губах играла улыбка. – Не понимаю, отчего вы зовете Дебору Робом. Это никуда не годится. Женщине следует носить женское имя.

– Так ты женщина, Роб? – Изумленный Иеремия поднял голову, оставив солдатиков, и все расхохотались еще громче.

Нет, я не приструнила сыновей Томасов. Совершенно нет.

– Я принесу тебе еще книг. Возможно, это чуть утолит твою жажду знаний. И кстати, вот письмо от Элизабет. Очень длинное, – сказал священник, когда Бенджамин и Нэт наконец доели и оставили нас.

Я схватила письмо и попросила меня извинить. Миссис Томас дала разрешение, напомнив, что меня еще ждут дела и слишком задерживаться не следует. Я бросилась в свою комнатку и закрыла дверь, но все еще слышала разговор, который преподобный Конант вел с мистером и миссис Томас.

– Она упрямая, Сильванус, – проговорил дьякон Томас, и я решила внести это в список своих недостатков. – И гордая. Не умеет держать язык за зубами.

– Надеюсь лишь, что она вам в радость, – ответил преподобный Конант.

– Мне жаловаться не приходится, – вмешалась миссис Томас. – Это уж точно. Ума не приложу, как я без нее обходилась. За день она успевает сделать много больше, чем я. И делает все на совесть. Я еще никогда не встречала таких одержимых людей.

– Вот только чем одержимых? – проворчал дьякон Томас. Он редко смотрел в мою сторону, а если и смотрел, то с тревогой. За два года, что я прожила с ним под одной крышей, он не сказал мне и пары слов.

Но он был неправ. Я умела держать язык за зубами. Я чаще сдерживалась, чем давала волю словам. Дьякон пришел бы в ужас, знай он все, о чем я молчала.

– Сил у нее хоть отбавляй, – продолжала миссис Томас. – Она ловко управляется с прялкой и ткет мастерски, к этому делу у нее дар. Натаниэль научил ее стрелять и теперь говорит, что стрелок она лучший, чем он сам. Сказать по правде, мне кажется, она все на свете умеет.

Я улыбнулась, услышав ее слова, и, решив не обращать внимания на критику дьякона, распечатала письмо, которое держала в руках. Элизабет писала не так часто, как я ей. Я адресовала ей десятки писем, но отправляла далеко не все, не желая злоупотреблять ее добротой и расположением. Это ее письмо оказалось замечательно длинным.

У нее был прелестный почерк – словно по странице летел журавлиный клин. Я пробовала копировать, старалась приучить себя писать так, как она. Но буквы у меня складывались в строчки, которые скорее напоминали волны в бушующем море, резкие, неумолимые. Такие, как я. Забавно, как много может поведать о человеке его манера писать.

15 апреля 1772 года

Моя дорогая Дебора!

Вы так смешите меня, милая девочка, и я читаю ваши письма с изумлением и восторгом. Странно думать, что нас с вами разделяет всего восемь лет. Порой, в сравнении с вами, я чувствую себя настоящей старухой, но в то же время знаю, что вы многому могли бы меня научить. Я взялась было за Книгу притчей, решив подыскать в ней что-то, что могло бы вас вдохновить, но лишь хихикала, представляя, как вы применили бы в жизни ту или иную мудрость.

Я читаю ваши письма Джону. И даже он, мужчина, не совершивший за всю жизнь ни одного безответственного поступка, здорово смеялся, когда услышал ваш рассказ о волшебных штанах. Хотелось бы мне увидеть, как вы наголову разбили мальчиков в том состязании. Я даже подумываю тоже надеть штаны и попробовать свои силы в беге.

Надеюсь, однажды вы узнаете иную радость, когда вскружите голову достойному джентльмену, причем вовсе не тем, что быстро бегаете или обладаете примечательной силой. У вас поразительно острый ум и твердая воля, а ваш характер чувствуется в каждом письме. Мне думается, что, став взрослой женщиной, вы непременно будете внушать восхищение. И вот еще что, моя юная подруга, не следует сбрасывать со счетов все те счастливые преимущества, которые дарует наш пол. Моя бабушка когда-то сказала мне, что мужчины правят миром, но ими правим мы, женщины. Мне кажется, об этом стоит подумать. Позволяйте братьям иногда одерживать над вами верх, это их ободрит. Я нахожу, что мужчины охотнее допускают нас в игру, если верят, что могут нас одолеть.

