Когда на небе нет звёзд

Передо мной предстала комната Авроры… место, которое так и не изменилось со дня нашего падения.

– Аврора никогда ее не любила. Поэтому большую часть времени проводила на улице.

Стены кремового цвета. Потолок, обклеенный бумажными звездами. Большой шкаф в левом углу. Столик напротив зеркала, стул с мягкой спинкой, несколько настенных полок для тетрадей и книг. Пустой цветочный горшок на подоконнике. Зеленый ковер с длинным ворсом. Квадратная тумбочка под всякие безделицы, а в центе комнаты кровать, заваленная мягкими игрушками.

«Кто-то здесь регулярно вытирает пыль и метет пол» сказал Второй.

Странно, я открыл дверь уже несколько минут назад, но так и не осмелился перейти порог. Не знаю, что думать обо всем этом.

«Люди не оставляют комнату своего ребенка в идеальном состоянии, если им плевать на него»

– Да, я то же самое хотел сказать.

«Почему ты стоишь тут, как истукан? Войди внутрь»

– Я думаю… – я повернулся ко Второму и посмотрел в его глаза, которые ни чем не отличаются от моих. – Я что, все это время ошибался на счет Винира?

«Ты же не считаешь теперь его хорошим человеком?»

– Нет. Но ему, если я все правильно понимаю, совершенно точно жаль. Может, я все это время зря его ненавидел?

«Лучше его, чем себя»

– Но… почему тогда он ведет себя, как последняя сволочь? Так, будто ему все равно?

«Какая разница? Винир все еще тот, кто выстрелил в тебя»

Я прохожу в комнату Авроры, медленно, разглядывая каждую деталь, проводя пальцами по стене, по столу, по ее кровати. Я представил вдруг, не знаю зачем, что она умерла… Я ощутил пустоту в легких и желудке; тревогу; тоску. Огромную несправедливость судьбы. От смышленой девочки, которая могла вырасти в актрису, врача или мэра, только и осталась эта маленькая комнатка. А так же, воспоминания пары-тройки человек. Я подумал затем, если умрет ее отец и я, что от Авроры остается? Лишь эта комната? Пять жалких мера? Старые игрушки и пустая ваза… Так не должно быть. Не с ней… Я вдохнул тяжелый, сухой воздух комнаты, все запахи из которой давно уже выветрились. Мои глаза вдруг увлажнились. По щекам потекли слезы. Соскальзывая с носа, они падают на пол и мои ноги. Маленькие ранки на лице защипало. Я стер слезы с глаз большим пальцем и растер по стене.

«Зачем?»

– Хочу оставить здесь свой след.

«Ты же веришь в то, что она проснется» недоуменно произнес Второй. Мне показалось, что его губы дрогнули, будто он хотел улыбнуться.

– Конечно, верю. – не задумываясь, отвечаю я. – И всегда буду верить. – сказал я громче. – Не смотря ни на что. – после чего успокаиваюсь. Улыбаюсь сам себе в зеркало. Все это глупые фантазии. Она проснется. Совсем скоро. И всем, кто в этом сомневался, придется принести кучу извинений за свое неверие.

– Она все здесь переделает. – продолжаю я говорить. – Все от стен, до кровати. И эта комната перестанет напоминать могилу. Или… Нет! Аврора сюда никогда не вернется. Она будет жить со мной. Сначала в мамином доме. Затем, мы построим свой! Хотя, зачем? Зачем нам что-то строить здесь? Когда можно уехать из города. И никогда не возвращаться.

Я радостно взглянул на Второго и заметил, что он тоже заплакал. Это странно, даже карикатурно. Его вид заставил осознать, как со стороны выглядит мое лицо. Я стираю с себя остатки слез рукавом рубашки, и говорю ему:

– Что с тобой?

Второй ничего не отвечает. Только смотрит исподлобья, сверкая красными опухшими глазами.

– Что с тобой? – спросил я снова и подошел ближе.

