скачать книгу бесплатно
Я падаю, я падаю
С могильною лопатою,
Но не питаюсь падалью,
А я живу лампадою.
Лампадой под иконою,
И на иконе – Боженька,
Я с высотою Горнею,
И мне не надо большего… —
увлеченно декламировал я, видя ее неподдельное внимание.
Евангелье живое я,
Даю себя пролистывать,
А вы, мои животные,
Меня же вы – освистывать…
С каким воодушевлением произносил я последние строки:
В Америке и в Англии
Стихи мои полюбите.
Я – Пятое Евангелье,
Но вы меня не купите!
Я сделал небольшую паузу, а потом продолжил с прежней горячностью:
– Какие стихи! А ведь это написано в советское время. Ясное дело, Губанов тогда не мог иметь признание. Его не печатали. – Тут я осознал, что долгое время смотрю только на нее, обращаюсь только к ней. И тут же повернул голову к Эдуарду. Слава Богу, мне было, что ему сказать. – Между прочим, его мать занимала какую-то большую должность в КГБ. А сын такие стихи писал.
Эдуард ничего не сказал в ответ, он лишь загадочно улыбался.
Я уезжал от них с неприятным ощущением – мне казалось, что я слишком явно проявил свое неравнодушное отношение к Насте. Это было недопустимо. Все-таки Эдуард – мой брат, пусть двоюродный. Неуютное, зудящее ощущение оставалось и на следующий день, а потом забылось: слишком много дел падало на меня с постоянной регулярностью.
Аллегретто – умеренно быстрый темп. Он привычен жителям крупных городов. Хотя порой им приходится ввергаться в бешеную гонку, аллегретто – темп обычной жизни. Зато в небольших городках ее темп – анданте или адажио.
Престо
Работа находила меня, порой весьма необычная: госсекретарь поручил мне создать и возглавить секретную группу. В Татарстане ожидался референдум по независимости республики, группа должна была наладить производство и доставку агитационных материалов «против», поскольку в самой республике националисты не позволяли печатать такую продукцию.
Вскоре не менее полусотни человек, знакомых мне по демократическому движению, развернули активную деятельность. Двенадцать из них работали вместе со мной в Москве, остальные – в Казани и других крупных городах республики. Я и московская часть группы обосновались на Старой площади. Мы печатали газеты, листовки и плакаты, агитирующие против независимости, заполняли ими грузовые машины, которые везли их в Татарстан, а там наши сотоварищи распространяли всё по городам и поселкам. Через неделю кордоны татарских националистов стали останавливать грузовики с московскими номерами на границе республики, обыскивать их, отбирать агитационный груз. Мы перешли на легковые машины – их тоже начали задерживать. Тогда мы стали нанимать машины в Татарстане. Они приезжали в Москву, грузились и отправлялись назад. Но дошлые националисты быстро перестроились, начали проверять все машины. Мы опять теряли крупные партии газет, листовок. Пришлось в корне менять тактику. Теперь поезда везли курьеров с тяжелыми сумками, набитыми печатной продукцией. Разумеется, курьер вез намного меньше, чем машина, зато все, что он привозил, шло в дело.
Я работал без выходных с утра до позднего вечера. Мое желание видеть Настю не угасло, но чрезмерная занятость оправдывала уклонение не только от визитов к брату, но и от телефонных звонков. Правда, один раз я встретился с Эдуардом. Я приехал к нему на работу. Рассказал о деятельности моей группы, о тех препятствиях, которые чинят нам в Татарстане, объяснил, что официально мне помочь не могут, поскольку Кремль делает вид, что не имеет никакого отношения к моей группе, попросил брата хоть как-то посодействовать тем, кто защищает интересы России.
– Помогу, – уверенно проговорил он. – Можешь не сомневаться, сделаю все, что в моих силах.
Через два дня выяснилось, что начальство запретило ему вмешиваться в то, что творилось в Татарстане. Эдуард сообщил мне об этом по телефону.
– Прости, я не смогу выполнить обещание. – Я чувствовал досаду в голосе брата. – Понимаешь… таково распоряжение. Сверху. Но… я прошу тебя не говорить об этом. Ты понял?
– Да, – хмуро выдохнул я.
