История Деборы Самсон

Эми Хармон

История Деборы Самсон

Посвящается моим дочерям

Крепость и достоинство – одежда ее, и весело смотрит она в будущее.

Книга притчей Соломоновых 31:25[1]

Привет, дорогие читатели!

Вы держите в руках книгу редакции Trendbooks.

Наша команда создает книги, в которых сочетаются чистые эмоции, захватывающие сюжеты и высокое литературное качество.

Вам понравилась книга? Нам интересно ваше мнение!

Оставьте отзыв о прочитанном, мы любим читать ваши отзывы!

Text copyright © 2023 by Amy Harmon

© ООО «Клевер-Медиа-Групп», 2025

Художественное оформление использовано по лицензии © Stocksy

Книги – наш хлѣбъ

Наша миссия: «Мы создаём мир идей для счастья взрослых и детей»

Другие книги Эми Хармон

Young Adult романы

Медленный танец в чистилище

Выпускной бал в чистилище

Современная проза

Другая Блу

Босиком по траве

Меняя лица

Бесконечность + 1

Закон Моисея

Песнь Давида

Исторические романы

Из песка и пепла

О чем знает ветер

Потерянные сердца

Книга песен Бенни Ламента

Любимый незнакомец

Романтическое фэнтези

Птица и меч

Королева и лекарь

Первая дочь

Второй сын

Это выдуманная история. Имена, личности, организации, места, события и факты – вымысел или плод воображения автора.

3 января 1827 года

Дорогая Элизабет!

Сегодня я много вспоминала о вас. Начался новый год, хотя, подозреваю, для меня он станет последним. Теперь я чаще блуждаю в воспоминаниях, чем живу настоящим: хотя я нередко пересказывала фрагменты своей истории, но ни разу не записала ее целиком, от начала и до конца.

Многое из того, о чем я думаю написать, вам хорошо известно, но я хочу посвятить свои записи вашим дочерям. И своим детям. И будущим поколениям девочек, которые еще не появились на свет.

Один газетный репортер, Герман Манн, – он называет себя романистом – подолгу расспрашивал меня, намереваясь написать книгу, и я надеялась, что он изложит мою историю так, как я ее поведала. Но некоторые вещи попросту невозможно объяснить, тем более незнакомцу. Записки мистера Манна едва ли передают то, что мне довелось пережить; чтобы понять, почему я сделала тот, а не иной выбор, нужно знать предысторию. Вот почему правильнее будет, если я сама напишу обо всем, пусть даже и оскорбив этим особо чувствительные сердца. Я давно к такому привыкла.

Записи, которые я делала в последние годы Революции, слишком обрывочны и кратки, но былое навеки запечатлелось в моей памяти: я вижу его во сне. Ту мою жизнь словно бы прожил кто-то другой, и все мы – я, мое тело, даже мои дети – несем в себе отзвуки чужой жизни.

Мне казалось, что нет ничего хуже жалкого, болезненного существования, на которое я была обречена. Я боялась, что война окончится прежде, чем мне удастся воспользоваться единственным шансом на свободу. Но на мою долю выпало увидеть слишком много крови и смертей. Я видела, как умирали юноши и как взрослые мужчины плакали от бессилия. Видела, как трусость одерживала верх, а храбрость терпела крах. А еще я ясно поняла, чего стоит осуществление заветной мечты.

Если бы я знала обо всем этом заранее, то, возможно, пошла бы другой дорогой. И теперь не страдала бы от беспрестанной боли в ноге, не мучилась из-за той цены, которую мне пришлось заплатить за свободу – и мою, и моей страны. Но тогда я не встретила бы его. И не сумела бы по-настоящему узнать себя.

Меня часто спрашивают, почему я так поступила. Мистер Манн много раз задавал мне этот вопрос, но я не сумела дать на него простой и ясный ответ. Чтобы ответить на него, нужно услышать мой рассказ целиком. Я знаю лишь одно: когда желание поселилось в моей душе, оно беспрерывно росло, пока не заполнило все мое существо, не заменило мне воздух. Отказаться от него значило бы похоронить надежду, что теплилась у меня в груди. Но ведь надежда дает нам силы жить.

Будь я красивой и не такой высокой, у меня, быть может, была бы другая мечта. Я много размышляла об этом. Как часто внешний облик определяет наши стремления и порывы! Интересно, насколько сильно повлияла на мою жизнь моя внешность.

