скачать книгу бесплатно
– Ответ вашего друга меня не впечатлил, но ваш – достойный, сказано с чувством. – Он спрятал «маузер» и подобрал брошенные ножи: – Ваш рабочий инструмент, господа, я конфискую. К сожалению, нет во мне пролетарской сознательности, чтобы заодно поставить вас – безоружных, к стенке. Однако если вы ещё раз попадётесь мне за своим грязным занятием – пристрелю на месте. Вам понятно, картуши? И не вздумайте сказать мне на прощание: «Ещё встретимся!»
– Я понял вас, мсье! – кивнул смельчак. – Но, чем чёрт не шутит? Честное слово, я хотел бы иметь такого напарника, как вы, и думаю, что даже если бы у вас не было при себе пистолета и револьвера, вы бы всё равно нас не испугались. Вам просто не захотелось с нами возиться.
– Вы правильно думаете, – отозвался Алябьев.
– Меня зовут Тибо-Колотушка, – сказал грабитель. – Если, мсье, в следующий подобный раз я буду не я, если у вас при себе не окажется «ствола», «пера» или кастета, и ваши кулаки вдруг не помогут вам, то скажите иным, что Тибо-Колотушка возьмёт ваши обязательства на себя. И я всегда буду к вашим услугам, мсье!
– Приму к сведению, Тибо. Но если в следующий подобный раз, вы – будете вы, я исполню своё обещание: пристрелю!
– Договорились, мсье! – и Колотушка открыто улыбнулся.
Алябьев хмыкнул: всё-таки этот крепкий парень заслуживал достойного уважения.
Спрятав под куртку всё оружие, Сергей Сергеевич покинул подворотню и пошёл, куда глаза глядят. К происшедшему он отнёсся совершенно равнодушно. Да, грабили мужика, да, он заступился. Что же в этом такого? Не идти ли теперь грудь-колесом, хвост-веером?
– Простите, мсье! – кругленький буржуа прицепился сбоку словно собачонка. – Даже не знаю, как мне вас благодарить! Ведь они же могли меня убить! Возьмите все мои деньги! Вот, здесь пятьсот франков! Что же вы не берёте? Прошу вас!
– Оставьте, мсье. Я просто не люблю, когда одни отбирают у других.
– Но… вы же спасли мне жизнь! А у меня дочь. Как бы она стала жить без меня? В конце концов, вы сделали доброе дело, а я считаю, что за добрые дела надо платить так же, как за хорошую работу.
– Если вы беспокоитесь о своей дочери, то я бы не советовал вам впредь гулять в такой час по подворотням без оружия.
– Э-э-э… Видите ли, мсье, моя жена два года назад умерла, а тут у меня есть женщина. Я навещаю её… – говорил он. – Обычно я ухожу раньше и если задерживаюсь, как сегодня, то… В общем, мне очень хотелось курить, а мадам совсем не переносит табачного дыма. Я вышел на улицу. Прохаживаюсь, а тут эти двое! Они выскочили, непонятно откуда?! Я сразу же понял их дурные намерения! И?! И они отрезали меня от дома, где я мог укрыться! А?! А свою трость я с собой не взял! У меня в ней спрятана рапира! Была бы моя трость!.. Скажу, не хвастаясь, я неплохо фехтую, но драться кулаками вот никак не получается! – Он суетливо забегал то слева, то справа, оглядывался, и явно опасался, что Алябьев прогонит его. – Я стал звать на помощь, однако господа, бывшие неподалёку, спешно ретировались. Тогда я побежал, и всё же меня догнали, затолкали в эту подворотню!..
– Вот, как вредно курить сигары, – заметил Алябьев.
– Вредно! – согласился буржуа. – Кстати, мы как раз подходим к дому, от которого я убежал. Но… не пойду! Я с Бланш слегка поссорился, отчего и вышел покурить. Осмелюсь вас спросить: вы не проводите меня до ближайшей стоянки такси? Здесь совсем недалеко!