Первая мысль, которая упала на меня: «Всё отменили? Я делаю что-то недопустимое в настоящий момент?» Не зная ответа, я тотчас направился в Кремль к госсекретарю. В просторной приемной находилась уйма народу – штатские, военные, мужчины, женщины. Я узнал некоторых министров. Шансов попасть практически не было, но я подошел к секретарю, немолодой интеллигентной женщине, сказал, что мне надо передать срочную информацию.
– Не знаю, как у вас получится? – Она выразительно пожала плечами, обвела недоуменным взглядом подведомственное ей пространство. – Видите, что здесь творится.
В этот момент раскрылась дверь, выпуская трех неизвестных мне мужчин весьма солидного вида, а следом в проеме появился хозяин кабинета, пожелавший осмотреть ожидавший приема люд. Воспользовавшись тем, что я находился ближе всех к двери, я подскочил к нему, выпалил:
– Очень важная информация. Отниму не более пары минут.
Несколько секунд раздумий, и он тихо проговорил:
– Не больше двух минут. – И уже для всех. – Простите за задержку. Через три минуты начнем совещание.
Как только он, пропустив меня внутрь, закрыл дверь, я прямо там, у входа в просторный кабинет, в бешеном темпе рассказал ему о запрете Эдуарду помогать мне. Его вовсе не удивила эта информация.
– Все правильно. Государственные структуры не должны вмешиваться. Во избежание обвинений, что центр навязал свою волю.
– А я с моими ребятами?
– А ты с твоими ребятами не имеешь никакого отношения к государственным структурам. Ты, будем считать, в отпуске за свой счет. А они вообще сами по себе. Всё, иди. Видел, сколько людей меня ждет?
Выпорхнув из кабинета, я быстро пересек приемную, оказался в длинном коридоре. Я размышлял над тем, что услышал от госсекретаря. Ситуация складывалась любопытная: официальные структуры не считали возможным вмешиваться, а я олицетворял те непонятные силы, которые осуществляли стороннее вмешательство, хоть как-то восстанавливающее справедливость.
Через две недели мне позвонил Эдуард. Туда, где работала моя группа. Раздобыл секретный телефон. Впрочем, стоило ли удивляться?
– Куда же ты пропал? – мягкая укоризна наполняла голос брата.
Пришлось объяснять ему, что я работаю без выходных. В условиях, когда нет поддержки сверху, слишком много проблем, которые приходится решать. Выслушав меня со всем терпением, он проговорил:
– Все равно мог бы найти время и заглянуть. Мы соскучились. Я и Настя.
– Как только освобожусь, первым делом к вам, – пообещал я.
– Верю на слово…
Признаться, мне было очень приятно, что он упомянул Настю. Мое намерение держаться подальше от нее, похоже, было невыполнимо.
Три месяца напряженных усилий не дали результата. Референдум мы продули. Не удалось обыграть хитрого лиса, возглавлявшего республику еще с советских времен. Лис играл в опасные игры, выпустив националистического беса наружу. Все это навевало хреновое настроение. Лезли всякие нехорошие мысли относительно дальнейшего развития событий.
– Старый лис переиграл нас, – признался я госсекретарю. – Точнее, пересилил. Его возможности намного превосходили наши.
– Лучше надо было работать, умнее, – назидательно проговорил госсекретарь.
Я предпочел не оправдываться, сказал о том, что беспокоило меня:
– Он дал поднять голову национализму. Вот что плохо. Теперь этого дракона не загонишь назад.
– Лис, как ты его назвал, уверен, что сможет контролировать националистов. – Госсекретарь смотрел на меня крайне задумчивым взглядом, обещавшим неожиданности. – Он не из тех, кто делает неосмотрительные шаги. Он все тщательно взвесил. Следует признать, что он нашел действенный способ давления на федеральную власть… Вот что, группа у тебя есть. Работать она умеет. Берись-ка за подготовку собрания граждан России. Надо мощное мероприятие устроить. Собрать значимых людей со всей России. Где? Как? Решай сам. О содержательной части собрания вместе подумаем. Где-нибудь через недельку. В общем, они нам националистов, а мы им ответим единением граждан России.
Так я получил новое особое задание. Впрочем, я не роптал. Мне нравилось решать нестандартные задачи.