Меня назвали в честь матери, а ее, в свою очередь, в честь библейской пророчицы Деборы. Но мне не хотелось становиться пророчицей. Мне хотелось быть воительницей, подобно Иаили[2], убившей могущественного военачальника и освободившей свой народ от гнета и притеснений. Но прежде всего мне хотелось освободиться.

Когда мне было пять лет, я осталась одна на этом свете. Когда мне исполнилось восемь, стала прислуживать старой вдове, которая обращалась со мной как с собакой. В десять меня отослали работать на ферму, и я обязалась оставаться там, пока мне не исполнится восемнадцать.

Невозможно описать, каково это – не иметь права решать собственную судьбу, во всем зависеть от других, повиноваться, когда тебя отправляют на новое место. Я была лишь ребенком, когда меня отдали в услужение, но это оказало на меня сильнейшее влияние, зажгло в душе огонь возмущения и протеста, который мне так и не удалось погасить.

Быть может, тогда-то я и стала солдатом.

Быть может, тогда-то все и началось.

Глава 1

Ход событий[3]

15 марта 1770 года

Зима уже начала отступать, но до лета было еще далеко, и лошадь, на спине которой мы ехали, шла по размокшей от талого снега, колеистой дороге неровным аллюром, низко опустив голову. Священник, сидевший впереди, защищал меня от жгучего холода раннего утра, но я все равно зябко ежилась у него за спиной, не глядя на плоские, пустые поля, на голые ветви деревьев, тянувшиеся к небесам в ожидании весны. Я плотнее подоткнула юбки, прикрывая колени: платье было мне слишком мало, а шерстяные чулки велики, так что между ними и подолом оставалась полоска кожи, которая терлась о лошадиные бока на каждом шагу. Другой одежды у меня не было. В мешке за спиной лежали одеяло, расческа и Библия, прежде принадлежавшая моей матери.

– Ты умеешь читать, Дебора? – спросил преподобный Сильванус Конант.

Он бросил вопрос через плечо, словно кинул птичке хлебные крошки. Это были его первые слова с тех пор, как мы тронулись в путь, и поначалу я решила не отвечать. Священник часто навещал вдову Тэтчер и всегда был ко мне добр, но в тот день я на него сердилась. Ведь он приехал, чтобы увезти меня. Вдова Тэтчер больше не нуждалась в моей помощи, и мне предстоял очередной переезд. Я знала, что не буду скучать по побоям, сердитым окрикам и бесчисленным поручениям, которые никогда не могла выполнить так, как хотелось старухе, но не верила, что на новом месте моя жизнь изменится к лучшему.

Я понимала, что отныне буду жить в семье. В чужой. Моя родная семья исчезла, развеялась, словно прах на ветру. Братья и сестра жили у чужих людей, в услужении, и меня ждало то же. Мать не смогла нас прокормить. Она и себя едва содержала. Я уже несколько лет не виделась с ней, а теперь, перебравшись в Мидлборо, вряд ли увижу вновь.

– Да. Я бегло читаю, – сдалась я наконец. Уж лучше говорить, чем молча кипеть от злости. – Мама научила меня читать, когда мне было четыре.

– Неужели? – переспросил священник.

Лошадь негромко заржала, словно не веря моим словам. Я сдвинулась назад, стараясь не слишком прижиматься к своему спутнику, но сидеть на спине старой кобылы было неудобно, к тому же я не привыкла так путешествовать.

– Мать говорила, что умение читать досталось мне по наследству. Она правнучка Уильяма Брэдфорда. Вы о нем слышали? Он приплыл в Америку на корабле «Мэйфлауэр». Переселенцы выбрали его главой. – Мне захотелось представить свою мать в выгодном свете – хотя бы для того, чтобы создать благоприятное впечатление о самой себе.

– Конечно, слышал. Таким предком можно гордиться.

– Мой отец – из Самсонов. На борту «Мэйфлауэр» был человек с такой фамилией. Его звали Генри. Мать говорила, что он приплыл в Новый Свет совершенно один.

– Значит, он был смельчаком.

– Да. Но мой отец не смельчак.

Преподобный Конант ничего не ответил, и я замолчала, стыдясь, что не сумела сдержаться.