Такси… Буквально вчера Сергей Сергеевич думал: «А не пойти ли в таксисты? Не хватит ли чертоломить на мсье Дюбуа? Он совсем откровенно стал толкать к криминалу!» И эти мысли были обоснованные: за то, что как бы невзначай предлагал ему сделать работодатель, обещая легко и хорошо заработать, можно было угодить за решётку минимум лет на пять. А за решётку ему вовсе не хотелось, тем более за французскую, хотя бы потому, что он себя не настолько ненавидел. Пусть вся его жизнь в какой-то момент с грохотом полетела под откос, пусть порой даже жить не хотелось, и пустить себе пулю в висок при его-то жизненном опыте, при том, что он пережил и чего насмотрелся, было не так уж и сложно. Но он справился, просто потому, что надо было справиться и не давать себе слабины; просто потому, что его так воспитали папа с мамой: никогда не сдаваться – жить, и жить, следуя своим убеждениям столько, сколько отмеряно. А в могиле належаться он ещё успеет. В могиле вся остальная вечность – сырая, одинокая и скучная. И он не сдавался. Уж так иногда тошно было – сил нет, хотелось протянуть руку к револьверу, взвести курок, да и покончить раз и навсегда со всей этой канителью. Но он не протянул и интуитивно всё ждал каких-то перемен, упрямо веря, что они, в конце концов, наступят, ждал и дождался: они наступили, о чём, собственно, я сейчас и рассказываю.
На стоянке такси стоял единственный красный автомобиль. Таксомотор был «свободен», о чём указывал поднятый флажок, установленный слева от водителя. Мужчины приблизились. Шофёр, в надвинутом на глаза кожаном картузе, казалось, дремал, но увидев потенциальных клиентов, тот час зашевелился, поправил головной убор и положил руки на рулевое колесо.
Как будто что-то знакомое показалось Алябьеву в облике водителя, но кругленький буржуа отвлёк его своим обращением:
– Мсье, вы не взяли моих денег. Позвольте хотя бы подвезти вас, куда вам нужно.
– Ничего, я пройдусь.
– Что же… Ещё раз благодарю вас! – Он протянул Алябьеву пухлую ладонь и осведомился: – Не могу ли я узнать имя того, кому сегодня столь обязан?
– Серж, – сдержано ответил Сергей Сергеевич, принимая рукопожатие.
– Огюст Мартен – домовладелец и коммерсант, – в ответ представится буржуа. – Если вам потребуется квартира или комната, я всегда готов помочь вам! Вы найдёте меня на…
В это время водитель красного автомобиля высунулся из-за ветрового стекла.
– Алябьев? – неуверенно спросил он по-русски и следом обрадовано вскричал: – Серёжа!!
Выпрыгнув из авто, шофёр с распростёртыми объятьями кинулся к Сергею Сергеевичу. Это был его друг Николай Краснов – подобревший, с усами и овальной бородкой, с первого взгляда и не узнаешь. Они вместе учились в Ярославском кадетском корпусе. После его окончания судьба на долгие годы раскидала их: Алябьева – в Санкт-Петербург, в Павловское военное училище, Краснова – в Москву, в Александровское военное. Затем была служба и война. Офицеры встретились только в декабре 1917 года в Новочеркасске при формировании Добровольческой армии, и вместе же они потом воевали в одном полку, входящим в Корниловскую ударную дивизию. Последний раз они виделись в Константинополе зимой 1920 года. Однополчане крепко обнялись.
– А я смотрю: ты или не ты?! – бурлил Краснов. – Сразу не признал! Ей богу не признал! Богатым будешь! А похудел-то как, а?! И усики тебе к лицу! Ах, чёрт! Серёжа! Серёжа!!
– Здравствуй, Николай, здравствуй!
– Ты как здесь, Серёжа, друг мой, а? Откуда? Куда?
– Мсье только что спас мне жизнь, – вставил Мартен, как будто понимая, о чём идёт речь.
– Это он может! – подтвердил Краснов и перешёл на французский: – Я ему тоже ей обязан с июня 18-го года! – и снова по-русски к Алябьеву: – Нет, Сергей Сергеевич! Нет! Не забыл я станцию Тихорецкую и век её помнить буду! Кабы не ты, так не стоял бы я тут сейчас! И Петька Русаков давно бы уже сгнил! Как ты тогда тех краснопузых штыком-то, а?! Раз-два и сразу наповал! А как ты потом всех остальных из «льюиса»-то побрил?! Помнишь, а?! Как вчерашнюю щетину бритвой! А как погнали мы их втроём! Ведь всего втроём, а?! Но ты-то, Серёжа, аккуратист, а у нас с Петром тогда все шинели в крови были, хоть отжимай! А тот матрос-то с «маузером», помнишь, а? Рвань полосатая! Быдло ползучее!
– Ладно тебе, Николай… Ладно… Вот, отвезти надо человека.
– Э-э-э, нет! Уж коли я тебя встретил, так нынче никакой работы! Как же я рад, что мы встретились с тобой, Серёжа! А что ты с чемоданом-то, а? Собрался куда?