Я тяну ко Второму руку, но не успеваю коснуться и пальцами, как он исчезает. Я остаюсь один.

Винир вернулся, широко распахнув дверь, впустив в дом свежего воздуха. Его не было час и сорок минут.

Я сижу на диване в гостиной. Второй как исчез, да сих пор не появился.

– Скоро приедет мэр. – сказал Винир.

Я удивился.

– Почему ты позвонил мэру? Почему не моей маме, например? Откуда у тебя телефон мэра?

– А, откуда у меня бы взялся телефон Дианы? Может, ты сам до больницы дойдешь? Выглядишь вроде лучше.

– Это так. Мне даже удалось встать. Умыться у тебя в ванной. И заглянуть в комнату Авроры. – все правильно, я хочу его спровоцировать.

Винир, как ни в чем не бывало, снял джинсовую куртку, повесил на крючок, рядом с дверью и прошел на кухню, где вымыл руки, лицо и шею. Затем вернулся в гостиную.

– Надеюсь, ты ничего там не трогал.

– Не трогал.

– Хорошо.

– Мне всегда было интересно, как ты попал в меня? С первого раза, и даже не задел Аврору.

– Я со школы, первый по стрельбе. А под градусом, даже лучше выходит.

– Ты не хочешь это как-то объяснить?

– Долгие тренировки и хороший наставник. Ну, и конечно, дар от рождения.

Я молчу.

– Я не обязан ничего тебе объяснять. – говорит Винир.

– Я думаю, что обязан.

– Ты не правильно думаешь. – Винир сел на другой конец дивана, снял с ног ботинки и расслабился, тяжело выдохнув воздух. – Предлагаю молча посидеть, пока не приедет мэр, а потом спокойно разойтись. Согласен?

– Нет, не согласен. После всего, что случилось, тебе не кажется, что ты должен выговориться?

– Хочешь, чтобы я извинился перед тобой?

– Да… Да, как минимум.

– А, не пошел бы ты из моего дома… как минимум.

– Я бы здесь и не появился, не выруби ты меня кирпичом.

– Ну, вот теперь ты в сознании. Что тебе мешает?

Я хотел было встать, но…

– Ты убил юность своей дочери. Тебе действительно нечего больше сказать?

Я смотрю Виниру прямо в лицо, хочу уловить самое крохотное изменение. Он же, с отсутствующим видом тупо смотрит себе на ноги.

– Я был пьян. – отвечает он.

– Это тебя полностью оправдывает.

– А мне не нужно оправдываться перед тобой.

– Аврора не заслуживала такого отца.

– Черт. – Винир ухмыльнулся, но все еще не поднимает глаз. – Думаешь, ты самый умный и весь такой проницательный? Разбираешься в людях? Что ты вообще можешь знать? Я думал, ты пытаешься похитить ее, я думал… – Винир встал с дивана. – Мерзкий… Мерзкий крылатый гаденыш! Лишил меня единственной дочери, а сам еще считаешь последней сволочью! И мне теперь оправдываться перед тобой? Перед тобой? Просить прощения? Что это решит, интересно? Что это изменит?

– Тебе бы не пришлось ни перед кем оправдываться, не будь ты больным на всю голову.

– Убирайся из моего дома.

– Что?

– Вон из моего дома. – повторил Винир. – Подождешь мэра на крыльце.

– Я никуда не уйду, пока не скажешь, зачем ты это сделал.

– Вон!

– Тебе придется меня выталкивать.

Не успел я произнести последнее слово, как отец Авроры подошел ко мне и рывком выкинул с дивана. Я свалился на пол. Винир поворачивается. Я, соображая примерно секунду, ударяю ему ногой по колену. Он, не издав ни единого звука, хватает меня за ворот футболки и тащит к двери. Я пытаюсь ухватиться за что-нибудь на полу, но безрезультатно. Винир уже открыл дверь. Я изо всей силы уперся ногами и ухватился пальцами за порог.