– Ты знаешь Библию? – спросил он, словно давая мне возможность исправить свою резкость.

– Да. И помню наизусть катехизис[4].

– Возможно ли такое?

Я принялась по памяти повторять вопросы и ответы – произведение Вестминстерской ассамблеи.

– Силы небесные, дитя! – прервал он меня спустя несколько минут.

Я остановилась на полуслове. Вдову Тэтчер мои знания никогда не радовали: она бранила меня, называла гордячкой. Я ожидала, что священник поступит так же.

– Это достойно всяческих похвал, – неожиданно объявил он. – Ты меня поразила.

– Я могу продолжить, – ответила я, прикусив губу, чтобы не выдать радости. – Я знаю наизусть весь катехизис.

– А писать ты умеешь? – спросил он.

Этот вопрос меня смутил. Читать было проще, чем писать. Вдова Тэтчер требовала, чтобы я читала ей, порой по много часов подряд, но ей не нравилось, когда я марала бумагу, пытаясь писать буквы.

– Умею, – сказала я. – Но не так хорошо, как читать. Мне нужно еще учиться.

– Одно дело читать мысли другого человека, и совсем другое – выражать собственные. К тому же бумага дорого стоит, – заметил священник.

– Да. А у меня нет денег. – Меня удивило, что он вообще завел со мной этот разговор. Ведь я была лишь девчонкой, к тому же служанкой. Но его слова дали мне надежду. – Как вы думаете, Томасы позволят мне ходить в школу? – спросила я.

Теперь с ответом замешкался он.

– Миссис Томас отчаянно нуждается в помощи по хозяйству.

Я вздохнула. Ничего удивительного. В школу я не пойду.

– Но если хочешь, я буду привозить тебе книги, – предложил он.

От изумления я едва не свалилась с лошади.

– Какие? – выпалила я, хотя мне было все равно. Из книг в доме у вдовы Тэтчер были только Библия и катехизисы, да еще собрание карт и религиозных брошюр, прежде принадлежавших преподобному Тэтчеру. Я читала старой даме и книги, и даже брошюры, в которых, правда, не содержалось ничего, кроме проповедей. Страницы из дневников Уильяма Брэдфорда, переписанные рукой моей матери, были куда увлекательнее. И все же мне отчаянно хотелось почитать что-то еще.

– Какие книги ты любишь? – спросил священник.

– Истории. Мне хотелось бы читать разные истории. Приключения.

– Что ж, хорошо. А еще я привезу тебе бумагу и чернила, чтобы ты упражнялась. Ты сможешь писать письма.

– Но кому я стану их отправлять?

Он промолчал, и я испугалась, что повела себя слишком дерзко. Вдова Тэтчер часто ругала меня за наглость, хотя я всегда в точности выполняла ее поручения и говорила с ней, только когда она ко мне обращалась.

– Мне бы хотелось заниматься вместе с кем-то еще, – прибавила я. Я мечтала о друге. Последние пять лет я провела в обществе старых дам, утомленных и измотанных жизнью. – Быть может, миссис Томас мне позволит.

– Возможно.

Больше он ничего не ответил, а я не смела даже надеяться, что он сдержит обещание.

– Томасы живут в паре миль от города. Хорошая прогулка выходит. Вокруг совсем никого. У них своя ферма, славное место. Думаю, тебе там будет хорошо.

Отвлекшись от мыслей о своей несчастной судьбе, я наконец заметила, что занимается чудесный день. Мы ехали слишком медленно, потому что копыта кобылы, облепленные землей, вязли в грязи раскисшей дороги, но утро уже окрасило небо в голубой цвет, солнце начало согревать мне спину, а легкий ветерок разворошил светлые волосы. Я много дней провела взаперти – старалась не отходить от вдовы Тэтчер, предупреждая каждое ее желание. Мир, расстилавшийся за пределами душных комнат, не знавших свежего воздуха, давно звал меня: моим легким, всему телу отчаянно недоставало ветра, движения. Знай я, что священник согласится, попросила бы его спустить меня на землю и побежала рядом с лошадью. Но дорогу сильно развезло, да я и не верила, что кому-то захочется удовлетворить мою просьбу, и потому промолчала.