Алябьев коротко отмахнулся, мол, пустое дело, и вновь попросил:
– Надо отвезти человека в адрес.
– Мне нужно на бульвар Клиши. Это недалеко… – тут же торопливо поддержал просьбу Сергея Сергеевича домовладелец. Он снял котелок, приложил его к груди и уважительно добавил: – И если вы мне позволите, господа, я оплачу все ваши расходы, которые будут сопровождать вашу встречу. Я сегодня весьма обязан мсье Алябефу.
Краснов цыкнул зубом, взвешивая его слова: не в обиду ли французом сказано? Ишь ты, благодетель нашёлся?! А то ведь за такое оскорбление можно и в морду выписать! Хоть она у него и так разрисована, но довеска под правый глаз до полной картины всё-таки не хватает. Но Огюст Мартен выглядел совершенно искренне, и Николай решил:
– А что, Серёжа? Похоже, он нам от чистого сердца предлагает, без подковырки. Так давай ему позволим, а?! Лично я не возражаю!
– Как хочешь… – отмахнулся Алябьев.
– Ты не изменился, Серёжа! Ей-ей! Жениться тебе надо, чтобы научиться копейку беречь! Вижу: ты не женат! Но даже если бы и был, даже если бы у тебя и было семеро по лавкам!.. Да ну тебя, Серёжа! Вы – дворяне, не мы – купцы! Нет в вас нашей стяжательской жилки! Садитесь, господа! Поехали! Доскочим на Клиши, а потом и души в рай!..
Мужчины уселись в автомобиль, он весело заурчал и тронулся с места. За окном побежали дома, горящие фонари и уже редкие прохожие. Париж готовился к наступающей ночи. Скоро совсем опустеют улицы, и наступит полусонная тишина, готовая проснуться от какого-либо неожиданного происшествия местного значения: истошных криков, поспешных выстрелов или буйного пожара, например. Проснуться, однако, отнюдь не вмешаться, а иначе, зачем же полицейским и пожарным налогоплательщики платят деньги? Но в том месте, куда они сейчас ехали, уже давно не было никаких подобных происшествий с криками и выстрелами, не говоря уже о пожарах. Всё было относительно спокойно, во всяком случае, официально. Вот на окраинах Парижа такие происшествия ещё нет-нет, да и случались, что немедленно подхватывалось газетчиками и тащилось на свою газетную кухню, где умело готовилось: жарилось и парилось, поливалось острыми соусами, посыпалось жгучими приправами, и в максимальной быстроте бегущего времени подавалось обывателям. И голоса мальчишек-разносчиков озвучивали названия «жёлтых» газет и заголовки «жареных» статей на людных улицах: «Аптекарь отравил своих детей и жену, и потом застрелился сам!», «Сумасшедший ревнивец убил свою любовницу и съел её труп!», «В сгоревшем автомобиле обнаружены три обгоревших тела с огнестрельными ранениями!» – и так далее… И спрос на такие страшилки всегда был, есть и будет, особенно у тех заинтересованных, кто в своей жизни никогда не видел ничего опаснее кухонного ножа и страшнее курицы без головы.
Мсье Матрен некоторое время искоса поглядывал на Алябьева и пожёвывал губами. Он словно хотел начать разговор, но не знал, с чего его начать. Наконец, сказал:
–Никогда бы не подумал, мсье Алябеф, что вы русский. Ваш друг, хотя и прекрасно говорит по-французски, но всё-таки с акцентом. У вас же ни намёка. Признаюсь, я решил, что вы коренной парижанин.
– Меня хорошо учили, мсье Мартен. Кстати, вашему языку учил именно парижанин.
– Но так, как вы его знаете, никакой учитель не научит. Давно ли вы во Франции, мсье?
– Достаточно для того, чтобы порой думать: всю жизнь.
– То есть, уже более пяти лет, – уверенно предположил Мартен и признался: – Скажу вам, мсье Алябеф: я довольно сносно понимаю русский язык, но не говорю, так как считаю, что лучше совсем не говорить, чем говорить плохо, – и пояснил: – У меня, мсье, была русская гувернантка. Замечательная женщина! Вообще ваши соотечественники всегда производили на меня хорошее впечатление.
– Мои соотечественники тоже разными бывают, – заметил Алябьев.
– Видимо тех, о ком бы я мог сказать плохо, мне до сих пор не попадалось.