– Убирайся! – кричит Винир.

– Почему ты это сделал?

– Я сказал «Вон»! Валяйся на крыльце. Или еще лучше, загнись в какой-нибудь канаве!

Пальцы соскальзывают.

– Знаешь, почему я считаю тебя последней сволочью? Потому, что ты такой и есть! День, когда тебя наконец посадят за то, что ты сделал, станет лучшим днем в моей жизни! И, в ее тоже!

Пальцы соскользнули. Я выпал за порог. Большая часть моего тела уже валяется на крыльце. Еще один маленькие рывок и… Винир вытолкнул меня полностью.

– Меня никогда не посадят. – крикнул Винир. – Я спас жизнь мэру, когда выстрелил в тебя!

Дверь захлопнулась.

Двадцать шестая глава

Лиза

Однажды, когда Лиза гуляла по книжному магазинчику, ей в голову пришла идея, которую она условно назвала: «Интерактивные сказки для детей». Своему другу Миру, она объяснила идею так: «Это, как обычные маленькие истории. Только в них, мотивы главных героев не объясняются, и концовка тоже неопределенная. После прочтения, ребенку будут задавать вопросы: как ты думаешь, почему она или он поступили так, а не иначе? Что их мотивировало? Как ты думаешь, что произошло дальше?… Эти книжки должны помогать развивать воображение и творческие способности… Мне бы в детстве такая книга понравилась»

Мир ответил, что ему бы тоже понравились такие сказки. Потом, похлопав Лизу по плечу, похвалил ее идею.

Несколько последующих дней, Лиза доводила концепцию интерактивных сказок, до идеала. Даже набросала несколько эскизов для обложки… А потом узнала, что такие книги уже существуют.

Лиза была раздосадована и подавлена. Она злилась на себя, но еще больше на саму вселенную, недоумевая, если идея была уже кем-то выдумана, зачем было посылать тоже-самое в голову Лизы?

В десять утра Лиза сидела на полу. На руки ее были натянуты резиновые перчатки. Ноги одеты в старые, спортивные штаны, а поверх них красовалась желтая футболка, с надписью «я люблю собак». Волосы надежно убраны заколками, чтобы ни одна прядь не могла упасть ей на лицо. Из угла кухни шумел большой холодильник и, если Лиза замирала и прислушивалась, ей казалось, что звуки, издаваемые бытовой техникой, напоминали слова песни. Нечто вроде: «Это было ошибкой. Это было ошибкой. Большой, большой ошибкой»

Вокруг валялись смятые и полу смятые бумажки, разных цветов и размеров: Десяток морских пейзажей. Десяток школ, домов, цепей. Руки в огне. Плачущие глаза. Подвешенное на леске сердце. Золотые короны. Птицы. Сотни рисунков птиц. Сотни ассиметричных женских лиц. Восемь непропорциональных тел. Цветы. Змеи. Кошки. Одна балерина. Одна целующаяся парочка. Одна сцена убийства. Два космоса. И голая женская грудь, испачканная пятнами кофе.

Лиза долго выбирала, рассматривала, искала скрытые смыслы.

Наконец, когда прошло уже несколько часов, рисунки, что не представляли собой ничего интересного, Лиза убрала обратно в пакет и засунула в урну. А то, что ей приглянулось, положила в шкаф своего стола.

В два часа дня, Лиза позвонила Миру, чтобы поблагодарить за рисунки, и отругать за то, что тот дал «этому Вику А» ее адрес… Никто не ответил. Наверное он еще спит. Подумала Лиза, и только повели трубку, как телефон зазвонил сам.

Лиза приложила трубку к уху.

– Да? – спросила Лиза.

Это был Расс.