В первую неделю была возможность позволить себе и членам группы щадящий режим работы. Субботу я целиком посвятил Кириллу. И Насте с Василием. Это случилось так: я позвонил начальнику Военно-воздушной инженерной академии в Монино, попросил устроить экскурсию в их уникальный музей для меня и моего сына. Он пообещал помочь. А чуть позже, когда я раздумывал над тем, когда поехать к Эдуарду и Насте, меня вдруг осенило: «Надо взять в Монино ее и Василия. Для Эдуарда места в машине уже не останется. Ну и хорошо, не будет мешать нам…» Вечером я позвонил ей. Она охотно приняла предложение. На следующий день пришлось еще раз тревожить генерала, спрашивать разрешения приехать не вдвоем, а вчетвером. Генерал был не против.
Субботним утром приехала закрепленная за мной «Волга». Я привычно занял место рядом с водителем – в отличие от большинства кремлевских обитателей, я не любил заднее сиденье. Сначала мы забрали Кирилла, потом – Настю с Василием. После этого машина взяла курс на Горьковское шоссе.
Мне на переднем сиденье постоянно приходилось оборачиваться, чтобы говорить с мальчиками и Настей. Я рассказывал про историю, которая приключилась в Красноярском крае, когда я был там в командировке от Центрального комитета комсомола – готовился писать очерк. Там в небольшом городке Шарыпово авиатехник, долгие годы обслуживавший кукурузники – бипланы Ан-2, но никогда не летавший сам, выпил лишнего и решил полететь к теще, где пребывала на тот момент поссорившаяся с ним жена. Село находилось где-то в двухстах километрах от Шарыпова. Он завел самолет – это он умел делать. Взлетел вроде бы нормально и прямиком погнал в направлении тещиного села. А там какие-то части секретные располагались. Смотрят, вроде наш самолет, но летит над запретной зоной. Сбивать? Решили у начальства спросить. Сообщили в Москву, оттуда приказ: сбить! А он уже пролетел. Повезло ему. Если бы его сбили, погиб бы. В общем, умудрился он долететь в нужное место. Что тоже удивительно. Там тайга на многие километры, никаких ориентиров. Заблудился бы, пришлось бы садиться на лес, но это верная гибель. А он долетел! Еще раз колоссально повезло. Раз долетел, надо садиться. А посадка – самая серьезная часть полета. Посадить самолет гораздо труднее, чем поднять его. Слава богу, он к этому времени протрезвел. Нашел большую поляну неподалеку, несколько раз прицелился, потом совсем снизился и сел. Впервые в жизни. Ему в третий раз повезло. Три удивительных везения.
– А что потом было? – деловито поинтересовался Кирилл. – Он побыл там и обратно полетел?
– Нет, не полетел. Его через несколько часов арестовали военные. Прилетели на вертолете. Он преступление совершил: угнал самолет, полетел на нем, не имея пилотского удостоверения. Его за это судили. Но военным важно было только убедиться, что он их секреты не раскрыл, когда находился над запретной зоной. Как только они получили доказательства, что к шпионажу этот случай отношения не имеет, они передали авиатехника милиции. В общем, дали ему три года. Зато он помирился с женой.
История с авиатехником озадачила ребят – я видел это по их лицам. Вслед за тем я рассказал про военного инженера, который хотел стать летчиком, но не прошел в училище по здоровью. И чтобы иметь отношение к авиации, подался в авиационные инженеры. Выучился, стал хорошим специалистом. Но мечта летать не угасла в нем. И это привело к трагедии. Решив, что прекрасное знание техники может заменить ему практические навыки, он сел в самолет, который сам готовил, завел двигатель, нормально взлетел и сделал несколько кругов над аэродромом. Ну и попытался сесть после этого. А самолет был МиГ-21, реактивный, у него большая посадочная скорость. Сажать его очень сложно. Этот старший лейтенант два раза пытался зайти на посадку, у него не получалось – промахивался, не мог поймать начало полосы. На третий раз зашел, но слишком быстро начал снижаться. Самолет практически упал на взлетную полосу и загорелся.
– Он погиб? – тихо спросила Настя.
– Да. Его не успели спасти.
– Зато он полетал, – бойко вставил свое слово Кирилл.
– Ты, друг мой, глупости говоришь. Разве жизнь стоит желания полетать? Признаться, я сказал подобные слова исключительно в воспитательных целях. Я понимал, что иной раз жизни стоит нечто близкое страстному желанию – мечта. А это красивая мечта – совершить полет. Но разве мог я оправдать перед лицом ребенка фактическое самоубийство?