– Видимо… – согласился Алябьев, и ему на память пришёл один малоприятный эпизод из его жизни, когда он смог выкарабкаться из совсем тухлой ситуации не благодаря своим русским казакам, промчавшимся гуртом мимо него, а благодаря чужому греку-старику. Тот тогда выпряг из своей повозки одного из двух своих коней и отдал его Алябьеву, сказав: «Что с меня взять, кроме жены-старухи да убитого сына? А вы офицер… Вас красные не пожалеют – нет! Скачите до своих». Он помог раненому Алябьеву сесть на коня, посетовав: «Жаль, что седла нет», подал ему винтовку и перекрестил по-отечески. «Век помнить буду», – пообещал тогда Сергей Сергеевич. И помнил.
– Мсье Мартен, вы давеча упомянули, что можете помочь мне с комнатой? – сказал Алябьев.
– Разумеется, мсье, – ответил домовладелец, покосившись на чемодан своего нынешнего спасителя. – Вам негде жить?
– Скрывать не буду: я уже два дня как клошар (БОМЖ), и перспектива ночевать в переходах метро и на улице меня вовсе не устраивает. Сколько стоит у вас самое скромное проживание?
– Я ни возьму с вас ни сантима, мсье Алябеф, – ответил Мартен. – И если я сейчас кривлю душой, то путь меня гильотинируют. Приходите на Лепик, как вам вздумается, и живите сколько угодно! – он назвал номер дома на этой улице: – Я завтра же утром дам на этот счёт указание свой дочери. Ей всего шестнадцать, но не смотрите на это. Она знает дело.
– Мсье Мартен, то, что вы сейчас сказали, не от захлестнувших вас эмоций?
– Нисколько. Эмоции были, когда я осознал, что меня нынче могут запросто зарезать. – И в то же время домовладелец аккуратно навёл справку: – Если не секрет, по какой же причине вы остались без жилья?
– Мой квартиродатель отвратительно обошёлся со своей падчерицей тринадцати лет.
Не дождавшись ещё каких-либо дополнительных пояснений, Мартен вновь спросил:
– А работа у вас есть, мсье Алябеф?
– Есть.
Видимо, француз надеялся получить от собеседника более полный ответ на свой вопрос, поскольку смотрел на Сергея Сергеевича с таким же вниманием, с каким кошка смотрит на мышиную норку, но тот молчал.
– Понятно… – неопределённо сказал Мартен. Помолчав с полминуты, он не удержался и вновь спросил: – Чем же вы занимаетесь, мсье? Простите меня за любопытство.
Алябьев тоже подумал с полминуты и рассказал:
– Я живу в Париже уже шесть лет. У меня нансеновский паспорт, лицензия и автофургон, приобретённый мной по воле случая в начале этого года. Но не собственное дело – я развожу разные мелкие грузы: работаю на мсье Дюбуа. Он живёт на улице Камбон.
– С мсье Дюбуа я не знаком, – ответил кругленький буржуа.
– Много не потеряли. Что ещё вам обо мне интересно, мсье Мартен? Семьи у меня нет…
– Довольно… Вообще-то, мне было довольно одного вашего сегодняшнего поступка.
Они ещё помолчали с полминуты и домовладелец сказал:
– В указанном мной доме сейчас нет человека, который бы помогал моей дочери разрешать некоторые… – он помедлил, подбирая нужные слова: – … некоторые шероховатые ситуации, порой возникающие между ней и жильцами, или между самими жильцами. Месяц назад по рекомендации своего приятеля я нанял ей в помощь одного мужчину: крепкого, уверенного, симпатичного… Он два года жил в Англии, был ярым поклонником английского бокса… При нашей беседе он произвёл на меня впечатление весьма приличного человека. Но… Но спустя две недели мне шепнули, что он стал делать грязные намёки моей дочери… Она сама-то ведь никогда бы не сказала мне об этом… Я тот час выгнал его… – тут мсье Мартен притормозил в откровениях и спросил: – Кстати, что вы думаете об английском боксе?
Алябьев неопределённо пожал плечом: его учили владеть ножом, штыком, прикладом и шашкой, а какому-либо рукопашному бою, как тот же бокс, в военных училищах Российской империи тогда не учили. Только к началу Великой войны появились учения господ Лебедева и Харлампиева. Но Сергей Сергеевич, как и многие боевые офицеры, прекрасно понимая, что ножа, штыка или шашки в ближнем бою бывает недостаточно, тем более, если остался с голыми руками, всегда интересовался рукопашным боем и учился по мере возможности у тех, кто тоже им интересовался и его знал; учился всему тому, что могло ему вдруг пригодиться, и что, как оказалось, впоследствии не раз пригождалось. Он мог, например, одним ударом кулака в челюсть или в печень повергнуть противника, мог сломать ему конечность или свернуть шею, мог компетентно ударить ногой, да и вообще в кулачных драках он с детства никогда не был последним.