– Привет. – радостно сказала девушка. – Не представляешь, что произошло. А, может и представляешь, кто тебя знает? Я… А… Хорошо… На сколько?… Понятно… Нет. Точно, нет. Мы с тобой как-то не виделись целую неделю. Четыре дня я потерплю… У меня то хорошо… Ты так спрашиваешь, как будто мне десять лет… Да… Да, три раза в день… Не только яблоки… Хах, я знаю. Но ты не сказал, как все прошло… Правда? Отлично! А то, твои родители переживали… Нет уж, сам их обрадуй… А завтра что?… Хах, не умри от скуки… Ладно… Хорошо… Порви там всех… Значит, порви еще раз. Люблю тебя. – Лиза повесила трубку.

В три часа дня девушка села за печатную машинку. Рас уж дело с выставкой (которую она, почти решила бросить) понемногу продвигается, может и книгу всей ее жизни удастся сдвинуть с мертвой точки? На чем она там остановилась? Ах да…

«И тогда уставший Иланий выкинул посох в болото и, вдруг, понял…»

Лиза прищурившись, сверлила взглядом текст. Кусала внутреннюю сторону губ. Нервозно стучала пальцами по краю стола. Вздыхала. Зевала. Зарывалась руками в волосы. Бормотала что-то себе под нос.

– Иланий, Иланий, Иланий… – произнесла Лиза. – Может, утопить тебя в болоте и закончить на этом книгу?… Зачем ты вообще выкинул посох? Ты что, идиот?

Тут, глаза Лизы расширились и она быстро принялась печатать.

«И тогда уставший Иланий выкинул посох в болото и вдруг понял, что он идиот. Посох был его единственным шансом, снова увидеть Лидию, его единственную и неповторимую Лидию! Он перед богами и перед всей деревней поклялся жениться на самой красивой женщине на всем белом свете. Клятвы нужно сдерживать… Не медля ни секунды, Иланий снял свои тяжелые, кожаные ботинки, и бросился в зеленую, кишащую ядовитыми пиявками, воду. Если я помру, думал он, поделом мне. А, если нет…Боги, если я не умру, я никогда больше не подниму руку на брата, честное слово!»…

Лиза все печатала и печатала. Она не могла, да и не хотела останавливаться. Наконец-то, думала девушка, наконец-то муза, эта маленькая стерва, добралась и до ее дома.

В восемь, Лиза убрала руки с машинки и откинулась в своем кресле. Не переставая улыбаться, она все любовалась на кипу листов, до краев заполненных ее историей.

В десять минут девятого, кипа была убрана в ящик стола и заперта на ключ. Лиза вышла из кабинета счастливая и даже решила, что сегодня можно позволить себе съесть что-нибудь вредное. Скажем пиццу, или жаренную картошку… Но не успела Лиза спуститься на кухню, как в дверь позвонили.

Девушка открыла дверь. На пороге стоял Вик А, держа в руках мусорный пакет. Где-то она уже это видела…

– Одного было достаточно. Спасибо. – произнесла Лиза, вместо приветствия.

– Мир сказал, нужно как минимум три. – художник протянул рисунки Лизе. – Мы с тобой так и не поговорили… Я удивился, когда тебя увидел. А зачем тебе это? – Вик потряс пакетом.

– Родители моего мужа владеют заводом по переработке бумаги.

– И…?

– Хочу сделать им подарок.

– Так себе, наверное, из них получились родственники.

Лиза чуть улыбнулась и забрала пакет.

– Я хочу устроить выставку. – сказала она приветливее. – «Искусство из мусорного контейнера». Над названием еще нужно поработать… В общем, долго объяснять.

– И в чем смысл?

– Рисунки, что мне понравятся, я перерисую на больших полотнах. На выставке мы их будем оценивать и сравнивать с профессиональными картинами признанных художников. Современных, конечно. Не классиков.

– Звучит интересно. Но я, по-моему, где-то уже это видел.

– Ты серьезно? – Лиза нахмурилась.

– Конечно, нет. – смеясь, ответил Вик А.

– Не смешно. – гаркнула девушка и уже принялась закрывать дверь, как Вик остановил ее.