Нам повезло – погода выдалась прекрасная: солнце и небольшой минус. Одно удовольствие! Солдат в проходной сказал, что капитан Захаров ожидает нашего приезда и сейчас придет. Капитан появился весьма скоро, худой, в очках. Он напоминал классического технаря, одетого в офицерскую форму. Неслучайно она сидела на нем довольно мешковато.
– Здравствуйте, – вежливо и весьма сдержанно проговорил он. – Капитан Захаров Петр Валерьевич. Мне приказано сопроводить вас в музей. Идемте.
Миновав проходную и солдата, стоявшего у входа, мы попали на территорию академии. Капитан повел нас к одноэтажному зданию, внутри которого оказалось начало экспозиции – здесь были самолеты, совсем старые, довоенные и военной поры, всевозможные двигатели, стенды с фотографиями. Капитан принялся рассказывать, все более втягиваясь в повествование. Он оживился, стало ясно, что перед нами страстный любитель авиации. Я смотрел на сына и на Василия, которые внимали капитану, на Настю, слушавшую, похоже, из вежливости. Редкая женщина проявляет настоящий интерес к авиации. Мне было приятно, что она рядом, что я могу смотреть на нее, не опасаясь еще кого-то, кто перехватит мой неравнодушный взгляд.
Минут через сорок мы покинули тесно заставленное экспонатами помещение и вскоре подошли к большому заснеженному полю, заставленному самыми разными самолетами, большими, средними и маленькими. Как загорелись глаза у Кирилла и Василия. Капитан повел нас по дорожкам, продолжая свой восхищенный рассказ. Мальчики шли рядом с ним, внимательно слушая каждое слово, а мы с Настей плелись позади как на привязи. Миновав часть самолетов, стоявших на поле, мы заглянули в большой ангар, где прежде всего обращал на себя внимание большой старинный самолет-биплан, выкрашенный желтой краской, со множеством стоек и растяжек на крыльях. Капитан объяснил, что это копия «Ильи Муромца», первого в мире тяжелого самолета, созданного Игорем Сикорским восемьдесят лет назад.
Вскоре мы вернулись на поле, под синее небо, кое-где прикрытое легкими облачками. Справа и слева от нас располагались самолеты, созданные для стремительного полета, надежные, проведшие в воздухе не один год, но теперь замершие здесь навсегда. Среди них были не только военные, но и пассажирские машины. Про один из них – поджарый, винтовой, раскинувший на многие метры скошенные назад крылья, капитан поведал, что авиаконструктор Туполев сделал его из дальнего бомбардировщика, а на том, что стоял перед нами, Хрущев летал на Кубу и в Америку. Когда перед нами оказался юркий, стремительный на вид реактивный истребитель, я небрежно сообщил:
– Вот на таком самолете полетел и разбился тот авиационный инженер.
– А-а, вы про тот случай, – встрепенулся капитан. – Да, на таком МиГе. Под Новосибирском. Полетел… И разбился. Случай известный.
Вскоре капитан извинился: его ждали другие дела. Я поблагодарил его за интересный рассказ, Кирилл и Василий по моей подсказке дружно сказали ему «спасибо». Он смутился:
– Рад, что вам понравилось…
– Скажите, мы можем здесь еще побродить? – осведомился я.
– Да, конечно. Вы здесь по разрешению начальника академии. Только, пожалуйста, в самолеты не забирайтесь. А так… ради бога.
Капитан удалился немного усталым и совсем нестроевым шагом. Проводив его взглядом, я повернулся к Кириллу и Василию.
– Идите, – напутствовал я их, – вам разрешили самим посмотреть самолеты. Смелее.
Мы с Настей наблюдали, как ребята подошли к большому реактивному самолету, стали заглядывать в ниши для шасси.
– Спасибо, что ты устроил нам такую прекрасную экскурсию, – прозвучал рядом приятный, мягкий голос. – Представляю, какие впечатления у Василия. На долгие годы.
– Здесь мальчишкам интересно, – уклончиво проговорил я. – Давно обещал Кириллу эту поездку. А тут подумал: почему бы не взять с собой Василия?
Разве я мог признаться ей, что придумал визит в Монино, чтобы побыть с ней. Ради тех минут, которые наступили именно тогда, в тот момент – мальчики заняты своим делом, и вокруг никого, кроме ее и меня. Меня и ее. Надо было что-то сказать, а я не знал – что?