Дядя Сильванус говорит, что вы самая смышленая девочка из всех, кого он встречал. Его беспокоит, что вы не можете ходить в школу, но вместе с тем он считает, что в сельской школе вас вряд ли научат тому, чего вы еще не знаете. Я тоже мало чему могу вас научить! И все же прошу, задавайте мне любые вопросы, какие только захотите, а я постараюсь ответить на них так же, как вы отвечаете мне, – по сути, но в то же время весело и увлекательно.

Ваша преданная подруга

Элизабет

P. S. Больше всего мне нравится 31-я глава Притчей, хотя мы с вами, безусловно, находимся на разных этапах жизни. Мне особенно по душе эти слова:

«Уста свои открывает с мудростью, и кроткое наставление на языке ее. Она наблюдает за хозяйством в доме своем и не ест хлеба праздности. Встают дети и ублажают ее, – муж, и хвалит ее».

Я аккуратно сложила письмо и убрала в растущую стопку писем, которые мне присылала Элизабет. Вещей у меня было так мало, что я дорожила каждой. Рядом со стопкой писем лежала Библия, которую мне дала мать. Она старательно записала под обложкой свою родословную, от свадьбы Уильяма Брэдфорда и Элис Карпентер в 1623 году до брака, который в 1751 году заключили Дебора Брэдфорд и Джонатан Самсон. Мою мать тоже звали Деборой.

Когда-то давно я вписала под именами родителей имена моих братьев и сестер – Роберт, Эфраим, Сильвия, Дороти, – не забыв и о себе. Этим я попыталась связать нас друг с другом и с предками, пусть даже мы теперь и были рассеяны по свету.

Я раскрыла тридцать первую главу Притчей и прочла ее, пытаясь вообразить себя женщиной, цена которой выше жемчугов, той, что открывает уста свои с мудростью и одевается крепостью и достоинством. Я одевалась в домотканую одежду или в заношенные штаны, да и то лишь когда мне удавалось незаметно улизнуть из дома. Мальчики никогда не рассказывали об этом родителям, хотя Финеас и пригрозил, что наябедничает, когда я победила его в рукопашной борьбе.

Я точно не ела хлеба праздности. Одно это уже чего-то да стоило.

Закрыв Библию, я взяла блокнот. Вписала упрямство в список своих недостатков и долго смотрела на это слово, а потом зачеркнула его и записала в другой столбец: «упорство». Да, я была упорной. А упорство – не грех.

Я оставила блокнот открытым, чтобы просохли чернила, и вышла из комнатки, решив, что стану наблюдать за хозяйством в доме своем, по крайней мере пока мне не исполнится восемнадцать.

* * *

Жители Мидлборо, городка милях в тридцати к югу от Бостона, посещали не одну, а две церкви: Первую конгрегационалистскую, где проповедовал преподобный Конант, и Третью баптистскую, паства которой была столь же многочисленна и столь же преданна. Однажды я спросила, в чем, кроме священника, состоит различие между церквями, и миссис Томас ответила, что одна церковь истинная, а другая – нет. Я спросила, какая из церквей истинная, и миссис Томас это пришлось не по душе, хотя я вовсе не пыталась шутить.

Мне нравилось, что у прихожан был выбор и при этом никого не обязывали ходить в церковь – точнее, никого, кроме детей и тех, кто, как я, жил в услужении. Правда, я заметила, что к тем, кто не посещал ни одну из церквей, в городе относились враждебно. С ними старались общаться поменьше. В обеих церквях читали Библию, в обеих пели похожие псалмы, в обеих – по словам преподобного Конанта – молились одному Богу. Я отметила, что преподобного Конанта куда больше волновало не наличие в Мидлборо еще одной церкви, а присутствие в Бостоне британских солдат. Так что я тоже не стала слишком задумываться на эту тему. Однако по воскресеньям, после церковной службы, моя неутолимая любознательность гнала меня на городскую площадь, где велись жаркие дебаты: я жадно слушала их, хотя на площади к тому времени оставались только взрослые.