– Идея действительно очень интересная. – сказал он. – Не забудь упомянуть, что я принимал в этом участие. Завтра принесу еще.

– Ты уже достаточно принес. Не нужно больше заморачивайся, правда.

– Может, я хочу извиниться?

– Зачем? Это же был благородный поступок. Раскрывающий твою добрую натуру.

– Разумеется. Но я понимаю, почему ты не смогла оценить его по достоинству. Увидимся завтра. Милый наряд, кстати.

Двадцать седьмая глава

Мир

Я в палате. В больнице.

Лежу на жесткой койке, напротив окна.

Солнце наполнило мою стерильную палату светом. В его сочетании с желтыми стенами, и такими же полом и потолком, окружающее кажется невесомым. Нереальным. Сказочным… Я смотрю в окно, глубоко вдыхая воздух, не ощущая ничего, кроме спокойствия. За больничной палатой давно уже закрепилось чувство безопасности. Это у меня наверное уже в крови. Что бы не случилось: падение, авария, катастрофа… просыпаясь здесь, я знаю, что все позади, все хорошо. Или по крайней мере, должно быть хорошо.

Вид за окном великолепный. Небо розовое, голубое, фиолетовое. Крыши домов покрыты голубым сиянием. Вдалеке поблескивает одна из рек Аквариума. Солнце возвышается над ней размытым золотым пятном. С моего ракурса кажется, за рекой ничего нет, кроме бесконечного неба. Когда-нибудь мы с Авророй обязательно пересечем ее…

Завидую ли я ястребам или альбатросам, вот в такие моменты? Нет. Никогда не завидовал птицам. Мне они не очень-то нравятся, если честно. Но я признаю, что есть в них некоторая красота и даже величие. К голубям, вездесущим птицам Аквариума это конечно не относится. То ковыряются в мусоре, то гадят на чердаках. Нет, я не осуждаю их будни. Я осуждаю чудной контраст между этими действиями и их возможностями. То есть… у них есть гребанные крылья! Когда ты можешь улететь куда угодно в любой момент, разве ты будешь клянчить хлеб у прохожих? Разве будешь рисковать жизнью, ради выброшенного пакетика чипсов, на который уже позарилась какая-нибудь жирная крыса?

Напротив кровати, портя собой весь вид, появился Второй. Он стоит прямо, словно столб и громко смеясь, смотрит прямо мне в глаза.

Я не успеваю на это как-то отреагировать. Дверь моей палаты открылась. Внутрь вошла низенькая, светловолосая медсестра с прямой челкой, ярко накрашенными в персиковый цвет, губами.

Вместо приветствия она звонко произнесла: – Я позову к вам врача.

– Нет. – возразил я. – Я хочу побыть один какое-то время.

«Тебе это не нужно» сказал Второй.

– Почему?

«Потому что это сон»

Я вздрогнул, резко открыл глаза. И понял, что все еще нахожусь на крыльце Винира.

Даже не помню, как заснул.

Я встал на ноги и огляделся. Второго снова нет. И что с ним сегодня? Почему нельзя вести себя нормально? Зачем нужно исчезать ни с того ни с сего, и говорить загадками? Как бы напоминая, что он мне никакой не друг, а всего лишь болезнь. Болезнь, от которой меня не смогли избавить самые современные методы и лекарства. Точно так же, навороченные моющие средства никогда полностью не избавят дом от пыли.

Помню, когда я жаловался на Второго, Марку, он уходил в себя. Либо жаловался в ответ на свои проблемы. А потом делился своими странными теориями. Например о том, что совсем скоро, наступит время, когда сдвиги и отклонения будут считаться не болезнями, а составляющими индивидуальности. «Представь город» говорил он «где окружающее будут подстраивать полностью под тебя, учитывая все твои «отклонения». Работу, место жительства, соседей. Например…» Но дальше я обычно засыпал, не дослушав его до конца.