Когда я в первый раз увидела вдали дом, окруженный полями и лесом, то ощутила надежду. Дом казался ухоженным, а окна, входная дверь и калитка, отделявшая двор от дороги, складывались в дружелюбную гримасу. Когда мы подъехали ближе, дверь распахнулась, и навстречу нам, придерживая юбки, выбежала женщина. Следом за ней спешил черноволосый мальчонка. Едва мы остановились, священника окликнул коренастый мужчина в шляпе и в рубашке с закатанными до локтей рукавами: казалось, он бросил работу, чтобы приветствовать нас.

– Не бойся, Дебора, – мягко сказал священник. – Здесь тебя не обидят.

От амбара и с полей к нам шли мальчишки: они были разного возраста, хотя почти все казались старше меня. Преподобный Конант приветствовал каждого: он знал всех по имени, но я не поняла, кого из мальчиков как зовут. Их было так много, а я слишком мало общалась с другими детьми, тем более с мальчиками. Они внимательно наблюдали, как их отец помогает мне слезть с лошади: от волнения я будто приросла к ее крупу и не сумела сама спуститься на землю.

Дьякон Иеремия Томас мрачно хмурился: казалось, недовольство, гнездившееся на лбу и вокруг рта, теперь разливалось по его лицу. Но его жена, Сюзанна, едва достававшая ему до плеча, была его полной противоположностью. Позднее я узнала, что в сдержанности дьякона вовсе нет жестокости. Весельчаком его не назовешь, зато он был справедливым человеком, а это я ценила гораздо больше. Сюзанна Томас улыбнулась мне и взяла мои руки в свои.

– Сильванус не говорил, что ты уже не ребенок, а почти взрослая девушка. Ты очень высокая для десяти лет.

Я кивнула, но не улыбнулась. Думаю, вид у меня был довольно свирепый, хотя на самом деле мне было страшно. Миссис Томас познакомила меня со своими сыновьями, начав со старшего и закончив самым младшим. Натаниэль, Джейкоб и Бенджамин, юноши восемнадцати, семнадцати и шестнадцати лет, среднего роста, поджарые и темноволосые, сморщили свои одинаковые веснушчатые носы, оглядывая меня. Не знаю, чего они ожидали, но я точно не оправдала их надежд. Четырнадцатилетний Элайджа казался плотнее старших братьев, волосы у него были светлее, и улыбался он гораздо охотнее. Тринадцатилетний Эдвард выглядел точной копией брата, будто миссис Томас производила сыновей на свет парами, вне зависимости от того, рождались они вместе или в разное время.

Двенадцатилетние Фрэнсис и Финеас, действительно близнецы, отличались такими же темными волосами и хрупкостью телосложения, что и старшие братья. Я оказалась выше обоих, и один из них, тот, которого звали Финеасом, сердито взглянул на меня, когда его мать упомянула о моем росте. Дэвид и Дэниел, мои ровесники, еще одна двойня, с похожими темными курчавыми космами, которым не помешала бы стрижка, тоже уступали мне в росте.

Шестилетний Иеремия, самый младший, был единственным лишенным пары отпрыском Томасов. Я искренне надеялась, что шесть лет, миновавшие после его рождения, – хороший знак для миссис Томас, означавший, что сыновей у нее больше не будет.

– Мы постараемся не слишком утомлять тебя, Дебора. Все мы очень рады, что ты будешь жить с нами. Хорошо, что в нашем доме появилась еще одна женщина. Надеюсь, ты поможешь мне приструнить моих мальчиков.

При этих словах кто-то фыркнул, правда, я не успела разобрать, кто именно. Миссис Томас взяла под руку преподобного Конанта и объявила, что ужин готов.

– Мальчики, вымойтесь и идите к столу. Дебора, возьми свои вещи. Я покажу, где ты будешь спать.

Миссис Томас повернулась к священнику, и они пошли к дому, беседуя как старые друзья. Дьякон Томас повел лошадь к бочке с водой, а я подняла с земли свой мешок, подтянула сползавшие чулки и направилась к дому, но младшие Томасы, собравшись вместе, принялись вполголоса о чем-то беседовать, и я застыла, не оборачиваясь к ним, стараясь услышать хоть что-нибудь.

– Она плоская, как доска.

– И фигурой не вышла.

– Волосы как солома. – Тот, кто произнес эти слова, хихикнул и прибавил: – Может, поставим ее в поле, ворон отпугивать?