Между тем, мсье Мартен продолжал:
– Я думаю, мсье Алябеф, что пока английский бокс во Франции, словно русские снежки в Африке. Как бы зрелищно он не смотрелся, однако, начнись настоящая драка, когда ниже пояса бьют, как мне сегодня стукнули, бокс кажется неубедительным! Драка – это драка! Хотя спорить не стану: боксёр – самый опасный драчун! Он боец, сравнимый с гладиатором, но не гладиатор! У меня был друг – Жак Виньон, борец, по прозвищу Бык. Не слышали?
– Нет. Мои знания о французской борьбе весьма скромные. Знаю лишь о нашем Иване Поддубном.
– О-о-о! Поддубный! – Мартен восклицательно взмахнул руками. – Кстати, Жаку однажды довелось сойтись с ним! С самим Поддубным! Вы, понимаете?! С ним самим?! А это, мсье, говорит о том, что был Жак не с печки бряк, как сказали бы у вас в России! Да-а… – Буржуа о чём-то вспомнил, тяжело вздохнул и сказал: – Мой друг – Жак… В 1913-м один прыщавый накокаиненный желторотик воткнул ему нож прямо в сердце! А ведь Жак мог раздавить этого юнца как клопа, но, очевидно, решил не мараться. Ведь, кто был он – Бык! А кто был перед ним? Мелкий клоп! Наверное, Жак серьёзно не оценил ситуацию.
– Наверное… – кивнул Алябьев. – И что же: ваш друг Жак одолел Ивана Максимовича?
– Какое там?! Вы смеётесь, мсье? Поддубный – это же!.. Это же вершина борьбы! Я видел его в молодости в 1903 году в схватке с Раулем Мюссоном, и считаю, что тогда ле Буше вёл себя не честно! Мясник – он и есть мясник! – Домовладелец возмущенно потряс в воздухе толстым пальцем, как будто представляя сейчас перед собой того самого ле Буше, который, чтобы не проиграть Поддубнову, накануне поединка с ним намазался оливковым маслом, отчего русский борец никак не мог взять в «захват» скользкое тело француза. Эту «хитрость» судьи тогда проигнорировали, и Мюссон был признан ими победителем с формулировкой «за красивые уходы от приёмов».
– Почему Мюссона прозвали «ле Буше»? (Мясник) – спросил Алябьев.
– Перед своей спортивной карьерой он работал в мясной лавке, – пояснил мсье Мартен и повторил: – Не честно! Недаром он и умер молодым, и якобы от менингита!
И домовладелец поведал Алябьеву, что однажды ле Буше нанял бандитов для того, чтобы они расправились с Поддубным, но Иван Максимович попросту раскидал их как щенков – ведь кто он, а кто они?! Хотя «заказ» бандиты не выполнили, они всё же потребовали с Рауля Мюссона деньги, однако тот отказался им платить, за что и получил дубиной по голове, по официальной версии полиции, умерев «от менингита».
Рассказ кругленького буржуа накинул на Сергея Сергеевича грустные мысли: видимо, ле Буше, так же как и Жак Виньон, серьёзно не оценил ситуацию. Видимо, этот недостаток – недооценивать в драке более слабого соперника, присущ большинству физически сильных людей. И от этого рассуждения Алябьеву подумалось: «Вот и Российская империя в своё время революционеров недооценила, а эти вшивчики вкупе с жидами взяли да и натворили дел… И ещё натворят – дай срок!»
Мартен меж тем уже по-деловому поинтересовался:
– Так как же с моим предложением, мсье Алябеф? Хотя бы в свободное от вашей работы время? Думаю, что это не составит для вас особого труда. В моём доме на Лепик спокойно, и лишь иногда возникают некоторые… э-э-э… неудобные ситуации.
– Мсье Мартен, уточните: роль кого вы мне всё-таки предлагаете?
– Роль того, на кого моя дочь сможет смело положиться, если вдруг опять возникнут те самые ситуации. Например, в начале апреля один жилец, расставшись со своей женщиной, изрядно выпил и устроил в комнате погром. Пока Лилиан – так зовут мою дочь – вызвала полицию, он развязал драку в коридоре второго этажа. Конечно же, он за всё ответил, но я полагаю, что подобные дикие выходки следует пресекать в самом зародыше, не нанося урона репутации моего дома, ибо в тот раз полицейские изволили появиться только к утру, и я посчитал нужным пожаловаться на это комиссару Жаккару.