Я смотрю вдаль. Вспоминаю, как завораживал меня этот обрыв. Как нравилось нам с Авророй бегать по этой огромной площади, стоило родителям, запрещавшим это, хотя-бы на секунду отвлечься. Было весело и страшно. Весело, потому что мы оба быстро бегали, и оба не любили уступать. Страшно, потому что мы никогда не знали, когда заканчивается обрыв. Например, с ракурса, где стою я, кажется, никакого обрыва вовсе нет… В голову закралась мысль. Непонятная. Очень абстрактная… Я силюсь расшифровать ее, но не получается. Очень быстро она покидает мою голову.

Я спустился с крыльца и побрел к обрыву.

Вот я здесь, снова… Снова стою совсем недалеко от края и смотрю прямо перед собой. Надеюсь, в этот раз никто не ударит меня сзади… Лиза как-то спросила меня, «О чем думаешь, когда летишь с такой высоты?», а я не нашел, что ответить. Я не помню. Возможно тогда в моей голове вообще не было ни одной мысли. Это огорчает… Я задумался. А, если я снова упаду, но уже с летальным исходом? Смог бы я создать в голове что-нибудь этакое напоследок? Действительно стоящее. Не протяжное «ААА», и не глухой пробел в мозгу, что появляется, когда тебе срочно нужно о чем то подумать… Я о четко выраженной фразе. Черте, проведенной под жизнью. Итогом. Как бы звучал мой итог? Если вдуматься, это самая интимная вещь у человека. Самая личная. О ней никто, не при каких обстоятельствах, никогда не узнает. Я не беру в расчет предсмертные записки или возможность, что умирать можно в полном сознании, и даже не в одиночестве… Ведь этот момент будет у каждого… Момент, когда губы не в силах шевелится, ноздри перестают вдыхать и выдыхать, картинка перед глазами мутнеет, и ты исчезаешь, думая… «мне страшно»?… Нет. Никуда не годится. К тому же, я не подумал о людях, что умерли внезапно, неожиданно для себя. Наверное, в таком случае, статус итоговой просто причисляется самой последней мысли. Но разве она подводит черту? Как-то обидно за таких людей. Об этом лучше не думать. И ни о чем сейчас лучше не думать. Просто стоять и смотреть…

«Это конец» вдруг пришло мне на ум. А что, мне нравится. Мысль хоть и очевидная. Зато простая и элегантная. Ничего лишнего. Никакого пафоса. К тому же она в буквальном смысле «подводит черту».

К дому Винира подъехал синий автомобиль, марки «Тигр». Это мэр. Он вылез и жестом призвал меня сесть внутрь, а сам направился в сторону дома.

Я забираюсь в машину на заднее сидение, не гласно давая понять, что я не хочу ничего обсуждать по дороге. И пусть мэр может это просто проигнорировать, попытаться стоит.

Винир открыл дверь мэру. Они здороваются. О чем-то говорят. Интересно, о чем они вообще могут говорить? «Прекрасный дом! Ты хороший строитель, Винир. И хороший стрелок, кстати. Напомни, почему я тебя не посадил?». «А вы отлично справляетесь с возложенной на вас ответственностью. А, что с вашими ногтями? Шучу. Никто не обращает на это внимания. Правда»

Вдруг Винир, всего на секунду, очень странно на меня посмотрел. Это случайность? Бывают такие взгляды случайными? Случайный, проникновенный, сверлящий взгляд, направленный одновременно и на меня и сквозь. И полная ясность в глазах. В этих мутных, безжизненных глазах? У меня сложилось впечатление, что он знает все на свете… Может, он хочет поговорить со мной? Нормально поговорить. Объяснить тот самый день. День, который перевернул с ног наголову целых четыре жизни… А может, этот взгляд означает «Приди сюда снова, и я убью тебя»?

Мэр сел в машину, глухо хлопнув дверью. Мы развернулись и двинулись вниз.

– Ты бы пристегнулся. – сказал мэр.

Я пристегнулся.