– Глаза у нее красивые. Я ни у кого еще таких глаз не видел.

– Они жуткие! Придется караулить по ночам, чтобы она не зарезала нас в постелях!

Услышав это, я рассмеялась. Мой смех застал врасплох и их, и меня саму, и я обернулась к мальчикам с хитрой ухмылкой. Пусть лучше боятся меня, чем вообще не замечают.

– У нее хорошие зубы, – отметил кто-то, и я снова расхохоталась.

– Ну и чудачка, – проговорил старший, но в этот момент Финеас разразился хохотом, и братья, сдавшись, последовали его примеру.

* * *

Нет, я не приструнила мальчишек. Скорее это они сделали меня более радикальной.

Братья спали на просторном чердаке над гостиной, на койках, закрепленных на скате крыши. Только у младших близнецов, Дэвида с Дэниелом, была настоящая кровать, но места на ней едва хватало, и они ложились головами в разные стороны, щекоча друг другу носы пальцами ног.

Мне отвели собственную комнату. Это был лишь закуток, отделенный от кухни тонкой стеной, в которой проделали дверь, но места там хватало, чтобы поместились узкая койка, комод с парой ящиков и стол шириной в фут и длиной в два. Все это принадлежало мне. Отныне у меня была собственная постель, свое пространство. Девочка в доме, полном мальчишек, пусть и являлась лишь служанкой, обладала некоторыми преимуществами.

Поначалу сыновья Томасов держались настороженно и напряженно следили за мной, будто я была воровкой или могла заразить их проказой. Первым оттаял самый маленький, Иеремия. Возможно, дело было в том, что нам обоим не нашлось пары. Так или иначе, он скоро подружился со мной, и мы стали неразлучными. Мы и родились в один день: ему в тот год исполнилось семь, а мне одиннадцать. Иеремия счел, что это знак свыше.

– Ты будешь моим близнецом, Дебора? – спросил он, обратив на меня скорбный взгляд.

Я рассмеялась:

– Иеремия, у тебя девять братьев.

– Но я самый младший. И у меня нет никого своего. А у тебя вообще нет ни мамы, ни папы, ни братьев, ни сестер.

– Есть… просто они где-то далеко.

– Ну и какой с этого прок?

– Да никакого, Джерри, никакого, – согласилась я, и на сердце у меня, как ни странно, полегчало от того, что я произнесла это вслух.

– Значит, мы можем стать близнецами.

– А что делают близнецы?

– Близнец – это тот, кого ты любишь больше всех на свете. Ты сможешь любить меня больше всех на свете?

– Это будет несложно.

– Правда?

От его широкой улыбки у меня защемило сердце.

– Правда.

– Я ужасно люблю маму, но любить маму – все равно что любить Господа Бога. Она не совсем человек.

– Иеремия! – ахнула я. – Она самый настоящий человек!

– Ну просто… она принадлежит всем нам. А я хочу кого-то, кто будет только моим, – повторил он.

– Хорошо. Но я все равно постараюсь любить твоих братьев, а не только тебя одного, ведь так велел преподобный Конант.

– И даже Натаниэля? – Иеремия словно не мог мне поверить. – И Финеаса? Но он ведь злой. Он сказал, что ни один мужчина на тебе никогда не женится.

– Ни один мужчина на мне не женится, потому что я ни за кого не пойду. Потому что мне не нужен мужчина.

– Я на тебе женюсь.

– Нет, Иеремия. Тебе всего семь. К тому же мы теперь близнецы, не забывай!

– Мы не похожи на близнецов… но ведь это не важно?

Джерри был невысоким и черноголовым, а я – рослой и светловолосой. Мы отличались как ночь и день.

– Внешность не имеет значения, если на сердце у нас одно, – объявила я, надеясь, что это правда.

Он улыбнулся мне так, словно я подарила ему целый мир. Наверное, так и было. По крайней мере, я отдала ему ту частичку, что принадлежала лишь мне. Я ходила за ним, как мать за ребенком, и обращалась с ним как с настоящим принцем, а он навлекал на мою голову неприятности, в которые я сама никогда бы не ввязалась. Иеремия первым стал звать меня Робом – так он сократил имя Дебора, и потому позже я легко отзывалась на это обращение.