И все же споры о том, какая церковь истинна и какие представления о Боге подлинны, бледнели на фоне политических страстей, что кипели в колониях – по крайней мере, в Массачусетсе. В одном из писем Элизабет написала, что подобное происходит повсюду.

28 июля 1773 года

Моя дорогая Дебора!

Многие соратники Джона и наши друзья не хотят участвовать в восстании, которое теперь назревает в Бостоне, и все же, как говорит Джон, волнения в одной из колоний затрагивают остальные. Намечается четкое разделение между богачами и простыми людьми – теми, кто не получает никакой прибыли от торговли с Великобританией и кого глубоко возмущают устанавливаемые верхами налоги, правила и ограничения.

Джона волнует то, чем эти трудности могут грозить нашему будущему и будущему каждой колонии. Он говорит, что угнетение, которое не встречает отпора, рано или поздно перерастает в рабство. Он начал готовиться к переезду в городок Ленокс, в западном Массачусетсе. Там живет его кузина. Джон хочет перевезти семью подальше от назревающего конфликта, хотя ему самому, вероятно, придется отправиться на войну, где бы мы ни оказались. Джон широк в плечах и хладнокровен, но в сердце он пылкий патриот.

Ленокс находится рядом с фронтиром, и я, признаться честно, не слишком хочу переселяться туда. Однако, если с нами вместе переедут мать Джона и его сестры с семьями, я возражать не стану. К тому же наши дочери точно не дадут мне скучать.

Не могу представить, как все обернется. Англия, конечно, не хочет войны. Джон говорит, что британцы не считают, будто колонисты способны на долгое сопротивление или на организованное восстание. Они презирают нас и называют заразой. Один британский лорд, не могу вспомнить его имя, хвалился, что сумел бы за день подавить любое восстание в колониях, будь в его распоряжении всего один полк, и при этом никто из его солдат не получил бы ни царапины.

Вы так юны, и мне не хочется вас пугать. Я часто забываю, что вам всего тринадцать! Ваши вопросы достойны ученого мужа, и, признаюсь, я не всегда могу найти на них ответ. Возможно, я попрошу Джона писать вам на темы, в которых мало смыслю.

Нам следует также упоминать в письмах более приземленные и более приятные вещи. Ни вы, ни я ничего не можем сделать с грядущей бедой, и нам лучше не омрачать эту переписку мыслями о ней. На днях врач подтвердил, что я опять жду ребенка, и мы хотим обосноваться в Леноксе прежде, чем дитя появится на свет. Наш дом почти достроен. Джон обещает, что он будет роскошным, и говорит, что я принесу в Ленокс культуру и цивилизацию. Правда, учитывая размеры этого городка, думаю, это будет не слишком сложно.

Остаюсь вашей преданной подругой,

Элизабет

* * *

Патерсоны переехали в Ленокс, и Элизабет родила третью дочь, Рут: ее назвали в честь любимой сестры Джона. Помимо малышки Рут у Патерсонов были четырехлетняя Ханна и двухлетняя Полли. Джон, младший ребенок в семье, вырос вместе с четырьмя сестрами, и Элизабет считала, что ему на роду написано жить в окружении женщин. Она по-прежнему писала мне регулярно, хотя не так часто, как мне бы хотелось, и порой я успевала отправить ей три письма, прежде чем получала одно в ответ.

Я могла делиться с Элизабет лишь собственными мыслями, но она, судя по всему, не возражала. Она положительно приняла мои суждения о пьесах Шекспира и поделилась своими мыслями о них. Ее, как и меня, сильно разочаровал Отелло – он убил Дездемону! Еще Элизабет по достоинству оценила мои аргументы в защиту бедного Шейлока из «Венецианского купца», хотя сама не разделяла моего мнения, что с ним обошлись несправедливо. Я явно питала слабость к изгоям, даже таким, которых изображали злодеями. Думаю, все объяснялось тем, что я и сама была изгоем.

В мае следующего года американских берегов достигли сообщения о Бостонском портовом акте. Парламент объявил о закрытии всех портов в Новой Англии. Суда не впускали и не выпускали. Дьякон Томас сказал, что британцы хотят подавить сопротивление, изгнать мятежников и наказать торговцев, потому что те не подчинились приказам правительства.