Машина медленно катится по песочной дороге. Я посмотрел назад. Все больше отдаляются: дом, пара сараев, кусты, дикие яблони, отец Авроры… Зря я сюда пришел. Просто потрепал нервы и себе, да и Виниру. Который был пьян и думал… Хах… что я пытаюсь похитить его дочь, поэтому и сбросил нас с обрыва. Все так просто. А я то голову ломал… Нет.

Нет.

Я понял, что за абстрактная мысль меня посетила. Винир был пьян и стоял на крыльце, когда увидел нас. Я уже говорил – у этого крыльца на обрыв особый ракурс? Винир не знал, что мы над обрывом. С его места положения казалось, что земля практически у нас под ногами. Полметра, не больше.

Передо мной предстала картина: пьяный отец, услышав крик своей дочери, выбегает на крыльцо с пистолетом в руке. Видит, как «крылатый» пытается забрать его единственную дочь и, почти инстинктивно стреляет… Какого же было его удивление, когда мы скрылись за обрывом.

Не знаю, чего в этой ситуации больше, трагизма или идиотизма.

Я хочу улыбнуться, потому что это всегда приятно, когда ты до чего то догадываешься. Но не выходит… А еще я думаю, что больше никогда не смогу испытывать к Виниру прежнюю ненависть. Он все еще тот, кто стрелял в меня, да. Но он с лихвой за это поплатился.

«Я спас жизнь мэру, когда выстрелил в тебя». Интересно, что это значит?

Машина едет вдоль густого леса. Ели, березы, орешники, тополи. Мои глаза слипаются, превращая пейзаж за окном в однородную серую массу.

– Что с вашей левой рукой? – спрашиваю я мэра, как бы невзначай. А то вдруг, я за сегодня должен узнать еще что-то важное.

– А что с ней не так? – встречно спрашивает мэр.

– Вы знайте, что не так. – говорю я, глядя на его затылок.

– Раз спросил, значит не знаю, верно?

– Она… отличается от правой.

– … Что ж, у меня, сколько себя помню, левая рука длиннее правой. Забавно, что ты заметил. Ты очень наблюдательный человек, Мир.

– Наверное. А я все удивлялся, как другие этого не замечают.

Машина, вдруг, стала затормаживать, и съезжать к обочине. Затем остановилась.

– Ты не хочешь, пока мы не приехали в больницу, поговорить о том, что случилось?

– Нет, все в порядке.

– Тебя каждый день ударяют по голове?

– Ну, если отнестись к этому вопросу, как к метафоре… Правда, все нормально. Я хотел поностальгировать, а Винир принял меня за вора. Дурацкая ситуация. Нечего рассказывать.

– Никогда не думал, что произвожу впечатления полного идиота. – мэр не поворачивается ко мне и не смотрит в глаза, как обычно, а продолжает говорить из-за спины.

– Вы производите впечатление кого угодно, но точно не полного идиота. – произнес я тихо.

Мэр повернулся ко мне.

– Винир предположил, что ты этой ночью, хотел спрыгнуть с обрыва.

– Он ошибся.

– Согласен. Приди ты к обрыву с желанием с него спрыгнуть, ты бы совершил задуманное, так или иначе. До моего приезда, я думаю, у тебя было много возможностей… Если только Винир не сказал тебе нечто, что заставило тебя выкинуть эту суицидальную дурь из головы, забив ее другой дурью.

– Да ладно вам…

– Думаешь, твоя мама обрадуется, если ей снова придется навещать тебя на четвертом этаже?

– С чего бы это?

– С того, хотя-бы, что мои руки одинакового размера.

Я открыл рот и даже воспроизвел им какой-то звук, чтобы начать оправдываться. Хотя сказать мне, на это нечего.

Мэр перебил меня: – Потом придумаешь, как объяснить это явление. Сейчас меня интересует другое.

Сердце бешено заколотилось. Что это? Паника? Страх? Желание провалиться сквозь машину? Сквозь грунт дороги? Сквозь ядро Земли…