– Настя, – неожиданно для себя решился я, – у меня на самом деле было столько работы, что я не то что приехать, позвонить не имел времени. Но я… рад этому.
Она повернула голову, глянула на меня с великим удивлением.
– Почему?
– Потому… – Я отвел глаза. – Эдуард мой брат. Нехорошо у брата жену отбивать. Если бы не Эдуард, я бы тебе сказал: будь моей женой. Мне кажется… – тут я нервно усмехнулся, опять глянул на нее: – да я уверен, что тебе было бы лучше со мной. Но он – мой брат.
Она помрачнела.
– Выкинь это из головы. Это блажь, – быстро выговорила она, глядя куда-то вниз, и тотчас пошла к огромному бомбардировщику, подле которого успели оказаться наши дети.
Больше мы с ней не оставались вдвоем. Она не отставала от ребят, а я плелся позади, с демонстративным равнодушием посматривая по сторонам. В ангаре, когда ребята подошли к штурмовику военных лет, я сказал:
– Можете забраться ненадолго. Пока никого нет.
Кирилл смотрел на меня с недоверием?
– Правда можно?
– Правда. Только ничего там не трогайте.
Я подсадил его, потом Василия. Они уместились в одной кабине. Я видел, что Настя не одобрила мои действия, но промолчала. Она поглядывала на входную дверь – не появится ли кто-то? Минут через пять не выдержала:
– Хватит, вылезайте. Нас просили ничего не трогать, а вы в кабину забрались.
Я прекрасно понимал, что ей хотелось бы поругать меня, но после моего признания она старалась не говорить со мной.
Мальчики не спешили выбираться наружу. Мне пришлось поторопить их:
– Вы что, глухие? Всё, вылезайте.
Меня они послушались. Я помог Василию, а потом Кириллу спуститься на бетонный пол.
В Москву мы возвращались под разговор Кирилла и Василия, в который время от времени вступала Настя. Они рассуждали об увиденных самолетах, спорили, какой из них выше и быстрее летает. Кирилл порой обращался ко мне с вопросами, но я говорил, что не знаю. Я и вправду мало в этом разбирался. А вот Настя умудрилась кое-что запомнить из объяснений капитана. Потом ребята стали хвалиться своими игрушками. Я не вмешивался, я смотрел вперед, зато Настя принялась укорять Василия за хвастовство. Когда мы, выйдя из машины подле их дома, прощались, поначалу мне было ужасно неловко смотреть ей в глаза, но в какой-то момент, увидев, что и она смущается, я вдруг обнаглел, перестал отводить взгляд.
– Наше путешествие подошло к концу. – Я перевел взгляд на Василия. – Надеюсь, тебе понравилось?
– Понравилось, – без всяких эмоций отвечал он.
Настя все-таки глянула на меня, пробормотала: «До свидания…» Не добавив ни слова, схватила Василия за руку и ушла.
Я не поехал к ней и Эдуарду в воскресенье – провалялся весь день дома. Ничего не хотелось делать. Настроение было скверное, и музыка, окружавшая меня, не отличалась красотой мелодии или бодрым ритмом. Чтобы отвлечься, я включил проигрыватель, поставил пластинку Баха, Бранденбургский концерт № 2, фа мажор в исполнении Камерного оркестра «Венская академия». Летящие, ликующие звуки трубы в первой, а позже третьей части рождали какое-то особое, щемящее чувство, не желающее поддаваться объяснению. Музыка общалась с моей душой помимо сознания.
С понедельника я влез в новый проект. Я был рад серьезному делу, полностью захватившему меня. Это отвлекало от размышлений на тему: как поступить? Самому заявиться в гости? Или ждать приглашения? Я понимал, что поставил Настю в непростое положение. В конце концов, Эдуард захочет увидеть меня. Как она поведет себя? Скажет, что против моего визита? Навряд ли. Я по-прежнему не знал, правильно ли поступил там, в Монино, поведав ей про мои чувства? Я отставил все эти вопросы на долгий срок, благо, в тот период мне хватало, чем озаботиться. Я делал нужное дело. Нужное не только для нынешней власти, но и для страны – я в этом не сомневался. Осознание подобного успокаивало.