Король отозвал у провинции Массачусетского залива хартию – дарованное Короной позволение действовать независимо от Британии. Отныне все чиновники в колонии назначались и содержались британцами. В Массачусетсе не было своего суда, а для любой публичной встречи, собрания или выступления требовалось разрешение назначенного Короной губернатора провинции.

Помимо прочего, правительство требовало, чтобы колонисты размещали в своих домах британские войска, и это более всего тревожило миссис Томас. Она ждала, что в Мидлборо рано или поздно войдет британский полк, который непременно отберет у ее семьи дом и ферму.

Местные жители прозвали эти законы «Невыносимыми», но подобное происходило в колонии на протяжении всей моей жизни, и прежде колонисты терпеливо все сносили. Я не помнила, чтобы люди когда-то не жаловались на Корону. Они любили повторять: «Нет налогам без представительства», а в декабре прошлого года повстанцы, именовавшие себя «Сынами свободы», проникли на борт трех кораблей, стоявших в Бостонском порту, – они принадлежали британской Ост-Индской компании – и сбросили в воду груз чая в знак протеста против наложенного королем Георгом запрета на ввоз чая откуда бы то ни было, кроме Англии.

Все это представлялось мне захватывающе интересным.

Я отправила Элизабет письмо, в котором просила объяснить, что значит «хабеас корпус» и множество других слов, которые постоянно повторяли люди, считавшие себя авторитетами в сфере права. Муж Элизабет, Джон, прислал мне весьма доброжелательное письмо, в котором ответил на мои вопросы. Элизабет упоминала, что он изучал право в Йеле, а после какое-то время работал учителем. Я так жаждала прочесть все, что он написал мне, что с трудом заставляла себя сосредоточиться на отдельных словах. Он обращался ко мне не как к ребенку, но писал ясно и лаконично, словно тщательно продумывал каждую фразу. Он был великолепным учителем, и я отметила, что стала лучше разбираться в происходившем вокруг. Я столько раз перечитывала его письмо, что могла с легкостью пересказать его объяснения.

В округах Массачусетса проводились конгрессы, на которых обсуждались тяжелое состояние государственных дел и необходимость учредить правительство, не зависящее от «агентов Короны». Джона Патерсона выбрали делегатом от Ленокса, несмотря на то что они с Элизабет не прожили в городе и года.

Судя по всему, политическая деятельность колонистов его разочаровывала. В конце одного из своих писем он не сдержался: «Участники собраний только и хотят, что говорить о своем, не слушая друг друга, так что конгрессы расходятся, не решив ничего существенного. Корона же должна увидеть единую силу. Мы сохраним множество жизней – в том числе и собственные, – если сумеем ясно и единодушно заявить о своих требованиях; однако многих раздирают на части верноподданические чувства, которые все мы питаем к Британии, кроме того, никто не верит, что мы сумеем одолеть британцев, если и правда начнется война. Британия – сила, проявившая себя в подобных конфликтах: это империя, одерживавшая верх на протяжении многих веков. Мы в сравнении с ней словно Давид с Голиафом; и все же, когда я напоминаю себе, кто из двоих в конце победил, мне становится менее страшно. Если Господь желает, чтобы Америка обрела независимость, Он это устроит».

Все вокруг только об этом и говорили. Разговоры, встречи, пересуды рано или поздно обращались к назревавшему конфликту с Британией. У каждого имелось собственное мнение, но почти все повторяли одно и то же, словно прочли об этом в листовках или услышали от кого-то более ученого, чем сами. Преподобный Конант в своих проповедях говорил о тирании и о свободе, однако был достаточно осторожен и не призывал паству к революции. Впрочем, никто из прихожан не сомневался в его истинных убеждениях.

«Почитай отца твоего и мать твою, чтобы продлились дни твои на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе», – начинал он, и собравшиеся в церкви замирали, понимая, что последует за этим. «Но как долго король Георг будет считать нас чадами своими? Как долго будем мы почитать его за отца нашего? Англия – не дом нам. И уже очень давно».

Многие колонисты и правда рассуждали о преданности «родине-матери». От этих речей меня всякий раз бросало в дрожь. Родина-мать. Я ненавидела это выражение, хотя и знала, что мои чувства разделяют далеко не все. Я мало была привязана к собственной матери и еще меньше – к стране, из которой моих предков выдворили лишь потому, что они чему-то не соответствовали.