Томасы хорошо ко мне относились. Я не была им родной, но меня ценили. В семье, где нужно прокормить и одеть столько народу, хлопот всегда хватало. Преподобный Конант оказался прав. Без меня здесь не могли обойтись, и отпустить меня в школу было невозможно, но, сколько бы поручений я ни получала и сколько дел ни переделывала, все равно оставалась такой же неугомонной и непоседливой. Я хотела, чтобы сыновья Томасов передавали мне каждую крупицу знаний, которую им удавалось приобрести, и часто делала за них работу в обмен на разрешение заглянуть в их учебники.

Преподобный Конант не забыл обо мне. В первый же год он привез несколько книг. Больше всего я полюбила сочинения Шекспира и роман в четырех частях под названием «Путешествия в некоторые отдаленные страны мира». Преподобный Конант называл эту книгу «Путешествия Гулливера». Я читала ее братьям по вечерам, после ужина, и они хвалили меня так, словно я сама ее написала.

Преподобный Конант был замечательным проповедником, и я с восторгом слушала его речи, сидя вместе с семейством Томас на скамейке Первой конгрегационалистской церкви. Он верил в каждое слово, которое произносил. Думаю, он тоже в определенном смысле меня радикализировал – если только вера может быть радикальной. В конце концов я стала думать, что вера в Бога – самое отъявленное бунтарство в мире.

Не знаю, почему преподобному Конанту хотелось, чтобы я училась и стала счастливой, но ему этого хотелось, и только благодаря ему, человеку, любившему и Господа, и меня, чье сердце было открыто двум противоположностям, я начала понимать, что такое отцовская любовь. Для него я была просто Деборой, той, кому он дарил свою привязанность и от кого многого ждал, и потому все, что имело значение для него, стало важно и для меня.

– Тебе следует и дальше учить священные тексты. Для меня в жизни не находилось утешения более полного, чем возможность обратиться к словам Господа, когда своих слов у меня не оставалось, – часто повторял он, и я заучивала все, что могла, лишь бы показать, что могу это сделать. Лишь бы услышать его похвалу.

А еще он нашел мне своего рода наставницу – «подругу по переписке» из Фармингтона, штат Коннектикут.

– Ее зовут Элизабет Патерсон. Это дочь моей сестры, моя племянница. Она уже взрослая женщина, жена, мать, весьма влиятельная особа. Я спросил, готова ли она переписываться с тобой, чтобы поведать тебе о мире, и она с удовольствием согласилась.

– Но что я ей напишу? – воскликнула я. Мысль об обмене письмами меня и будоражила, и пугала. Я была ребенком и не понимала, как мною могла заинтересоваться племянница преподобного Конанта.

– Пиши все, что захочешь.

– А она… добрая? – Мне не хотелось переписываться с человеком, который станет меня бранить.

– Да. Очень добрая. Ты узнаешь от нее то, чему не можем научить тебя ни я, ни миссис Томас.

– Миссис Томас умеет читать и писать, хотя и пишет не слишком правильно, – ответила я, желая защитить женщину, которая так хорошо ко мне относилась. Не ее вина, что она не самая «влиятельная» особа.

– Конечно, вот только ты живешь с миссис Томас, и тебе незачем отправлять ей письма, – как всегда рассудительно, заметил священник.

Я никогда не слышала, чтобы он сказал что-то дурное, в особенности про хороших людей. А Томасы были хорошими.

– Сколько писем мне можно ей написать? – спросила я, не смея дышать от волнения.

– Сколько захочешь. Пиши так часто, как только сможешь.

– Значит, я отправлю ей множество писем. Я слишком люблю писать.

Он чуть сощурился, но не стал надо мной смеяться:

– Да. Я это знаю. Элизабет будет рада твоим посланиям.

– Но как мне ее называть? Кузина Элизабет… или миссис Патерсон… или, быть может, леди Элизабет? – От одной мысли о подруге по переписке меня била дрожь.

– Дебора, она ведь не герцогиня. К тому же в Америке нет титулов. Ты можешь обращаться к ней просто по имени.

– А для чего в Англии по сей день сохраняются титулы?

– Такова традиция. Англия обожает традиции и обычаи. Но здесь все иначе. Здесь человек есть то, чем он сам себя сделал, а не то, что ему было присуждено или дано по наследству. – Эти слова священник произнес с гордостью.

– И женщин это тоже касается?

– Что именно?