– И как? Удачно? – в вопросе Сергея Сергеевича прозвучала маленькая язвочка.
– Передо мной извинились, – сдержанно ответил домовладелец, дёрнув щекой.
– И то хорошо, – знающе ответил Алябьев, и поинтересовался: – Кем же работает ваша дочь в вашем доходном доме?
– Она им управляет, – не без отцовской гордости ответил мсье Мартен, и потом словно перед начальством отчитался: – В её подчинении консьержка и дворник. Он же истопник и слесарь. В моём доме 16 квартир и 26 комнат. Половину первого этажа я сдаю в аренду под два магазина и четыре склада. Хозяйство не маленькое. Так как с моим предложением?
– Разве что в свободное от работы время, – губы Сергея Сергеевича тронула улыбка: ему предлагали работу охранника взамен за жильё, – а то домовладелец ему обещал: ни возьмёт с него ни сантима! Как же! Так он и поверил ему! Какой же тогда Огюст Мартен капиталист после этого?
– Если вы согласны, мсье Алябеф, то приходите! Своей дочери о вас я расскажу, – домовладелец протянул собеседнику руку.
Такси остановилось. Мартен расплатился и ушёл. По просьбе Краснова, выполненной им круглыми взмахами руки, Алябьев вышел из пассажирского салона-фиакра, напоминающего уютный бункер, и сел рядом с Николаем на переднее открытое сиденье под тентом.
– Думал, что ты не позовёшь меня к себе на «передок», – сказал Сергей, употребляя военный жаргон. – Думал, повезёшь в тылу, как тёплого клиента.
– Я всю жизнь готов возить тебя, Серёжа, не включая счётчика. Ты мне брат, а брат – не тёплый клиент, не говоря уже о холодном! Я всегда хочу чувствовать твой локоть рядом со своим! А уж если в окопе на передовой, так тем более!
– Спасибо, Николай. Можно теперь после твоих слов – Коля?
– Серёжа!! Ей богу, мне порой хочется вызвать тебя на дуэль! Впрочем, нет! Тут я вру!.. И не потому, что «дуэлиться» с тобой себе дороже! Хочется-то мне порой хочется, но я этого сделать никогда не смогу! Я, конечно, Серёжа, понимаю, что тебя так воспитали: ты даже убивал с вежливым приседанием, словно девица перед кавалером, но!.. Но теперь уже нет таких, как ты! Помнишь, как ты бинтовал меня, когда мы отходили к Ростову, а? Мне тогда было очень больно! Я тогда плакал, и только после того, как ты мне сказал: «Поручик, потерпи, а то в глаз дам!» – мне стало много легче. И не потому, что пообещал в глаз… В тебе была такая уверенность и такое спокойствие, что… А какое спокойствие тогда могло быть, а?.. Тогда еле-еле отбились… Помнишь, Серёжа, а?!
– Как бинтовал – помню. Остальное как-то уже из памяти стёрлось.
Тут Алябьев позволил себе слукавить, ибо хорошо помнил тот скоротечный, но яростный бой. Преимущество красных в живой силе, в пулемётах и в артиллерии было полным. Неся потери, станицу оставили. Если бы не те две случайные лошади, потерявшие своих седоков и забежавшие в тот двор, где Алябьев бинтовал Краснова, то и им бы было не уйти. Буквально под носом у красных офицеры тогда ускакали. А затем пуля, посланная им в угон, достала лошадь Алябьева – она жалобно заржала, остановилась, подломилась, но не шумно рухнула обрывом, подмытым рекой, а тихо легла, как засохшая травиночка в поле, словно намеренно давая ему соскочить с неё, словно передавая ему свою улетающую лошадиную душу… Ах, лошадка милая, как же не помнить тебя за это?
… а потом он бежал, держась за стремя бешено-несущейся лошади Краснова, и сердце тогда лопалось в груди…
Да, было такое дело…
– Поехали, Серёжа! – воскликнул Краснов. – Машинка у меня хоть я не новая, но мигом долетим! Есть тут одно укромное местечко! И денег твой должник отвалил мне вполне, не по счётчику! Гуляем, капитан! – а потом спохватился: – Погоди-ка, Сергей Сергеевич! Я путаю или нет? Тебя ведь осенью 20-го произвели в подполковники?
